Волки да Винчи

— Как я вас отличу? — У Чона чёрная шерсть, он выше меня, крупнее. Не ошибёшься. Только смотри внимательно.

🩸

      Пион на столе распустился, раскинув белые лепестки, отражая свет утреннего солнца, что скользнул по коридору в детскую комнату. Тэхён заснул на диване, поставленном возле кроватки, поджав босые ноги — холод щекотал голые ступни, стояла ранняя весна. Проснувшись, омега долго смотрел на тени от занавесок, порхающие по полу, в ожидании, пока мир примет более реальные очертания, чем воспоминания: Тэхён поднёс спичку к ним, но так и застыл с нею, смотря, как горит мир вокруг него. Медленно огонь подбирался к его ногам, но больно не было. Он отвёл взгляд от кроватки, закрыв лицо ладонями. Сухие губы горели, как горячие слёзы, которые Тэхён помнил, но плакать себе он давно запретил: слёзы — слабость. Больше всего ему не хотелось тратить своих слёз из-за рухнувших ожиданий, но что-то надломилось, тихонько, без единого звука, и он заплакал. Крупные слёзы размыли ковёр, колыбель и босые, порозовевшие от холода пальцы на ногах.       Неясно, чем Тэхён ещё неделю назад был очарован — своим новым статусом, их жизнью у моря, Мари или Чонгуком — но в сегодняшнем дне от этого не осталось и следа: он не поднимал головы, когда с ним говорил кто-то из персонала. Чонгук уехал на работу, ничего не сказав. Тэхёну тоже нужно было в магазин, Ван был сегодня занят в компании, его не будет, и краешком сознания Тэхён подумал, что это к лучшему: никого, кто бы косвенно мог напоминать ему о Чонгуке, он не хотел сегодня видеть. Взгляд его казался пустым, на самом деле он был чистым, Тэхён сделал неброский макияж и уехал в центр. Впервые не притронувшись к Мари.       Но все ощущения в то утро в омеге были обманчивы: он злился, потом жалел себя, и так по кругу, пока кофе в руке не остыл. Никакого смысла в этом не было. Задумчивым блестящим взглядом он смотрел на людей в кафе, что располагалось напротив его магазина — на деле же: магазина Чонгука — голос совести начал шептать что-то, что Тэхён был пока не в состоянии разобрать. Постукивая пальцами по столу, омега смотрел в одну точку, фоном для размышлений служили чужие голоса, звон колокольчика над дверью в кафе, проезжающие мимо машины, разные мысли, которые против воли лезли в голову. Сделав над собой усилие, Тэхён вышел на работу, надев маску знакомой всем беззаботности с лёгким шлейфом глупости, благодаря которой все окружающие могли чувствовать себя выше Кима, но это было ложью, грубой идеализацией мнимого превосходства. Тэхён просто не жил в иллюзиях своего таланта или удачи, которые ему соблаговоляли.       Не спуская глаз с каждого посетителя, сегодня Тэхён не заметил, как закончился рабочий день — время возвращаться домой. Такси ехало быстро, так что омега с каждым километром вжимался в сидение машины всё сильнее, считая облака за окном, что бежали за автомобилем, над людьми, бежали в никуда. — Почему на такси? — Тэхён подставил щеку для поцелуя, встретив в проёме гостиной вернувшегося на час раньше него Чонгука. — Просто захотелось. — Всё хорошо? — провожая взглядом спину омеги, осведомился мужчина, сложив руки на груди, и остановился, не переступая порог, возле двери их спальни. — Вполне.       