Волки да Винчи

— Пойдём на свидание? — Чонгук сидел на полу перед Тэхёном, помогая тому зашнуровывать белые кроссовки. Сегодня был отличный день для того, чтобы провести его на свежем воздухе. Море переливалось в белых лучах ясного утра. — Я с трудом хожу, а ты предлагаешь свидание. Явно не сейчас, — Тэхён в ответ услышал только увесистое молчание, Чонгук не возражал и никогда не спорил с омегой. Он соблюдал тишину в отношениях, покой был главной задачей, которую мужчина поставил перед собой. Время утекало всё быстрее сквозь пальцы, Чонгук начал в начале осени испытывать беспокойство, которое подтачивало его: он не хотел присутствовать на родах вместе с Тэхёном, испытывая по этому поводу угрызения совести. Но было решено, что они будут вместе.       Иногда человек не понимает, чего он сам хочет. И чувствует: со смертью Мари и Чарли Чонгук не переставал испытывать тянущую боль в своём сердце. Ожидания касательно Юнги росли в нём, пуская корни сомнений в его мысли, мужчине не верилось, что он не причастен к тому, что произошло в его семье, хотя никаких прямых доказательств не было. Только чутьё. Он чувствовал некую тайну, которая ещё не раскрылась, как цветок ликориса, что качается на ветру у могилы Чарли. И он никак не мог отделаться от этого острого предчувствия, даже находясь в сердце покоя: море никогда не требует к себе особого отношения, только внимание — оно приковывает к себе сразу. Тэхён полюбил море, потому что оно никогда не исчезнет, оставаясь прежним, на своём месте. Тэхён потерялся в ретроспективе своей жизни, застыв на месте. Никаких желаний у него не было, как и целей, большая часть жизни ушла на ожидания матери, которых он не оправдал. С недавних пор он начал бояться одиночества. Его тревога утихала только когда он мог слышать голос Чонгука, он совсем не выносил его молчания.       Мужчина унаследовал от матери спокойный характер и силу духа, Тэхён от своей — строптивый характер и беспомощность. То, что идёт из детства, очень весомо влияет на всю жизнь человека: Чонгук и Тэхён стали копиями своих матерей, сами того не желая.       Мужчина до сих пор был очарован омегой, потому что находил его красоту тихой и нежной, как горный ручей, что мирно течёт в своём русле. Его почти не волновали и не кусали страхи касательно их будущего, потому что Чон всю заботу об омеге принял как подарок, а не должное. Он был спокоен, но, часто возвращаясь к Лили, всё больше сомневался, что это правильно, однако выбор был невелик: либо продолжить, либо навсегда похоронить среди цветов.       Чонгук не случайно избрал красный цветок символом смерти членов семьи, высадив и на могилах отца и матери красные розы: красный цвет всегда напоминал мужчине о том, что он — чистокровный, обращённый ликан, виновный в смерти своей матери.       Холодные пальцы омеги мужчина сжал своими, зная, что этот холод идёт изнутри. — Что тебя тревожит? — Всё и ничего одновременно. — У дочери будет всё, что она захочет. Как и у тебя, — Чонгук встал перед ним, склонив голову и заглянув ему в глаза, — не переживай ни о чём. — Я так и не смог реализоваться в жизни, подвёл мать, — откровение оказалось горьким и мучительным, Чонгук и так это прекрасно понимал, но сам никогда не заводил подобные разговоры. — Это не самое главное в жизни, лишь навязанное социумом, как и то, что у всех под солнцем есть своё место, это тоже не так, Тэхён, поверь, — Чонгук подцепил двумя пальцами подбородок омеги, приподняв за него повыше голову: тёмные мягкие кудри упали на плечи, как атласные ленты. — Но, знаешь, это действительно неважно, у нас впереди много времени, и всё непременно получится.       Доброта Чонгука помогала на время забывать своё одиночество и положение, которым омега не был доволен, считая себя бесполезным, хотя это утверждение было ложным. Когда Тэхён понял, что он одинок, наверное, это нельзя было исправить: ему не хватало друзей, и так было с самого детства. Это обстоятельство его тяготило, как злое заклятье, но ни по чему нельзя было сказать, что омега страдал от этого, однако то, что происходило в его душе, было не видно до тех пор, пока он сам об этом не говорил с кем-то: Кей же говорил, что им никто не нужен, уверяя, что для счастья Тэхёну достаточно только быть его партнёром. Чонгук не говорил же ничего подобного: он наблюдал. Ребёнок не избавит Тэхёна от одиночества, но он найдёт в этом новый смысл, а хорошую жизнь Чонгук непременно обеспечит им, потому что мир не такой простой и понятный, как о нём думают многие, напрасно кормя себя заблуждениями. Если Чонгуку повезло немного больше от рождения, он считал, что этим везением стоит делиться с другими. Мужчина никогда не ставил себя выше Чарли, не сравнивал их между собой, что делали родители и сам брат, Тэхён же хоть и временами мог подсознательно сравнивать Чона и Кея, всегда убеждался в том, что они оба неидеальны, но и омега не из обеспеченной, достойной семьи, у него есть лишь его красота, но она, как и любая другая королева, призвана править очень недолго.       