Волки да Винчи

      Наконец Тэхён выбился из сил и медленно разжал руки: на мокрую плитку упала мочалка, омываемая мыльными потоками. Жизнь потеряла всякий смысл: работа не приносила ничего, кроме денег, но омега был уверен, что для Чонгука они уже давно не являются проблемой. Или никогда не являлись. Никогда Тэхён не ощущал истинного счастья, вечером примеряя маску с улыбкой, за которой было его настоящее лицо. Он был никем, ничем не интересовался, и как будто растерял окончательно эту способность. Репетиция счастья затянулась, спектакль шёл уже давно, не имея конца, а Тэхён по-прежнему прятался за кулисами, смотря на пустой зал — своих мыслей и смыслов, которых истинно никогда и не было. Ни Мари, ни Чонгук не помогали стать собой. Жалкий, как муравей, которого любой может растоптать.       Тэхён выключил свет в ванной и босиком, оставляя мокрые следы за собой, пошёл в спальню. Чонгук лежал поверх одеяла на кровати, читая газету — эта привычка в современных реалиях казалась омеге странной, но потом Чон очень просто ему объяснил, что телефон распыляет внимание, так как информации сейчас повально много в интернете, социальных сетях, газеты же дают ровно столько, сколько человек может воспринять, не перегружая свой мозг.       Тэхён молча лёг на кровать рядом, утонув головой в мягкой подушке. Раньше он делал точно так же, когда становилось невыносимо. Вместо того, чтобы копаться в причинах своего падшего духа, Тэхён предпочёл ограничиться мыслью, что он просто был рождён для того, чтобы быть тенью чужой радости, успеха, украшением семьи, в которой он никогда не ощущал себя собой. — Чонгук, прекрати, — ощутив на своей голой попе руку мужчины, омега протестующее замычал, но не пошевелил ни единым мускулом, энергии в теле было лишь для того, чтобы просто дышать и существовать. — Мне нравится твоя попа.       Тэхёна от этих слов потянуло улыбаться, он приподнял и повернул голову в другую сторону, осоловело посмотрев на Чонгука сквозь влажные ресницы. Глазами куклы.       Мужчина отложил газету в сторону, съехав по постели вниз и перевернувшись на живот, устроился за спиной омеги, положив две ладони на ягодицы Тэхёна. — Разведи немного ноги.       Омега живо ощутил натянутость внутри себя, но ничего говорить не стал и просто сделал так, как его попросили, центр тяжести его внимания сместился на то, чего не было во внешнем мире, поэтому он плохо соображал, не различая, что происходит. Чонгук мазнул языком меж разведённых ягодиц. — Что ты делаешь? Чонгук?       Чонгук его не слышал, при этом не теряя рассудок: добиваясь хриплых тихих стонов в подушку и того, что Тэхён начал ёрзать, запутавшись в простынях. Солоноватый сок оказался и на языке, и на губах мужчины, который он слизывал, вновь и вновь припадая к ложбинке меж ягодиц. Тэхён, изведённый своими чувствами, горячо опаляющими его нервные окончания сейчас, попытался приподняться на руках, в моменте ощутив ладонь на пояснице. — Лежи.       Чонгук же ощутил то лихорадочное возбуждение, когда у мужчин появляется осознание того, почему в их жизни всё так: он снял с себя домашние штаны, следом же и нижнее бельё. Проведя несколько раз по члену, альфа упёрся коленями в мягкую постель. Поцелуями Чонгук скользил вниз по красивой линии позвоночника, которые ощущались в моменте, как маленькие бабочки — сухими губами Чонгук касался тёплой кожи, пахнущей нежностью весеннего утра и отливающей перламутром в лучах восходящего солнца. Тэхён крупно вздрогнул от неожиданности, когда почувствовал в себе мужчину, его плавные движения и неторопливость, которая прежде была несвойственна — Чонгук поймал себя на мысли, что у омеги очень красивое тело, но слишком хрупкое для того, чтобы выдержать всё то, что копится и бурлит у него внутри. На пробу он вошёл глубоко, так что с губ слетел лепесток нежного стона, и с каждым движением, колебанием в пространстве их становилось больше, Тэхён делался таким уязвимым в эти моменты. На руках мужчины выступили крупные вены от дикого напряжения, которое в узел вязало его нервы.       