Чонгук ничего не сказал, поразившись разительной перемене: сломанным Тэхёна он уже давно не видел, заметив, как за сутки потускнели ярко-голубые глаза, как будто все цветы в доме увяли. По настроению и ужину, который они разделили на двоих, мужчина понял, что его присутствие омегу тяготит. Альфа не раскаивался в том, что он сделал, пускай того и не хотел, но верно угадал, что причина была в этом. Это было так, и не могло быть иначе. — Тэхён. — М? — ресницы крупно дрогнули, смахнув серую пелену, в которой тонул окружающий мир, взгляд по траектории поднялся выше. — Что происходит? — Угадай, чем я не доволен, — отложив в сторону нож, ответил Тэхён. — Почему нельзя было сказать правду? — Что здесь делает столько полицейских машин? — Охраняют территорию, очевидно же. — От кого? — Тэхён, это очень дорогой район, в котором живут люди, сколотившие большие деньги за свою жизнь, поэтому здесь и много охраны, и много полиции. Нас нужно охранять, — сказал Чонгук. — Я не понимаю, зачем было это скрывать. Зачем, Тэхён? — мужчина надавил на нож чуть сильнее, и из стейка потекла сукровица. — Потому что ты что-то скрываешь, Чонгук.       В гостиной повисло почти осязаемое напряжение, словно это было что-то давно сгнившее, но обёрнутое красивым фантиком. Чонгук, склонив голову, смотрел сквозь Тэхёна, но его взгляд был тяжёлым, мужчина заёрзал на стуле, в отличие от омеги, что сидел неподвижно, но каждый мускул в его теле был натянут, как струна. — Тэхён… — Что тут делает полиция? Почему новые люди убирают дом? Кто такой Чарли?       Губы Чонгука болезненно содрогнулись, что не было замечено Тэхёном, потому что сегодня в гостиной почти не горел свет, а от настенных бра тянулись длинные, чёрные тени, скрывавшие часть мужчины. Чонгук внезапно ощутил свою слабость, которая долго пряталась за маской грубой самоуверенности, но подчиняться ей он не хотел, потому что его слабость однажды стоила жизни дорогих ему людей. Сотню сотни раз обдумывая этот момент, который мужчине казался таким нереальным и эфемерным, Чон не был в действительности к нему готов, он был в замешательстве, глупом положении, из которого выход был всего один: — Чарли был моим братом.       Озвучить эту правду раньше казалось не очень просто, сейчас, когда она так легко и небрежно слетела с его уст, невозможное прежде стало новой точкой мужской уязвимости: Чонгук, сам того не ожидая от себя, стал спокоен, его ум утих, больше не мечась, как загнанный в клетку зверь. Эта правда оказалась пустой, ничего страшного и дурного в ней не было изначально, потому что доводы разума Чонгука были излишне гротескны. — Был? — Он умер, — унимая охватившую ум панику, Чонгук выдержал паузу, осознавая то, что сейчас сказал. С момента смерти Чарлиз прошло немало времени, но только сейчас мужчина понял, что он никогда не говорил этого вслух, только думал об этом, вспоминая брата, его бледный образ, большие чёрные глаза, разговаривая с ним на могиле.       Чонгук завис. Сбой в матрице его жизни произошёл внезапно, так что мужчина пытался заполнить хотя бы одним словом пустую голову, но не было ничего. — А… — Тэхёну очень хотелось задать ещё один вопрос о ребёнке. Старик, который догнал его по дороге из магазина, обмолвился, что брат Чона был в счастливом ожидании, но от вида мужчины ему сделалось стыдно, но отчего же именно стыдно? Тэхён закусил нижнюю губу, чтобы с неё не сорвался ещё один вопрос. Его любопытство было в сильной мере теперь возбуждено, потому что он видел, что Чонгук говорит правду. Это то, что, как омега считал, отличало альфу от него. — Новый персонал в доме, потому что старый мне не нравился, — и это тоже не было ложью: шериф настоятельно рекомендовал сменить людей в доме, Чонгук так и поступил, оставив лишь Вальше. — Прости… — Ешь.       