Чонгук по-настоящему полюбил их маленькую семью, и сейчас полностью был отдан этому чувству: ведь каждому из них пришлось преодолеть очень многое. О содеянном — зачатии ребёнка, которому они ещё не выбрали имени — Чонгук не жалел лишь по той единственной причине, что он бы не смог поступить иначе, а ЭКО ничего бы не дало, ребёнок так или иначе был бы не его крови. Этот факт уже не огорчал. Но это была одна из тех тайн, которые Чонгук никогда не раскроет Тэхёну. Жизнь в пузыре казалась мужчине правильной во многих смыслах, он хотел, чтобы больше никто и ничего не могло ранить душу омеги. Тэхён очень нравился Чонгуку ещё в студенческие дни, он мог надолго застревать в тех воспоминаниях. — Мы так и не выбрали ей имя, — Тэхён, держа мужчина за руку, внезапно огорчился от этого осознания, положив свободную ладонь на свой ставшим уже таким большим живот: новая жизнь теперь всё чаще проявляла признаки своего существования. Для Тэхёна это было новое время, и он весь целиком отдавался этому светлому чувству, забывая и оставляя свои тягостные мысли, которые, как тучи, всё же иногда сгущались. Но эти мысли было очень сложно из омеги вытравить. Чонгук это тоже понимал, но не спешил, избирая верную тактику.       В доме всегда царила тишина, разговаривали очень тихо только люди из персонала, Вальше же умела говорить взглядом — она выросла в Японии, где более суровый нрав, чем у людей в Южной Корее, но эта страна ей нравилась. Между Вальше и Тэхёном никогда не возникало полноценного разговора, женщина лишь молча умело делала свою работу. Она вечно ходила с равнодушным видом, что немного пугало Тэхёна, но Чонгук находил в этом что-то элегантное. Вальше ему нравилась, он даже подумывал предложить ей место нянечки. — Дахён. — Что? — Мне нравится это имя, я думаю, дочери оно подойдёт, но, — сказал Чонгук, возвращая омеге его же улыбку, — если она родится с твоими глазами. Если же с тёмными, как у меня, назовём Мари. — Дахён или Мари. Красиво, — задумчиво протянул Тэхён, но никаких особых мыслей по этому поводу не имел, потому что сейчас любая мысль омеги была как пёрышко, которое легко улетает с ветром.       Морской прибой вернул его к теме их разговора. Нынче в домике у моря текла мирная, спокойная жизнь, как будто так было всегда. Тэхён посмотрел на Чонгука проницательным взглядом голубых глаз: — Кто такая Мари?       Эту часть своей жизни скрывать от омеги Чонгук не имел намерений. — Моя мать, — при этом стало горько на сердце, потому что все плохие воспоминания об этой женщине стёрлись.       Тэхён понятия не имел, что живёт в огороженном Чонгуком маленьком мире, достаточно узком, поэтому узнавать что-то новое для него было всегда волнительно. Но Чонгук делал это не из собственной прихоти, он не знал, как уберечь хоть что-то в этом мире от этого же мира: если Тэхён ничего и никогда не узнает, так будет лучше. И для него, и для ребёнка. В Сеуле много частных школ.       Людей, которых Тэхён знал в лицо в этой местности, можно было пересчитать по пальцам, но ни с кем он не разговаривал, за несколько лет жизни здесь у него появилась привычка избегать людей, внезапно Тэхён открыл, что он — интроверт. Но несчастным себя не считал, хотя иногда червячок подтачивал его изнутри, вторя ему, что это всё неправильно, что есть другая жизнь. Но Тэхён к ней осознанно не стремился, и Чонгук это заметил. — Я беспокоюсь о том, как всё пройдёт, — маленькая ладонь мягко легла на живот, и Тэхён поднял голову, лазурью своих глаз поймав бегущую волну к берегу, что разбилась о него.       Чонгук ничего не ответил, лишь сильнее сжав ладонь омеги своей.       Время не проникало в эту часть мира, и сейчас дни текли очень быстро, за чем не поспевал Чонгук, потому что он всё чаще пропадал на работе, теперь понимая отца, имея дерзость в детстве осуждать за его любовь и преданность его работе. Теперь же он занял его место.       