Раньше в глазах Чонгука, когда они с Тэхёном были на разных полюсах своих жизней, плясали черти, желая того, чтобы зверь в Чоне задушил на время человека: сейчас мужчина двигался механически, то сбавляя темп, иногда выскальзывая из тела омеги, то очень быстро наращивая амплитуду своих движений. При этом он был строго зациклен на том, что видел сейчас перед собой. Порывы злости внутри ежесекундно возрастали, приобретая силу, с которой Чонгуку было сложно совладать: он не слышал, как задыхается под ним Тэхён. Хотя мужчина всегда старался не допускать градаций своей сущности. Тэхён же, не в силах ничего предпринять, цеплялся за простыню всё сильнее, постанывая хрипло, что напоминало прерывистое хрипение умирающего.       У Чонгука плыло всё в красной пелене перед глазами. Волк насытился и ушёл. Выбив из глотки ещё одного мотылька со стоном, болью отразившимся во всём теле, Чонгук замер в нём, дыша от натуги, туго соображая и упираясь руками в постель по бокам от тела омеги. Капли пота нарисовали на висках дорожки, упав на поясницу Тэхёна — мало. Чонгуку всегда было Тэхёна мало, в том самом смысле, что в сексе не было никакой никогда потребности, но был идеальный момент в каждом отдельном случае, когда омега замирал, рефлекторно сжимаясь, на календаре был май. Апрель сгорел в огне бессмысленного побега от себя. Тэхён принял душ, смывая белые следы с внутренней стороны бедра — в зеркале повисло отражение с немым вопросом: «знаешь, за что?».       За бесхребетность.       Чонгук сидел на кухне, добавляя в свой кофе сахар и немного мыслей о том, что волновало вчера, позавчера. Дни протекали в смуте, которую мужчина ненавидел. Тэхён сидел напротив, скрывшись в лиловатой тени, что пролегла посередине стола. Злость разгоралась внутри, как костёр, но омега не пытался его затушить. — Ты сейчас во мне дырку сделаешь. — Мне не нравится жить в городе, — нервы дрожали, словно натянутые канаты. — Я хочу домой, Чонгук. — Наш дом там, где есть я, ты и Мари, — чашечка звонко цокнула при соприкосновении с блюдцем. — Почему мы не можем вернуться? — Пока не решится одна проблема, мы побудем здесь. — Сколько? — Тэхён, — взгляд мужчины похолодел, он опустил руку с дымящейся сигаретой в пепельницу, искорки корчились в предсмертной агонии. — Пожалуйста, не задавай таких вопросов.       Из-за тёмных кругов под глазами, которые теперь стали частью образа Чонгука, омега смотрел на него с той жалостью, которую мужчины ненавидят. Тэхён молчал, несколько обдумывая то, что он хотел так сказать, закусив до боли нижнюю губу. Щетина теперь на лице альфы доходила до ушей, омега его не узнавал. Тэхён чувствовал, как росло внутри желание помочь, что-то придумать и сказать. От Чонгука веяло упадком, Тэхён просто не хотел верить своим глазам. — Я не знаю, как тебе помочь, — Тэхён прикрыл глаза. — Прости, — губы мелко задрожали.       Люди, которые в самые уязвлённый момент сами нуждались остро в помощи, никогда не смогут пройти мимо чужой беды.       