Чонгук ушёл в кабинет отца, оставив недоеденный стейк и Тэхёна, которого отвлёк от своих мыслей плач Мари в соседней комнате. В кабинете мужчина вновь ощутил привычный запах — одеколон отца был только в его мыслях постоянно, потому что им давно уже не пахло на самом деле. Он сел в кресло, опустив налитые свинцом веке, усталость легла сверху на грудь. Влажные сумерки просочились в кабинет, когда Чонгук очнулся от полудрёмы. Тяжёлый взгляд скользнул по ружьям, остановившись на пустом месте. Чонгук сделал над собой усилие, встал и осторожно подошёл к стеллажу, рука вошла целиком в пустое пространство — одно из ружей исчезло, но какое? С изумлением мужчина посмотрел на дверь кабинета, за который скрывался весь остальной мир: Тэхён и Мари были в детской, Вальше где-то с ними, за пределами дома — много охраны и полиции.       Чонгук вывел компьютер из спящего режима, найдя папку с сохранёнными в ней видео с камер наблюдения. Вся ночь ушла на то, чтобы просмотреть материалы, на которых ничего странного не происходило, но на одном из кадров уже не было ружья, а как оно исчезло, Чонгук не знал, пересмотрев за неделю все записи. Одной из них просто не хватало. — Собирайся. — Что случилось? — было ранее утро. Тэхён сидел на диване в детской, кормя с бутылочки Мари, которая почти всю ночь не спала сама и не давала спать другим. — Без слов. Просто сделай, как я прошу.       Чонгук ничего и никому не сказал, сам собрав все необходимые вещи, унёс их в машину, что стояла в гараже. Торопясь, мужчина не заметил, что Вальше стоит на кухне, ничего не делая, лишь слыша посторонние звуки в доме, в котором обычно царила тишина. Но не сегодня. — Одевай Мари.       У Тэхёна от сильного волнения дрожали пальцы и прыгало сердце в груди, так что он ронял вещи, не замечал углы, и стал весь напряжён, так что его напряжение передалось и Мари, которая начала плакать, голося на весь дом. — Тише, тише, пожалуйста, не плачь. Господи. — Пошли, — Чонгук, одетый во всё чёрное, забрал сумку с детскими вещами, взяв Тэхёна за руку, несмотря на то, что маленький ребёнок плачет, заходясь в сильной истерике, на грани которой находился и сам омега. Одно он знал и понимал точно, лишние вопросы сейчас ни к чему: Чонгук был зол, как никогда прежде. Тэхён таким его не видел.       Чонгук был убеждён, что времени в обрез, что-то подсказывало ему это, хотя волк был спокоен, но человек в Чоне был напуган. Он несколько раз нарушил правила дорожного движения, грубо матерясь, чего прежде Тэхён никогда не слышал. Мари успокоилась лишь на подъезде к новому дому, в котором у Чонгука была ещё одна квартира, записанная на одного из сотрудника в его компании. Не секретаря, тот был слишком очевидной мишенью.       В полночь на телефон с незнакомого номера пришло сообщение:

«Быстро догадался. Спустя почти пятнадцать лет. Но похвально, в отличие от отца, ты хотя бы пытаешься спасти свою семью.»

      Надавив подушечками пальцев под глазами, из которых посыпались искры от боли, Чонгук перечитал сообщение ещё раз. И ещё. Ещё. И следом же написал короткое: «Кто ты?», и закурил. Вышла луна. Она приютилась сбоку от высокого бизнес-центра, в котором всё ещё горели окна, люди работали, как рабы, Чонгук ненавидел офисных клерков, потому что считал их самыми несчастными, обманутыми системой людьми. Ответа не было, что было очевидно. Чонгук путался в своих мыслях, догадках, но все подозрения падали только на Юнги. Страх поместился под кожу, скребя изнутри, почему-то именно Мины казались Чону причастными ко всему, что происходит. Пятнадцать лет. Чон никак не мог припомнить хоть что-нибудь с того периода своей жизни. — Я приготовил ужин, — Тэхён остановился у двери, не переступая порог. — Не хочу. Попозже. — Ладно.       