Волки да Винчи

      В действительности всё оказалось гораздо сложнее, чем Чонгук себе воображал. Мужчина долгое время — на календаре догорели июль и половина августа — пытался уговорить самого себя: сделать проще, выбрать простой способ и осуществить его. Выбрать, решиться и сделать. Схема не выглядела соблазнительно, но Чонгук согласился с тем, что, за неимением ничего другого, это не так уж плохо. Главное — это чувства. И результат. Получить результат было легко, сложным казалось излить чувства. Влить в себя бутылку хорошего виски и излить чувства. Он будто стал одержим этим сочетанием слов, повторяя как заезженная пластинка эти самые слова. Новая мысль пришла ему в голову в вечер вторника и сразу же понравилась, но он отложил её до утра.        Чонгук сидел перед камином в доме у моря — они вернулись вчерашним днём — и пытался читать книгу, мать подошла сзади и коснулась его плеч своими холодными руками. Чонгук вскочил с дивана, книга с грохотом упала на пол перед ним. Он осмотрел всю гостиную, быстрыми шагами пересёк её и включил свет. Страх задрожал внутри, как маленькие бабочки, что подступили к горлу, царапая своими крыльями стенки глотки. Зрачки лихорадочно дрожали, бегая по кругу.  — Блять.        Никого не было. Мужчина подошёл к столику возле камина и налил себе стакан виски, осушив тот до дна. Рука дрожала так сильно, что он немного расплескал ржавой жидкости себе на брюки.  — Господи. Приснилось что ли…       В гостиную зашёл сонный Тэхён, услышав шум, он ещё не спал: много думал о ребёнке Чарли. Здравомыслие было заблокировано страхом, Чонгук посмотрел на омегу, но ничего не сказал, проверяя на прочность реальность. Ничего примечательного, отличительного в Тэхёне мужчина не нашёл, как и не нашёлся, что ему ответить. Блики от камина жидким золотом прыгали и метались по полу. Чонгук просил омегу просто вернуться в их спальню, оставить его в покое. В ванной на первом этаже он нашёл пузырёк с таблетками, которые пила всякий раз мать, когда у неё начинала болеть голова. Положив на язык две, он запил их виски. Чонгук понятия не имел, что было в этих пилюлях, но заснул он очень быстро на диване в гостиной, а наутро обнаружил возле себя спящего омегу. Тэхён, свернувшись калачиком, тихо сопел. Приняв сидячее положение, Чонгук зашатался, камин начал троиться перед глазами. Боль никуда не исчезла.        В затеянном разговоре с новой домработницей, которая теперь занимала место Вальше, было много для неё непонятного, потому что Чонгук не мог ни на чём сконцентрироваться. Когда Тэхён уехал в магазин, мужчина почувствовал беспокойство, но не за омегу, а за себя, потому что в гостиной фантомом застыла мёртвая тишина, следящая пустыми глазами за ним и больше ни за кем. Никто, кроме Чонгука, её не интересовал. Мужчина читал книгу, бегая глазами по строчкам, не вчитываясь и совсем не понимая, что он сейчас читает. Он почти ничего не съел за завтраком, отказался от обеда и ушёл прогуляться с пустым желудком к морю. Он не спал всю прошлую ночь. На берегу пахло свежестью, но было жарко. Он вспомнил, как будучи ещё с Чарли детьми они вдвоём бегали и купались в этом море. На пляже было пусто. Чонгук чувствовал себя совершенно неприкаянно и не мог полностью ощутить материальный мир, потому что он от него ускользал. Он сделал всё, что мог, сейчас он убеждал себя в том, что это так. Вспомнив о матери и её бледном лице, его охватило душевное расстройство, с которым он не мог справиться, и опять вернулся в дом. Он был не в лучшем расположении духа. Знал бы отец, чего стоило только ему занять его место в компании, но это никому, в сущности, не было интересно, потому что многие тайно желали краха бизнесу семьи Чон. Многие были ложно уверены, что всё произошедшее с Джуном, Мари, Чарли и Сокджином — дело рук Чонгука, другие свято верили — что дьявола. Из прихожей послышался голос Тэхёна, говорившего с кем-то из прислуги. Чонгук спрятал газету, скинул ноги со стола и уставился на камин. Омега поцеловал мужчину в щетинистую щёку.  — Кому-то пора побриться.  — И тебе привет. Как дела на работе? — спросил Чонгук, стараясь обратить на себя внимание Тэхёна, но тот ушёл в детскую, взяв из рук нянечки Мари.        Чонгук, завидев их силуэты, хотел было что-то сказать, но не смог. Он думал, и мысль эта страшно его напугала. Мари не была его кровной дочерью, но этого было недостаточно. Вдруг он подумал, что она не сможет стать причиной, по которой Тэхён согласится на этот брак. О любви они не говорили. Бледное лицо Чона приняло страдальческое выражение: ошибка, сделанная в Китае, состояла в том, что Чон не довёл свою затею до конца. Тэхён не требовал от него штампа в паспорте, ему как будто было всё равно. Омега с испуганным взглядом виновато посмотрел на мужчину: — Ты в порядке?  — Да, — ответил Чонгук, при этом не смотря на Тэхёна. — В полном порядке.        Никогда ещё Чонгук так быстро не принимал никакого решения в своей жизни, как этого, зная, что, если тайна эта будет раскрыта, в глазах омеги он не увидит ничего, кроме ненависти. Чонгук размышлял об этом, пытаясь угадать, какой же эта ненависть будет: жгучей, холодной, долгой или кратковременной, сильной. Чего бы он точно не желал в будущем со стороны Тэхёна — это равнодушия. Он ясно видел и понимал, что весь его мир — Тэхён, знакомые, Ван, шериф, высокое общество — требуют от него чего-то, Чонгук перебирал, как бусы, эти варианты. Он считал, что для него, Тэхёна и Мари лучше стать семьёй, потому что его как альфу совершенно не устраивало положение Тэхёна — Чонгук планировал именно за ним закрепить статус своего супруга, купив себе тем самым место немного в другой части высшего общества, куда вхожи лишь порядочные семьянины. Самым сложным, по убеждению мужчины, было зачатие ребёнка, но после рождения Мари-Чарлиз он понял, что это было лишь делом времени, его возможностей и больших денег. Как бы ни было это дурно, так было нужно и так нужно вновь.        Чонгук курил и вдыхал сигаретный дым, гоняя через лёгкие этот яд. Мысли тоже были отравлены, растворяясь в обычных буднях, с которыми мужчина засыпал и просыпался. Мари смотрела на Чона строгими чёрными глазами, как у него. За окном были видны грязно-белые облака, что низко висели над морем. Из-за холодности мужчины Мари начала плакать, голося на весь дом, потому что, хоть и была совсем ещё ребёнком, не могла терпеть со стороны людей знаков душевного безразличия.        Если произошедшее чему и научило Чонгука, так это врать. Но так врать, чтобы самому от этого не делалось худо. Хотя он и признавал своё унижение, но часто к этому возвращаться не мог.        Чонгук посмотрел на Мари нежным взглядом, но девочка ещё пуще разошлась. Мужчина ей не нравился, и он это чувствовал, он, Тэхён и даже Вальше. Краем глаза Чон уловил — почти почувствовал — как дверь в спальню открылась, и на пороге появился омега. На нём был белый банный халат, золотой браслет обвивал его тонкую лодыжку.  — Ты куришь в спальне, где сидит дочь?  — Я открыл окно, — сказал Чонгук. — Ты куришь в спальне.        Тэхён только печально и устало покачал головой, и Чонгук хорошо знал, что переспорить его в таком настроении было невозможно и даже чуточку опасно. Омега не винил мужчину, он сидел на достаточно большом расстоянии от ребёнка. — У меня есть предложение на вечер, — скинув ногу с колена, Чонгук поднялся со своего места и подошёл к Тэхёну.  — Какое? — перехватив поудобнее дочь, Тэхён развернулся к мужчине лицом.  — Выпьем?  — Мы что алкоголики?  — Почему сразу алкоголики? Я просто хочу провести приятно вечер с парой бокалов вина и закусок, в этом нет ничего плохого, — пояснил Чонгук. Мужчина посмотрел на ребёнка: общего у них ничего не было, даже глаза разные, у Мари-Чарлиз они были на оттенок светлее. У Тэхёна — голубые. На момент Чонгук вспомнил о том, что ему нужно отпустить весь персонал, потому что лишние глаза им не нужны. Ему, Чонгуку и гостю. Без имени, принципов и слов.        Перед тем, как всё начнётся, Чонгук решил выпить сам, опрокинув один бокал вина, второй, после третьего у него поплыл взгляд и воспоминания из прошлого: тело мёртвого Чарли, вскрытое горло, красное, как новогодний подарок под ёлкой. Чонгук не переносил вид трупа даже в мыслях. По телу пробежала морозная дрожь. Воспоминания проложили тёмные дорожки в прошлое. Чонгук закурил, стоя на балконе. Шипело море. Прошлое пошатнулось. Теперь мысли очень быстро закрутились вокруг Сокджина: жалеть о его смерти Чонгук не мог, он не понимал до сих пор мотивов альфы, и ему было очень любопытно, что послужило спусковым крючком. Мотив: Лили — не его дочь, — казался Чону не столь сильным, но имел место быть.        Не к слову будет сказано, что в последние годы Чонгук мало в чём видел хоть какой-то смысл. Вдали от людей море казалось чище, мысли, дом… в нём больше не пахло нежностью. Тишина мёртвой тушью лежала в каждой комнате. Чонгук пьяным взглядом окинул спальню, тени шевелились на кровати. Тэхён присел на её край, утонув в ретроспективе сумерек. У мужчины замёрзли руки, занемели пальцы. На календаре — всё ещё почему-то август.        Чонгук зашёл в комнату и сразу внёс в их маленькое пространство беспокойство, которое всколыхнулось в груди омеги: Тэхён повернул голову в сторону, белые кудри упали на худые плечи. Его взгляд остановился на бокале в руках мужчины, потом — на самом альфе.  — Что с тобой? — в недоумении спросил Тэхён.        Чонгук шумно и пьяно выдохнул в сухие, потрескавшиеся губы. Он сел напротив него, чувствуя, как между ними натягивается тонкая, невидимая нить — красного цвета, как цветы на могилах его членов семьи. Красные, как его боль. Губы Чонгука кротко дрогнули, будто он хотел что-то сказать. В движении не было пустой суетливости, коснувшись своими губами его, Чонгук ничего не понял: эмоции на вкус пресные, как невкусный шоколад, — потом это будет горько волновать утраченный сердцем покой. Тэхён обессмертил свою боль, желание… и не ответил, просто отдав свои чувства, все, что остались. Он остался ни с чем. Стало душно от жгучего вкуса алкоголя, Тэхён отпрянул, закашлявшись, заалев, как белая центифолия — на закате. Построив мысленно мосты, омега внезапно замер, в глазах напротив — пустота, простая, как у человека. Впервые видел он сейчас, как изменился Чонгук, как похудели и заострились его скулы, постарел взгляд, исчез блеск агатовых звёзд. Альфа не был пьян, но был глубоко несчастен, одинок, как и Тэхён: омега протянул руку, коснувшись пальцами горячих строгих скул, скользнул взглядом ниже, зацепившись за линии на шее — крепко задумался о том, кто сейчас перед ним.  — Я свяжу тебе руки.  — Я и не думал сопротивляться, — Тэхён замолк, закусив до посинения нижнюю губу. — Зачем? Если… если.. я не… не стал бы. Правда.  — Я знаю.  — Тогда зачем? — омега поднял глаза, оторвав взгляд от линий на теле, у Чонгука не было ответа на этот вопрос для Тэхёна.  — Хочу сделать как можно скорее.  — Зачем ещё?  — Хочу большую семью, — но не с тобой, остаётся неозвученным на языке, горьким, как кофе по утрам в квартире Кея или те слёзы, что въелись в морщины и поранили сердце. Доля правды в его словах была, однако даже в том себе Чонгук не мог признаться.        Луна заговорила. Море, облизав песчаный берег, тоже замерло. Лилии упали в гостиной на пол, ваза осталась цела. Тэхён всё стерпел, не осознавая в моменте, что произошло с ним. И вновь не по его воле. У Чонгука кончились сигареты, он вышел за ними в гостиную, наступив на стебли свежих лилий. Сломал их. И свою гордость, но не стал в этот раз смотреть на то, что происходит с Тэхёном — одного раза хватило, долг перед Кеем уплачен. Чонгук закурил, поймав огонёк в камине, что бликами испещрил его лицо. Мужчина курил медленно, сжигая до пепла свои чувства, мысли, стряхивая сгоревший табак с кончика медленно тлеющей сигареты обратно в огонь, пожирающий поленья. Треск дерева смешивался с ровным рёвом ночного прибоя. Воспоминание своего несчастья — смерть брата, правда о смерти Хосока, Юнги — не отравляло больше его жизнь, планы он строил на ближайшие годы очень скурпулёзно. Эти успокоительные рассуждения помогали не сходить с ума и жить в ожидании лучшего. У чуда были свои дела, к семье Чон оно не заглядывало, сторонясь их дома, семьи, Чонгука. Мужчина мог лишь эфемерно надеяться на то, что Лили и Мари-Чарлиз эта участь минёт, хотя бы Мари, потому что она — не его кровь и плоть. Она — не его ребёнок. Чонгук планировал этот вечер провести в компании Тэхёна и вина, свою вину при этом утопив в вине, а Тэхён в нём — свою бдительность, но планы не свершились. Чонгук мутно-пьяным взглядом смотрел на огонь в камине, прислонившись плечом к деревянному выступу над ним, на котором стояла фотография: на ней счастливый Тэхён, улыбающаяся Мари и он. Просто он. Через время он поставит рядом ещё одну фотографию, на которой будет ещё один ребёнок. Интересно, какие на этот раз гены возьмёт себе сын или дочь? Голубые глаза — маленькая наивная мечта Чонгука, такая же наивная и глупая, как омега, который не ощущает разницы в постели. Тэхён не стонал. И не спал, не мог заснуть, холодная вода смывала горячие слёзы. Тэхён и сам не понимал, почему он заплакал, уткнувшись лбом в холодную плитку перед собой, задыхаясь от рыданий, боли, утраченной силы воли.  — Не хочу…        Тэхён не хотел детей. Дело было не в Чонгуке, не в самом омеге, не в боли при родах, не в сложной беременности. Несчастный ребёнок не может воспитать счастливых детей. Тэхён часто возвращался в прошлое, находя себя маленького в тёмном углу на кровати, с большими голубыми глазами, но мокрыми от слёз. В детстве он часто и много плакал, если бы у прошлого был цвет, то это был бы непременно серый, грязно-серый, как дождь за окном, что льётся в его воспоминаниях. Каждый день. Всегда.        