Лёгкие наполнились болью, хлынув через край: Тэхён тыльными сторонами худых рук начал размазывать по лицу горячие слёзы, что солью въедались в кожу. Омега чувствовал себя виноватым и не мог поправить этого, хотя его вины ни в чём не было. Чонгук молчал, изучая лицо омеги. Случайный луч заходящего солнца скользнул по его фигуре и погас. На кухню легли тени от бегущих по небу облаков. Жалость Тэхёна к Чонгуку была столь велика лишь потому, что большой составной частью её была любовь. Мужчина встал со своего места, хмурясь, не до конца понимая, какие внутри него бродят чувства, не находя выхода наружу: Чонгук снял уздцы шантажа совести с самого себя, обняв омегу и прижав к себе. — Тебе не нужно об этом думать, Тэхён. Мы переехали сюда, чтобы у меня был контроль над компанией и твоим бизнесом, мне нужно время уладить все проблемы. — Ты врёшь, — заикаясь из-за нехватки воздуха, сказал Тэхён, руками вцепившись в рубашку мужчины на спине. — Тэхён, я знаю, что ты хочешь помочь, это ценно, но тебе не нужно в это лезть. — Я не лезу. Я боюсь за тебя, Мари, нас… — признался он. — Ничего не случится. Я обещаю. — Не верю, — едва слышно произнёс Тэхён.       Чонгук медлил, иногда всё же допуская мысль, что он готов сдаться, фокусируясь на желании быстро получить приемлемый для себя результат, но тем самым лишь теряя своё время, растрачивая его на поиски серебряной пули — волшебной таблетки. По-настоящему Чонгуку до сегодня не было столь страшно в своей жизни, потому что прежде он всегда знал своего врага в лицо — отца. Повзрослев, он признал, что всю свою взрослую сознательную жизнь был и остаётся до сих пор тенью своего родителя, на которого он так не хотел был прежде похожим. Чонгук готов был отречься от всего того, что связывало его с семьёй, но пользование здравым умом не позволило — он стал директором компании, которую раньше возглавлял его отец, и сейчас ни о чём не жалел. — Наверное, нам не стоит так много об этом думать, я найду выход, — предположил Чонгук, следом предложив: — Давай немного выпьем. Как насчёт вина?       Запах кислого винограда Тэхён особенно не любил, но в этот вечер он не стал отказываться от предложения немного уйти от реальности, которая давила на него, с которой он не справлялся. Чонгук ни в чём не был уверен, опять много курил, испытывая на себе взгляд холодных глаз омеги, иногда выходил на балкон. — Может хватит? — Тэхён теперь испытывал долю отвращения к самому себе, потому что сам себя презирал за то, что он делает сейчас, за то, что не может остановиться, за то, что делает это против желания своей души. — Знаешь, иногда это нужно. Мы много работали, мало отдыхали, завтра выходной. Всё идеально, — Чонгук не видел, но омега на это криво усмехнулся. Он так не думал совсем. — Что будем делать на выходных? — Есть идеи? — Нет, — беззаботно ответил Тэхён, подставляя свой бокал для очередной порции вина, — просто дома наскучило сидеть. Да и как-то… — Что? — Как-то… надоело всё. Не могу больше… чего-то хочется, но чего? Не знаю. — Можем сексом заняться, — Тэхён отрицательно замотал головой, одно движение — но оно очень о многом сказало. Ночами, когда омега не мог заснуть и когда Чонгука не было рядом, — не часто, — Тэхён много раз представлял в своей голове, как его трахает Чонгук, так что сейчас омега об этом даже думать не хотел, истощив рецепторы серотонина своего головного мозга. Каждый стон, звук, взгляд — теперь это не имело никакого значения. — Не знаю. Просто не знаю. — Тебе нужно расслабиться, ты себя загоняешь. — Наверное, ты прав. Постоянно о чём-то думаю, и это почти меня убивает. Не знаю, как остановиться. — Что тебе так сильно не даёт покоя? Опять прошлое? — спросил Чонгук, и, ни секунды не колебавшись, Тэхён ответил: — Ты.       