Волки да Винчи

Когда приходит замена от Бога, постепенно забывается то, что когда-то потеряли.

      Границы неба и земли размылись, когда опустилась ночь, неподалёку нестройно шумело поле, усаженное от края до края красными цветами, что качались из стороны в сторону. По узкой тропинке, вьющейся меж цветами, медленно брёл с опущенными вниз руками мужчина в чёрном плаще, к звуку его шагов примешивалось шуршание травы, шелест листьев и дуновение ветра. Густой туман плыл в отдалении, затушёвывая горизонт, из-за которого потихоньку начал всходить молодой месяц. В тусклых глазах, в которых отражались, как всполохи, красные лепестки, мелькнула белая тоска и холодная надежда. Одна рука человека была облачена в чёрную кожаную перчатку, на запястье в три оборота обёрнута цепочка с маленьким крестиком. Ветер, что раскачивал поле, трепал волосы, затянутые в тугой высокий хвост, туман стал ближе подступать к ногам, теперь же тропинка позади начала медленно исчезать. С усилием он каждый раз преодолевал своё волнение, и в этот раз оно полнило его всё сильнее, с каждым шагом в теле ощущалась тяжесть, которую он боялся не вынести. На него наваливалась сонливость, в глаза будто песок попал — всё плыло: дорожка, что бежала вперёд, не заканчиваясь, цветы, которых он осторожно касался кончиками своих пальцев. Остановившись, мужчина поднял взгляд красных глаз — по хребту пробежал холодок. Нежные красные цветки паучьей лилии — в Китае более известные, как ликорисы — выстроились в ровные ряды, ветер стих. Мысли повисли, как туман, который расступался в стороны, стеклянная дверца скрипнула плохо смазанными петлями — и это было сделано намерено для того, чтобы здесь не было так тихо, только в этом месте Чонгук не выносил тишины. — Привет, Чарли.       Чуткость Чонгука к миру, в котором он теперь был вынужден жить один, коротая своё глухое одиночество с другими людьми, омегой, ребёнком и родной Лили, обострялась, но надо признать, что никогда не выходила за свои пределы — за стены этого стеклянного, окружённого полем красных ликорисов, храма. Чонгук следовал своей надежде, не избегая тех чувств, что томили и томились в сердце, душащих его самого, его мечты. Он сел на скамью, предварительно зажёгши все свечи.       Три поколения семьи Чон жили в этом поместье, уйдя из жизни не своими смертями, и чем чаще Чонгук об этом думал, тем больше его интересовал вопрос о том, какая же участь уготована ему. Не боялся. Но уже сейчас чувствовал привкус какого-то разочарования — всё-таки самое очаровательное в жизни каждого мужчины — это возможность кого-то любить. И со временем они это начинают понимать. В Чарли никогда не было той природной утончённости от омег, Чонгук только сейчас это понимал, он был глуп, но это и было его главным милым очарованием, которое нравилось даже Сокджину. В содеянном, как ожидал Чонгук, он не раскаивался. Смерть зятя, если рассматривать этот поступок как акт самосуда, нисколько не волновала, не печалила, не радовала. Она просто случилась, как случаются воскресные дни, вторники, обеды в ресторанах по пятницам.       Чонгук закурил. — Что-то хотел тебе рассказать, но, увидев, как-то все слова растерял. Можно я просто посижу?       По каменному полу в стеклянном храме метались тени, дрожали свечи. Чонгук застыл на несколько мгновений, уперевшись одним локтем в свою коленку, слушая, как поют цикады, по временам треплет кроны высоких деревьев в их саду ветер и стучит сердце. Машинально Чонгук начал отбивать ритм одной ногой, смотря сквозь деревья на горизонт, сквозь темноту и пустоту. В пустой болтовне Чонгук уже давно не находил смысла, он просто молча курил, сидя напротив. Странно, но лица его он уже не мог припомнить, а в зеркале был совсем другой человек. Они были не похожи друг на друга, как случайные знакомые. Чонгук никогда не считал себя красивым, в отличие от Чарли, но они для всех были похожи, как две капли воды. — В твоём присутствии я чувствую себя совершеннейшим идиотом на всём белом свете. Ты говоришь, а я не понимаю. Говорю я, меня не понимаешь ты. Печально, — кончиком пальца Чонгук ударил по чёрному фильтру своей сигареты, стряхнув пепел.       К югу потянул сильный ветер, всколыхнув красные цветы. Ликорисы тихо зашептались — время подошло к концу.       Чонгук потянулся свободной рукой ко внутреннему карману, выудив оттуда один цветок. Красивый. Фильтр сигареты упал под ноги. Ни звука. Пламя от зажигалки вспыхнуло на короткий миг, опалив собой нежные лепестки. Цветок загорелся. Упал туда же, под ноги Чонгуку. — Пока не сожгу все цветы на поле — не уйду.       Каждый раз приходя к могиле брата, Чонгук неизменно перед прощанием и долгим обещанием себе вернуться к нему сжигал по одному сорванному по пути ликорису. Уходя, не тушил свечи в кандилябрах.

