Волки да Винчи

      Как-то субботним утром, когда Чонгука ещё не было в загородном доме, Тэхён только проснулся, оборвав бледный, рваный сон, который был похож на туманную рельефность. Он ничего не понимал. Осталась только боль в шее и смутное присутствие чего-то, что ускользнуло от омеги в последний момент. Он лежал, уставившись в белый потолок, на котором резко подрагивали тени; погода была такой же серой, как и его осунувшееся, теперь уже заметно исхудавшее лицо.       Вальше вошла в комнату в своём строгом сером костюме с предложением позавтракать после горячего душа. За неимением другой альтернативы и сил спорить с кем-то, Тэхён, звонко шлёпая босыми ногами по холодной плитке, понёс своё тело в ванную комнату. Белый цвет плитки, света и бликов на зеркальных поверхностях, а также белая ванна, контрастировали едко с серым омегой, его спальней, его внутренним миром. Прежний цвет волос — пшеничные колосья, что треплет ветер — хоть немного выделял омегу в серой реальности, с которой он отчаянно боролся долгие годы, и которая его теперь поглотила с головой — чёрный цвет волос теперь так идеально подходил к линзам, что очерняли светло-голубые глаза. Худые руки опустились в водную гладь, так, сидя в ванной, Тэхён мог долго не двигаться. Пока звонил мобильный, омега водил пальцами по своим ногам, внутренней стороне бедра. — Тэхён?       Омега виновато вздрогнул, не ожидая того, что его могут застать врасплох: Вальше, не переступая порог ванной, стояла и смотрела на него. По беспокойному выражению её лица можно было понять лишь то, что она ничего не понимает, но продолжает стоять. Тэхён сполз ниже в ванну, погрузившись в воду, так что её теперь касались мочки ушей. Ни с кем не хотелось говорить, иронично про себя подумав, что он теперь сам себе напоминает русалочку Ариэль, Тэхён провёл в ванной час — вода остыла. Слёзы высохли. На коже остались следы от коротких ногтей. Нервозность ломала изнутри. Так было всегда.       Не нарушив приличий, Тэхён до конца завтрака не досидел, поняв, что Чонгука с ним не будет: на обеденном столе была лишь одна тарелка, одна вилка, один нож. Он один.       Серый цвет безумно раздражал. Словно узник чёрного цвета, света без чистоты, который связал собой прошлое Чонгука с его настоящим, Тэхён жил, понимая, что, если он продолжит смотреть на себя в зеркало, окончательно примет нового себя, хотя новая оболочка его была насквозь порочна. Она была пуста. Тэхёну захотелось перемен, которых требовало кровью налитое сердце, его тяжесть давила в груди с той силой, с которой он не был в состоянии справиться самостоятельно.       В комнату вошла Вальше. Получив маленькую просьбу и, помня слова мистера Чона, лишь молча её выполнила, не задавая лишних вопросов, не смотря на омегу тем взглядом, от которого под кожей зудит.       В руке застыла поднесённая к стене, но пока её не коснувшаяся, кисть. На её конце — чёрная краска, за окном — розовый цвет солнца и тепло весны. Мазок за мазком изменялась привычная реальность, часть комнаты стала чёрного цвета, Тэхён по неосторожности замарал и ковёр, и постельное бельё, и свою белую рубашку. Окна были открыты настежь — для того, чтобы не отравиться запахом краски, никакого респиратора не было. Только тишина и тень Вальше за порогом спальни, как приведение из фильмов ужасов — женщина, что обитала в доме на берегу моря, преследующая невинные души ныне живущих. Она ничего ещё не докладывала мистеру Чону, имея возможность наблюдать без свидетелей, понимая всё же, что это то, что сам мистер Чон окрестил бы ситуацией из ряда вон выходящей. Всю вину она непременно примет на свой счёт, но ей почему-то было важно, чтобы омегу в своём преображении никто не спугнул. Для того, чтобы дойти до потолка, Тэхён попросил лестницу.       В Тэхёне была та странная двойственность, которая, как пазл, дополняла Чонгука: там, где зверю было больно, омега выступал перед ним его стеной, которая могла отгородить его от внешнего мира; там, где человеку в Чонгуке было страшно, Тэхён приходил и молча садился, прислоняясь спиной к его спине. В Чонгуке же была страшная двойственность. — И давно он этим занимается? — Почти весь день. Господина, надеюсь, инфаркт не хватит от такого, — сказала Вальше, потерев свои сухие запястья. — Надеюсь. Хотя это выглядит безумно… то ли страшно, то ли красиво. — Просто безумно. — Когда мистер Чон приедет? — Когда посчитает нужным, — Вальше повергнула голову в сторону, смерив одну из служанок неодобрительным взглядом. — Иди работай. — Да, мэм. Простите.       