В будние дни Сеул гудел, как огромный улей, который не знал выходных, перерывов. Чонгук вместе со своим помощником стоял у входа в компанию, обсуждая новости и выкуривая по сигарете. — Он на дух не переносит свою жену, а ты у него совета просишь, Чон, — коротко хохотнул мужчина. — Ван кажется примерным семьянином, в жизни бы не подумал. Откуда такая информация? Он тебе сам сказал что ли? — По пьяни, в баре, — ответ прозвучал совершенно неожиданно, но Чонгук не имел никаких оснований в них верить. — Он просто делает вид, что любит её. — Жаль, сразу так и не скажешь ведь. Я с ним насчёт подарка советовался. — По поводу? — Рождение дочери. Уже скоро. — Айщ, — восторженно вскричал мужчина, уже перейдя на более оживлённый тон. — И что придумал? Надеюсь, не айфон. — Что плохого в айфоне? Дорогой же подарок. — Да, но он, ну знаешь, как кость, которую кинули собаке. Неинтересно.       Чонгук посмотрел на него с недоумением, приподняв проколотую бровь. Его поразила прямолинейность и такое сравнение. — Есть предложения получше? — Бриллианты. Кольцо. Золото ценится, да и дорожает с каждым годом.       Докурив до фильтра сигареты, мужчины избавились от тех, коллега Чона избавился ещё и от остывшего уже своего кофе. Чонгук взял свой с собой, направляясь ко входу.       Чонгук уже несколько долгих минут не мог сконцентрироваться ни на чём, всё перед глазами плыло и отчего-то кружилась голова. Мир на одно короткое мгновение вспыхнул красным цветом, Чонгук остановился — этой микроскопической заминки хватило для того, чтобы пуля прошла сквозь его правое плечо; послышался тихий свист, так что коллега Чона даже не успел сообразить и осмыслить всё происходящее: кровь брызнула каплями, попав и окрасив в свой цвет белую рубашку. Чонгук упал на одно колено, схватившись за рану, охранники столпились вокруг него, закрывая собой со стороны улицы.

🩸

      Внезапно раздался женский громкий плач, такой сильный, что даже тени задрожали в этом месте, заметавшись из стороны в сторону. На низеньком столике стояла белая ваза, в которой от ветра покачивался один цветок, такого же белого цвета, как и стены. В коридоре стоял едкий запах медикаментов и где-то вдали было слышно, как пищит аппарат искусственной вентиляции лёгких. Белый свет ясного дня косыми лучами проникал через окна, сливаясь с белым одноцветом в этом месте. Даже люди здесь носили белые халаты, обувь. В больнице сегодня было мало посетителей, потому что часы приёма ещё не начались. На календаре восемнадцатое июля, летний жаркий день, такой же, как и вчерашний, только от вчерашнего дня все телеканалы вещают об инциденте, случившемся у здания в центре Сеула.       Восковая бледность и острые скулы придавали его лицу строгость, закостенелость. Первая ночь в отделении интенсивной терапии была самая важная, Чонгук перенёс её сложно: ночью он почти не мог заснуть, рана болела, пекла, снотворное помогло, до утра мужчина заснул и провёл в бреду своих мыслей, пока боль не вернулась, присев на краешек сознания. Соль скопилась во внешних уголках больных глаз. Лихорадка держалась ещё несколько дней с момента поступления Чона в больницу.       Повернув осторожно голову в сторону, он заметил сидевшего на стуле возле его кушетки секретаря Ван. — Мистер Чон, Вы понимаете, где находитесь? — Чонгук отстранённо посмотрел на Вана, что смазанно улыбался, это вызывало приступ тошноты. — В Чистилище хотелось бы, но увы, увы. — Шутите — это хорошо, — сухой кашель, слетевший с пересохших губ начальника, послужил ответом. — Дай воды и телефон. — Я не знаю, где ваш телефон, — с этими словами Ван встал со своего нагретого места, подойдя к столику с графином воды, налил полный стакан. — Могу дать свой. — Я не помню номера на память. Найди мой. Спроси у персонала, — Чонгук вытянул в сторону здоровую руку для того, чтобы взять стакан. Жажда осушила горло до хриплой немоты. — Я Вам помогу, — секретарь, аккуратно обойдя руку, поднёс стакан к губам, придерживая тот и наклоняя его так, чтобы Чонгук смог отпить. — Спасибо, — Чонгук слегка приспустился вниз на постели, стараясь занять удобную позу и при этом не потревожить пострадавшее плечо. Догадок о случившемся он ещё не начал строить, собирая свои мысли в стройный пазл. Не было смысла. — Дай мне срочно телефон.       