🩸

— Тебе не кажется, что розовая детская комната это слишком… — Я всё ещё считаю тебя женоненавистником, — складывая в стопку детские вещи, сказал Тэхён.       Сегодня возле моря было спокойно, лазурь играла кубическими фигурами на солнце, люди приехали на выходные для того, чтобы провести спокойно эти дни. Всё текло медленно, как и было задумано. Тэхён и Чонгук находились в их общей спальне, Чонгук лежал на кровати в рубашке, читая газету, Тэхён, сидя рядом, складывал в ровные аккуратные стопки детские вещи для дочери. Шестой месяц давался легче. Им обоим. — У меня будет дочь, это ложное предположение. — Я хочу розовую спальню. Розовый пеленальный столик. Кровать в тон, розовые тюлевые занавески, розовый мягкий ковёр, розовый… — Я понял, понял, не вызывай у меня токсикоз этим словом хотя бы.       Тэхён швырнул в него детскую шапочку, поставив руки в боки, и с важным видом посмотрел на него. — Ты понятия не имеешь, что такое токсикоз, блять! — Не выражайся, дочь всё слышит.       Закатив глаза к потолку и театрально вздохнув, Тэхён мысленно чертыхнулся, продолжив складывать вещи. Купили они, надо сказать, немало. Чонгук ни в чём омеге не отказывал, но иногда для вида спорил по всяким пустякам. Розовая детская так розовая. Может Тэхён готовится к появлению фламинго.       На работе и встречах было всё совсем иначе: все торопили время, стараясь успеть как можно больше, но в итоге ничего и никто не успевал, все лишь пропускали свою жизнь, попросту растрачивая свои дни, о которых нечего будет вспомнить к концу лет. Тэхён же больше не появлялся на подобных встречах, потому что были целые недели, когда он не мог встать с кровати. На мгновение закатное солнце осветило их в последний раз и скрылось за ровной линией горизонта, вдоль которой на восток летели ровной линией белые птицы.       Тэхён, закончив складывать вещи, отнёс их после в детскую комнату. — Что хочешь в качестве подарка на рождение дочери? — Лошадь, — будничным тоном ответил Тэхён, так что Чонгук даже оторвался от чтения своей газеты. — Шутишь? — Почему? Хочу лошадь. Чёрную. — Это придётся конюшню строить, — задумчиво сказал Чонгук, всё ещё сомневаясь в том, что это не шутка. — Может машину? — У меня уже есть, — напомнил Тэхён, — а толку с того ноль. Хотя секс в ней был хороший. Это надо признать. Хочу лошадь. — Ты не умеешь кататься. — Наймёшь мне учителя? Хотя могу сам попробовать. — Пока дочери хотя бы год не исполнится, к лошади без тренера не подходишь, — на тон тише сказал Чонгук. — Лошадь он захотел, мама родная, — ещё тише, себе под нос. — Что ты сказал? — Лошадь так лошадь. Они живут дольше, чем собаки или кошки. В любом случае выгодное вложение, если так подумать. Одобряю.       Тэхён, абсолютно довольный тем, что его маленькая мечта сбудется, подошёл к Чонгуку, который, засмотревшись на омегу, упустил быстрый поцелуй, оставленный на своём виске. — Приятно радуете, мистер Ким, — Тэхён совершено рассеяно, как это бывает с ним довольно часто, посмотрел на мужчину, обернувшись. Чонгук больше ничего не сказал. Так что Тэхён вернулся к своим делам, а Чон вскоре уехал по своим. В офис. В Сеул.       Кабинет пылал ярким белым светом середины дня. Чонгук сидел в своём кабинете вместе с коллегами, обсуждая предстоящий план работы. Их голоса сливались с мерным тиканием часов, Чон же заимел в последнее время привычку говорить мало и монотонно. Он выслушал всех по очереди, не перебивая. Когда же мозговой штурм закончился и можно было взять тайм-аут, Чонгук отпустил всех на перерыв, взмахом руки попросив остаться одного из подчинённых, с секретарём Ваном у них складывались с каждым месяцем всё более доверительные отношения.       