Тэхён иногда отходил к окну для того, чтобы подышать свежим воздухом, потому что от ядовитой краски начинала кружиться голова. Возвращаясь к своему занятию, он прежде, чем продолжить, виновато вглядывался в маленькое лицо Вальше и по её молчанию, холодному взгляду и ровной, почти что кавалерийской осанке, понимал, что она не против. Более того, Тэхён даже осмелился думать, что она поддерживает в его стремлении окрасить весь мир в чёрный. Несколько раз он думал о Чонгуке — но весьма отвлечённо — его не волновала реакция мужчины на то, что было, что есть и что будет. Тэхён был твёрд в своём намерении: чёрный цвет помогал дышать.       К вечеру омега полностью выбился из сил, но Вальше не позволила ему остаться в своей спальне, а отвела в комнату для гостей. Следом же приехал Чонгук, которого Вальше сопроводила в комнату омеги. — Я так понимаю, у меня теперь ещё и личный домашний дизайнер появился, — мужчина был шокирован не меньше всех людей из прислуги, но нельзя было сказать, что мистер Чон был огорчён или зол. — Выглядит весьма мрачновато. Впечатляюще. Где Тэхён? — В комнате для гостей, сэр. — Плачет? Спит? — Не могу знать. Когда я его оставляла, он просто лежал на кровати.       В спальне для гостей было холодно, но не от низкой температуры, просто Чонгук, войдя, сразу ощутил себя лишним. Пространство само выталкивало его наружу, так что мужчина не стал подходить близко к кровати. Случайный луч луны выхватил лицо омеги в кромешной тьме. — Спишь?       Голубые глаза засияли под светом луны чище, чем лазурное море в ясную погоду. Линзы Тэхён выкинул в мусорное ведро. Голова упала на правую сторону, омега был совершено без сил, без мыслей, без обязательств перед кем-либо. В голове при виде концептуально сложной фигуры мистера Чона — Чонгука, просто Чонгука — в голове появились новые мысли. На них нельзя было ответить, такое нельзя было осознать, у этого всего пока не было смысла — у моря, у комнаты, у чёрного цвета волос, у ставших прежними голубых глаз. — Извини, — сказал Тэхён со строгой вежливостью и вновь посмотрел в потолок. — Просто захотелось.       Теперь Тэхён заимел привычку отвечать мало и коротко, взвешивая каждое своё слово, словно боясь на них растрачивать свои силы.       В гостиной сильно пахло дымом тлеющей древесины и луч луны, скользнувший внутрь, угодил в хрустальную люстру, тут же рассыпался на осколки и замерцал на стенках. Чонгук сидел один, глядя сквозь табачный дым, на столик, как будто что-то усиленно хотел понять. А дело было вот в чём: такой инцидент, как смерть и брата, и зятя Чонгука не мог затухнуть сразу, это обсуждали ещё с месяц-второй, подпитывая интерес к этому делу и к семье Чон: четыре смерти за полтора года, в живых ныне числились лишь Чон Чонгук и его маленькая осиротевшая племянница. Свою лепту внесли немало и тележурналисты, которые, как коршуны, охотились за дичью, которая пыталась отчаянно от них ускользнуть. В смерти Сокджина Чонгук не видел ничего ни героического, ни прозаического — зять и сам понимал, что он не жилец, все карты были на руках у Чона. Чонгук вновь отрастил волосы, завязывая те в тугой пучок на затылке. Так было до смерти матери, так случилось после смерти Чарли. Круг замкнулся.       Чонгук не выносил большего всего того, что не мог обладать теми вещами, которые были с ним долгое время рядом, но теперь бесследно растворились на фоне заката. Жизнь с каждым месяцем, каждым новым днём всё меньше обретала смысла, впрочем, Чонгук не сказал, что с самого своего рождения она хоть что-то значила. Так или иначе сопротивление оказалось бессмысленным, потому что в свои двадцать шесть он оказался на месте своего отца, на которого меньше всего хотел быть похож.       Чонгук до смерти брата не обращал внимание на Тэхёна, но сейчас начал мало-помалу им интересоваться. Его привлекала та перемена в омеге, которую он не мог разгадать, но теперь ему хотелось его понять, потому что в том, что Тэхён стал сам на себя не похож, худ и немногословен виноват немало и он. В большей степени — плохое воспитание и матриархат. Чон уверен, что такие женщины, как мать омеги, — женщины, лишённые сами любви и лишающие любви своих детей. Первые враги сыновей, и в особенности дочерей и омег, — это их матеря, которые в отпрысках видят лишь угрозы, поэтому с самого раннего детства занижают своим чадам их самооценку. И делают они это намеренно. Только рожденный сильным не сломается под гнётом, но таких немного, и Тэхён не в их числе.       