Волки да Винчи

— Тоже мне новость, — ответил на заявление шерифа Чонгук, как будто ничего нового он сейчас не узнал, но мужчина понял верно то, что эта новость была для Чона неожиданной, альфа закусил нижнюю губу, как обиженный на весь мир ребёнок. — Многие в её положении ведут семейный образ жизни, не обременяя себя чужими слухами и злыми языками. — Я понимаю, — сказал мужчина и опустил голову. К ботинку прилип красный лист клёна, напоминающий собой морскую звезду. — Но в её положении это оказалось губительно. — Слухи о неверности Мари пускал отец. Она знала и молчала. — Он приписывал ей много романов, но, — он помолчал, вспоминая хорошенькое личико Мари, воскрешая её в своей памяти, но его язык внезапно сегодня развязался для случайного откровения, — но ни с кем из тех, с кем, по мнению Джуна, она крутила роман, не спала. Джун, думаю, до последнего не знал, кто были эти двое. — Имеет значение? — Я знаю одного из двух, мне нужен второй. — Думаешь, я знаю, с кем спала моя мать? — выражение лица Чона сделалось очень сложным, потому что в моменте ему на сердце легла ледяная рука, он побледнел: — Я не лез в её жизнь ни когда она была жива, ни после случившегося. — Одно время по ней все с ума сходили, а она была просто хорошей женщиной. Она была человеком благородным, Джун и мизинца её не стоил.       Чонгук осуждающе уставился на шерифа, подпалив новую сигарету. В мысли закрались сомнения: не имеет ли отношение к прошлому шериф. Судя по всему Чонгук имел вполне себе основания так думать. — Он ей изменял со всеми, с кем она была добра. — Она знала, — сказал Чонгук, заметив, как ласковые сумерки начали опускаться на город: темнеть в эту пору года начинало быстро. — Но это не спасало её положение. — Мне думается, что она и не стремилась его спасти. Кто был вторым? — А первым? — Чонгук был таким же наблюдателем со стороны, как и шериф, и вопросов задавал не меньше. Вокруг них исчезали и вновь появлялись люди, которые приходили покурить в тишине. При них они тоже делались молчаливы, шериф рассматривал маленький лист клёна на своей туфле.       Было шесть часов — шериф посмотрел на свой циферблат, и, пожелав приятного вечера, поднял ворот своего плаща так, что часть его лица теперь была никому не видна.

🩸

      Возле моря было холодно, Тэхён закрыл окна. Выверенными движениями омега укачивал дочь, вместе с ней и самого себя. Сонный дом был полон людей, но не гостей, и говорили они всегда шёпотом. — Не хотите выпить чаю? — учтиво предложила Вальше, стоя в дверях детской спальни, со сложенными в замке руками.       Расставаться с дочерью Тэхёну всегда было непросто, отрывать от своего тепла. В каком-то глухом оцепенении он положил её в свою кроватку, мазнув большим пальцем по её пухлой розовой щеке — Мари не была похожа на свою бабушку, мать Чонгука, на Чонгука, впрочем, тоже. Одолев половину пути, ведущего к гостиной, Тэхён остановился у большого окна: море розовело в тёплых лучах закатного солнца, воссоздавая хрупкую невинность, которая вызывала внутри омеги сильные чувства. Чёрные ресницы дрогнули, Тэхён полутенью прошёл в гостиную, оставшись один. Вальше никогда не было в его поле зрения, но всякий раз она появлялась, будто из ниоткуда. Эта способность — сливаться с пространством — временами холодила кромку души омеги. В расцвеченную розовыми бликами от заката гостиную вошёл Чонгук, не сообщив никому о своём приходе. Он был выжат сегодняшним днём, как лимон. Склонившись над омегой, мужчина поцеловал его в сомкнутые влажные от чая губы несколько раз, тем самым вызвав улыбку. По мере того, как солнце закатывалось за горизонт, теряя свои остатки тепла, в гостиной начали зажигать лампы, несколько настенных бра. С искренним простодушием Тэхён расспрашивал мужчину о прошедшем дне. Они обменялись своими историями — выдуманной и тэхёновой — и почти ничего за ужином так и не съели. Также они обсудили «малый приём», который надо было устроить по традиции в честь рождения дочери. Решили совместить праздник ста дней с этим приёмом. — Не