Чонгук посмотрел на мужчину с лёгким прищуром. — У меня есть вопрос. — Слушаю. — Что ты подарил своей жене на рождение сына? — Айфон. — И всё? — быстро спросил Чонгук. — Что? — Что «что»? — глаза обоих забегали из стороны в сторону. — Не понимаю. — Лошадь, — добродушно сообщил Чонгук. — Тэхён захотел лошадь. — В чём проблема? — засветился секретарь, находя, что он сейчас оказался в скользком положении. — В том, что лошадь — это не айфон. — Логично. — Ван, не раздражай. Дослушай, — Чонгук переменил свою позу и, склонив голову набок, пристально посмотрел на своего секретаря, уловив в его глазах, движениях что-то, что сейчас ускользало от него. — Почему именно лошадь? — Мечта? — Думаешь? — Как вариант. Если он сам об этом попросил, значит, ему этого хочется. Почему нет? — Почему не машину? Айфон? Что ещё хотят женщины и омеги? Кольцо с бриллиантом. — Я — не Тэхён, не могу знать. Да и не женщина, как ни посмотри. — Может спросишь у своей жены? — Плохая идея, мистер Чон.       Чонгук откинул голову, уставившись в потолок. Часы тикали, Чонгук думал, вертя в своей руке ручку. Что до его секретаря, он почувствовал себя сейчас наиглупейшим человеком в компании, но что именно он должен был ответить, так и не смог сообразить. Все его мысли крутились, как тараканы, и ни за одну ему не удавалось зацепиться. Позже, в следующие десять минут их беседы, Чонгук объяснил ему, что он имеет серьёзные опасения, ведь лошадь — очень опасное животное, а Тэхён слишком упрям для отказов. Хотя Чонгук находил такой подарок очень дорогим как по цене, так и по другим критериям. Но это не давало ему покоя, потому что расстраивать омегу он не хотел, да и лошади он тоже никакой не хотел. — Может пони? Они безобидные. — Может и пони. — Или это унизительно. Что думаешь? Пони не вызовет комплекс неполноценности? — Я впервые не знаю, что Вам ответить, мистер Чон, — Ван отвёл взгляд в сторону, потупив его, и задумался, но не о лошади, Тэхёне или о работе. Просто о своём. Каждый думал о своём, пока в кабинет не вернулись с перерыва коллеги. Чонгук заметил, что при всём своём усердии понять и принять желание омеги, он не может внутреннее с ним примириться, потому что лошадь это опасно. Дело не в цене. Дело в случайности, которая может лишить Чонгука самого ценного, как это было с Чарли. Что Сокджин, что лошадь ему не подвластны. Многие мысли показались ему лишними и по-своему пугающими, но они не шли вразрез с его желанием отказать Тэхёну. Совесть мучала. Чонгук привык смотреть на всё со странным чувством собственности, но эта прихоть ему не казалась неправильной, по крайней мере она точно не была лишена смысла. — Лошадь — это опасно. — Не опаснее, чем трахать омегу на глазах его парня на балконе, — Чонгук усмехнулся, но ему не было весело при этом воспоминании, которое теперь остро граничило с воспоминанием о дне зачатия ребёнка Тэхёна.       Для себя Чонгук чётко уяснил, что ребёнок — нерождённая девочка — будет носить лишь гены Тэхёна, надеясь, что от своего биологического отца она ничего не возьмёт. Воспитание и любовь к этому миру Чонгук же надеялся привить сам. Но трудно это будет или нет, ещё рано предполагать. Тэхён с трогательной наивностью ждал, что новая жизнь, которая вот-вот должна наступить, подарит ему долгожданный покой души, потому что в своём положении он находил много интересного, прежде не задумываясь о детях, он и не знал, что после всего всем сердцем захочет этого сам. — Не ёрничай. Ты был не против. — Я не знал, что за нами подсматривают! — Я говорил, что такое вполне возможно. — Ты намекал на соседей, Чонгук! Откуда мне было знать, что этим соседом окажется Кей!       