Тэхён в юном возрасте никогда бы не смог представить, что никогда не будет один. Вначале всегда по пятам будет ходить мать, лелея свою травму брошенной женщины, которой изменяли, затем парень в университете, обещавший его съесть, затем Кей, контролируя каждый шаг омеги и звоня ему по несколько раз на день, теперь этот дом. О, Тэхён почти уверен в том, что у дома есть глаза и уши: Вальше, будто его собственная тень, всегда там, где и он. Но, признаться, Тэхён будет в этом прав: камеры наблюдения можно назвать чужими, следящими за каждым движением омеги глазами, ушами. Прислуга, много прислуги. И никогда, никогда Тэхён не был один. В лесу? Чонгук вычислил его по запаху.       Нынче наступили мрачные дни, молчаливые, и тянулись они до начала лета, когда Чонгук вынужденно поехал на сделку в Китай. Туда ему несколько раз звонил знакомый шериф. Тел становилось всё больше, это успокоило беспокойный ум шерифа касательно того, что он долго подозревал самого Чона. Алиби у альфы было железобетонное, так что он вычеркнул его из своего списка подозреваемых, как и всех уже покойных Чонов, хотя помнил, что несколько убийств совершил и Чарлиз в своё время. Как и Чонгук. — Есть догадки, кто это может быть? Хотя бы одна.       Чон молчаливо и хладнокровно слушал монотонную речь шерифа. — Ты полагаешь, я знаю всех ликанов, обитающих в Сеуле? — Подумай, кому ты мог перейти дорогу. — Почему я? — После смерти твоего зятя и брата, почти через день кто-то да умирает с пометкой «нападение дикого животного».       Подозрения падали на родителей Сокджина, что не смогли нормально перенести потерю своего единственного сына, но Чонгук знал, что мистер и мисс Ким после похорон сразу покинули столицу и не отсвечивали. Никто из близких знакомых о них ничего не знал и не слышал. — Перезвоню.       В эту поездку он взял с собой Тэхёна, которому столица Китая понравилась своим и таким знакомым, и таким незнакомым колоритом. С первого взгляда никакой общности с китайцами омега не видел, но, чем больше он гулял, тем больше понимал, что он чувствует себя здесь хорошо. Придя вечером в отель, где уже сидел Чонгук с ноутбуком на коленях, Тэхён начал осторожно с просьбы, которую Чон выслушал и даже согласился помочь, потому что это показалось ему интересной идеей, к тому же омега сам изъявил желание: — Хочу начать учить китайский язык. И японский. — Неожиданно, молодой человек, — Чонгук снял с колен свой ноутбук, отложив тот в сторону. — Откуда такое рвение? Нравится в Пекине? — не скрывая вовсе своего неподдельного интереса, Чонгук смотрел на горящие, как ночной Пекин, глаза Тэхёна и не мог поверить, что это не иллюзия. Тэхён впервые за долгое время чем-то загорелся. — Мне нравится, как звучит китайский язык. Это так красиво. Хочу поступить на филолога. — Отлично. Это очень хорошая цель, сможешь преподавать, или откроем тебе бюро-переводов. Онлайн, оффлайн школы. Частные уроки. Звучит хорошо. — Думаешь? — Главное — не начинай русский учить. — Почему? — Тэхён пришёл в милое замешательство, потому что сейчас был сильно взволнован. — Язык сломаешь, кроха. Поверь. Хотя россияне очень гостеприимны. Может, однажды слетаем к ним в гости. Мы ещё так мало стран повидали, — с этими словами Чонгук придвинулся чуть ближе к омеге, заслонив ему собой обзор на ночной Пекин. В паре миллиметров между губами мужчина замер, обдумывая, хочет ли он этого по-настоящему или всё это лишь игра, но понимает, что рядом с собой хотел бы видеть именно Тэхёна: живого, весёлого, разговорчивого.       Чонгук придвинулся ещё ближе и коснулся его губ, Тэхён не отстранился, не выказал протеста, и они оба смогли ощутить нежное дрожание друг друга. Чонгук был очарован тем, как омега любил его и делал это так просто, с открытой душой, чистыми глазами, чистым сердцем, так, как не умел сам Чон. Он был поражён, немного неловок в своём проявлении чувств, что дрогнули, как струны в сердце — Чонгук опять влюбился.       Мужчина понимал, что он ещё не готов выразить всё то, что хотел бы, словами, но знал теперь, что это случится непременно. Они поменяли положение тел в пространстве: Тэхён лёг на спину, опустив затылок на спинку дивана, теперь настала очередь омеги — целуя, он отчаянно пытался найти утешение, но пока, кажется, нашёл лишь только ответ на один вопрос: — Люблю. — Чонгук… — Не вижу поводов для грусти, — заметив складки на лице омеги, что немного отрезвило Чонгука, как и его сложное выражение лица. Он поднялся и лёг рядом, умостившись между спинкой дивана и Тэхёном. — Почему языки? — Давно хотел. — Так почему в университет для переводчиков не поступил? — смекнув, что дело было в матери омеги и её гиперфиксации на успешном сыне-экономисте с должностью в тридцать лет не меньше, чем главный бухгалтер, Чонгук осёкся. — Прости, глупый вопрос. Очень-очень глупый вопрос. — Думаю, у меня получится. — Конечно. А если нет, ничего, найдём тебе другое занятие. Научим бизнес вести. — Почему ты такой добрый? — Могу стать злым. Покусаю тебя и запру дома на всю жизнь. Хочешь?       