Чонгук вздрогнул и на минуту пожалел, что не может сказать омеге настоящей причины своих решений, взгляд его упал на тонкие пальцы Тэхёна, мужчину, как от удара током, проняло осознание того, что он так и не сделал ему предложение. Любовь, которую мужчина к нему питал, носила сейчас в себе только благородные начала. — Я перестал думать о прошлом, — сложив руки перед собой, как ученик, Тэхён смотрел и видел лишь бокал, до краёв наполненный вином. — В этом нет никакого смысла. К сожалению. — К счастью, Тэхён. Попробуй принять ту мысль, что тебе больше не надо терпеть то, от чего ты раньше страдал. — Почему страдания это плохо? — Уф, кого-то потянуло на философию, — улыбнулся Чонгук. Время полночь, в бокал вина полетела ещё одна долька апельсина. — Потому что люди боятся боли. — Это нормально, что в боли хорошего? — Её нужно научиться терпеть. — Зачем? — Потому что от неё никуда не деться, Тэхён, если ты живёшь в социуме.       На столике в гостиной лежала Библия, но омега никогда не видел, чтобы Чонгук к ней хоть раз прикасался. Не знал он, что такая же книга лежала у мужчины и на работе в столе, в доме, в кабинете отца. Нельзя было сказать, что альфа был религиозен, но сейчас, вспомнив о священном писании, Тэхён задумался. — Ты веришь в Бога? — чем больше омега пил, тем хаотичнее становились его мысли. — Хотелось бы, если честно, — горько улыбнулся Чонгук, приподняв над столом свой бокал и начав покачивать — маленький вихрь закрутился по центру. — Иногда я ловлю себе на мысли… нет, это скорее ощущение, что меня любит кто-то просто потому, что я есть. Безусловной любовью, бывают дни, когда я забываю об этом, потом вспоминаю, и мне становится невыносимо грустно. — Почему? — Я хочу верить, что Бог нас любит.       Внезапно в соседней комнате заплакала Мари. Тэхён поспешил в детскую, оставив Чонгука одного. Мысли об этом много кого хоть раз сводят с ума, даже Чонгука, когда его охватывает страх. Перед пропастью в неизвестность не стоит пристально всматриваться в неё, потому что рано или поздно наступает момент, когда пропасть начинает смотреть на тебя. Посидев минут пять-семь с опущенной головой, Чонгук поставил бокалы в раковину, закупорил бутылку вина и отправил ту в холодильник. Резко в моменте мужчина ощутил боль в правой руке, прихватив ту за запястье своей левой. Тэхён вернулся на кухню. — Всё хорошо? — Да, — вздрогнув от неожиданности, ответил Чонгук, заведя руку за спину, сводимую судорогой. — Я уже всё убрал. — Я помою. — Завтра. Не переживай. Посуда никуда не исчезнет, — они вышли в гостиную, где провели бессонную ночь за разговорами до рассвета.       Тремя днями позднее, когда Тэхён и Мари ушли на прогулку — даже неважно, куда, важно, что просто ушли — Чонгук сел на диване в гостиной с зажатой зубами сигаретой и телефоном в руке. На дисплее всё то же сообщение про пятнадцать лет и семью. Странно, но сейчас Чонгук чувствовал себя совершенно спокойно. Возможно, потому что он устал. Телефон остался лежать на столике в гостиной. Каждый раз оставаясь наедине, мужчина погружался в своё прошлое, анализируя его, но никогда одиночество его не пугало. По-настоящему Чонгук боялся только будущего, потому что не знал, как его строить. Подобные мысли и страхи были его слабостью. Одно то, что он знал точно — оно будет с Тэхёном. Альфа не допускал никакой противной мысли, единственное, что его пугало, — это то, что подлавливал себя на мысли, что рядом с собой он видит только омегу. Судьба Мари его никак не волновала, и в этом он спокойно признавался самому себе.       Нерасположенный сегодня для работы, Чонгук отключил рабочий телефон, нисколько не испытывая угрызений совести. Вернувшись в гостиную, мужчина бросил взгляд на второй мобильный, и был обескуражен новым входящим сообщением с неизвестного номера. Сообщение не содержало ничего нового, только дату, место и время встречи.