будем звать много гостей, если не хочешь. — Если честно, не представляю даже, кого нужно звать. У меня же нет друзей, — сказал Тэхён. — Никого нет. — Коллег по работе уж не стоит, ну, разве что Вана и его жену. — Не знал, что Ван женат. Неожиданно, — Чонгук на это хохотнул, продолжив свою мысль: — Он так женат, что об этом мало кто знает, не говоря уже о детях. — Скрытный. — Просто не любит свою семью, — мужчины — те ещё сплетники, и Чонгук не исключение. — Судя по слухам, жена та ещё грымза. — А обо мне что говорят? — спросил Тэхён севшим внезапно голосом. — Ничего, если я ненароком узнаю или услышу, головы им поотгрызаю, — уверенно и весьма грубо прозвучал ответ на вопрос. — Твоя кровожадность меня ещё с университета пугала, — вздохнул Тэхён, вспоминая былые дни, которые теперь сложились в карту воспоминаний, но обращаться к ней было уже не так страшно, вычеркнув наконец оттуда всё, что было связано с матерью.       Тэхён, сидя однажды с Мари возле камина и размышляя о ней, вспоминал её суровый нрав, тонкие вздёрнутые брови, маленькие голубые, как у него самого, глаза, прощался с её образом, что долгие годы, будто призрак, ходил за ним по пятам. От горького облегчения, которое омега смог ощутить в своём сердце, слёзы выступили на нижних веках, одна за одной упав на щёки, руки. Горячие. — Не нужно меня демонизировать, — сказал Чонгук. — У каждого ангела свой демон.       Ангел. Любимое слово Тэхёна, которое он теперь стал слышать даже сквозь пелену сна. Прошло уже несколько лет с известных событий — смерти матери омеги, смертей мистера и миссис Чон, смерти Чарли, смерти Хосока, дяди Чонгука и Чарлиз, смерти Кея — но Тэхён по-прежнему верил Чону, хотя и не был способен критически рассуждать о своём положении. Всё-таки многие факты ему были преподнесены недостоверно. Омега сам, по собственной воле, удалился в изгнание. Тэхён верил в любовь альфы, как в аксиому. Сравнивая Чонгука с Кеем, он не мог сказать никогда такого о втором, и от этого ему становилось грустно. Ещё в университете он подспудно чувствовал, что Кей вьётся вокруг него не из-за дружбы, но сейчас это уже было неважно.       Улыбка Чонгука медленно таяла в вине: он не мог перестать думать о «первом» и «втором» любовнике матери. В стекле бокала мерцал солнечный зайчик заката. Он смотрел на Тэхёна без всякого выражения, сохраняя молчание. Что под его кожей? Она белая, чистая и сияет в лучах солнца, как чистый алмаз. На мгновение с какого-то ракурса омега показался ему незнакомцем, который застрял в его реальности, это было иррационально, но в этом была своя правда. — Что ты любишь? — спросил Чонгук, вопрос был прост. — Что нравится? — Мне не нравятся мои волосы, — пауза. — Ужасный цвет. — В чём проблема пойти к стилисту? — Ты не против? — робкое шевеление губ выдавало омежью бесхребетность, он был зависим, как ребёнок от матери, иронично, от мнения чужих. Других. Чонгука.       Иногда, когда Тэхён пересекался с кем-то в доме, он превращался в тень, скользя по ступенькам так тихо, что в своё существование он сам не верил. — Мы это обсуждали ещё до рождения Мари. Моё решение не изменилось. Делай то, что хочешь.       Длинные ресницы задрожали, тени от них запорхали крыльями бабочки на бледных щеках. Тэхён оказался на грани: своего понимания и осознания мира и другой реальности. — Ты не должен бояться менять свою жизнь, как того хочешь ты, — Чонгук изменил своё мнение, стратегию и поведение, когда поставил Тэхёна наравне с собой. Они равны: у омеги должны появиться свои собственные желания, мысли и цели. — Звучит, конечно, очень самоуверенно из моих уст, но у тебя есть свобода выбора, которой раньше не было, — Чонгук встал на место отца омеги, озвучив то, что он посчитал правильным, понимая, что Тэхён никогда в жизни этого не слышал, оттого жил в коконе многие годы. В том нет его вины. — Это странно. — Это естественно, иметь выбор. Выбирай то, что нравится тебе, чего хочешь ты. Начни с малого, с похода в салон. Купи те вещи Мари, которые нравятся тебе, без моего мнения. Себе, если хочешь. Запишись на курсы какие-то, пойди в кино, — Чонгук перечислял много вещей, намерено озвучивая те, чтобы Тэхён начинал иметь представления о том, чего он хочет, чего не хочет и что ему доступно. — Карточка лежит в тумбочке справа от кровати. — Так просто? — Чонгук хотел ответить и на этот вопрос, что да, однако: — Ты уже заплатил сполна за хорошую жизнь.       