Проблема заключалась в понимании Тэхёном того, что он не знал никакой доброты в своей жизни, ни в какой её форме, и это вызывало опасение. Насильно оторванный от любимых занятий и впряжённый во взрослую жизнь, Тэхён так и вырос, не имея ни своего мнения, ни собственного понимая жизни, всё было построено матерью. Ограниченный в свободе, омега вырос очень зажатым, его мало что интересовало, кроме одного — когда же наступит конец? Абстрактный. О самоубийстве он не размышлял, ему делалось страшно от таких мыслей, он хотел конкретно понять, когда наступит именно конец той жизни, которую он ненавидел. Ненавидел мать, экономический факультет, самого себя. Сильным человеком он себя считать не мог, откуда взяться силе, если он её никогда не видел? Не чувствовал в себе возможностей что-то изменить. В своей жизни Тэхён не находил ничего особенного, пытался, но неожиданно обнаружил для самого себя, что ничего нового, интересного и головокружительно прекрасного в ней нет, потому что он обычный. Обычный, совсем непримечательный, бесталанный, как и все взрослые, омега. Даже в любовники не сгодился, альфы имели суровый нрав и совершено не терпели конкуренции. О своих отношениях с Кеем Тэхён размышлял долго, и это доставляло ему мучения, его дух метался от острого чувства того, что он предал кого-то, кто не заслуживал этого, но он тоже в своё время пережил предательство Чонгука. Круг замкнулся. К Кею он не испытывал никаких чувств, кроме чувства тотальной благодарности. Секс же был ужасен во всех формах и смыслах, он не испытывал ничего, кроме горького отвращения к своему телу, каждый раз пытаясь мочалкой содрать с себя кожу. И уже только потом, начав жить с Чоном под одной крышей, Тэхён смог осмыслить всю грязь, которая была не на его теле, а в его душе, и до сей поры он не мог примириться с нею. А сейчас в Гонконге будто наступила тишина души, которая нашла то, что искала, знала с самого первого своего осознания в земной жизни, но не могла в нём воплотиться — Чонгук тоже переменился, и, наблюдая за ним, Тэхён пытался смело строить выводы, но ничего решительно он не знал о перемене тех дел, что произошли в жизни мужчины. Он порывался о них расспросить, потому что заметил, но боялся. И каждый раз боролся со своей совестью и гордостью, которые были против, потому что боялись своего ущемлённого положения, от которого недавно были избавлены Чонгуком. Разумеется, это было бессмысленно, потому что не достигало никакой разумной цели. От ответов на вопросы, которые живо тревожили душу омеги, ничего бы не переменилось. Для него всё было ново, поэтому он смотрел на то, что может получиться в итоге, с любопытством, которое не будет утолено до той поры, пока Чонгук не сделает новый шаг. И он делает его, что становится так же ново и для него: весной в Китае прохладно, временами идёт дождь. На улице резко стемнело, когда полил стеной мерзкий дождь. Почти промокшие до плеч Чонгук и Тэхён нашли местечко, которое напоминало типичную, как в фильмах, уличную забегаловку. Но пахло в ней приятно, и никого не было. По крайней мере повар им не мешал, Чонгук много улыбался, выкинув из головы все рабочие дела, переживания, планы. Был только Тэхён. Он сидел рядом, промёрзший и совершенно счастливый, просто не осознавал своего счастья. Хрупкими пальчиками, холодными, как и апрель этой весной, он взялся за ладонь Чонгука. Потом и вовсе, склонив голову, умостил её на плечо альфы, зная, что за ними никто не подглядывает, а случайным прохожим не было до них никакого дела. Чёрной картинкой вспыхнуло воспоминание из прошлого в памяти Чонгука: жёлтые занавески, чашка кофе, потёртая скатерть… затем быстро замелькали картинки: кладбище, мокрые чёрные голые деревья, пасмурная погода, ворон. Выстрел. Попытавшись отогнать внезапное наваждение, Чонгук вышел покурить. С зажатой двумя пальцами сигаретой и в чёрном пальто, мужчина простоял какое-то время на улице, зная, что омега не сводил с его спины глаз. Его омега. Чонгук закусил нервно нижнюю губу и подумал, что вот оно: то, что не требует ни времени, ни поисков, ни лжи, если убрать за скобки Лили. О дочери теперь Чонгук думал не столь часто, зная, что ничего девочке теперь не угрожает. Только Тэхён — если ему рассказать? Он не поймёт, не примет такую правду. Лили была маленькой тайной Чонгука и его планом