🩸

      Старое кладбище растянулось перед холмами, сокрытое в тумане, который струями медленно стелился вдоль троп, цепляясь за кроны старых, иссохших деревьев, каждый сучок и ветвь которых напоминали монстров из кошмарных снов. Рванные силуэты были погружены во мрак, растворяясь в блеклом свете заходящего солнца. Надгробия, разбросанные беспорядочно по холмам, выглядели давно покинутыми, людей здесь тоже не было, и казалось, что уже очень давно. Камни, покрытые чёрным мхом и влажной росой, пахли сыростью. Среди них встречались и старые кресты, и громоздкие плиты, и урны с прахом. Слабый свет фонаря одинокого сторожа отбрасывал бледное, едва заметное свечение на мокрую траву. Чонгук видел, как сторож обошёл окрестности, а потом исчез. От каждой могилы исходил мертвецкий холод.       Память о том, что когда-то было, утратила свою форму: никто не помнил тех историй, что некогда звучали в сердцах, а ныне окаменели, большая часть могил были разрушены до основания, на других Чонгук видел даты смертей, что произошли ещё в прошлом веке. Ворон пронзительно вскрикнул, рассеяв крыльями туман, и взмыл в небо.       В отдалении Чонгук заметил фигуру человека, напрягши зрение, он всё равно слабо что мог различить, потому что в таком тумане даже деревьев в округе было совсем не видать. Но запах его он узнал сразу, едва учуял. — Хорошее место для встречи, правда? — глаза Юнги светились ярко-красным цветом. — Ты писал? — Можно было и сразу догадаться. Пошли, Чон. Прогуляемся по воспоминаниям.       В круговерти прошлого семьи Чон Юнги занимал особое место, он не мог оставаться равнодушным к тому, что происходило в те времена, сейчас же всё сильнее придаваясь той мысли, что всё было неправильно. Джун и Юнги были друзьями, не просто партнёрами, но могли нередко провести выходные вдвоём на рыбалке. Юнги мало чем отличался от альф, будучи омегой, но иногда мягкость его характера становилась слабой мишенью для таких, как Чон, хотя надо отдать ему должное: он никогда этим не пользовался, даже в бизнесе, так как чрезмерно уважал омегу за то, кем он был, за его характер и мозги. При этом Джун совершено точно не подозревал о его связи со своей женой: Мари решительно это скрывала, а Юнги был отнюдь не против, если бы об этом кто-то узнал. В конце концов он знал Джуна и питал любовь к Мари, что позволяло ему сохранять долгое время своё положение в этих отношениях. К тому же Юнги очень хорошо знал всех любовников Джуна в лицо, чего всё-таки немного опасался тот, но предавался той мысли, что Мин ничего и никому не расскажет. Внешность Юнги можно было и в молодые годы отнести к контрастному типу: он нравился как мужчинам, так и женщинам, альфам и омегам, каждый раз он выбирал новую тактику своего поведения. Знала ли Мари о его многочисленных романах? Конечно же нет, Чон была уверена, что она — единственная женщина, в которую был слишком влюблён Юнги, и таких мыслей не допускала. — Что было пятнадцать лет назад? — Я тебе покажу непременно. А пока прогуляемся, подышим воздухом. — Ты убиваешь всех тех людей? Зачем? — Юнги на это улыбнулся, напомнив немного в тусклом свете фонаря умалишённого, но затем сделался враз серьёзным. — Ну, на моих руках есть несомненно кровь убитых, но не тех, о которых ты говоришь. Я бы не стал так себя подставлять. К тому же, какой у меня мотив? — Я не знаю. — Ты вообще ничего не знаешь, — Юнги сегодня был весьма расположен к беседе, потому что был несколько в предвкушении, что покалывало в кончиках пальцев. — И, наверное, это было к лучшему. — Чего именно я не знаю? — Не спеши. Мы только начали свой путь. Давай насладимся этой прогулкой.       