Волки да Винчи

      Высокие колонны, обвитые цветами белоснежных лилий и алых роз, держали на себе стеклянный потолок, сквозь который просачивался белый свет весеннего дня, рассыпаясь на пятна солнца и пятна тени. Ряды стульев, покрытых белыми чехлами, были аккуратно выстроены вдоль прохода, каждый из которых был украшен бантом из атласной красной ленты. С центральной арки, под которой вскоре молодожёны должны будут обменяться клятвами, свисали длинные нити цветов, образуя подобие водопада, искрящегося в мягком свете хрустальных люстр.       Дорожка от массивной деревянной двери до алтаря была выстлана красным бархатным полотном, красным, как кровь, что течёт в центре белой залы, пребывающей в лимбе высокой тишины, разбавляемой нестройными голосами людей из агентства по организации свадеб, что мельтешили с самого раннего утра сегодня в ресторане, в комнатах женихов, в отеле, куда съехались сегодня гости.       С налётом изысканной томности шериф смотрел на Чонгука, поправляющего свой фрак в семнадцатый раз. Бутоньерка в виде красного ликориса постоянно выпадала из нагрудного кармана, нервируя Чона сегодня как нельзя кстати. Невозмутимая прозаичность, которую Чон подметил в шерифе, тоже худо действовала ему на нервы. Хотя присущая рассудительность заставляла усомниться шерифа сегодня в своей правоте. — Выглядишь отлично. — Спасибо, — поблагодарил Чонгук, — но врать сегодня необязательно. — Лесть — не совсем враньё. — Как и утверждение, что ликан — не совсем монстр. — Знаешь, — мягко заметил шериф, наблюдая, как Чон нервными движениями продолжал всё ещё поправлять чёрную бабочку, и это выглядело со стороны очень забавно, — если уж и врать, то только не дорогим тебе людям. — Не согласен, — сказал Чонгук, пристально рассматривая себя в зеркале, — как раз своим близким и стоит врать в первую очередь, чтобы отгородить их от всего того, что творится в окружающем нас мире. — Даже о любви? — Смотря какую цель преследуешь, — равнодушно отозвался Чонгук, — но сейчас это уже не имеет никакого значения. Я люблю Тэхёна за то, что он — человек. И душой, и телом. В нём нет ничего от тех людей, которые нас с тобой постоянно окружают. На работе, на вечеринках, сегодня на свадьбе. Этим он мне и понравился. Ещё в университете. — А детей? — лёгкий отзвук беспокойства прозвучал в вопросе шерифа. — Мари-Чарлиз и ещё нерождённого? Ты их тоже смог полюбить? — Чонгук понимал, с чем связаны вопросы и беспокойство мужчины, но не разделял их.       Для Чонгука не было никакой лучшей партии для женитьбы во многих аспектах, как Тэхён: мужчина любил саму мысль, что ему наконец удалось бросить свой якорь в тихой гавани, не прибегая к помощи ликанов и не заключая с ними контрактов на помолвку, тем более не совершая её, не вступая в брак с равным себе по роду, крови и силе. Это то, чего не удалось избежать Чарлиз, но это то, что смог избежать Чонгук. — Нас с Чарли тоже никто не любил. Но мы выросли и… и… — мужчин не знал, что сказать: да, они стали взрослыми, женились и даже завели ребёнка, у каждого была бы сейчас своя полноценная семья, у Чарлиз была, у Чонгук уже есть и будет. — Многие живут так, как умеют. — И любят тоже так, как умеют. — Нас никто этому не учил, — сдавшись перед своей маленькой неудачей — бутоньерка в виде красного ликориса опять выскользнула из нагрудного кармана и упала на пол — Чонгук просто оставил всё, как и есть. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Чонгук, — с этими словами шериф сделал шаг в сторону альфы, подняв с пола упавшую бутоньерку, и прицепил с помощью булавки её к пиджаку, хлопнув по плечу Чона перед тем, как выйти за дверь, а затем на улицу, чтобы покурить.       Шериф курил, стоя в тени и наблюдая за организатором свадьбы, которая бегала между рестораном, залом для венчания с таким же скептическим видом, с каким и он смотрел на её суетливые движения, подмечая, что гостей сегодня прибыло довольно много: кого-то он несомненно знал, кого-то лишь издалека видел на общих вечеринках, а кого-то видел впервые.       