на будущее, в котором даже самому себе мужчине было непросто признаться. Он всё решил: Лили и Тэхён должны расти и жить, не ведая друг о друге, но непременно счастливыми и окружённые нежной заботой родителя и любимого человека. В Чонгуке, равно как и прежде, не найти изъяна, за исключением его прошлого, на могиле которого он вырастил красные цветы. Чарлиз теперь спал вечным, спокойным сном, и Чонгук поверил в то, что это прекрасно. Он верил, что после смерти есть другая жизнь, и очень надеялся, что у брата теперь всё хорошо, неважно, как он далеко, с кем он, смотрит ли за ними. Последнего бы ему не хотелось, потому что уже сейчас Чонгук знал, что в будущем совершит по меньшей мере два дела: женится на Тэхёне и продолжит свой род.       Простояв ещё какое-то время на улице с засунутыми в карманы руками, Чонгук посмотрел вверх: на фоне серого угрюмого неба пролетал самолёт, строго следуя своей траектории. — Чем займёмся в отеле, когда вернёмся? — Не знаю, — простодушно ответил Тэхён. — Ужасы можно посмотреть. — Не замечал ранее за тобой привычку смотреть фильмы, тем более ужасы. — Да часто вроде их смотрел в общежитии. Расслабляло. — Серьёзно? — Чонгук с изумлением выгнул бровь. — И не боялся? — Стоит бояться живых, а не мёртвых. И тех, кто преследует одиноких омег в лесах, — добавил Тэхён. — Ты мог заблудиться. Я переживал. — То же самое ты и тогда мне сказал. — Не думаю, что хорошие мальчики гуляют по лесам в одиночку. Почему ты вообще туда пошёл? Что искал? — просто поинтересовался Чонгук. — Твою совесть.       После минутной паузы-замешательства послышался хохот, Чонгук прикрыл тыльной стороной ладони рот. — У меня её нет что ли? — А что, есть? — Тэхён сначала перешёл на весёлый тон, смягчив свой враждебный, обострившийся настрой, но внезапно добавил, съязвив: — Когда ты трахал на глазах моего бывшего, на тот момент тогдашнего парня, совесть тебя не глодала, кажется. — Я бы не хотел увидеть такое со стороны, признаться честно. — Как ты вообще до этого додумался? — Ну, — если Чонгуку не изменяет его память, а она у него, признаться, иногда, но гуляет налево, то он придумал это быстро, ни капли не раскаиваясь даже после совершённого. Ему не было жаль Кея, даже смерть он встретил спокойно, Сокджин же свою — благородно. Чонгуку отнюдь не нравилось марать руки чужой кровью, чего нельзя вовсе сказать, на его счету всё же четыре значимые смерти, помимо тех студентов из университета, но за неимением другого выбора — в их сложном мироустройстве нет другого пути, как смерть, ликаны не испытывают страха, даже перед своей смертью, но, если быть точнее, то ими овладевает почтительный страх перед костлявой старушкой с косой, но это лучше, чем жить во стыде. По крайней мере, им так внушают с самого детства, Чонгук всегда презирал отца за это, ведь он искренне считал, что это ужасно и малодушно по отношению к детям, но когда вырос — понял, что отец делал всё верно. Странное дело, но после смерти отца, Чонгук понял всё то, о чём отец толковал; всё, кроме измен своей жене. Свои же измены перед Тэхёном он объяснил лишь тем, что они были нужны: чистокровки всегда будут цениться больше, их будут уважать, их будут слушать и им будут помогать. Лили по праву крови обеспечена хорошая жизнь, но Чонгук очень бы хотел, чтобы её жизнь не стоила никогда и никому и капли крови. Он размышлял. — Ну? — А, да я не помню, — ответил Чонгук. — Врёшь же. — Не нравился мне твой Кей. — Мне тоже, — робко признался Тэхён. — Тогда почему? — Ты ушёл, ничего толком не объяснив, какой у меня был выбор? — Не спать с мудаком. — Чонгук. — До сих пор не понимаю, на какой ноте вы сошлись. Ему стало тебя жаль? — Чонгук улыбнулся. — Какое благородство. — Не ехидничай. — Даже не думал. Доедай и вызовем такси.       В номере отеля, который был расположен на сорок третьем этаже, Тэхён начал чувствовать себя лучше. От мелочей, которые раньше омегой не были замечены лишь по той причине, что он не смотрел с широко раскрытыми глазами на мир, теперь ему всё становилось заново интересно. Он скромный человек, который не любит крови и насилия, но в то же самое время нельзя сказать, что Чонгук к подобным вещам тяготеет. Его безмятежный дух мало чем увлечён в повседневности жизни, но есть кое-что, что его немало интересует: у Тэхёна перед всеми было неоспоримое преимущество — его достоинство, которое он так хранил. Чонгук уверен, что в Кее он нуждался лишь по своей неопытности и из боязни остаться одному. Омега резонно заметил, что Чон его бросил, ничего не объяснив. Это вызвало лёгкую панику и справедливо усилило антипатию Кея к Чону. В какой-то момент это нарушило привычный ход вещей сразу в жизни троих. Чонгук не мог раскаиваться в том, что он выбрал в тот период жизни свою семью, Тэхён же не мог раскаиваться, да и не стремился вовсе к тому, в отличие от Чона, даже не задумывался ни разу об этом, что он выбрал запасной вариант в лице другого альфы, близкого друга; Кей не раскаивался ни в чём, но этого никто и никогда уже не узнает. Его похоронили на том же кладбище, где ныне покоится семья Чон.       