Тэхён был напуган, быть может, не сильнее Чонгука, просто из-за того что ничего не знал. Он не понимал, что происходит, может всё намного хуже, чем он себе представляет, но мысли, мелькавшие в мозгу, сгущались, как тучи на небе, закрывая собой луну. Но на самом деле омега боялся не мыслей, а чувств, вспыхивающих в нём вслед за ними: он не задавал вопросов, два дня прошли в тишине, Чонгук почти не ел и очень много курил. Истощение духа и тела, мыслей повлияло на его инстинкты, на цвет кожи, под глазами пролегли тёмные тени. Все уверения Чонгука звучали малоубедительно для Тэхёна и приносили лишь плохие ощущения. Эта неделя была так утомительна, что омега в какой-то момент начал не замечать очевидных вещей. Потом он пошёл на работу, сказав об этом Чонгуку, ожидая, что тот будет против, но всё миновало: мужчина сидел за работой, рядом в новом манеже спала Мари.       Тэхён знал постоянных клиентов в лицо, и не сказать, что их было мало, но они все были людьми с очень сложным характером, что выражалось в их манере речи, поведении, во взглядах, которые они бросали на персонал и на букеты, которые стоили немалых денег. Наверное, это было оправдано — такое поведение, и Тэхён, по правде говоря, ничего плохого об этом не думал, руководствуясь простой истиной: клиент всегда прав. Любой конфликт быстро исчерпывался, но решал их зачастую Ван, идя навстречу клиентам.       Клиентов сегодня было, как и обычно, довольно много, Тэхён помогал своим флористам, и только когда в зале стало пусто, вышел из-за прилавка и выдохнул. Привалившись спиной к стене, начал растирать больную шею. Работа помогала развеивать в голове все страхи, но наступал вечер, и Тэхён возвращался домой, уставший от работы. Жизнь в городе ему не нравилась, она была чем-то похожа на колесо, огромное, величиною с их планету, в которым, как крысы, бегали люди: кто-то за деньгами, кто-то за любовью, другие за славой и признанием, но колесо никогда не останавливалось. — Я заказал нам ужин, не подходи к плите, — сказал Чонгук, завидев фигуру омеги в проёме. — Долго мы здесь ещё будем? Что с Вальше? — Вальше никуда не делась. Как долго — зависит не от меня. — А от кого? Что происходит, Чонгук? Мы в опасности? Если да, то почему мы сбежали из-под полиции? — Если бы я знал, что тебе ответить, рассказал бы. Но… не знаю, ангелок. Нужно время, — Тэхён больше ничего не спрашивал, взглянув из-под ресниц на Чонгука, который продолжил монотонно стучать по клавиатуре.       Под аккомпанемент грома они поужинали, слов для беседы не нашлось, Тэхён робко смотрел на мужчину, размышляя о том, что он сейчас, как глава семьи, должно быть, переживает, а он ничего не знает и не в состоянии помочь. Знакомое чувство, которое Тэхён испытывал в то время, когда он не мог забеременеть — организм был здоров, как заверяли врачи, но голова не была готова выносить даже мысль о беременности — опять поселилось в его душе: беспомощность, тотальное осознание своей парализованности. — Завтра Мари нужно к врачу. Плановый осмотр. — Я могу сходить, если ты устал, — значит покидать квартиру Чонгук не боялся. И Тэхён ещё сильнее запутался в том, что происходит. — Мы больше не вернёмся домой? — Вернёмся, не переживай. — Что с Ваном? Он давно не появлялся в магазине. Дело в нём? — У него очень много стажёров в компании, зашивается. Надо его в отпуск отправить. — Как дела у Вальше? — Тэхён задавал вопрос за вопросом, поедая йогурт. — Ты можешь ей позвонить, ангелок, она не кусается. — Мы давно не спали.       Чонгук замер, оторвав взгляд от ноутбука и взглянув поверх очков на Тэхёна, который смотрел на альфу со скучающим видом так, будто ничего такого он сейчас не сказал. — У тебя йогурт с виски? — Мы здесь уже две недели, и все две недели без секса. — Можно было сказать просто, что соскучился. — Я тебя вижу каждый день, — монотонность, с какой говорил Тэхён, вызывала азарт, который альфа очень любил. В движениях, во взгляде омеги, в его словах было что-то, что ускользало от Чона, он не мог разгадать. Но ему было интересно. — Мой мальчик хочет секса? — Бинго, дядя, — тут же ответил Тэхён, оттянув языком с внутренней стороны щёку, уже смотря на Чона с лукавой чёрточкой. — Дай мне свой йогурт, там точно или алкоголь, или запрещённые вещества, — на что омега лишь закатил глаза, улыбаясь, заверив, что Чон — дурак.       