Чонгук сделал несколько звонков на работу, один домой, дав распоряжение Вальше держать информацию о случившемся под секретом от всех, в особенности от Тэхёна: в его положении лишние волнения ни к чему. Последний звонок Чонгук оставил без внимания своего секретаря, которого попросил вежливо постоять за дверью. Ван вышел на улицу покурить.       Последний звонок Чонгук совершил, когда убедился в том, что он остался один. — Я не знаю, чьих рук именно это дело, но уверен, что в этом как-то замешан Юнги. — Смелое заявление, — на том конце послышался скрип пружинок кресла. — Просто начни за ним следить. — Просто потому, что ты этого хочешь? Или есть более весомые причины? — Я заплачу за каждый час твоей работы, — сорвался Чонгук, сам того от себя не ожидая. — Помоги мне. — Ты хоть веришь в то, что омега способен на такое? — У него есть брат альфа. — Назови мне хоть одну причину начать слежку за кем-то из семьи Мин?       Повисла пауза, которая поставила точку в этом разговоре. — Скорейшего выздоровления, Чон. Пей витамины.       Выздоровление Чонгука заняло почти месяц, несмотря на то, что к концу этого периода рана всё ещё тянула, но это было терпимо. Всё это время мужчина звонил Вальше, справляясь о делах омеги, которому сочинили басню о командировке. Не волноваться Тэхён не мог, но частые звонки от мужчины и сообщения немного сбавляли напряжение, растущее внутри вместе с малышкой. Чонгук слушал рассказы омеги несколько отстранённо, потому что от сильных снотворных клонило ко сну. И всё, что его действительно сейчас заботило, было за пределами его больничной палаты. Чутьё вело по невидимым тропинкам к Юнги, его брату. Охрану у домика возле моря усилили вдвое. Чонгук запустил пальцы здоровой руки в спутанные бессонными ночами волосы, стараясь найти хотя бы один ответ на множество своих вопросов. Шериф наотрез отказался приходить в отделение, избегая разговора. Мужчина не счёл это какой-то грубостью, но до конца не понял желание шерифа избегать контакта с ним в следующие несколько недель. Просто у него много работы, а у Чонгука — много свободного времени и один беременный омега, живущий в неведении.       Тэхён был уже не таким, как прежде, из испуганного и робкого маленького человека он начал превращаться в любопытного. Он ждал Чонгука, донимая всех в доме с его приездом, потому что чем ближе была дата родов, тем он больше ждал его. Покраснев, затем побледнев и вновь залившись краской, когда Тэхён увидел Чонгука идущего к дому, он почти не мог поверить, что видит его: месяц пролетел как-то незаметно, что омега это понял лишь немногим позже. Чонгук подошёл первым, улыбаясь так же мягко, как и помнил Тэхён, поцеловав омегу в лоб. — Как себя чувствуешь? — Странно… но это неважно. — Что-то беспокоит? Почему не сказал Вальше или мне по телефону? — Чонгук сделался очень суров, но это было напрасно, потому что омега заверил, что у него просто было нехорошее предчувствие.       Ничего необыкновенного он не сказал, но Чонгук насторожено посмотрел на него, как будто пытаясь угадать по его выражению лица истинные мысли, но ничего не понял. Двумя руками Чонгук коснулся его живота, заглянув омеге в глаза: — Сейчас не до секретов и тайн, — с улыбкой снисхождения тихо сказал мужчина. — Я знаю. Просто гормоны, ну… — вяло ответил омега, совсем не беспокоясь этот месяц о ребёнке. Всё его волнение вилось вокруг Чонгука, который строго по своему убеждению этого не заслуживал.       Они ушли по направлению в спальню. Чонгук встал позади, прислонившись грудью к его спине, руками начав выпутывать одну за одной пуговицы из ушек белой рубашке, что была на омеге, глядя слепыми глазами на море за окном, что золотилось в лучах закатного солнца. Мягкий хлопок скользнул вдоль рук, упав на пол позади, следом же упали и штаны. Большие глаза спрятались за отросшими волосами, Тэхён мог только ощущать горячие ладони на своём теле, как они очертили острые лопатки, плечи, прошлись вдоль предплечья вниз. — Пошли в душ.       Чёрная плитка холодила маленькие ступни на контрасте с горячей водой, льющейся с потолка на их тела: Чонгук не снял своей рубашки, лишь расстегнул на ней все пуговицы. Намылив и себя, и омегу, Чонгук методично и долго растирал пену по телу, водя ладонью от шеи по спине и ниже, касаясь холодными кончиками пальцев живота: даже горячая вода не могла согреть холодное, словно ледник, сердце мужчины. В своих воспоминаниях Чонгук путался, как дельфин в сетке, и день происшествия стал той чертой, после которой все его мысли неосознанно стремились к одной знакомой фигуре из прошлого. Чонгук не оставлял попытки убедить шерифа в правоте своих домыслов, но смысла в них тот не видел.       