Чонгук отнюдь не выглядел довольным, хотя важная часть ещё даже не началась, а он уже был в дурном расположении духа, и видя это, шериф понимал, что это неспроста. Они привлекли внимание всех гостей, что встали со своих мест, когда завидели жениха и его свидетеля. Шериф покраснел. Глаза присутствующих ликанов — вслед за этим. Внушающий священный трепет своим ликом ангел, заточённый в каменной статуе, возвышаясь над алтарём, внезапно напугал собой вставшего на своё место Чонгука. Он сразу от него отвернулся, сцепив руки в крепкий замок. И какое-то смутное предчувствие предстоящего зашевелилось внутри. Всё только начиналось для них. Для Тэхёна, чьё утро в день свадьбы началось не так спокойно, как у другого жениха. Лёжа на кровати и смотря на небо за окном, что медленно светлело с восходом солнца, омега чувствовал лишь сильную тревогу внутри, свернувшуюся внутри кольцами змеи. Мечты из детства об этом дне лопнули, как мыльный пузырь, обнажив страхи и сомнения, что обострились в омеге вместе с тяжестью в животе: ребёнок начал этот день вместе с папой, не давая тому никакого покоя и давя на желудок своей маленькой пяткой. Тошнота и головокружение портили абсолютно всё, Тэхён в плохом самочувствии поднялся с кровати, пытаясь найти опору, но вместе с потолком над головой поплыл и пол перед глазами. «Порядочные» омеги и женщины в день своего бракосочетания не думают ни о чём, кроме своего жениха, но Тэхён ничего не мог поделать с тем фактом, что он выходит замуж будучи глубоко в положении. Союз с Чонгуком мог порваться в любой момент, как считал омега, даже от невинных слов или неправильного поведения его будущего супруга в обществе, к которому принадлежал альфа, его семья, но не Тэхён. Он ужаснулся, что их брак зависит от одобрения окружающих, но не знал, не подозревал даже о том, что Чонгук заручился поддержкой ликанов прежде, чем сделал ему предложение, ведь ни о каких ликанах ничего не знал.       Тэхён попытался утешить себя тем, что всё пройдёт быстро, спина болела от того, что ребёнок уже весил почти четыре килограмма, ноги тоже. Облачиться в свой костюм ему помогли несколько человек, они же накрутили светлые кудри и сделали ему лёгкий макияж.       Тэхён был искренне влюблён в новую идею о семейной жизни, мысли об этом облегчали его положение, хотя в этой любви не было уже никакой страсти. Он смотрел на себя в зеркало, не представляя, как он должен будет пройти сам по длинному коридору мимо нескольких рядов стульев. В придачу к этому страху он ещё немало боялся того, что у него в такой день могут начаться схватки — тренировочные или настоящие, не имеет сути. — Только бы не сегодня, прошу тебя.       У дверей комнаты для омеги уже стояло несколько человек, но среди них выделялась и цветом всего костюма, и внешностью, которую Тэхён знал и помнил очень хорошо, Вальше. Заметив её в толпе незнакомых лиц, Тэхён улыбнулся искренне, как будто увидел кого-то очень для него дорогого, но эта чистая улыбка была сегодня первой и последней. Остальные даже не смотрели на маленькую японскую женщину, которая выделялась в их толпе, как белая жемчужинка, сияющая на дне моря.       Поправив маленький локон на лице Тэхёна, Вальше, не сказав ни единого слова, взяла омегу за руку. Они прошли мимо толпы людей, облачённых в чёрные костюмы, будто люди в чёрном из одноимённого фильма. За ними последовал охранник.       В огромной церемониальной зале всё блестело, слепя глаза своим едким одноцветом так сильно, что Тэхён замер на пороге, не ступив ещё на красную дорожку, ведущую прямиком к алтарю, где уже стояли, возвышаясь над всеми гостями, Чонгук и шериф. С подмостка открывался отличный вид: Чон успел заметить всех ликанов, чьи глаза горели алым, будто они стали причастны все к чьей-то смерти, но сегодня никто не должен был умереть, по крайней мере, в планы самого Чонгука это не входило. Шериф, тоже заметив всех монстров в толпе обычных людей, поджал губы, с отвращением глядя на каждого из них.       