Свет закатного солнца, пронизывающий тюлевые занавески на окне над кроватью, тонким слоем разливался на белых простынях, опаляя голую спину мужчины. Чонгук завёл руки омеги над головой, скрестив запястья между собой для того, чтобы ему было удобно прижать их своею одной широкой ладонью к кровати. Закат першился, горел красным цветом, как цветок алой розы, на губах, щеках, Чонгук целовал открытые участки кожи невпопад, ловя себя на мысли, как он соскучился, сам того не осознавая. На самом деле Тэхёну не хотелось вступать в никакие сношения, просто он хотел убедиться, что всё ещё привлекателен для мужчины, потому что его всё же заботила его красота, увядание которой он боялся, но не знал, что этот страх иллюзорен: Чон ценил в омеге совсем другое, хотя не мог отказывать себе в удовольствии и не мог того отрицать. Боль быстро прошла, и Тэхён почти не ощутил разницы между тремя пальцами и членом, скользящим в нём хорошо благодаря его естественной смазке. Под тонкой кожей пульсировала жилка — сонная артерия, по которой со страшной силой гоняла кровь, разлившись румянцем на щеках и переносице. Жарко. Тэхён выдыхал горячий воздух, не успевая сделать полноценный вдох — лёгкие горели от острой нехватки, из-за чего мозг не мог воспринимать окружающий мир. Омега, закрыв глаза, следил лишь за своими ощущениями, которые усиливались с каждым несильным толчком — Чонгук двигался медленно, не доставая до омежей простаты, что создавало напряжение во всём теле омеги: Тэхён скрестил ноги на пояснице мужчины.       Чонгук отходил покурить после каждого раза, за короткий период Тэхён успевал сбавить напряжение в теле, не желая притрагиваться к себе. Холодная простынь вся пропиталась запахами человеческих тел.       Тэхён заёрзал в постели, поправляя одеяло, потому что ему становилось то холодно, то жарко, пытаясь при этом не разбудить сопящего в соседнюю подушку мужчину. Всё тело покрылось липким потом, чувство, которое омега особо не любил. Аккуратно выскользнув из-под руки Чонгука, Тэхён всё же отправился принимать душ.       С мокрой головой и в чёрной майке Чона, омега лёг обратно в постель, приняв позу эмбриона, улёгшись спиной к альфе. — Свет. — Что? — Ангелок, ты свет забыл выключить в ванной. — Блин. — Лежи, — сонно сказал Чонгук. — Я выключу.       Взбив в третий раз свою подушку, Тэхён закрыл глаза, плотно сомкнув веки, но до утра так заснуть и не смог. В кружку он сразу добавил две ложки кофе, размешивая тот машинально и ударяя металлической ложкой по чашке. Металический звон тонко действовал на худые нервы. Тэхён не выспался, и Чонгук, собрав самостоятельно Мари, заказав такси и оставив омегу одного, уехал в поликлинику.       За Сеулом с тринадцатого этажа было любопытно наблюдать, час своего времени омега убил на сон, заняв диван в гостиной, потом ещё час — на утренние процедуры и завтрак. За это время домой вернулись Чонгук и заснувшая по пути назад в такси Мари. — Быстро вы, — Тэхён взял ребёнка из рук мужчины и, спросив, как всё прошло, отнёс в кроватку.       Мари была идеальным ребёнком, но вот по ночам иногда совсем не спала, и просыпалась в третьем часу, закатывая концерты. — Хоть часы сверяй, — эта ночь не стала исключением. Крехтя и тяжко вздыхая, попутно сетуя на свою жизнь с хроническим недосыпом, Тэхён шаркающей походкой направился в соседнюю комнату. — Третий час ночи. Нормальные люди спят вообще-то.       