Через месяц Тэхён узнал, что у него скоро будет четвёртый ребёнок: Мари, Лили, нерождённый и тот, что живёт у него в голове. Маленький напуганный Тэхён. Чонгуку он не спешил говорить об этом, спрятав тест. Чем больше он узнавал себя, тем больше боялся Чонгука. Его реакции, потому что Тэхён не хотел этого мальчика или девочку. Но плохую наружность, что изменилась через неделю с небольшим, Чонгук обнаружил сразу, ложно подумав о том, что ничего не вышло. Тканевой салфеткой он вытер губы. На столе по центру стоял букет свежих пионов.  — Тебе нездоровится?  — Нет. Просто на работе много всего, — ковыряя мясо в своей тарелке, ответил Тэхён.        Как будто ребёнок услышал слова Чонгука, и в моменте омега ощутил сильную тошноту, подступившую к горлу. В том, что Тэхён говорил и делал, мужчина видел тонкую фальшь, зная, что это не было грубой ложью. Наказывать он его не стал, приняв выжидательную позицию.        Тэхён долго и в тишине обдумывал своё решение, иногда, как вспышки, пробегали мысли об аборте, но за убийство ребёнка Чона он знал, думал, что непременно заплатит своей. Если Чонгук узнаёт правду, а если уже знает? От этого по коже пробегал мороз, который пришёл с молчанием в их жизнь. Тэхён совсем позабыл о лошади, и даже боялся мечтать теперь о ней, иногда заходя в конюшню, чтобы погладить её. До чего она была красивой, сильной, но тоже, как и он, была лишена свободы, стоя в стойле по несколько долгих часов. Всю свою жизнь. Сальтаторно проскочила мысль, чтобы открыть эту дверцу и выпустить на свободу её, но тогда Тэхён останется один. Все черты характера вороной были для него милы, она была идеальной проекцией его самого, только сильнее, красивее. В её глазах Тэхён видел самого себя. В зеркалах дома — свою тень. Первый день зимы начался с того, что Чонгук нашёл омегу, стоящим на коленях над унитазом. Засунув руки в карманы своих брюк, мужчина привалился к дверному косяку ванной комнаты, наблюдая, как омегу выворачивает изнутри. Иронично про себя Чонгук подумал, что это от тайн и лжи, которые скопились внутри.  — Вызвать скорую?  — Не надо.  — Тебе плохо.        Чонгук ушёл в спальню, набрав знакомого врача. У мужчины в белом были холодные руки и старый взгляд на жизнь и проблемы богачей, он дал Тэхёну тест на беременность, с которым потом Чонгук стоял очень долго, смотря на чёткие две полоски. Врач выписал направление на приём к гинекологу.        Тэхён лежал на кровати в апатичном состоянии, смотря, как набегают белые волны на берег. Чонгук выключил в ванной свет, отложив разговор до утра, находя в себе силы для того, чтобы хранить молчание. Сохранять здравый ум помогало ещё осознание своей вины. Но утро наступило по факту: Тэхён сбежал в детскую спальню к Мари ещё до того, как проснулся Чонгук. В комнате свет утреннего солнца лениво скользил по белым стенам. Тенью двигалось в тишине существо, перемещаясь бесшумно, как хищник, что выслеживает свою добычу. Глаза блестели в утренних сумерках. Он прятался в тенях, сливаясь с тишиной в огромном доме, с ветром за окном и шумом прибоя. От движений большого тела исходило напряжение, как от натянутой струны — слишком резкий звук мог бы сорваться в воздух, но он был терпелив, как волк, что гонит стадо, выжидая момент, когда можно будет напасть. Шум прибоя за окном заглушал шаги. Тэхён оборачивался, будто чувствуя чужой взгляд, но не находил ничего, кроме пустоты. И всё же в этой пустоте был он — тень, живая, разумная, но пугающе бесшумная. Чонгук нашёл его, как находил всегда, положив большую ладонь на его живот и встав сзади.  — Доброе утро, — с хрипотцой в голове прошептал альфа, уткнувшись носом в тёплую макушку. Во рту скопилась слюна и много слов.  — Доброе.        Чонгук распахнул глаза, поймав в окне горизонт, разделяющий море и небо друг от друга. Чонгук делил же в своей голове сейчас жизнь Тэхёна на до и после: рукой приподнял кофту на омеге, оголив пока ещё плоский третий месяц новой жизни — новой спирали в жизни омеги. И только в его. Горячая ладонь по кругу задвигалась, давя на внутренности и ребёнка. Нового ребёнка, ещё одного. Не похожего на Чона. Второй рукой Чонгук подлез под кофту, найдя маленький сосок, сдавив его двумя пальцами.  — Что ты делаешь? — в этот момент Тэхён напуган, Чонгук обострённо внимателен.        