В наступившем месяце альфа начал больше интересоваться здоровьем омеги, но лишь потому, что не хотел думать обо всём, что сейчас отравляло его. Он часто мог бродить днём по горячему песку вдоль берега, ничего толкового не находя в том. Работы меньше не становилось, однако последний месяц перед родами вызывал волнение и не давал сосредоточиться на внешнем. Но повесть о семье Чон ещё не была окончена, и потому Чонгук иногда даже не мог спать.       Он сидел очень серьёзный, стянув губы, в своём кабинете, когда Тэхён уже должен был спать, но омега нашёл мужчину в дремлющем состоянии, зная, что тот будет непременно сердиться. Вальше принесла чай с ромашкой. Сейчас женщина не покидала дом, ночуя в спальне рядом со спальней омеги. Все замерли, как время или восковые фигуры, в ожидании нового, того, что непременно произойдёт, если не нарушать привычный ход событий. Мари, или Дахён, жила в своей колыбели обособлено, не имея ещё представлений о другом мире. Эгоистично Чонгук подумал, что лучше бы она никогда не узнала о внешнем мире, но эта мысль была сродни безумию: или убийству; порою некоторым вещам не суждено произойти, и это к лучшему. — Я снова хочу розовую спальню, а вчера ещё не хотел. — Она белого цвета, перекрасить точно не успеем. — Ну а вдруг дочери там не понравится. Белый цвет напоминает больницы. Отвратительно, — Чонгук, улыбнувшись, согласно кивнул. — Ей не с чем будет сравнивать. Не переживай, — мужчина лишь краем своего сознания улавливал то, о чём говорил ему Тэхён. И в этой гармонии не было фальши. — А вдруг ей не понравлюсь я? — Что за глупости? — на лице мужчины не дрогнули даже уголки губ. Он сделал один оборот в кресле и посмотрел на Тэхёна. — В последнее время она почти совсем не двигается. Обиделась, потому что я такой некрасивый, — большие солёные слёзы выступили на нижнем веке. Чонгук встал с кресла, обойдя письменный стол, и подошёл к омеге, опустившись на одно колено. — Эй-эй, это не так. — Так! — милые маленькие слёзы вызывали лишь умиление, но Чонгук был спокоен, зная, что незадолго перед родами дети могли притихать в ожидании тяжёлого для себя часа. Как будто готовились. Может оно действительно так и было.       Чонгук ловил крупные слёзы большими пальцами, разглаживая складки на лбу, приговаривая: — Не морщись, дочь испугается, когда это увидит.       Тихие всхлипы коротко прерывались милым грудным смехом, когда Чонгук говорил что-то невпопад, вызывая смесь огорчения и радости в омеге. — Ну, Чонгук, хватит. Расскажи мне о своей матери, — Тэхён много думал об имени, обращаясь к той смысли, что ему очень нравится, как звучит «Мари», с некоторых пор он захотел, чтобы ребёнок непременно был похож на Чонгука, не зная, что это невозможно априори. — Она была женщиной, которая очень хотела, чтобы её семья была счастлива, — Чонгук сел рядом с ним на диван, — но, наверное, этому было не суждено случиться в принципе. Занималась бизнесом, много путешествовала и ни в чём себе не отказывала благодаря отцу. Мне кажется, это был идеальный союз, — пока мой отец её не убил моими руками, остаётся неозвученным. — Они прожили в браке двадцать пять лет. — Как она умерла? — Врачи не установили. Я помню только день похорон, но и то весьма смутно. Всё было чёрным: небо, люди, земля. Не знаю…       У Чонгука своё прошлое, которое отличается от того представления, каким обладал Чарлиз, более грубое, склеенное, как разбитая чашка много-много раз, просто в отличие от брата мужчина никогда и ничего ещё с детства не идеализировал. Он был упрям, и это упрямство выражалось во всём, что он делал, чего не делал и как смотрел на мир.       Тэхён носил в себе чужую душу: свою давно оставил сидеть на могиле матери, чтобы она всегда видела результат своей работы, свою боль и любовь. Омега понемногу перенимал любовь мужчины себе, выращивая внутри что-то новое, что ещё не успело обрести форму. — Дай себе время осознать, что ты теперь счастлив, — это была та истина, в которую омега не верил, но Чонгук так легко её озвучил, что ничего не оставалось, как попробовать её принять.