Ещё спустя тридцать минут приходил Чонгук, сквозь сон слыша, как Тэхён начинает причитать громче, чем плачет ребёнок. Они садились на диван, нередко так и засыпали все втроём, и это неизменно служило новым поводом для жалоб Тэхёна: — У меня скоро спина отвалится. — Сходи на массаж. Устрой себе день спа-процедур, — поставив кружку кофе на столик перед собой, буднично сказал Чонгук, усмехнувшись тому, что омега в ответ на это начал ёрничать, повторяя в грубой ироничной форме слова мужчины: — Сходи на массаж. Спа-процедуры. Ага. Как будто на это есть время, — размешивая кофе в кружке. — Чёрт. — Что?       Тэхён, уперевшись вытянутыми руками в столешницу, склонил тяжёлую голову, так что шестой шейный позвонок выступил на холке. — Я вместо сахара соль добавил.       Весь кофе через секунду оказался в раковине, а нервы омеги — на тонком пределе. Он не справлялся. Усталость навалилась на плечи, так что от её тяжести начали дрожать руки, которыми Тэхён упёрся в края раковины, над которой застыл. Тихий звук шагов сзади прекратился, когда Чонгук подошёл совсем близко, положив руки на плечи Тэхёна. — Успокойся. Тебе нужно отдохнуть.       Омега без малейшего колебания согласился на это, отключив рабочий телефон. Но чем больше обо всём, что его волновало, он думал, тем тяжелее становилось, но Чонгук не давал ему упасть, хотя самому было нелегко. И по выражению лица мужчины Тэхён заключил то же, что и Чонгук, но оба промолчали. Единственное, что отравляло Чона, это мысли об исчезнувшем ружье, о чём он никому не сообщал, как и о том сообщении ночью. Никаких догадок он не строил, потому что у него не было деталей для того, чтобы сложить этот пазл в изящную картинку. Всё казалось неправильным, лживым, что Чонгук больше всего ненавидел. Все лгали ему: и шериф, и Вальше, и Юнги, а наказывал он Тэхёна, ставя того на колени, но теперь всё изменилось, и Чонгук ощутил стыд. Он не мог поделиться своими переживаниями с Тэхёном, но знал, что тот это видит, понимает, но молчит — даёт время для того, чтобы Чонгук мог всё разрешить. Первое время, когда они только переехали на квартиру, он чувствовал, что всё только начинается, на деле же всё двигалось к финалу.       Холодный день принёс только новые мысли о том, что будет дальше и что делать дальше. Время, в отличие от хуя, стоять не будет: как бы иронично это не звучало. Чонгук в ряды святых не записывался, и потому набрал один старый номер, на который бы в трезвом уме он не позвонил никогда, но никто не ответил. Тэхён опустился, замотанный в одеяло с головы до пят, на диван рядом с Чоном. — Мне не нравится жить в городе. — Почему? — Раздражает всё. Я хочу домой, — теперь Тэхён не только так говорил, называя домик у моря своим домом, их домом, но он действительно начал так считать, когда оказался вдали от привычного места, жизни, начал скучать по Вальше, прогулкам с Мари вдоль берега. — Скоро вернёмся, ангелок, — Чонгук положил руку на его плечи, мягко притянув к себе, укладывая на свои колени. — Потерпи немного. — Не кури в квартире. Для Мари это вредно, — Чонгук потушил сигарету, залив пепельницу крепким кофе, который не стирал мысли, пенящиеся страхом и болью. Даже шумный Сеул, который никогда не спит, не мог избавить от мыслей, заглушить их хотя бы на десять минут.       