Почувствовав мелкую дрожь омеги, мужчина начал улыбаться, вместе с тем ощущая новый азарт внутри, как огонь, разжигавший его нервы. Новые меры предосторожности в сексе слетели со стонами на кровати, Чонгук раздвинул сильно в стороны ноги омеги, сняв с него всю одежду и приковав взглядом к матрацу. На простынях лежала тень уверенности от мужчины и страха в виде маленького человека: Тэхён поднял взгляд, по телу потекла боль, замаскированная под возбуждение. С молчаливого согласия омеги Чонгук сделал всё сам: купленная смазка пахла клубникой. Тэхён полностью принял мужчину в себе, Чонгук — мысль, что этот омега теперь его, без крыльев. Для омеги запах Чона стал уже таким знакомым, закрывая глаза, он всё равно чувствует его на себе. В себе Ким был разочарован, нося вместе с этим чувством нового ребёнка, которого он никак не мог принять в своей голове: Мари они хотели оба, безымянного — только Чонгук, кусающий открытые участки кожи: на шее четыре пятна, на ключицах — семь, на плечах ещё несколько, на тесте для беременных всё ещё две полоски. Чонгук кончил первым, не выходя из омеги. И, замерев так, закрыл глаза: под веками бился белый мотылёк — как Тэхён. У мужчины в мыслях жил только он, сейчас он это понял, осознал это так же ярко, как вспышка молнии за окном, что рассекла тёмное небо за окном над морем, обнажив чужую хрупкость. Тэхён после дня в постели — в бреду от многих часов и раз занятий сексом — так и не смог заснуть. Чонгук в очередной раз вышел покурить. Вернулся с сильным запахом ментола на губах и волосах, в которые вцепился омега своими пальцами, когда мужчина опять… опять всё по-новой: Чонгук знакомился с телом Тэхёна заново, не оставляя на коже нетронутого, девственного места, как и в мыслях, в которых он поселил свой страх — Тэхён заплакал, не прося остановиться.  — Тише, малыш, — сбивчиво сказал Чонгук, не сходя всё равно на нежность, любовь. Терпение рвётся струнами на сердце: мужчина вытравляет из омеги образ других мужчин — Кея, отца первого ребёнка и отца второго ребёнка. — Потерпи.        Расставив по бокам от тела омеги руки, мужчина перенёс массу своего тела на них, что позволило быстрее двигаться. У пошлости был свой предел, у желания Чонгука избавиться от фантома чужого — нет. Тэхёну уже не было больно, только холодно: от постели пахло сигаретами и болью, разочарованием и солью, что течёт из глаз, кропя подушку, простыню. Чонгук перевернул омегу на живот, приподняв двумя руками осторожно за талию попу повыше: в ложбинке блестела смазка, пот и… Чонгук замер. Красной была не только кожа на ягодицах омеги, но и глаза Чонгука, угасших в темноте, как и звёзды с уходом ночи.        Тэхён спал в их кровати, позабыв свои чувства. Чонгук сидел в кресле в углу: если его не убьют его мысли, то это непременно сделает никотин. Омега лежал к нему спиной, цвет кожи ярко контрастировал с белыми простынями — грязными, как и мысли, руки Чонгука. У сигареты был чёрный фильтр, на Чоне чёрный халат, глаза тоже чёрные, как ночь, что прошла с Тэхёном. Сейчас она медленно перетекала в новый день.        Чонгук сидел так до самого утра, не смыкая глаз и куря одну сигарету за одной: у его формы любви не было ничего, в ней не было ничего подлинного, она — как редкостное проклятие. Неважно, о ком идёт речь: о Чарли, Тэхёне или Мари. Правый карман штанов выпирал на брюках из-за маленькой коробочки, которая спокойно поместилась в его ладони, когда он её достал. Бордовый бархат колол кожу, как и его мысли о скором будущем. Тут было над чем подумать, и Чонгук многое смог уже решить для себя.        И он ни о чём не пожалеет.        Встав с кресла, мужчина оставил на нём сидеть свои сомнения. У Тэхёна была холодная рука, тонкая и бледная, как и лицо Чонгука, смотрящего на спящего крепким сном человека в его кровати, в его доме, но который так ещё и не стал частью его жизни. Не испытывая ни отчаяния, ни сомнений, ничего, что могло отравлять мысли, Чон опустился на одно колено — на ресницах, мелко подрагивающих во сне, собралась роса. У Чона были горячие руки, но очень холодное сердце и взгляд на положение вещей в бизнесе, в семье, в доме.        В Тэхёне, ровно как и в семье Чон, не найти изъяна, — с этой мыслью Чонгук и надел на безымянный палец омеги кольцо, белое золото, холодный металл. Горячие мысли. Даже не поцеловал, мужчина просто встал и вышел из спальни, закрыв за собой дверь, не до конца, оставив полосу света в тёмном коридоре, идущую от Тэхёна — в свою жизнь.        Недоумение, с которым Тэхён после глубокой полосы сна смотрел на кольцо на своём пальце, было порождено лишь одной сильной мыслью: почему я?  — Нет… нет-нет…       Быстро поднявшись с постели и приняв сидячее положение, Тэхён замер — в безмолвии замерло и чёрное море за окном, смотря на человека, что будто бы был спрятан за стенами дома за хрустальной колбой, как неживая роза. В спальне самой пахло пионами. Тэхён не любил колючие центифолии, равно как и Чон не любил искусственные цветы.        Чон не переносил ничего умирающего.        