Глядя на взволнованного омегу, Чонгук улыбался. Шериф скупо смотрел на всё происходящее. Вальше хранила все свои мысли тайно в своей душе и голове, не понимая, почему её шестому чувству сегодня неспокойно. Тэхён просто стоял на месте. Ребёнок спал внутри.       Из-за разницы в росте Тэхён, положив свои руки ладонями вниз на ладони альфы, поднял голову, даже не заметив того, как прошёлся по красной дорожке. Всё пронеслось в многоцветной яркой бело-красной дымке и замерло фантомом в воспоминаниях.       Чонгук, игнорируя слова священника, смотрел лишь на омегу, въедаясь в него своим взглядом чёрных глаз, так что Тэхён ощущал этот взгляд своей кожей. Под своей кожей, внутри себя. Глаза у альфы были расширены, и уж явно не от запрещённых веществ, он был возбуждён, возбуждён осознанием своего величия, ослеплён, как маленький ребёнок, счастлив тем знанием, что он вскоре получит полную власть над жизнью омеги.       Голоса нижних клириков начали медленно угасать, так что в зале было слышно лишь то, как святой отец монотонно читает что-то из Библии, шурша старыми пожелтевшими от времени страницами.       Чонгук чувствовал всё сильнее, с каждым произнесённым словом нараспев, как его раздражает это, эта искусственная чистота религии, которую он большую часть своей жизни презирал. Но эти размышления не имели под собой никакого основания, а значит были пусты, весьма банальны. Традиции ликанов уходили глубоко корнями в тёмные времена христианства, сохранившись до этого времени: хотя сейчас все их устои напоминали скользкую пирамиду, в которую не войти без ключа — особого знания, которое было доступно лишь им. Они стояли выше всех, даже обычных политиков, дипломатов и других власть имущих и страждущих её, и растворялись в сумеречном свете. Они поддерживали друг друга, потому что иначе их бы не существовало. Но они никогда не нарушали свои традиции, и много времени спустя Чонгук это понял так же ясно, как он помнил день своего обращения — смерти от рук своего отца.       К концу своей молитвы священник задал два вопроса: — Готовы ли… — смотря на Чонгука из-под нависших на поблекшие от времени глаза верхних век. — Да.       После чего такой же вопрос был задан Тэхёну. Омега молчал, пока его губы наконец не сложились в мягкую улыбку, слабую, как и его вера в то, что он поступает сейчас правильно — впрочем, никогда такой уверенностью в своей жизни он не обладал, вся его жизнь была так или иначе предопределена другими — пока все остальные, и сам Чон, и священник, стоявший под каменной статуей ангела, покорно ждали хорошо известное всем слово. Чонгук опустил правую руку, оставив ладонь омеги на весу, коснувшись своей боковой поверхности живота Тэхёна, посмотрев при этой стремительной реакции с застывшим в его чёрных глазах выражением доброжелательности в глаза напротив. Тэхён молчал, повернув голову к гостям, обвёл взглядом весь зал, показавшимся ему таким неестественным. Не живым. Все ликаны, исключая Чонгука, с благоговением смотрели сейчас лишь на фигуру омеги, улыбаясь своим мыслям, одна из которых была обращена к ребёнку — всем им хорошо было известно, что этот ребёнок не наследник Чонгука, но известно о том было лишь им, Чону и шерифу. Шериф сейчас совершенно не смотрел на Тэхёна, зацепившись задумчивым взглядом за тень Чонгука. Он точно знал, что Тэхён, будучи особой застенчивой, скромной и глубоко нравственной, не мог отказаться прямо от того, чего он в самом деле не желал.       Красные глаза ликанов, что сидели среди гостей, провели немое совещание; они были немало причастны к тому, что сейчас видели. Затем на лице Тэхёна появилась выразительная улыбка, стало ясно, что он сейчас согласится: — Да.       