И это действительно было так: исполнив мечту своей матери и оставшись с пустотой внутри, Тэхён заплатил за это третью своей жизни, желание Кея обладать им после ухода Чонгука — вторая треть, рождение Мари — долг погашен.       Мужчина вышел из-за стола, оставив омегу одного, и пошёл за сигаретами в гостиную.       Чонгук усердно принялся чертить линии их семейной совместной жизни, поставив на кон всё, о чём он мечтал. В субботу Тэхён вернулся из салона со своим прежним цветом: нежное сияние кремово-пшеничных волос отражалось в каждой зеркальной поверхности дома и в глазах смотрящих. С переменами Тэхён ощутил, как стало легче жить, просто ходить, делать какие-то дела по дому, на что Вальше уже меньше злилась. — Что дальше планируешь делать? — у Чонгука появился интерес, когда он начал замечать разительные перемены в Тэхёне. — Заниматься больше ребёнком. — Ты и так от неё не отлипаешь, — это было сказано тихо и совсем не грубо. — Как насчёт бизнеса? — Я ничего в этом не смыслю. — Я смыслю. Тебе нужны свои деньги. Это необходимость, Тэхён. Я хочу помочь. Подумай, чем бы ты мог и хотел заниматься. Мы обсудим каждую твою идею. — Я попал в сказку про Золушку? — Чонгук на это лишь тонко улыбнулся, говоря: — Ну хоть не считаешь меня чудовищем, уже отлично.

***

      Тихое воскресное утро было окутано мягким светом восходящего солнца, которое пускало свои лучи сквозь лёгкую завесу тумана. В воздухе витала прохлада, солёный запах моря и сладкого кофе. К мерному шуму прибоя начали примешиваться звуки шлёпанья голых ступней по полу: Тэхён в одной светлой рубашке на голом теле выходил из коридора, когда случайный луч белого света поймал его в проёме гостиной, в которой сидел один за работой Чонгук.       Скучное утро, которое началось у мужчины, когда на часах не было и шести, начало переливаться в лучах яркой улыбки Тэхёна. В аквамариновых глазах, лишившихся теперь окончательно печали, что долгое время тяготила его сердце, отражалась кружка кофе, рассвет, белая кухня и новый день.       Горячие ладони скользнули по линиям тела, поднимаясь выше и поднимая рубашку, вместе с тем оголяя тело, пахнущее теплом. — Доброе утро, — в это утро Чонгуку, наверное, впервые не хотелось переступать границу умеренности: он просто целовал Тэхёна, крепко держа омегу за талию, прижимая к краю столешницы. — Нас могут увидеть… — Во-первых, это всё ещё мой дом, — во всём доме царила тишина, Тэхён понял, что они одни, — во-вторых, сегодня выходной.       Развернув к себе лицом омегу, Чонгук вместе с поцелуем ощутил тонкие холодные руки Тэхёна вокруг своей шеи, на своих плечах. Карамелью пахли волосы, кожа и кружка кофе позади них на столешнице. Внезапно завибрировал телефон в кармане штанов Чона. Он не стал игнорировать это, открыв переписку с незнакомым абонентом: фотография — он и Тэхён минутой ранее, вид из окна кухни. Чонгук молча смотрел на сообщение, не выдавая своего страха, следом пришла фотография лежащей в своей кровати Мари. Со стороны улицы. «Сука», — на висках выступили следы нервозности и злости, Чонгук не мог оставаться спокойным, что заметил по выражению лица альфы Тэхён. — В чём дело? — Тэхён поджал губы, не сводя ставшими резко влажными глаза с Чонгука. — Ничего. — Не ври, — вырвалось против воли и весьма неожиданно из уст омеги. — Это по работе. Я сейчас уеду, — ответил Чонгук, поцеловав на прощанье сбито в губы омегу, что остался один с дочерью.       Это стало новым испытанием для Тэхёна: прежде он никогда не был один с маленькой Мари, так или иначе в доме были Вальше, прислуга или Чонгук. Тишина звенела в голове, и за окнами ревело море.