Встав напротив мужчины всего в паре метров, Тэхён с деланным недовольством посмотрел на него сверху вниз, он не мог спокойно выслушивать это, не мог быть спокоен, когда Чонгук так бессовестно искажал факты. Когда он становился так близко, так, что можно было спокойно протянуть руку, глаза мужчины бессознательно смотрели лишь в его голубые, живые, красивые — и всё его внимание было сосредоточено на нём. — Тебе бы такая картина со стороны явно не пришлась по душе, я уверен.       Уголки губ нервно дрогнули, но Тэхён этого не заметил. Всё его возмущение, которое доводило до крайности, было так глупо, что в Чоне любопытство усиливалось с каждым новым днём. Он буквально изучал омегу, открывая для себя новые грани, его мысли, желания. Это отчасти стало новым развлечением. Чонгук ушёл в ванную комнату. Умываясь над раковиной, он думал, что будет завтра. Внезапно он почувствовал, как напало удушье, кровь застучала в висках, Чонгук поднял голову, посмотрев на своё отражение. Чёрные зрачки, тёмная радужка. Уперевшись мокрыми ладонями в холодный мрамор раковины, он пристально начал изучать своё лицо. Чонгук с трудом мог найти нужные мысли, он ничего не понимал, затаив дыхание, потому что боль не отступала. В полной тишине было слышно, как шумит море. — Всё хорошо? — Тэхён, прислонившись плечом к дверному проёму, остановился на пороге. Чонгук поймал его взгляд в отражении. Спутанные мысли внезапно исчезли, Чонгук только позднее поймёт, что так происходит каждый раз, когда появляется Тэхён. На висках выступили вены. — Да, просто голова болит. Закрой окно. Уже вечер.       Тэхён повернул голову назад, оцепенело посмотрев на закрытые окна в их комнате, на белые волны, белеющие на фоне чёрного моря, неба. За несколько лет шум этого моря просочился в саму суть жизни здесь. Тэхён замер, наблюдая, как всё остаётся прежним, и он — тоже, только это осознание в моменте так больно кольнуло в сознание, что он не заметил, не услышал, как Чонгук подошёл к нему. Одной рукой мужчина опёрся о косяк двери над головой омеги, вторую руку положил на живот. Забилось сердце чуточку сильнее. Тэхён оторвал взгляд голубых глаз от окна, взглянув испуганно на мужчину, что был выше почти его на голову, и это контраст теперь был так заметен. Тэхён пристально смотрел в его глаза, всё убеждаясь, что он не знает, кто он. Тут же всплыли в памяти слова Юнги, но омега как будто проглотил язык. Чонгук был очарован, заворожено смотря на омегу.       Они повязли в молчании, Тэхён опустил голову, робко обхватив сзади двумя руками дверной косяк и ухватившись за тот покрепче, так бы и стоял может целую вечность, но у Чонгука внезапно в груди распустилось новое чувство, которое он смог осознать. Выпитый после работы немногими часами ранее алкоголь ослабил волю Чонгука, но запах спиртного уже испарился, так что мужчина не боялся целовать — поцелуй вышел смазанным, мужчину повело от сильных чувств. Для Тэхёна поцелуи были всегда важнее, чем секс, они столкнулись языками, омега, покрываясь дрожью, стоял, еле держась за хлипкую опору. — Дыши, ангелок, — отстранившись, Чонгук подхватил подбородок Тэхёна пальцами, приподняв за тот голову, так чтобы его глаза встали напротив его — в одну линию. — Пошли в постель. День был длинным.       