Все гости, и шериф, и Вальше, сошлись на том, что Сеул сегодня потерял ещё одного человека. Ликаны чувственно смотрели на это весь вечер, распивая старые вина из Франции под аккомпанемент человеческого веселья, находя такие вечера, как этот, бесплодными, скучными и местами очень вульгарными. Но, притворившись обычными людьми, поздравили молодожёнов как полагается. Тэхён стоял рядом с Чонгуком, ощущая на своей спине его горячую ладонь и тяжесть внутри, не обращая вовсе никакого внимания на лица тех, кто к ним подходил в ресторане, чтобы поздравить в очередной раз. Даже не слушал, что они говорили. Лиц их он тоже не смог запомнить, хотя прежде многие лица он видел в своей жизни уже ни единожды. Один из гостей — высокий мужчина, выше самого мистера Чона, с козлиной бородкой — после того, как выказал своё глубочайшее почтение и пожелание счастливой семейной жизни, незаметно коснулся своими скрюченными от старости пальцами локтя Чонгука, задержав глазами взгляд жениха, в одночасье вспыхнувшими красными всполохами, как и глаза самого Чона. На том и разошлись, более не пересекаясь за вечер друг с другом.       Каждый старался проявить немного участия в жизни новой семьи. Одной из странностей Чона была ещё и наблюдательность — он пристально весь вечер, до самой ночи, следил за омегой, выхватывая его полный стан в толпе, после чего сверялся со временем на часах. Конечно, никто на это не обращал внимания. Все были заняты самими собой: кто-то безумно хотел в такой день внимания мистера Чона, кто-то немного расслабиться и выпить в вечер субботы, кто-то порядка в зале, а кто-то ждал полуночи. — …представляете, он запер свою жену в сумасшедшем доме. — И что в этом удивительного, миссис Ли? — Как что? Они же были так давно женаты, у них дети, дом, она была порядочной супругой. Как он мог с ней так обойтись? Это же уму непостижимо. Я в недоумении уже несколько недель после того, как узнала об этом.       Месяцем ранее до людей из круга общения мистера Чона долетел слух, что мистер Ван — секретарь Чона в его компании — упёк свою жену, мать своих детей, в сумасшедший дом. Сам Чонгук новость воспринял более, чем холодно. У серьёзного мужчины даже бывшая жена будет молчать в платочек и публично своего бывшего только хвалить, но только не мисс Ван. После того, как супруг отвёз её в сумасшедший дом, куда он упёк её за большие деньги, сказав напоследок: — Белый всегда был тебе к лицу, — Ван исчез. Сегодня на свадьбе Чона его тоже не было видно, но говорить о нём не переставали, перемывая бесчисленные кости историй друг друга. — Не нам судить их семью, давайте лучше о хорошем поговорим. — Предлагайте тогда.       Свадьба была делом тяжёлым, как для организаторов, так и для женихов: Тэхён ближе к вечеру сидел на стуле в центре зала ресторана и не шевелился, иногда что-то кладя себе в рот, но тут же выплёвывал обратно на салфетку. Его тошнило. Иногда его посещала приятная мысль, что скоро это должно кончиться, но часы тянулись, словно вековая черепаха по песку, омега заскучал. Чонгук же весь вечер принимал гостей, их поздравления и таблетки от головной боли, запивая те шампанским, незнакомых гостей — с недоверчивым высокомерием, потом узнал от шерифа, что это были его люди. — И как тебе только удаётся совать свой нос в каждую щель? Даже на мою свадьбу своих собак притащил без моего ведома. — Ну, — разомлев от выпитого алкоголя, шериф широко улыбнулся, — знаешь, как говорят: бережёного Бог бережёт. — И много здесь твоих? — Достаточно, чтобы предотвратить мини апокалипсис. — Сучёныш, — Чонгук усмехнулся, утомлённо вздохнув. — Всё ради твоей безопасности, Чонгук. Я всегда буду прикрывать твою спину. — Спасибо. — Мысленно благодари всегда за это свою мать, не меня, — оказавшись в недопустимой для альф близости, сказал шериф и добавил: — я бы тебя ещё в твои восемнадцать не пожалел, если бы не Мари. Она слишком сильно любила своих детей, просто не говорила об этом. Вам. — Нам.       