🩸

— Даже кофе не принёс? — Могу в следующий раз принести тебе кофе с гвоздями, — ответил Чонгук, закрывая за собой дверь кабинета шерифа. В этом месте даже пахло отвратительно, не говоря уже об интерьере — если можно серые стены, окна и стол с компьютером, стул, фикус так назвать. — Грубо. — Я сегодня не в настроении. — Вижу, — отложив на стол ручку, шериф откинулся на спинку кресла. — Прежде чем узнаю причину, хочу кофе. — Я тебе плачу на кой чёрт? — Чонгук резким движением кинул свой телефон на стол перед шерифом, который аккуратно взял тот в свои руки. Губы вытянулись в трубочку от увиденного. — Когда это произошло? — Фотографии были сделаны и высланы в ту же минуту. Секунда в секунду. Почему твои люди так хреново работают? — Ты в каждом из своего персонала уверен? — Утром сегодня никого в доме, кроме нас с Тэхёном и ребёнком, не было. Только твои люди по периметру, — шериф поджал губы, уперевшись локтями в стол, изучая фотографии. Ничего глаз не цепляло. — Перекинь мне на телефон, — шериф вернул телефон Чону, достав свой. Звук от входящих сообщений действовал на нервы тонко, как яд. Чонгук был зол, и это было справедливо, потому что он понял, осознал это ясно, как день, что безопасность — всего лишь мыльный пузырь, который лопнул сегодня утром на его глазах. — Поступим следующим образом: я дам распоряжение в наш отдел, чтобы они выдали ещё одну патрульную машину, которая будет курсировать неподалёку от дома. Весь твой персонал вызову на допрос. Тэхёна и ребёнка лучше одних совсем не оставлять. Кому из своих ты доверяешь? — Никому. — Возьми работу на дом. Ещё бы советовал сменить полностью персонал, но смотри сам. Сменить замки тоже не помешает, если это кто-то не из работников. Закрывайте шторами окна.       Чонгук спрятал телефон в нагрудный карман пиджака, откуда следом достал несколько купюр. И демонстративно положил их на стол шерифу со словами: — На кофе. До встречи.       В углу, под массивным дубовым столом, лежала стопка старых папок с нераскрытыми делами. Лучи заходящего солнца пробивались сквозь пыльное окно, разрезая пространство на острые, неровные полосы света, часть из которых ложились пятнами на стол шерифа, за которым он остался сидеть один. Напарник вышел за кофе. Тени медленно ползли по полу, цепляясь за кожаное кресло, которое мягко поскрипывало время от времени. Мужчина зажал пальцем фотографию, на которой к камере спиной стоял Тэхён в белой рубашке, а на его талии — руки Чонгука, одна из которых густо была забита татуировками. Палец скользнул вместе с фотографией вниз, которая встала на своё место в галерее: перед ней находилось точно такое же фото. Разница была лишь во времени сохранения двух одинаковых цифровыв снимков: двух с Тэхёном, двух с Мари.       Шериф, по мнению Чонгука, до недавних дней был человеком незначительным, но последние протекали очень беспокойно, и ум Чона пытался найти выход из лабиринта, но пока видел лишь за каждой новой, ещё более чудной теорией, тупики. Тупик за тупиком, для пытливого ума Чона это была мука, сродни агонии умирающего. Он запутался. Доверие таяло, как воск, капая на нервы — мужчина просыпался уже обозлённым на весь мир, но в первую очередь он злился на самого себя, потому что чувствовал опасность в каждом новом дне. Зима почти миновала. Ничего серьёзного за этот период не происходило, только Мари немного подросла. Хотя нельзя не упоминуть о желании Тэхёна заняться чем-то серьёзно, пускай и с помощью Чонгука. Но у Бога отличное чувство юмора: в свой первый рабочий день омега едва ли мог говорить без заиканий, долгие месяцы без общения с людьми сказались не самым благоприятным образом. Тэхён весь покрылся красными пятнами от сильного волнения, но Чонгук в конце рабочего дня привёз букет белых пионов и Мари. Цветочный магазин, выполненный в светлых тонах, был уставлен изысканными цветами, как собранными умелыми флористами букетами, так и посаженными в горшки цветами. — Как всё прошло? — для ужина они выбрали ресторан в центре Сеула. — Если бы не секретарь Ван, представить даже сложно. — Устал? — Не больше твоего, — тихо засмеялся Тэхён, поправив вывалившийся локон. — Я всё равно переживаю. Вдруг не будет клиентов или… — Ван изучил этот вопрос очень подробно, так что за успех магазина отвечает головой. — Почему тогда директор — я? — Потому что у твоего альфы есть деньги. Много денег, ангелок. Всё просто, — утерев салфеткой уголок рта, сказал Чонгук, что вызвало смущение у омеги: он не понимал ничего, но, как и прежде, не задавал вопросов.       