Холодный ветер, несущий дыхание Бога, залетел в приоткрытое несколько окно, и Чонгук заметил, что омега поёжился. Выпустив последнюю струйку сигаретного дыма, он закрыл окно, пройдя внутрь комнаты. Тэхён сидел на кровати и перебирал брошюры, которые предлагал отель. Ничего его не заинтересовало, потому что по-китайски он не понимал ровным счётом ничего. На Чонгуке была белая рубашка, рукава которой мужчина закатал по локоть, чёрные классические штаны и выражение лица, которое было присуще мужчинам его статуса — холодное, отчуждённое, будто мужчина о чём-то постоянно думал, но ничего подобного не было, напротив, в голове сквозило так же сильно, как и за окном этой ночью. Чонгук развлекался тем, что смотрел на омегу, прикидывая, какие роли ему бы ещё могли идеально подойти. К любовникам он его никогда не причислял, и это было хорошо, потому что для Тэхёна это было так же унизительно, как и для Чонгука. Он думал над тем, хочет ли представить миру омегу, как своего партнёра, но был внутренне к этому ещё не готов. И полностью отдавал себе отчёт в том, что в Тэхёна он странно не был никогда влюблён, но любил омегу по-своему, располагая его доверием и в некоторой степени добротой, потому что Чонгук, как и его отец, человек весьма горделивый, неспособный простить ни предательство, ни измену. И ему было очень интересно, почему же его простил так легко Тэхён, но истина была сокрыта от него, ведь Тэхён никого не прощал, он просто принял предательство другого человека, как данность. Человек — создание сложное, не поддающееся нисколько ни логике, ни физике, ни химии, он понимал, что на месте Чона многие бы выбрали семью, но не он. Всё потому, что его мать не была достойна его любви, она получила сполна то, что заслужила.       Две разные женщины умерли, так и не познав сполна любви своих сыновей.       Чонгук не успел, Тэхён не хотел.       И вот сейчас они сидят в номере отеля, не зная друг о друге ничего.       Чонгук смотрел в лицо омеги своим проницательным взглядом чёрных глаз, пытаясь угадать по его движениям и исходя из своих соображений, что будет дальше. Тэхён вёл себя, как тень, что была совсем неприметна для окружающих, но Чонгук видел его, зная, что такое поведение весьма привычное для омеги. Он был счастлив знать, что ничего не переменилось со времён университета. Ему нравился его новый цвет волос, его голубые глаза, бледная кожа, но он полагал, что омега сильно исхудал, и это его несколько раздражало. Вальше не могла справиться с тем, чтобы омега начал больше кушать, в её присутствии он и вовсе терял аппетит, потому что её строгий, затянутый в корсет высокий стан очень пугал, но надо знать, что Вальше пугала лишь Тэхёна, для других она была женщиной строгих нравов, которая отлично выполняла свою работу, никто никогда бы и слова не смел дурного о ней сказать, впрочем, как и омега, но это не помешало ему покрасить свою комнату в чёрный. Как цвет его волос, линз и прошлого. А что дальше? Намерений никаких Тэхён не имел, живя в фикции, что он должен быть кому-то удобен, но только не самому себе. Чонгук давал свободу, но взамен просил лишь о правде. Всякую ложь Чон презирал и ощущал её так тонко, что от этого делалось страшно всем, кто знал об этом, а кто не знал — впоследствии жалел об этом. Чонгук умел находить слабые места и бить в них: слабостью Тэхёна был секс. Чонгук совершено точно понимал, что спать с Кеем омега ненавидел.       