Чонгук сказал Тэхёну «к полуночи» всё закончится, и, будучи в ожидании этого часа, омега только скучающе смотрел на гостей, чувствуя себя здесь совершенно точно лишним. Критически окинув всех в сотый раз за вечер, сказал себе, что хуже и быть не могло: никого он не был рад сегодня видеть, потому что знал из всей толпы хорошо только Вальше. Тэхён сидел на своей собственной свадьбе с чувством, что его посадили в самый центр, надев белое длинное свадебное платье, как зверушку. Внезапно его начало разбирать любопытство, когда он опять заметил возле Чонгука шерифа. Он всегда полагал, что они не знакомы или были знакомы очень мало, но он стал свидетелем, даже после того, как Чон, да и сам Тэхён, узнал о его связи с матерью Чонгука. Омеге казалось это странным, но он стал утешать себя той мыслью, что просто не знает каких-то деталей этого пазла. Потом он стал думать о том, как всё изменится после этого дня, но своего будущего он не представлял. Он знал, что Чонгук щедро заплатил за сегодняшнее торжество, но всё казалось таким искусственным. Даже живые цветы в вазочках на столах гостей.       После рождения второго ребёнка Чон хотел отправиться в свадебное путешествие.       Подошёл высокий официант с предложенным свежевыжатым соком, отвесив комплемент жениху. Тэхён смущённо лишь шевельнул губами, враз ощутив, что его положение такое дурацкое.       За целый вечер не прозвучало ни одного тоста, не было ни единого поцелуя молодожёнов, от танца они отказались по обоюдному решению: Чонгук не хотел, Тэхён не мог.       Шериф задумчиво и неотрывно смотрел на омегу весь вечер, словно боясь, что он может исчезнуть, раствориться, как дымка, просто встать и уйти. Отчего-то мужчине казалось это самым страшным исходом сегодняшнего вечера, он переживал так, будто Тэхён был его сыном. Как вспышка света в густом тумане его вдруг осенило, что Тэхён и Мари, какой шериф её очень хорошо помнил, были похожи: не глазами, цветом волос, нет… они были похожи выражением своих глаз, своей твёрдой осанкой и положением, к которому не могли долго привыкнуть, потому что полно его не осознавали. Мари тоже выходила замуж за Джуна, будучи в положении. Тэхён занял место Мари, словно призрак без лица. — Простите, — вырвалось у стоявшего рядом с шерифом и Чоном мужчины. — Вы считаете, что это нормально говорить так о своей семье? — Я сказал что-то не так, по вашему мнению? — ответил вопросом на вопрос с улыбкой Чонгук. — Мои родители были не так уже святы, как и многие здесь. Я бы даже сказал, что все, кроме одного. — И кто же он? Не Вы ли? — Однозначно нет. Что Вы, — продолжил Чон с улыбкой. — Но я женился на таком человеке. — Вам повезло.       Шериф взглянул на Чона недоверчиво, всё ещё обдумывая свою новую мысль о сходстве Тэхёна и Мари. Было отнюдь не странным, что Чон выбрал Тэхёна, теперь шериф улыбался своим мыслям, запрокинув голову, увидел, что над Сеулом уже плыла ночь. Ему пришло в голову, что сегодняшний день не так прост.       Чонгук засмеялся от того, насколько же остры были языки, окружавшие его весь вечер, но ничего весёлого отнюдь в том, что он слышал и видел, не находил. Однако все разговоры о своих родителях и о бедном Чарли были с оттенком некого злорадства, и, чтобы сменить тему, он заговорил с шерифом об общих планах на выходные, рассказав о запланированной с Тэхёном поездкой на остров близь Кореи. — Не опасно ли на таком сроке? Ваш супруг почти на сносях. — Врач сказал, что всё должно случиться не раньше, чем через две недели. Так что времечко ещё есть. В любом случае, не на необитаемый остров же едем. Просто отдохнём немного. — Простите за бестактный вопрос, мистер Чон, а Вы ждёте с Вашим прелестным супругом мальчика или девочку? Омегу? — Вопрос действительно бестактный, — коротко рассмеялся Чон. — Извините.       Шериф стоял, молча нервно постукивая пальцами по горлышку своего бокала с шампанским. Он был не в духе — мысль о сходстве Мари и Тэхёна зудела под кожей. — Я отойду, — сказал шериф и, поставив свой бокал на поднос проходящего мимо них официанта, ушёл, скрывшись в толпе. Чонгук проводил мужчину долгим взглядом и, только потеряв его из своего поля зрения, вернулся в беседу.       