Одинокая жизнь закончилась с появлением Мари, Тэхён осознал это очень ясно сейчас, сидя в ресторане с Чонгуком и дочерью, когда осмотрелся по сторонам: он теперь ничем не отличался со стороны от других, многие сюда пришли со своими жёнами, мужьями, детьми. Избавиться от клейма изгоя помогал и Чонгук, теперь о них часто говорили на вечеринках, куда они приходили вдвоём, и омегу пока ещё волновало общественное мнение. Манеры его были хороши, элегантны, но он чувствовал себя очень часто белой вороной. Наивность помогала не впускать в своё сердце зло, с которым он был вынужден сталкиваться каждый день.       Без малейшего повода Мари начинала плакать, что пугало Тэхёна, так как подсознательно он считал это ужасным по той причине, что в общественном месте это было недопустимо, но вот Чонгук был совсем иного мнения и, видя каждый раз милое перепуганное лицо омеги, принимался самостоятельно успокаивать Мари.       Узкий серп луны вошёл в зенит, когда Чонгук и Тэхён вернулись домой, Вальше взяла заснувшего ребёнка и отнесла девочку в её детскую. — Ты помнишь, когда мы впервые встретились? — спросил Тэхён, сидя на диване в гостиной, прислонившись плечом к Чонгуку. — Конечно, — он улыбнулся, словно возвращаясь в тот момент. — Ты тогда нёс в руках огромную коробку с книгами. Я подошёл, чтобы помочь тебе. Ну и заодно познакомиться. — Вот как? Значит, ты не просто мне тогда хотел помочь?       Чонгук откинулся на спинку дивана и посмотрел на него, будто видел впервые, изображая неподдельное удивление. — Знаешь, иногда я думаю, что все эти маленькие моменты… именно они сделали нас такими, какие мы есть. Это чудесно. — Ты, оказывается, такой романтик, — Чонгук в ответ скорчил недовольное лицо, цокнув языком, и руками бегло прошёлся по рёбрам омеги, зная, что до сих пор боится щекотки. — Не надо, стой-стой… — Ты сейчас договоришься.       Вальше стояла в другой комнате, свет луны косо падал на её плечи, оттеняя строгую фигуру в темноте, со скрещёнными руками, смотря, как пенится чёрное море в ночи, в темноте она слышит весёлый смех: Тэхён заливисто хохочет. Вся эта разнеживающая обстановка только кажется такой привычной, убаюкивающей воображение, что дразнит нежное сердце, как солнечные лучи — закрытые веки по утрам. Женщина повернула голову в сторону, в проёме спальни виднелась кроватка с розовыми тюлевыми занавесками. Лиловатые тени лежали на стенках, мебели и лице Вальше, скрывая его наполовину. — Ты с ума сошёл, Чонгук, мы сейчас Мари разбудим. — Потому что я пьян. От любви. — Ой, ну, прекрати. Какой волк тебя укусил? — при слове «волк» у Чонгука внезапно образовалась мутная пелена перед глазами, потому что с этим образом, с которым он себя отождествлял, он вырос. Волк всегда разделял боль и смятение своего ликана, будучи частью его. Второй душой. — Чонгук? Что случилось? Я что-то не то сказал? — Нет, — Чонгук смахнул кровавую пелену, которая не успела окрепнуть. — Я просто задумался. — Пойдём спать. — Сначала в душ.       Проводив омегу до ванны, Чонгук вернулся в гостиную, наблюдая из тени от стены за Вальше. В голове ненароком всплыли слова шерифа: «Ты уверен в каждом из своего персонала?». Чонгук крепко задумался, размазывая усталость по своему лицу рукой.       На следующий день завтракали они в тишине, Чонгук приобрёл привычку наблюдать за всеми, кто их окружает. И это вызывало тревожную настороженность в омеге, который был лишь сторонним наблюдателем, не имея вовсе ни о чём представления. Они научились понимать друг друга без слов, но это молчание рано или поздно должно утомить, хотя Тэхён бы не осмелился в том признаться. Он просто хотел верить Чонгуку, при этом не обманывая самого себя. С течением жизни — часть из которой омега прожил с Чоном — он перенял у него охотничье чутьё, но пропасть, что простиралась между ними, была ужасна, ужасна и ужасно привлекательна. Тэхён научился слышать шёпот, идущий от стен. Плохое предчувствие в нём колыхалось уже некоторое время, за которое ничего страшного не произошло, и пока ничего его не подкрепляло: Тэхён верил, что это что-то вроде послеродовой депрессии, просто врачи ещё не дали этому название и определение, на самом же деле омега заметил, что альфа переменился, став более раздражённым, и Тэхён стал его тенью. Но пользование