Тэхён раскрыл широко свои блестящие, голубые глаза: в тишине он чувствовал, явственнее, чем прежде, биение своего сердца. А под своим он уже знал, что носит и другое. Которое не заслужило того, что за него — за сына или дочку — уже приняли решение, за Тэхёна — тоже.        «Всё равно, — подумал омега, — мне всё равно. Да? — спрашивал он себя. — Я выхожу замуж…»       С тихим отчаянием из глаз потекли горячие слёзы. В груди всё выше и выше, подходя к горлу, поднималось содрогание — такое сильное, что Тэхён начал лихорадочно трястись всем телом, форсированно дыша, размазывая по сухому лицу соль от слёз. Ему казалось, что он ничего больше так не боится теперь, как своего будущего, завтрашнего дня, просто увидеть Чонгука. Тэхён почувствовал неловкость своего положения, когда в спальню зашли женщины из прислуги. Они были как и всегда спокойно-почтительны, во всём, что они делали было больше жизни, чем в глазах омеги.        Между тем, несмотря на полное осуществление своих планов, Чонгук не был до конца собой доволен: болен новой идеей, как Чарли. Осуществление главного в их с Тэхёном жизни доставило ему лишь короткий, очень судорожный миг счастья, который быстро растворился в кружке кофе, что горчил на языке, как и мысли в голове: у Чона не было никаких сомнений, что Тэхён примет свою новую реальность, как данность. Независимо от того, чего он сам хочет, какова его воля, он скажет «да». В ЗАГСе, перед толпой гостей.        У Тэхёна мысленный приступ астмы, когда все смыслы теряются, образуется пустота: его начало опять сильно рвать изнутри, вместе с тем и над раковиной — у ребёнка были свои собственные страхи, порождённые сильным волнением в крови папы. 

***

      Внезапно обострившаяся боль в глазах приковала Чонгука к креслу. Мужчина периодами страдал от этих болей в последнее время, но ничего решительно не предпринимал, не хотел. Это нарушало, как и прежде, естественный ход мыслей: Чонгук положил на язык пару пилюль из аптечки матери, запив их чаем. Мысли увязли в трясине, Чонгук вместе с ними по самую ось — в своём прошлом. Свежий ветер после сна выгнал из головы всякую скверну, и мужчина спустился в гостиную, не найдя там никого: ни Тэхёна, ни прислугу, отправился в спальню. На простынях лежали тени. В ванной омеги тоже не было. По запаху — иногда Чон прибегал к этому способу, редко, но тем не менее не гнушался того — мужчина нашёл Тэхёна на задней части двора, сидящим в плетённом кресле. Завидев фигуру альфы, Тэхён перевёл взгляд с горизонта на него, взглянув прямо в лицо своим проницательным взглядом голубых глаз. Как человек сентиментальный омега был предан своему чутью: на нижних ресницах выступили редкие слёзы, которые теперь так нечасто случалось подмечать Чону. Заминка мужчины была личного свойства: он смотрел и, пытаясь угадать по открытому выражению лица омеги то, что он думает, стоял на месте — в свете низеньких уличных фонарей, что отбрасывали длинные тени на зелёную траву по обе стороны от тропинки. Время тянулось тенями к его ногам. Все условности, что до этой минуты определяли жизнь Чонгука и Тэхёна, естественным образом растворились на фоне заката и редких звуков, которые смешивались с шумом прибоя. Тщетно пытавшийся придать своему лицу спокойствия Тэхён с замиранием своего маленького сердца наблюдал, как Чон подходит, опускаясь на одно колено, касаясь холодными пальцами его руки с помолвочным кольцом.  — Я забыл спросить, кажется… — у самого Чона голос дрожал, как редкие слёзы, скопившиеся в уголках его глаз. Тёплый румянец залил щёки Тэхёна до корней светлых волос и открытых участков шеи.        Даже сквозь шум прибоя Чонгук слышал, как громко бьётся сейчас над вторым большое сердце. Опустив мягким движением руку на живот, со вздохом трепетного счастья и редкой удачи произнёс:  — Тебе нельзя так волноваться.  — Я просто-просто…        Чонгук смотрел на омегу с волнением собственника, зная уже наперёд, что волнение самого Тэхёна — не фальшь, а чистое, как и он сам. В душе и голове Чонгука спрятанные до этой поры тайны только сейчас смогли обрести правильную форму, он коснулся подушечкой большого пальца бриллианта на кольце Тэхёна.  — Знаешь… есть кое-что волшебное в том, чтобы становиться на одно колено перед любимым человеком. Хотя раньше я считал это чем-то… не знаю уж как сказать: тривиальным? Все так делали, и делают, и будут делать, что ж в этом особенного? — по интонации голоса можно было понять, что Чонгук говорил сам с собой, задавая вопросы себе самому, как в пустоту. — Сейчас только понимаю, кажется. С таким опозданием, вот ведь ж.        Несколько мгновений он выдерживал паузу, пальцем крутя на фаланге омеги кольцо.  — Я же не спросил. — Так спроси сейчас, — кровь ещё сильнее залила лицо юноши от острого ожидания.  — Выйдешь за меня, Ким Тэхён? — можно ли было когда-то вначале отношений с Тэхёном об этом подумать, представить, и что Чонгук осмелится на это! Из-за личной порядочности и мягкости своего сердца омега сразу согласился.        Услышав его «да», Чонгук поднялся с колена, мысленно пообещав себе больше так никогда не делать — ему не нравилась традиция, уходящая глубоко корнями в старые времена и в его воспоминания, когда Сокджин на семейном ужине вставал сам на колено перед Чарли, — внезапно понял, что ему нужно сделать. С нарочитой медлительностью, проверяя на силу свои чувства, Чонгук склонился над сидящим омегой, рукой коснувшись его горячей щеки. Тэхён, который был всегда весьма чувствителен к вопросам морали даже и не допускал иной мысли: а что, может разве быть иначе? Может. Но не для омеги, у которого двое детей от мужчины, что предложил ему только что стать его супругом.        Радость наполнила сердце только одного — омеги, Чонгук же до холодного был спокоен и в момент главных слов, и в момент поцелуя. Но что же может быть ужаснее, чем прожить со страшным существом, которым являлся по своей природе Чонгук?        Целый мир, освещённый светом луны, лежал у ног.        Как и полагается, на следующее утро Чонгук объявил о своей помолвке всему персоналу, затем уехал на работу, где ничего подобного уже не сообщал никому. Поставив Тэхёна в новое для него и для всей прислуги положение и оставив его дома одного, мужчина был собой очень доволен: немало времени он думал в течение рабочего дня о том, что ему следует сделать дальше. Визиты. По традициям, которые были незыблемы в обществе ликанов, к которым с самого своего рождения был причастен он, Чонгук, мужчина должен был ещё до заключения брака представить на ужине своего будущего супруга. И после — через время. Благословение Чонгук и Тэхён получили от шерифа — это было важно для самого Чона, так как он смог полностью принять ту мысль, что его мать любила другого мужчину и никогда не была сама предана своему законному супругу, а он ей. Визит к шерифу позабавил Чона, потому что тот был немало смущён и почти лишён своего дара речи, после короткого ужина в ресторанчике неподалёку Чонгук предложил ему стать его свидетелем на свадьбе. Обрушившиеся новые страхи и волнения на Тэхёна, как вулканическая лава на Помпею, стали новой точкой поворота в его жизни: он смотрел на себя в зеркало, на стремительно по дням увеличивающаяся живот, и не понимал, что с этим делать: Чонгук настаивал на том, что свадьбу нужно непременно сыграть весной — то есть когда омега будет на последних сроках.        Стоя у раковины перед зеркалом, Тэхён много думал об этом, — о своём положении — чистя зубы и смотря на себя в отражении: его волновала мысль «а что обо мне подумают?». Чонгук пригласил на свадьбу большое количество людей, которых совершено не знал Тэхён, но никто и не знал о нём, об омеге мистера Чона. Так думал Тэхён. На деле же все шесть ликанов — исключая самого Чона, покойных Чарли, Юнги, Мари и Джуна — знали обо всём ещё со времён университета. Равно как и Чонгук знал всё и обо всех избранниках ныне живущих ликанов, что проживали на территории Сеула. У двоих из них супруги были такими же обычными людьми, как и Тэхён, и тоже имели детей. Но сам Тэхён не мог относиться философски к тому положению вещей, что на своей свадьбе он будет ещё в положении — и на большом сроке, заметным даже невооружённым глазом.        Чонгук подошёл сзади, встав за спиной омеги и положив свои руки ему на плечи. В глазах мужчины пенились, как море за окном, волны сильного желания, которое Тэхён принял за что-то совсем уж нехорошее, тёмное и страшное:  — Я хотел поговорить.  — Говори, — искоса поглядывая на будущего супруга в зеркале, сказал Чонгук.  — Я не хочу… мне кажется, может стоит свадьбу чуть попозже сделать? После родов?  — Нет, — уткнувшись носом в макушку омеги, ответил мужчина.  — Почему?  — Пусть хотя бы один наш ребёнок будет рождён в браке, как и полагается в нормальном обществе.  — А раньше не успеем?  — Зачем торопиться? — вопросом на вопрос ответил Чон, не отрывая взгляд от Тэхёна. — Всё будет хорошо, не стоит волноваться. Единственная твоя задача до дня свадьбы — выбрать себе подходящий наряд. Чтобы было удобно. Что-нибудь простое, белое и дорогое. Обязательно стоит купить что-то очень дорогое, понимаешь? Бюджет неограничен. — И в заключении перед тем, как уйти в спальню, добавил: — Подумай, чего хочешь.  — Ничего не хочу.        