Мужчина скинул ногу, встав с кресла. Сначала он расстегнул все пуговицы на своей рубашке, снял вместе со штанами, представ перед Тэхёном полностью обнажённым. Тэхён, заметив краем глаза это, повернул голову в сторону, уже не так смущаясь голого тела, как прежде. Чонгук не торопился. И у омеги возникло чувство, будто он попал в иную реальность, где даже самая маленькая деталь, которая была не вовремя замечена, могла послужить началом сюрреализма. На Тэхёне был махровый халат с эмблемой отеля, на фоне которого его тело казалось серым, холодным, Чонгук хотел прикоснуться лишь для того, чтобы удостовериться в том, не труп ли он сейчас собирается трахать. В прикроватной тумбочке лежала смазка, с помощью которой мужчина немного растянул вход, — и никогда полностью, потому что любил это чувство: понимая, что Тэхён ощущает лёгкую боль, дискомфорт, его собственный член получает ощущение давления, трение в первые минуты вызывает лёгкую панику, Тэхён приглушённо стонет, и каждый раз это нравится ему всё больше. Чонгук медленно входил до упора, пока это не вызвало очень громкий, дерзкий вскрик, слетевший с губ Тэхёна. Омега часто, форсированно задышал, впиваясь до побелевших пальчиков в простыню под собой. Одного раза, когда Чонгук кончал в омегу, хватало для того, чтобы уже не заботиться ни о чём. Перевернув омегу на живот и приподняв за бёдра наверх, Чонгук вставил два пальца, пытаясь нащупать уплотнение, которое долго и протяжно массировал, слушая, как омега дышит с натугой. Смазка смешалась с семенной жидкостью, запачкав пальцы мужчины, бёдра омеги и немного — халат под ними. Надо было примириться лишь с тем, что Чонгук никогда не спрашивал, хочет ли этого он, Тэхён, но раз молча раздвинул ноги, как послушное дитя, значит был согласен. Выйдя из Тэхёна после второго раза, Чонгук не ушёл курить, выждав несколько секунд, вставил вновь, толкаясь уже не так быстро, сам процесс давно не доставлял никакого удовольствия, но это был идеальный момент — Тэхён, зарывшись лицом в подушку, молча принимал мужчину в себе.       Чонгук медлил с решением, раскуривая сигарету у окна. Омеге уже не было холодно, он лежал на боку, не смотря на мужчину.       Но принял его: Чонгук — решение, Тэхён — вновь мужчину. — Полежи теперь немного, потерпи. — М?       Тэхён зацепился пальцами за наволочку на подушке, повернув, насколько это возможно, голову назад. Чонгук придавил несильно его тело своим весом, просунув руку под низ живота, который начал медленно растягиваться и тяжелеть. — Чонгук? — осознание не пришло к омеге сразу, он накрыл своей ладонью руку мужчины, ощущая теперь уже вместе с ним всё происходящее. — Потерпи немного. — Мы не готовы. — Не придумывай. Лежи спокойно.       Животик значительно округлился, став больше, как будто Тэхён набрал много воздуха, но в сущности в нём сейчас было много семенной жидкости и узел Чонгука, который через полчаса сам спал. Из расширенного сфинктера пульсирующими толчками стала вытекать сперма, пачкая и простыню, и матрац, и ноги Тэхёна. — Ты не спросил, хочу ли… хочу ли я, — Тэхён не верил в реальность происходящего, потому что он даже не успел ничего понять, это произошло быстро и без какого-либо на то его согласия. — Чонгук. — Ты не хочешь детей? — Но мы даже не обсуждали это. — Что изменится, если завтра узнаешь, что беременный?       Чонгук был живым воплощением той власти, какой обладал человек, имеющий состояние. Тэхён таких боялся. Для Чона произошедшее было естественным, он уже всё представил, представил беременного возле себя омегу, его малыша, Рождество в кругу семьи. С течением времени всё изменилось в жизни Чонгука, он этого хотел: у него будет омега, у них будет ребёнок, только звать омегу будут Тэхён. Чонгук серьёзно относился к семейным ценностям, к тому, кто с ним рядом и кто на его руках. Лили — родная дочь, ребёнка Тэхёна он непременно примет, как своего, и воспитает в лучших традициях семьи Чон. У него будет две семьи.       Тэхён принял горячий душ, смыв с себя всё, что теперь казалось для него грязью. Они вернулись в Сеул через десять дней, за которые Чонгук к нему в постели с того момента больше не прикасался. Тишина в домике у моря всегда действовала омеге на нервы, но теперь она раздражала его ещё сильнее, пока он пребывал в волнительным ожидании того, что не могло произойти по своей природе. Он ждал. Он считал это всё безрассудным, как и свои переживания, которые теперь не имели смысла. Тэхён целиком и полностью доверял Чонгуку, но себе — никогда. Он никак не мог отделаться от мысли, что стоит за ограждением, от того чувства, что это всё ужасно и неправильно. Так быть не должно. Вальше использовала тишину в своих целях, её присутствие оставалось всегда незамеченным лишь по той причине, что Тэхён был погружён в себя. Они друг другу не мешали, но Вальше ничего не знала о беременности омеги, Чонгук ей не сказал. Тэхён был убеждён, что уже носит ребёнка, просто не слышит этого. Потому что он не был к этому готов, как считал он. Чонгук же до холодного был спокоен, так неестественно, что Тэхён даже не сомневался в том, что мужчина ждёт лишь того дня, момента, когда омега сообщит ему о положительном тесте. Он к коробке не прикасался, было рано, утешал он себя, но на самом деле было страшно.       