С момента, как подтвердилось положение Тэхёна, Чонгук неосознанно начал отправлять все воспоминания с ним в архив памяти, к которому было приятно возвращаться в трудные минуты. Они жили вместе, но порознь: мужчина редко бывал дома из-за проблем на работе, Тэхён это понимал. Он был счастлив, чего всё же нельзя сказать о Чонгуке, его счастье — фикция, как ни крути, что значит, что оно второсортно, но всё же имеет смысл: в Тэхёне не было той искушёности, которой обладали все без исключения из его круга друзей, коллег, не говоря уже о ликанах.       Они легли на кровать, укутавшись тёплым одеялом. Тэхён положил голову ему на грудь, обвив руками его тело, насколько позволял маленький живот, который с каждым днём становился всё больше и тяжелее. В тёмном ночном небе висела закутанная в облака луна. Несмотря на кардинальные различия в их жизнях, статусах и происхождении, они ладили, что по-своему помогало каждому из них: Чонгук наконец перестал сравнивать Тэхёна и брата, Тэхён в свою очередь совершенно забыл о Кее. Теперь его волновало лишь будущее дочери, в котором он видел себя лишь случайным наблюдателем. — Чонгук, — тихо позвав по имени мужчину, Тэхён затих и замер. — М? — Пообещай мне кое-что. — В чём дело? — голос звучал уже сонно, но спокойно. — У нашей дочери всегда будет выбор и поддержка, чего бы она не захотела. — Это и так понятно. — Точно? — Не переживай, всё будет хорошо. — Даже если она влюбится и приведёт в дом девочку? — Чонгук на это закатил в темноте глаза. — Да. — Даже если это будет мужчина, который окажется старше её на несколько лет? — Смотря на сколько. — Три? — Чонгук согласился, шумно выдохнув Тэхёну в макушку. — Пять? — опять да. — Десять? Пятнадцать? — Главное, чтобы не был моим ровесником или, тем более, старше меня. Не представляю, что может связывать молодую девушку и престарелого мужчину.       Этот разговор был более осмыслен Чоном позже, потому что он понял, что Тэхён подсознательно сравнивал свою жизнь с матерью и её вечными запретами с жизнью дочери, которая даже ещё не родилась. Мужчине было немного жаль омегу. С самого его детства он шёл по намеченному матерью пути, который не был ему интересен, не сворачивая с этого пути, потому что у него не было права выбора. Возможно, в дочери он видел своё продолжение, своё прошлое, которое он так отчаянно хочет изменить. Конечно, мама его не была идеальной, но у неё не было выбора, так как средств на содержание себя и ребёнка едва ли хватало, поэтому она и была столь строга к своему сыну, зная, что лучшего будущего ему не сможет обеспечить. Жизнь омеги была вся испещрена следами строгости его матери, и его опасения о будущем дочери вполне были ясны Чонгуку. К моменту рождения ребёнка, мужчина начал замечать в себе, что все его чувства начали неосознанно, против его воли стремиться к этой девочке, в такие моменты он ненароком вспоминал о Лили, которая почти не видела отца. Когда он заглядывал в её детскую, и, если она не спала, начинала закатывать истерику, пугаясь каждый раз Чонгука, так как по видимому считала его чужим. Ей были милее и роднее руки нянечек. Но не думайте, пожалуйста, что Чонгук такой уж плохой отец, его редкие появления были задуманы, потому что у Лили, в отличие от дочери Тэхёна, не было выбора. Её судьба и роль были предопределены после смерти Чарли и Сокджина.       Страдания были не к лицу Тэхёну, но поясница болела теперь почти каждый день, с тех пор, как наступил новый месяц. Беспокойно глядя на это, Чонгук спросил: — Может массаж сделаю? — Было бы чудно.       