Тэхён был застенчивым и не стремился к высокому обществу, полагая, что ему там нечего совершенно делать, потому избегал разных вечеринок, на которые Чонгук приходил бывало сам, иногда вместе с Тэхёном. И всегда на них бывал шериф, изучая дела тех людей, не людей, которые были причастны, по его убеждению, к тому или иному нарушению закона, вынося с таких вечеров обрывки разных разговоров, по большей степени — сплетен. Когда в Сеуле происходило какое-нибудь убийство, в котором шериф не мог долгое время никак разобраться, он приходил на все вечеринки, о которых узнавал, — теперь уже от Чонгука. После смерти Мари его входным билетом на закрытый бал высшего общества стал её сын.        С незапамятных времён ликаны всегда стремились к тому, чтобы их маленькое мироустройство было не известнее на весь мир общества масонов, о которых так любят судачить простые люди. И им это удавалось уже несколько столетий, естественно не без крови, боли и слёз. Прежде чем сделать Тэхёну предложение, Чонгук заполучил согласие всех на тот момент проживающих в Сеуле ликанов, заручившись их поддержкой. Взамен на это, Чонгук должен будет в будущем продолжить свой род, чтобы он не прервался даже несмотря на то, что никого из семьи Чон больше нет живых, почти: остались только он и маленькая Лили. Для ликанов не имеет значение, кто выносит ребёнка от Чонгука, в таких делах все они руководствовались лишь одним постулатом — ликаны не должны исчезнуть. Пока о кандидатуре, которая должна будет выносить и родить хотя бы ещё одного наследника семьи Чон, Чонгук не думал. Лили, как он полагал, будет решать свою судьбу сама, и он был счастлив при той мысли, что семья покойного Ким Сокджина, которая ныне проживала в Китае, не имела никаких прав на Лили, потому что она была для них никем. Лили была рождена Чарли от Чонгука.        В конце концов, невозможно иметь всё и сразу. Пока Чон был сосредоточен на предстоящей свадьбе.        Отцовский кабинет тонул в глубоких, почти осязаемых тенях. Полки из тёмного дерева, уставленные книгами в старинных кожаных переплётах, мерцали в свете единственной лампы с зелёным абажуром, что стояла на углу письменного стола. За высоким окном, почти полностью закрытым тяжёлыми чёрными шторами, волны лениво катились, мерцая в отблесках луны. Лёгкий запах соли и влаги проникал сквозь приоткрытое окно, смешиваясь с лёгким ароматом сигар. На стене, рядом с массивными часами, чьё тикание едва слышно нарушало тишину, висели ружья, всё те же, о которых Чонгук так ничего до сей поры не смог узнать. Пустое место, которое мужчина долгие месяцы после смерти отца гипнотизировал, теперь отсутствовало: на его месте стояла винтовка, которой Чонгук застрелил Джуна на кладбище у могилы матери.        Сделав один оборот в кожаном кресле, Чонгук ближе подвинулся к столу. Из верхнего ящика он достал один белый конверт, выудив из него сложенную пополам бумажку. Тихие мирные деньки сточились о новые сложные решения, одно из которых Чон сейчас держал в своих руках: «…отношение правдоподобия (Likelihood ratio) = 0. Вероятность, что Чон Чонгук  может быть биологическим отцом Чон Мари-Чарлиз, исключена.» 

🩸 

      Чарлиз и миссис Чон обожали природу, Чонгук очень хорошо это знал и помнил: перед сегодняшним днём мужчина встал задолго до того, как над горизонтом взошло солнце, и вышел в сад. В восточной части огромного сада, окружающего поместье семьи Чон, шумело нестройно красное поле ликорисов. На фоне чёрного неба. Чонгук не спеша прошёл по тропинке, ведущей к могиле Чарлиз, встав у самого конца. Через стеклянные стены было видно изготовленную из чёрного мрамора огромную надгробную плиту, под которой спал вечным сном один омега. Чонгук тянул время, закурив сигарету, слушал, как поют цикады в поле ликорисов, у которого не было ни конца, ни края. Оно простиралось так далеко, а цветы его были так великолепны, что, наверное, будь Чарли сейчас жив, он был бы очень счастлив здесь гулять по вечерам, как и Мари. Мысли об этом Чонгуку приносили только боль. Но эти тайные мечты были спрятаны в голове и сердце мужчины очень надёжно, хоть и кровоточили очень сильно, временами — невыносимо.        Чонгук задумчиво покрутил сигарету в руке и выбросил её в поле.  — Не думал я, что придётся так тебе сообщать об этом, Чарли. Правда, не думал. Помню мечтал, что мы оба женимся, будем жить одной большой семьёй: я, ты, мама, папа, Сокджин, Тэхён, Лили. Наша с тобой Лили. Только наша, — Чонгук говорил шёпотом, не возвышая своего голоса, так что даже мерно шумящее вокруг них поле звучало в голове громче, но ещё громче слов и звуков природы звучали в голове мысли-сожаления о прошлом. — Надеюсь, ты сможешь разделить со мной моё счастье.