🩸

      Первый день октября был соткан из молочного света и лёгкой прохлады: небо затянуло облачной пеленой, через которую мягко проскальзывали солнечные лучи, рассыпаясь золотистыми бликами. Листья на деревьях дрожали, как золотые монетки, медленно слетая с них, и вокруг будто всё замерло в предчувствии тихого вечера, когда холодные тени начали подкрадываться к ступням: Тэхён складывал вещи, в который раз проверяя сумку, с которой он должен поехать в родильное отделение.       Схватки начались неожиданно: погружённый в свои мысли, Тэхён вдруг ощутил нечто похожее на слабую дрожь, едва различимую тревогу, которая вскоре окрепла и стала явной. В этом напряжении, нарастающем с каждым мгновением, было что-то незнакомое, но вполне ясное: колыбель, доселе нежно обнимавшая ребёнка в чреве, внезапно начала сужаться. Вперившись руками в мягкую постель перед собой, Тэхён ощутил жар. — Вальше! — он задышал форсированно, не находя в себе силы крикнуть громко: от боли и её осознания, он вдруг весь притих, замер, стоя и слушая, как стучит его сердце. Чонгук был в своём кабинете, разбирая документы по работе.       В больнице пахло так же спиртом и медикаментами, от которых желудок Чонгука едва не вывернуло наружу: он остался стоять у дверей родильного отделения, не ступив и шагу за порог.       Окно было нараспашку, на стуле лежал пиджак и валялась пачка сигарет на подоконнике. На всю ругань персонала Чон отвечал холодным взглядом, но курить не прекращал. Он ничего и не понял: ему казалось, что роды Чарли он помнит посекундно, но это было обманом: только момент столкновения с Сокджином в коридоре. Выудив из архива своих воспоминаний этот момент, мужчина задумался о том, что он в состоянии больше ничего припомнить. Почему-то о Тэхёне он совсем не волновался, но много курил.       Этот день в жизни Чонгука не выбивался из тех, которые он мог помнить, ничего не происходило, просто мужчина не мог осознать степень своей ответственности и страха, он ждал, курил, звонил кому-то, потом спустился в кафе у больницы. Кофе с виски был таким же отвратительным, как улыбка продавщицы. Эта ночь будет длинной, но Чонгук, как и Тэхён, не сможет сомкнуть глаз до рассвета, до первого такого дерзкого крика новорожденной девочки. Тэхён плакал и прижимал девочку к себе, смотря на белый потолок и не смотря на свою дочь: красное, сморщенное очень недовольное личико было горячим, маленьким и совершенно не похожим на Чонгука. В чертах Мари не было ничего от Чона, только глаза.       На выписку пришли все коллеги Чона, поздравив его с рождением дочери, каждому не терпелось подержать Мари на руках, чего сама девочка не оценила и заплакала.       Чонгук, сидя на кровати омеги, лишь улыбнулся, осознавая, что на этом празднике он лишний: секретарь Ван и то выглядел более счастливым, нежно разговаривая с Мари и показывая её другим мужчинам. Женщин и омег не было, только альфы, роскошные букеты цветов, Тэхён, Чонгук и Мари.       Чонгук, Тэхён и Мари вернулись домой через неделю. Вальше встретила их, немедленно приказав накрывать на стол другим членам персонала, сама же ушла за омегой и Чоном в детскую спальню. Надо сказать, что всё произошедшее не понял даже Тэхён, всё пронеслось, как в многоцветной яркой дымке, и вот последствие всех долгих ночей и дней теперь лежало в кроватке, украшенной шариками, а спальня Чонгука и Тэхёна — корзинами с цветами. — Их слишком много, — замерев на пороге их спальни, Тэхён не мог найти места, куда бы ступила его нога: всё было уставлено белыми розами, все цветы были подарены Чонгуком. — Не преувеличивай. Я вообще хотел купить камаз с цветами, — проходя мимо омеги, заявил мужчина. — Вальше отговорила. Или, если ещё точнее, запретила. — Зачем так много? — возмущению омеги не было предела. — Подожди. Вальше. Тебе. Запретила? Я не ослышался? — Ты заслуживаешь намного больше, просто в доме столько не поместится. — Ты вышел из ума, не иначе, — вздохнул Тэхён, найдя тропинку к мужчине. — Люблю тебя злить, — с закрытыми глазами ответил Чонгук, стоя лицом к морю, упустив вновь момент, когда омега, приподнявшись на цыпочки, поцеловал его в губы. Тэхён поднял руку, положив её на чужую грудь, там, где под ладонью билось горячее сердце. — Ангелочек, — и вновь губы к губам. Чонгук находит это очень хорошим сценарием своей судьбы, не играя больше в кости с Богом, и у Дьявола не прося силы и понимания.       