здравым умом завело в тупик: Чонгук всё говорил о проблемах на работе, но всю работу он выполнял дома. Непрерывное волнение за мужчину переродилось в то, что Тэхён начал всё чаще задавать вопросы, от которых мужчина уходил. — Мне не нравится то, что я вижу. — Уточни, — Чонгук даже не посмотрел на омегу, продолжив монотонно работать за своим ноутбуком. Но осознав, что Тэхён мог ощутить себя пустым, забежал вперёд: — Я много работаю, чтобы никто в этом доме не чувствовал себя плохо, понимаешь? На мне персонал, который должен исправно каждый месяц получать свою зарплату, то же самое касается и людей в компании. А ещё у вас с Мари не должно быть никаких забот, к тому же секретарь Ван, между нами, мне очень дорого обходится, как по деньгам, так и по нервам. Кровь пьёт, будто вампир. Не знаю, честно, как вы уживаетесь, но судя по отчёту за первый месяц, вы молодцы. — Правда? — Да, прибыль вышла очень хорошая, — устало улыбнулся Чонгук. — Все деньги с магазина — твои. Делай с ними, что посчитаешь нужным. Я носа не суну. — У тебя точно всё хорошо на работе? — Ангелок, ты задаешь слишком сложные вопросы, — закрыв крышку своего ноутбука, Чонгук вымученно, из-за плохого сна, посмотрел на Тэхёна, — в бизнесе никогда ничего гладко не бывает. Это почти всегда риск, — мужчина говорил о риске, но имел в виду он совсем иной: тот, с которым сейчас столкнулся он, кто-то из персонала был против него, но волк внутри молчал.       Чонгук ценил спокойствие, и сейчас он не мог почти ни на чём сконцентрироваться, потому что не знал, что готовит завтрашний день. На ночь в доме оставалась только Вальше, хотя с неё мужчина тоже глаз не спускал. Молчание затянулось, Тэхён встал и ушёл в детскую комнату дочери, почему-то именно в ней, и только в ней, он чувствовал себя в безопасности. Ему понадобилось время, чтобы изучить нового человека, который отделился от него. И омега внезапно поймал себя на мысли, что его тело нисколько не изменилось, ему не пришлось забывать ощущения, он просто не помнил их — вся беременность ему казалась сном, и только живой маленький ребёнок, который иногда издавал звуки, плакал, напоминал ему о реальности того, что с ним произошло. Странно, но свою беременность он осознавал плохо даже в моменте.       Магазин, в котором часто что-то покупал Тэхён, возле их дома на берегу моря, был закрыт уже почти неделю, металлические ставни опущены вниз. Омега остановился посреди улицы, по бокам насыпи песка и сухие растения, колючие, местами пожелтевшие. Звуки моря здесь были привычным фоном, в который омега жадно вслушивался, пытаясь различить в этом что-то, настороженно наблюдая за местностью, а она — за ним. Пляж напоминал холодную пустыню. Внезапно Тэхён увидел за насыпью песка чёрную крышу машины с мигалками и людей, что ходили вокруг неё. Взобравшись на горку песка, с которого обзор был лучше, он увидел двух полицейских и их машину. С запада подул холодный ветер, светлые волосы легли на голубые глаза.       Вернулся домой Тэхён нескоро, на часах была половина восьмого. Омега обошёл все окрестности, не зная, что за ним наблюдали несколько пар глаз, одни из них имели свойство менять цвет своей радужки. — Где ты был? — Чонгук остановился в дверном проёме. — Гулял. — Не замёрз? — Немного, надо было другую куртку надеть.       Мужчина был до холодного спокоен, но очень зол, потому что он видел, как омега подолгу стоял напротив каждой патрульной машины, изучая. — Просто гулял? — Ходил в магазин, но он закрылся почему-то. Никого не было. Странно. Ходил к морю, вода ещё холодная. Людей почти нет, — Тэхён стоял к мужчине спиной, ощущая на своём затылке тяжёлый взгляд его чёрных глаз. — И всё? — у вопроса сразу был лёгкий подтекст, и любой ответ на этот вопрос Чон может раскусить без труда, но он хочет послушать то, что скажет омега, не перебивая, впуская в свои мысли его тихую ложь, от которой стянуло губы, что мелко задрожали.       Мужчина подошёл со спины, поставив руки по обе стороны от Тэхёна, вперив их в стол перед ними, на котором омега складывал детские вещи после стирки. Горячее дыхание опалило заднюю поверхность тонкой шеи, что покрылась гусиной кожей, светлые короткие волосинки встали дыбом. — Ты же знаешь, что я не выношу никакой лжи, — глаза омеги округлились, мелко задрожали зрачки и ресницы, руки замерли с детской шапочкой над столом. — А от тебя ею пахнет сейчас. — Чонгук… — Зачем ты это делаешь? Я же немного прошу, в чём проблема, Тэхён? — это так раздражало Чонгука, что он вновь стал холоден, как бывало раньше, но это не тот холод, который испытывали на себе коллеги, подчинённые или персонал, совсем не тот. Его злость обмораживала, вселяла страх. — Повернись ко мне.       