Налитые, будто свинцом, веки опустились сами, не выдерживая того, что ум отчаянно пытался понять, но всё обращалось прахом: и цели, и мечты, идеи казались нереальными, пустыми. Чонгук устал. Проспав все выходные, мужчина нашёл в зеркале своё отражение, удивившись человеку, которого он видел сейчас перед собой: «это точно я?», наверное современная поп-психология назвала бы это депрессией: на лице была щетина, которая портила впечатление. Чонгук, проведя аналогию между собой и бомжом, открыл кран, набрав воды в раковину, в которую погрузился лицом. Холодная вода отрезвила моментально. — Наконец сбрил свои пеньки, — сказал Тэхён, завидев в проёме кухни идущего к нему Чонгука. — И тебе доброе утро. — Кофе? — Только его.       Тэхён ничего не спрашивал, просто они достигли того возраста, когда у каждого в семье есть свои секреты, и это норма — то, что часто встречается в популяции. Конечно, звучит это довольно фальшиво, но Тэхён не хотел ничего знать, чтобы ещё сильнее не разочаровываться, хотя омега никогда и не был очарован альфой. Чувство обострённого влечения к другому полу прошло само собой, задев только подростковый период, который прошёл в школе для девочек и омег. Потом это был дохлый номер: возбудить в себе интерес к альфам, Тэхён не переживал по этому поводу. — Я хочу взять отпуск на работе. — Ты — директор, и ты вправе делать то, что захочешь и посчитаешь нужным, — отпивая свой кофе без сахара и молока, сказал Чонгук. — Не будет ли это… слишком… неправильно? — Тэхён силился подобрать подходящее слово своей усталости, но это оказалось сложнее, чем собрать кубик Рубика, который он оставил на столе, за которым сидел Чонгук. — Тебя не должно волновать чужое мнение, если ты об этом. — Что обо мне будет думать персонал? — Это не их задача, их работа заключается в другом, у каждого в договоре прописаны его обязанности, выкинь из головы фразу, что обо мне подумают другие. Через десять лет ты даже не вспомнишь об этом. — Ты прав, — стало легче. — Как кофе? — Без соли очень даже ничего, — Чонгук не заметил, что своими словами вызвал на лице омеги улыбку, потому что Тэхён так и продолжал стоять спиной, размешивая сахар ложкой. Соль он убрал на верхнюю полку, с глаз долой. — Дурак.       Поднялся ветер, с деревьев посыпались розовые лепестки сакуры. Через несколько дней пришла жара, так что теперь постоянно работал кондиционер в спальне. В детской Тэхён сам следил за этим и регулировал температуру. У омеги появилась болезненная аккуратность. В действиях, в мыслях. В жизни, которую он только сейчас смог осознать. Ему просто требовалось некоторое время, чтобы всё понять и принять. Самым сложным оказалось второе. — Ван точно справится со всем сам? — Он получает за это зарплату. — Да, но… — Ангелок, — Чонгук принял таблетку от головной боли, так что его начало клонить ко сну, а вместе с тем всё сейчас его перманентно раздражало. — На работе люди работают так, как они умеют. Должны уметь. Даже если он не справится, что вряд ли, Ван — почти что универсальный солдат, мир всё равно не рухнет и небо на голову не упадёт. Поверь. В бизнесе бывают факапы, это норма. — Я просто переживаю.       С обеда и до самого вечера Тэхён читал книгу, которую мысленно окрестил бульварным чтивом для метро по дороге на работу. Книга тут же отправилась в мусорное ведро. Откинув голову назад так, что перед глазами заплясали звёзды, от неожиданности и кольнувшей остро болью в шее: потолок новый, новый диван, новая квартира. Не новая — другая. Всё вокруг деформировалось, искажалось, менялось, Тэхён прикладывал усилия, чтобы эта квартира выглядела, как дом. Но за окном не шумело море. Только радио прыгало с волны на волну — чтобы не сойти с ума от тишины. Воды с того периода утекло немало, Чонгук, как и Тэхён, начал думать, не бред ли воспалённого ума случился. Ничего не происходило ни в этом месяце, ни в следующем. Перебирая какие-то воспоминания, Тэхён мог в них застревать, он вспомнил кое-что важное для него — то, что осталось в прошлом.       