За ужином они много говорили о будущем: Чонгук настаивал на том, что Тэхёну нужно сдать на права, Тэхён напомнил ему о его обещании-подарке. — Я с тобой поседею раньше времени. — Просто признай, что тебе это не по карману, — в ответ на это Чонгук опасно сузил глаза, посмотрев на омегу долгим взглядом. — После ЗАГСа. — Ты говорил, что только через год после рождения дочери. Поменял мнение? — с расстановкой сказал Тэхён, которому в горло не лезло эта брокколи. — Приятно удивляете, мистер Чон.       Чонгук оторвал блестящий взгляд своих глаз от морского ночного пейзажа, демонстративно оттянув языком щеку изнутри. — Хочешь я тебе билет на комик-шоу подарю? Посмотришь на своих прямых потомков со сцены. — Хочу. И лошадь хочу. — Заладил же ты с этой лошадью, — слабо улыбнулся Чонгук, скрыв свой взгляд от омеги. — Что плохого? — Я всё ещё считаю это опасной идеей, — доводами Чона было то, что лошадь — животное непредсказуемое, оно может лягнуть, сбросить, затоптать, на что омега отвечал, что кататься слишком часто он не планирует. — Ну Чонгук, ну, пожалуйста. — Я могу дать тебе всё, что ты захочешь, ты выбираешь непослушную лошадь, которая стоит, как очень хорошая, дорогая машина, — сидя в постели под одеялом, Чонгук зажимал руку омеги своей, целуя костяшки его холодной руки. — Между целым автопарком и лошадью, я всё равно выберу лошадь. — Знаю, — уверенно ответил Чон, — это меня и пугает. И восхищает, был бы ты ещё таким настойчивым в постели, — мечтательно подметил мужчина, получив в ответ на своё заявление маленьким кулачком в бок. — Ай, больно, — театрально отшутился Чонгук, засмеявшись и начав щекотать взвигнувшего громко Тэхёна. — Прекрати. Хватит-хватит, пожалуйста.       До зари смех не стихал в спальне, расставание с прошлым, которое теперь имел смелость навсегда оставить Чонгук, для мужчины было своего рода смертью. Он сел на пол, приняв позу лотоса и закрыв глаза, ушёл от мира. Притворяясь, будто спит, Тэхён свесил голову с кровати, наблюдая, но при этом ничего не понимая. Воздух в спальне застыл, вместе с ним время, замерло море, сердце: Чонгук видел лишь темноту, яркие всполохи перед глазами, по памяти ходя по тропинкам, которые влекли его за собой и всё дальше уводили от настоящего. Он заставил себя вспомнить совсем неприметное лицо отца, которое теперь очень походило на маску. — Ты никогда не был моим разочарованием, сын. Просто ваш мир очень жесток, ты был не готов к нему. Я не мог иначе. Чарли не заслуживал такого отношения, но это тоже было нужно. Возможно, он однажды сможет простить меня. — Я не смог. — Ты и не должен. Я не жду этого. — Глупо после всего ждать от меня понимания и прощения, — Чонгук стал зол. — Рано или поздно ты поймёшь меня.       Призрак отца начал медленно таять, исчезая в темноте прямо на глазах Чона. Его очертания дрожали в воздухе, медленно растекаясь, утрачивая свою форму и превращаясь в зыбкую дымку, которую поглощал собой мрак вокруг них, его самого и его сын, не оставляя после себя ничего. В последний миг можно было заметить, как глаза мужчины вспыхнули прощальной ноткой, а затем погасли. — Рано или поздно ты меня поймёшь… — ухватившись за эту фразу отца, Чонгук вернулся с нею в утро нового дня зримого мира, как будто только сейчас он начал понимать её, понимать её истинный смысл.       Следы лопнувших идеалов кровоточили в сердце Чонгука ещё долгое время, Мари за этот период научилась держать свою маленькую головку, умными глазами смотря на Чона, что любил её укачивать в своих руках, как и когда-то новорожденную Лили. Чонгук всё чаще ловил себя на мысли, что у Мари и Лили не было ничего общего, и, что прозаично: Чонгук находил сходства в маленьком личике с чертами стариковского наследия своей семьи. Этот ребёнок будто был рождён уже со своим знанием, но умело скрывал это, как цветок. Мари и Чонгук были нужны друг другу, чтобы встретиться с зерном жизни, которое посеял Бог.       Детская спальня пахла ликорисами.