Тэхён опустил взгляд на розовую маленькую шапочку, отложив ту в сторону. Омега знал, что это растравляет рану Чона, но в этот раз он что-то совершенно неосознанно задел, поэтому не мог раскаиваться по-настоящему. Одно он знал точно: Чонгук не поднимет на него руку. Не глядя на мужчину, Тэхён чувствовал его, его движения, услышав, как брякнул ремень и молния на штанах, поднял взгляд, встретившись со взглядом мужчины. — Я не хочу. — Ты же знаешь, что за ложь я наказываю, — сказал мужчина, стараясь уловить избегающий взгляд омеги. — На колени. Вставай на колени, Тэхён. — Не надо, пожалуйста… — Я не буду делать тебе больно, — у Чонгука была идея-фикс приучить омегу, как собаку Павлова, к тому, что ложь равно унижение. Тэхён сделал несколько шагов в его сторону, чувствуя, как дрожат его губы, щёки вспыхнули лёгким румянцем, но в темноте это было совсем незаметно.       Омега поморщился и, закрыв глаза, опустился на колени. С пустой головой Тэхён сидел на полу, с остановившимся взглядом, что зацепился за чёрные туфли перед собой. Одним шагом Чонгук приблизился к нему, рукой коснувшись горячей щеки — сознание своего унижения, в третий раз Тэхён оказывался в этом положении по собственной глупости, последовали воспоминания: кровать, библиотека, ночь, «понравилось глотать?». Чонгук скользнул рукой от его щеки к подбородку, приподняв за него вверх так, что его чёрные глаза, по краю вспыхнувшие бледно-красным, встали в одну линию с водянистыми голубыми. Тэхён поджал губы, закусив нижнюю до белой боли. Привстав немного, омега раскрыл рот. — Дыши, — мужчина запустил здоровую руку в волосы Тэхёна, запутав пальцы, нарочно несколько раз сжал их, что принесло эфемерную боль, такую, какую омега не сможет вспомнить через время, просто в моменте она его отрезвляет. Рвотный рефлекс почти отсутствовал, и Тэхён в процессе — для того, чтобы отвлечься — об этом крепко задумался, из очевидных минусов: занемел рот и начали болеть колени.       Чонгук смотрел на него сверху низ, долго любуясь сквозь ресницы. На пробу толкнувшись немного глубже, мужчина услышал по недовольному мычанию Тэхёна, что поторопился, но делать шаг назад не стал, дав время для того, чтобы омега смог привыкнуть: саднящее ощущение драло горло, которое резко сузилось от спазма, перекрыв кислород. И расслабилось, как только Тэхён смог глубже вобрать член Чонгука: по онемевшему подбородку потекла с двух сторон слюна, пузырясь. Сдавшись под осознанием того, что мужчина его не отпустит, Тэхён решил, закрыв глаза, поскорее закончить: для себя. Тёплая кожа стала горячей. Омега приобрёл твёрдое убеждение, что ему уже не стыдно, как прежде, но это всё ещё его унижало, потому что Чонгук очень часто рассказывал ему о любовницах его знакомых, партнёров, что их рты предназначены только для того, чтобы они умели их широко раскрывать. Омега в такие моменты, как сейчас, отождествлял себя с ними, и ему становилось дурно от осознания своего положения, когда Чонгук ставил его на колени перед собой. Последним движением Чонгук прижал его за голову ближе к себе, так что сухие губы Тэхёна коснулись кожи паха, удерживая его в таком положении, не оставляя возможности для вдоха. В такие минуты Чонгуком руководила грубая сила, которая шла вразрез с его взглядом на такие вещи, из-за этого в душе его поднималась злоба, что разрушала его самого, его идеалы и их семью.       Чонгук ушёл, ничего не сказав, оставив Тэхёна сидеть на полу с влажными глазами и мокрым подбородком. В душе горячий пар на контрасте своими языками облизывал холодное худое тело, сливаясь с его бледностью, вытеснив мысли и смыслы, которыми прежде жил омега. На столе в комнате осталась лежать детская розовая шапочка. Тэхён вспомнил о ней, когда сидел у кроватки дочери, вперившись пустым — не сонным — взглядом в одну точку. Сон не шёл к нему, рассвет холодно встретил Тэхёна белыми лучами, закрыв ими его от персонала. Вальше, которая всё слышала, сделала вид, что была ни сном, ни духом, эта женщина умела делать вид, что ничего не происходит. «Виноват я, он же просил не врать», думал Тэхён, кончиком пальца водя по животику Мари.