На лице Тэхёна проступило детское счастливое выражение, когда через несколько минут он наконец почувствовал облегчение. Следом накатила усталость. И Тэхён заснул. Ему вновь снился тот же сон, что и в прошлые ночи: он находит матрёшку, которую начинает открывать, в ней ещё одна, чуть поменьше предыдущей, потом ещё одна и так до бесконечности, матрёшки не заканчиваются, а на полу их уже так много, что в конце своего сна Тэхён оказывается в кругу, за пределы которого он не может выйти, потому что матрёшек очень много. Этот сон повторялся в последние недели после вечера в ресторане отеля очень часто, но Тэхён не знал, что с этим делать. Это просто сон, говорил он себе, но это не спасало его от плохих мыслей. Он был напуган. — Опять бессонница? — Чонгук заметил обострение этого состояния лишь через месяц. Каждый раз, возвращаясь с работы, когда уже было недалеко за полночь, он находил Тэхёна сидящим на диване в гостиной в окружении теней — душ, что обречены вечно пребывать в колесе Сансары. Может и вправду предки за ними наблюдают, Чонгук иногда задумывался об этом, но сильного значения тому не предавал. — Да. — Иди ко мне, — эта тихая спокойная ночь не стала исключением, Чонгук снял свой пиджак, повесив тот на спинку стула, и сел, обняв омегу. — Надо постараться заснуть, дочери тоже нужен покой, а её папа, кажется, лунатит, — это вызвало мягкую улыбку на губах Тэхёна, но он так и не сомкнул глаз до рассвета.       Многое переменилось за годы жизни с Чонгуком: Тэхён всё же принял своё положение, уделяя всё больше внимания своей беременности, потому что свой новый смысл он видел в создании семьи, Чонгук тоже думал об этом, находя, что это обоим очень подходит. Тэхён часто ходил к врачам, беспокоясь о дочери куда сильнее, чем о самом себе. Ему не давала покоя мысль, которая до того окрепла в нём, что он просыпался с ней и засыпал: таким мужчинам, как Чонгук, нужна семья, место, куда они смогут возвращаться для того, чтобы передохнуть от суеты внешнего мира. Им нужны покой и забота, что природой было даровано женщинам и омегам. Тэхён изменился до неузнаваемости, заметив это и самостоятельно: он начал заниматься домом, попросил вернуть стенам его «чёрной» спальни прежний цвет и вид, и, хотя беременность несколько осложняла его перемещения и действия, он убирался в их спальне, к чему Вальше относилась с холодным скептицизмом. Она была недовольна тем, что глубоко беременный омега выполняет работу, за которую вся прислуга, и она в том числе, получают деньги. В её мироустройстве это было что-то вроде посягательства на тот порядок, который ей казался незыблемым. Но Чонгук не был против, он просто наблюдал. — Почему спальня не розовая? — Передумал. — А насчёт лошади? — заложив руки за спину, спросил Чонгук. — Всё ещё хочу. — Ладно, — но что-то оставалось прежним. Например, желание Чонгука наслаждаться Тэхёном: — Мне кажется это плохой затеей, Чонгук. Правда. — Лошадь, которая опасна, ты считаешь хорошей затеей, а секс с будущим мужем — нет? — Я в положении, — лаконично заметил Тэхён. — Я не слепой, — омега никогда не мог сказать своё нет, даже в те моменты, когда ему не хотелось чего-то, но его воля была сломлена ещё в раннем детстве, и Чонгук это знал, не брезгуя этим пользоваться. — Не отказывай мне. — Тебе вообще сложно отказать.       Тэхёну приходится упереться ногами в пол, найдя опору руками в бёдрах Чонгука под собой, начав медленно опускаться на вставший член альфы. Омега не сдержался в голосе, когда мужчина захотел большего, сильнее толкаясь в него, но не был готов к резкой перемене. Поглаживания не помогали унять тянущее чувство внутри, но это не переходило в боль, которую омега боялся. Толчки то ускорялись, увеличиваясь по силе, то Чонгук сбрасывал напряжение, оттягивая свой оргазм, особо отмечая, как Тэхён теперь не стесняется делать это при свете — раньше только в темноте или в ночи, видимо таким образом он пытался забыть Кея, потому что не выносил близости с ним. Позднее в этом он признался Чонгуку, хотя тот и так догадывался. Чон лёг на спину, продолжая удерживать омегу за талию, где-то на периферии своего сознания ещё ощущая жар от близости, но слабо. Физически он был удовлетворён, распаляя теперь, как огонь, желание омеги не заканчивать этот процесс.       