Вечер был довольно поздний, летние сумерки ложились медленно на их местность, Чонгук не сводил глаз с солнца, что катилось по холодному склону. Они шли меж могил, иногда останавливаясь у одной из них, Юнги рассказывал то, что Чонгук знал, слушая и анализируя другую версию. Понять всё то, что хотел сказать омега, мужчина не мог и терялся в догадках. Он размышлял так и этак, пока дорога не завела их в тупик. Юнги рассмеялся, тем милым грудным смехом, который был главной его прелестью, со стороны это выглядело премило, но таким образом он сбрасывал своё напряжение. Затем они свернули влево, на запад. По краям кое-где начали загораться фонари. Юнги, заложив руки за спину, медленно говорил, медленно шёл и будто впадал в какой-то транс. Чонгук хоть и смотрел во все глаза, но в этой местности он бывал впервые, и когда на горизонте справа от них показалась маленькая деревянная церквушка, внезапно оторопел. — Нам направо.       За всю прогулку они не встретили никого, единственное, что переменилось — это даты: теперь на надгробных плитах можно было лицезреть двухтысячные, они прошли сквозь века.       Юнги остановился возле одной могилы и замер, глупое сердце опять вздрогнуло, словно натянутая струна, случайно задетая чужим пальцем. Он опустил голову, ощути тонкий порыв ветра в тишине; за каменной оградой начали собираться призраки давно ушедших, Юнги не видел их, но чувствовал, что они здесь. Чонгук мельком взглянул на надгробие — «Чон Хосок». — Всё началось в этот день, — Юнги отвёл руку в сторону, указав пальцем на могилу дяди Чонгука, к которой они пришли. — В день смерти Хосока. Я не знаю, была ли его смерть случайностью, даже гадать бессмысленно. Это ничего не меняет в конечном итоге. Но… — второй рукой Юнги оголил своё запястье, на котором когда вытатуировал дату смерти Хосока. — Я никогда не прощу Джуна.       Чонгук смотрел прямо в глаза, засунув руки в карманы своего пальто. — В том, что Хосок умер есть и его вина. Он никогда вам с Чарли об этом не рассказывал, не смог бы. Вы любили дядю, я знаю. Я тоже его любил.       Юнги замолчал и завёл руку за спину, пальцы стянув в кулак. — С тех пор я так и не смог завести семью, пытался, но Хосок до сих пор не выходит из головы, — разжав кулак, он выставил в сторону один палец. — Джун ничего не делал, когда Хосок умирал. Просто сидел и смотрел, — сердце вновь замерло, сжалось, как лепестки розы в морозное утро. — Я стал любовником Мари. Хотел отомстить Джуну, но ему было плевать, я это понял, когда увидел его истинное отношение к ней. Она было ему глубоко безразлична до самой смерти, а это значило, что его бы её измены не тронули. Мой план был с самого начала провальным. — Ты был любовником матери? — и тут Чонгук вспомнил о том, что говорил ему шериф. — Она была не против. Авантюристка до мозга костей. Просто ей не повезло. Она никого не любила, но никто и её не любил: ни муж, ни дети. Никто. Самое страшное — иметь семью, которой ты не нужен, и не иметь возможности уйти из неё. Джун бы её не отпустил. Никто бы ей не помог. — Ты знал её второго любовника? — Второго? — с искренним удивлением спросил Юнги. — Вот как. — В твоей мести не оказалось никакого смысла. — В твоей тоже. Сокджин мёртв, но Чарли это не вернёт, — Юнги опустил взгляд вниз, выставив второй палец: не победа, а «V» — вендетта, цикл мести, когда один акт насилия порождает следующий.       Выстрел повис в воздухе, как гром, нарушив натянутую тишину, после чего послышался короткий, хлёсткий раскат, что вырвался наружу с силой, и эхо разнеслось по округе, пропав вдалеке. Тонкий металлический привкус пороха остался в воздухе, звук оседал, как волна, сходящая на нет после шторма. На бледное лицо попали капли крови, одни глаза горели от боли, другие были странно спокойными.       Ворон сорвался с ветки.