🩸

      Чонгук курил у здания фирмы, апрельский ветер поднимал над головой цветки сакуры. По густой тёмной тени, которая попала на глаза мужчине, он понял, что шериф его опять нашёл. Их неожиданные встречи стали чем-то привычным в последнее время, Чонгук шутил, что шериф ходит за ним по пятам, не влюбился ли? Но всё было куда прозаичнее: шериф подозревал всех знакомых ему ликанов, и Чон не был исключением. Сделав затяжку, Чонгук пристально посмотрел на тень от тени своей. — Я начинаю беспокоиться за себя больше, чем за Тэхёна с охраной. Что надо? — Несколько дней назад убили троих, все проходят с пометкой «животное». Вопрос: откуда в каменных джунглях Сеула завёлся гризли? — У меня два по географии было. Ближе к делу или телам. Убитых. — Это точно не ты.       Тусклый свет от настольной лампы падал на бумаги, которые методично заполнял мужчина в очках, падал на лица собравшихся в кабинете. Шериф примостился у того же стола, за которым сидел судебно-медицинский эксперт — человек с усталым лицом и цепким взглядом, будто всегда замечающим то, что ускользает от других, но в этот раз он развёл руками. Эксперт чуть приподнял очки на переносице, глядя на шерифа с профессиональным холодком. — Смерть наступила около трёх часов ночи. Полагаю, никто не слышал и звука.       Шериф кивнул, глядя на эксперта с лёгкой настороженностью. Он знал, что за каждой деталью скрывается что-то большее, что даже опытный взгляд не всегда уловит. — Есть что-то, что я должен знать? — спросил он, чуть подаваясь вперёд, словно хотел прочесть ответ не в отчёте, а в глазах эксперта.       Врач опустил глаза на свои бумаги, постукивая пальцами по обложке. — Это чушь.       Молчание повисло между ними, пропитанное чем-то тяжёлым, врач не знал, что сказать. Он был в замешательстве. — Огромный волк или медведь, или… чёрт его знает, — сухо произнёс он, бросив на бумаги ручку. — Я не знаю. — Великолепная наблюдательность. — Не язви, — похлопав по карманам пальто, шериф с зажатой меж губами сигаретой, нашёл наконец зажигалку, одним движением поджёгши табак. — Сколько в Сеуле ликанов, включая тебя? — Девять, десятым был Чарли, одиннадцатым — Сокджин, — двенадцатой Лили. — Ваши родители не в счёт? — Если не веришь в зомби, то нет, очевидно же. — Девять живых? — Чонгук кивнул. — Как Тэхён? Мари? — спросил шериф, будто между делом. Чонгук выдержал паузу, выпустив в сторону дым сигареты, задумавшись, потрескивая пальцами. — Всё хорошо, живут в спокойствии. В отличие от нас.       Не прощаясь, шериф докурил и ушёл, оставив Чонгука одного. Чёрная сигарета ярко-оранжевыми всполохами табака осыпалась на асфальт, пока огонь не дошёл до фильтра — Чон, вперившись стальным взглядом чёрных глаз в столб на соседней стороне, пытался осознать новое чувство: его дурили. В один момент на долю секунды он почувствовал себя бессильным. Он никогда не называл шерифу имени их с Тэхёном дочери. В документах, которые Чонгук спрятал в сейфе, было написано «Чон Чарлиз» — настоящее имя девочки, рождённой от другого мужчины. В базе данных числилась «Чон Чарлиз. 01.10.2024», не Мари.