Приняв быстрый душ после секса, Тэхён лёг в постель, закутавшись в одеяло, Чонгук с полотенцем на голове сел на край кровати, заметив на дисплее несколько непрочитанных сообщений. Несколько от шерифа и парочку от секретаря Ван, который очень подробно передал слова своей супруги о подарке по случаю рождения ребёнка.       Как человек Чонгук обладал спокойным сердцем и уверенностью в своих силах, в своих желаниях, как ликан он обладал острым слухом и прекрасным чутьём: каждый раз, когда писал или звонил знакомый шериф, ему делалось не по себе, он не знал, чего ждать, но больше всего опасался того, что вскроется один из тех гнойников, которые до сих пор зудят у него под кожей: если шериф подозревал в убийствах, помеченных, как «животные», некоторое количество людей, то догадки Чонгука, как коршуны, вились вокруг двух особ — Юнги и его брата. Он никогда о них не забывал.       Из некогда бледного силуэта Тэхён постепенно начал превращаться в привлекательного человека, которым можно было засматриваться, что не мог не отметить Чонгук: всё-таки он правильно смог угадать потайное желание омеги стать родителем, обрести семью, только это было лишь внешней частью желания, в глубине омега очень хотел заботы, понимания и поддержки, о любви он не мечтал, это было глупой идеализацией, которая разрушала многие жизни, поэтому он от неё отказался и счастливых иллюзий насчёт Чонгука не питал. Он долгие годы жил в коконе, сейчас же немногое переменилось в его жизни, но он не считал себя всё ещё свободным. Свою бесхребетность он не любил, считая её злом, отравляющим его жизнь. Чонгук ему ни в чём не отказывал — за исключением лошади, всё ещё считая это опасным — и не давил на него, но точно не любил. Тэхён много времени потратил на то, чтобы понять, почему этот мужчина принял такое решение, но все доводы были абсолютно пусты, ложны, потому что истину знал только сам Чонгук, храня в сердце эту правду — Тэхён нуждался в чьей-то помощи, заботе, но большего Чон не мог ему дать, так как его сердце не способно было любить. Он не мог любить Тэхёна, он даже Чарли не любил, как он того заслуживает, как заслуживает Тэхён, потому что ничего о любви не знал. Дела сердечные давно мужчине были неинтересны.

🩸

      Старое кладбище тонуло в сером тумане. Каменные плиты, иссечённые трещинами, выглядывали из земли, на каждой из них были свои даты и имя. Деревья корявыми ветвями тянулись к небу, будто пытались поймать проплывавший диск белого солнца, затянутое облаками, но оно ускользало от них. Мало кому было здесь так же спокойно, как человеку в плаще, шляпе с широкими полями и в кожаных чёрных перчатках. Он не оставлял следов. Опустившись на одно колено, он коснулся рукой маленького надгробия, не выделяющегося на фоне остальных и сливающегося с чёрной землёй. Неровности на могиле, каждая её маленькая трещинка отдавали сухой болью, так что сердце человека невольно сжималось от этого в груди. В глазах застыли слёзы, как и дождевая вода высоко в облаках. — Всё будет хорошо, всё будет, подожди только. Немного.       Слова, слетевшие так тихо с губ, подхватил северный ветер, и человек почувствовал лёгкую дурноту от своих мыслей.       На надгробной плите было высечено «Чон Мари».