🩸

— Я всё ещё не придумал, как это сделать, — Чонгук сидел в кабинете вместе со своим секретарём, поставив на стол между ними раскрытую чёрную коробку с кольцом. — Набросать варианты? — Море — банально, ресторан — в ту же топку. — Лошади. Прогулка на лошадях. Тэхён же их любит, — Ван сказал это невозмутимым тоном, отпивая терпкий чай из своей белой чашечки, горячий, отчего стёкла его очков несколько запотели. — Напомни мне, когда я тебе премию обещал? — Не припомню такого, откровенно. Ничего подобного Вы мне не обещали, сэр, — последнее слово Ван произносил крайне редко, но каждый раз с его острого языка оно срывалось так дерзко, что у Чона это всегда вызывало улыбку. — Знаешь, за что я тебя ценю? — Утолите моё любопытство. — Умение врать так, что иногда мне приходится сомневаться в себе. — Звучит как оскорбление моей чести. — Как по мне, чистый комплимент, — хлопнув ладонью по крышке коробки, Чонгук спрятал ту в своём кармане, решив, что Вану нужно выписать за хорошую идею хорошую премию.       В тот же день Чонгук наконец созрел для покупки лошади в качестве подарка. Мужчина подошёл к этому вопросу со всей ответственностью, изучив всю доступную информацию. Ему даже казалось странным, что все старались его отговорить от этой затеи, главным противником выступала Вальше, с которой Чонгук советовался чаще, чем с собственным отражением. Женщина была непреклонна, тогда Чонгук заходил в комнату Мари и, проверив, не слышит ли их Тэхён, советовался с девочкой. Та ничего не понимала, но и не возражала. У них были свои темы для разговора, и Чонгук находил доводы — милое улюлюканье — очень дельными.       Было решено, что лошадь прибудет в свой новый дом к началу весны, а до того времени Чонгук начал строить конюшню. Каких же усилий ему стоило то, чтобы Тэхён ни о чём не догадался, но новая постройка не вызывала у него ни вопросов, ни подозрений.       Тэхён сидел у кроватки дочери, ужасно о чём-то задумавшись. Любуясь на влажные глаза девочки и мокрый воротничок её розового комбинезона, омега коротко улыбался, всё ещё ощущая усталость, которая тянулась за ним, как скелет, с роддома.       Вальше всегда была рядом, потому что по её сильному убеждению неравен час, и что-то да случится, а вина упадёт на её плечи, чью тяжесть она не будет в состоянии вынести. Со своими новыми обязанностями она справлялась столь же хорошо, как и с управлением персоналом. Все были при своих местах.       Когда же Чонгук в очередной раз уехал по своим делам, Тэхён обратился к Вальше с просьбой помочь ему искупать малышку. Вальше так же холодно улыбнулась своими губами, исчезнув из поля зрения омеги исполнять просьбу.       Чонгук отправился на очередной осмотр к врачу: рана всё ещё тянула, напоминая о том дне и шерифе.       После процедур Чонгук вышел на улицу, найдя по памяти зону для курения, спрятавшись в тени, что отбрасывало крыло больницы. Холодная стенка немного приводила в чувства, помогая мужчине не прозябать в омуте своих сомнений. Повернув голову в сторону, он заметил приближающегося к нему шерифа. — Вас то днём с огнём не сыщешь, то сами, как призрак, из тумана являетесь. Что нового? — протянув руку для приветствия, Чонгук был немало удивлён, когда встретил здесь шерифа. — Окружной следственный комитет скоро шею сломает, но ничего понять не может: логики в убийствах никакой нет. — А должна быть?       Чонгук протянул шерифу свою пачку сигарет. — Я бы очень хотел, чтобы была, иначе я никогда не закрою это дело. Кто из ваших мог совершить все эти убийства, исключая ваших с Чарли жертв? — Любой. — Если честно, я начинаю вас всех ненавидеть. Вы доставляете мне хлопот.       Чонгук невнятно пожал плечами, выпустив в сторону дым сигареты. — Я не знаю до сих пор лейтмотива убийств брата, тем более не скажу тебе за других. — Вы же не убиваете ради крови? — Звучит сверхъестественно и очень глупо. — Каждый из убитых ничего из себя особо не представлял: студенты, заправщики, официанты, какие-то прохожие, бывший парень твоего омеги, — ни один мускул на лице Чона не дрогнул, он поднёс к губам сигарету, не коснувшись той. — Ты волнуешься обо мне? — Чонгук, едва поймав себя на этой мысли, озвучил её, пока она не ушла, напугав его собой. — Ты же не идиот. — Твоя работа заключается в другом. — Ты многого не знаешь, — прозвучало без капли иронии. — Пытать тебя не самый хороший вариант, но что мне ещё остаётся? Расскажи то, во что я смогу поверить.       На лице шерифа проступила лёгкая нервозность, которую сдул ветер, и он выкинул фильтр сигареты в рядом стоящую урну, спрятав руки в карманы своего серого пальто. На периферии сознания затаилась хлипкая неуверенность в том, что шериф готовился сейчас озвучить. Нервозность эта хорошо скрывалась за маской холодной самоуверенности, но её гнилой запах хорошо был понятен Чонгуку, который не сводил взгляд чёрных глаз с мужчины. Его концептуально сложный облик тонул в тенях окружающего их мира. Чонгук в своей жизни ненавидел три вещи: долг, отсутствие выбора и ложь. Если с первым он сталкивался редко, то его мучения заканчивались там, где начинались доводы разума касательно того, что так надо, это непременно даст свои плоды. Если со вторым — выбор почти всегда в его жизни был предопределён, и он был смирён перед ним насколько мог. Ложь он ненавидел в сердцах.       Шериф всегда был сосредоточен, но сейчас ничего не помогало, все упражнения по возвращению концентрации не срабатывали. Ветер сдул листву с бордюра. — У твоей матери было два любовника.