Жизнь должна двигаться и меняться дальше, даже если сам Тэхён этого не может.       Вальше принесла омеге наполненную до самых краёв чашку чёрного чая, хотя Тэхён его не любил, но жажда измучила. В зелёном чае содержится больше кофеина, чем в кофе. Тэхён не знал, как кофеин может повлиять на организм, но ставить в известность кого-то он не хотел. Ещё больше он теперь начал задумываться о себе: что теперь есть его жизнь? Вся его жизнь теперь была сосредоточена в домике у моря, но когда это началось? Он старался не думать о том, как здесь тихо и безжизненно. Будет ли ребёнку здесь так же скучно временами, как и ему? За пару недель он привык к мысли о том, что станет папой, это произошло не внезапно и не после длинных разговоров с Чонгуком о них, скорее… он проснулся ранним утром и принял этот факт: он — папа. Голубые глаза Тэхёна сверкнули. Его озарила простая мысль: если Чонгук сам захотел ребёнка, значит в нём он видел ценность, потому что такие мужчины, по убеждению омеги, не делают ничего просто так или то, о чём будут непременно жалеть. А жалеть они не будут, когда возникает проблема, они решают эти проблемы всеми доступными и известными им способами. В ребёнке не было смысла — в том значении, что Чонгук не желал таким способом удержать омегу подле себя. Он просто хотел стать отцом, но почему они с Тэхёном об этом никогда не говорили? Тэхён терялся в своих догадках, а спросить напрямую не решался, был где-то в глубине своей души уверен, что Чонгук непременно соврёт или, если скажет правду. Этот ребёнок не был жестом доброй воли, но мог стать новой точкой уязвимости в руках мужчины. Но и этого Тэхён не понимал, потому что этого, в глазах общественности, должен был хотеть он, так все непременно и будут думать о нём, но об этом позднее. Положение же дел с тех пор несильно переменилось: Вальше всё так же была безучастна и не лезла, куда не следует, Чонгук пропадал днями, иногда и ночами, на работе, Тэхён жил в новой спальне, отказавшись от той, в которой все стены теперь были чёрные. Он переживал за своё душевное состояние.       Тэхён легонько в такт дождю барабанил по столешнице. Прошло почти полтора месяца, тошнота немного стала донимать его по утрам, но он списывал это на своё положение. Тошнило буквально от всего, даже от еды, которую он раньше любил, от духов Чонгука. У него была тысяча разных моментов поговорить об этом с Чонгуком, он говорил, но мужчина отвечал на это лишь одним единственным вопросом: «Что изменится, когда ты забеременеешь?», — тот же вопрос он уже слышал в Китае. Тэхёна волновало лишь то, что этот ребёнок будет незаконнорожденным, но об этом они ещё не говорили. Хотя Тэхён совершенно ничего не знал, не подозревал о планах мужчины. Но план был его столь же прост, как и сложен в одночасье. Никто о нём не знал, но Чонгук этого хотел, как и власти, исключительности и игр с обществом, в котором он варился. Уже очень долго. И Чонгук победит, но какой бы победой это не окажется в будущем, ему будет мало. Он построит свой мир. По своим правилам.       Тэхён с детства научился подавлять свои эмоции, поэтому ему не составляло большого труда в присутствии персонала сдерживать рвотные позывы. Они возникали по утрам, когда Тэхён об этом думал. Не дав себе времени на то, чтобы поддаться страху, Тэхён пошёл к себе в комнату, по дороге осмотрев коридор. Вальше была занята первым этажом, прислуга вся бегала перед ней, так что никого на втором этаже не было, как и Чонгука, что уехал рано утром на работу. Его лицо внезапно приняло решительное выражение, но не потому, что, как он думал, он готов, а от ещё большего страха, который не оставлял омегу с Гонконга. Он переживал. Нарочито медленно обвёл взглядом свою новую спальню: светлая и уютная, прошлая чёрная осталась в прошлом, Чонгук запретил что-либо менять в ней. Он закрыл её на ключ после того, как все вещи омеги были перенесены в другую комнату.       Ванная комната была залита мягким, рассеянным светом, который струился с улицы сквозь матовое окно, делая воздух в помещении чуть золотистым, косыми лучами падая на коврик у двери. Стены выложены плиткой нежного мраморного оттенка, в тон же и пол, и сама ванна, только потолок белый. Тэхён взглянул на высокий потолок, обдумывая свои действия. Хотя, если уже всё решено, зачем оттягивать момент неизбежного?       Холодная плитка в ванной холодила ступни, свет выжигал глаза. Тэхён достал из ящичка тест. Почему-то руки дрожали, в ту же секунду зароились в голове странные мысли, но, поняв, что это опасно, Тэхён просто сделал всё без промедлений.       Одна полоска на тесте.