Вечером вернулся Чонгук. — Тэхён? — в ответ тишина, которую нарушал лишь шум ветра за окном. — Я на кухне.       Чонгук не сразу обратил внимание на омегу, что крутился в фартуке у плиты, потому что его внимание привлёк букет: белые пионы смущённо смотрели на него, благоухая ярко и нежно. Чонгук сглотнул вязкую слюну, застыв на пороге кухни. Стоило Тэхёну обернуться, как они встретились взглядами. — Захотелось, — сказал омега, не прекращая энергично взбивать яйца для омлета в миске.       Чонгук ничего не сказал, продолжая стоять на месте и смотреть на цветы, медленно моргая. Внезапно его охватило уныние, которое он пошёл смывать в душе: ничего из того периода, что был связан с Кеем, он не хотел вспоминать. Все воспоминания разбились на мелкие осколки, Чонгук смотрел на свои израненные руки и не мог понять, почему всё ещё больно — потому что тогда только ушла из жизни мать. Бессмысленная пульсация тех воспоминаний в мозгу вызвала приступ острой головной боли и раздражение. В список подозреваемых вошли тогда все присутствующие того вечера и некоторые люди, которые желали зла Джуну. Как-то в субботу нашли труп одного из членов совета компании, которая принадлежала Чон Мари, его звали Ким Уён, он был найден в ванной с резанными ранами на шее, руках и бёдрах: он пытался перерезать себе бедренную артерию, вены на запястьях и сонную. Просто истёк кровью. Самоубийцу приняли за убийцу матери, но семья Чон знала, что к этому никто посторонний не был причастен. Сейчас, вспоминая и думая об Уёне, Чонгук задумался, не он ли был тем вторым любовником матери, о котором говорил шериф. — Бред, — повернув вентиль по ходу часовой стрелки, Чонгук вышел из ванной в одном полотенце и с ещё более тяжёлой головой. — Будешь ужинать? — Через десять минут.       Многие разговоры теперь у них сводились к бытовым, этот период они не будут вспоминать в старости, потому что о нём они забудут, как только съедут, а пока: Чонгук вышел на балкон покурить, замечая, как его мысли опять крутятся возле одной фигуры в прошлом. Какая-то дикая жестокость плескалась в его душе, находя выход в курении и самокопании, ужас огромной потери опять вернулся, поднявшись внутри с ещё большей силой. Чонгук выкурил почти целую пачку сигарет, залив полный желудок дыма и мысли горьким кофе. Чонгук сдирал с себя лоскуты омертвелой кожи, копаясь в воспоминаниях каждый день, всё чаще обращаясь к сообщению с незнакомого номера.       Пассивная агрессия, спавшая очень долго в Чонгуке, перешла в стадию активной: он набрал шерифа, задав несколько интересующих его вопросов, но тот ничего на них не смог ответить. — Это точно не Ким Уён. — Откуда ты знаешь? — Я знаю. — Мне насточертели эти чёртовы кошки-мышки. — Чонгук, — тон стал жёстче, — я не могу тебе рассказывать детали дел, ты должен это понимать. — Под ударом моя семья. Опять. — Я знаю. Я пытаюсь разобраться, но пойми, я играю с огнём. Вы, ликаны, не белые и пушистые кролики, чёрт вас дери! Количество нераскрытых убийств только растёт, а я ничего не могу сделать. Кто из вас это творит? Кто? Я, блять, устал не меньше твоего. Но знаешь, — уже чуть спокойнее продолжил шериф. — Я точно убеждён, что это не ты. — Почему? — Ты не из тех, кто рискует своей семьёй. В отличие от покойного отца. Есть в тебе от него что-то, но это так, как говорится, неприятный подарок от родственников по наследству, — послышался тихий мягкий смех. — Как Тэхён? — Спит, — выдохнул Чонгук. — И ты иди. Время видел? Спокойной ночи.       Чонгук первым сбросил вызов. Благодаря шерифу он внезапно осознал, что у него выработался хронический страх — потерять свою семью. Ни отца, ни матери, ни Чарли. Ни отца, ни матери, ни Чарли…