Шериф заметил её сразу, как только она вошла. Платье лёгкого персикового оттенка, такое же незаметное, какой она пыталась быть сегодня, такие платья она не любила, все это знали. Но слишком прямые плечи и быстрый, нервный взгляд выдавали её. Она проскользнула в толпу гостей, будто боялась, что кто-то закричит её имя. Шериф следил, как она двигалась, выискивая себе укрытие. Затем исчезла за маленькой толпой гостей, смеющихся у свадебного торта. Шериф опять пошёл за ней, плавно, почти лениво. Он знал: достаточно секунды, чтобы потерять её, а второго шанса не будет. Он вышел на середину зала, прикидывая, куда она могла направиться. За баром мелькнул край её платья. Шериф прищурился. Она знала, что он её нашёл. Это был тонкий, почти осязаемый момент, когда её плечи дрогнули, а шаг стал чуть быстрее. У самого выхода из ресторана, он потерял её, остановившись в коридоре: люди сновали туда сюда, но её он уже не видел среди них. Она исчезла, не оставив и следа. — Сука.       Фигура мистера Чона появилась из-за спины, от чего шериф нервно и заметно вздрогнул, обернувшись. — Что случилось? — Бес в голову проник, ей-богу. — Я не понимаю. — Не бери в голову, — взяв бокал с подноса проходящего мимо них официанта, сказал шериф и одним движением выпил всё содержимое. Шампанское ударило по тормозам и остудило пылкий порыв. — Господи. — Ты ведёшь себя, как сумасшедший. — Я точно с вашей семейкой сойду в один день с ума.       Чонгук на это ничего не сказал, просто стрельнул в мужчину странным взглядом, потом они вместе вернулись в банкетный зал. Чонгук посмотрел на наручные часы: почти полночь, он нашёл Тэхёна в толпе своих друзей. — Пойдём. — Уже? — спросил Тэхён, на что Чонгук ответил ему холодным взглядом.       Стены коридора, грубо вытесанные из тёмного камня, были неровными, в трещинах прорастал мох. Лёгкий запах сырости тянулся от земли и каменного пола, и каждый шаг отдавался слабым эхом, умирающим где-то вдалеке. Впереди показалась в тусклом свете луны дверь, за ней открывалась круглая комната. Тени, клубясь вдоль её стен, напоминали густой дым, бесшумно дрейфующий по сводам, в камине и дымоходе, по углам. Воздух здесь был странным, тяжёлым, будто насыщенным чем-то невидимым, но ощутимым.       Из вязкой темноты начали выходить фигуры, когда Чонгук закрыл за ними дверь. По одному, неспешно, образуя круг, который замыкал мистер Чон со своим новоиспечённым супругом. Их было шестеро. Каждый двигался беззвучно, шаги растворялись в тишине каменной залы, что невольно холодило кромку души Тэхёна. И, хотя света было мало в этой комнате, очертания явившихся из тени людей были пугающе чёткими, но Тэхён, пребывая в сильном волнении от происходящего на его глазах, не мог их узнать. Следом же за их спинами появились и женщины, встав позади шестерых мужчин. Чонгук смотрел на каждого из них с глупым замиранием сердца, находя в глазах каждого из присутствующих сдержанную, но постоянную жажду. И силу, которой обладал он сам. В голове у омеги был лишь один единственный вопрос: «что мы здесь делаем?».       Их глаза вспыхнули одновременно, мгновенно, алыми искрами, и все они застыли в тишине, смотря на единственного в комнате человека. Тэхён отпрянул было назад, но спиной лишь столкнулся с Чонгуком, что положил на его полную талию свою холодную, тяжёлую руку. Страх приковал Тэхёна к месту, а меж тем минуты текли, и он видел, как дико пульсируют в темноте красные глаза окруживших его мужчин. Он поднял голову, повернув её к Чону, и обомлел: его глаза тоже горели ярко-красным, как у них. — Господи, — прошептал Тэхён.       Склонившись, Чонгук коснулся губами его губ, сухих, безжизненных, так что на нежную кожу лица молодого супруга упали всполохи красных глаз альфы. — Люблю тебя, мой ангелок.