Волки да Винчи

— Мам, кто такой Чон Чарлиз? — вопрос прозвучал из уст маленькой девочки, которую родители взяли с собой на похороны, невыразительно, мать посмотрела со скучающим видом на дитё. Она и сама не знала, кто он, муж её не посвятил. — Человек, чью память мы сегодня собрались почтить, — равнодушным тоном ответила женщина, бледная, худая, как будто она чем-то была больна. — Я не знаю никакого Чарли. — Я тоже, милая. — Тогда зачем мы здесь? — Не задавай глупых вопросов, — огрызнулась женщина, нервно поправив подол своего чёрного, как и её настроение, платья. — Веди себя тише воды, ниже травы. Не создавай нам с отцом проблем. — Хорошо, ма.       Цимес данной ситуации заключался в том, что для большинства приглашённых Чарли был никем, они мало что о нём знали, некоторые даже не знали, кто он, но немало были удивлены, когда узнавали, что Чарлиз был родным братом-близнецом Чонгука, и им право становилось очень стыдно, но лишь на мгновение, потому что всех без исключения поражало количество созванных гостей. Толпы людей в чёрных одеждах стекались со всего Сеула, как ягнята на заклание, и только совсем уж маленькая горстка людей помнили, знали и любили бедного Чарлиз. Официально омега был долгое время болен, и врачи ничего не смогли сделать. Но ничего не смог сделать только один человек — это Чонгук. Сочась в невыносимой горькой ненависти к себе самому, он страдал, став совсем безучастен к внешнему миру, напоминая в отражении зеркал тень прошлого себя. Расправив плечи и попытавшись придать своим мыслям покой, Чонгук встречал гостей, все они были приятны, милы с ним, но совершенно безобразны в своём сочувствии. Горе не любит, когда его хотят с кем-то разделить. Чонгук не любит людей с каждым днём всё сильнее. И теперь только он понял, почему: он сам наполовину человек, слабый, безвольный, и эта часть его бытия ему не нравится.       Небо висело низко. Серое, бесконечное, сливаясь с горизонтом; ни один луч зимнего белого солнца так и не сумел пробиться сквозь плотные облака. Морозный воздух степным волком бродил по улице, холод проникал до самых костей, под одежды, кожу. Снег, давно утративший свою сверкающую белизну, лежал плотными серыми пластами, покрывая землю ровным слоем, на котором и тут, и там были видны следы.       В саду стояла мерная тишина, иногда прерываемая сильными потоками морозного ветра и тихими перешёптываниями людей, столпившихся вокруг гроба. Впереди — беседка, изготовленная из стекла, на самом конце крыши — белый крест, бьющий в сплетение дня. Чонгук приказал посадить вокруг гробницы кустовые красные розы, которые с течением времени оплетут собой стеклянное здание. Эти красные цветы напоминали собой что-то… отблески пожара, его яркие всполохи или кровь. Много крови, что обратилась в алые розы, коснись их шипов — и вновь потечёт кровь. Церемония длилась долго, священник монотонно читал нараспев молитвы, ходя вокруг гроба, у изголовья которого стоял со сложенными в крепкий замок руками Чонгук. Когда всё кончилось, он отошёл в сторону, гроб подняли шесть человек и занесли в стеклянную гробницу. В каждом углу стояло по одному кандило, свечки подрагивали от холодного ветра. Полил сильный дождь.

***

      Чонгук желал бы, чтобы он как можно позже узнал в своей жизни, что такое боль, страх, смерть. Он много размышлял об этом, придаваясь своим воспоминаниям, и чётко для себя установил, что ни Лили, ни Тэхён никогда больше не узнают, что такое смерть. Вспомнив об омеге, Чонгук приехал в загородный дом. Стояла кроткая тишина. Ни в гостиной, ни в спальне его не было, прислуга сказала, что он ушёл прогуляться к морю. Чонгук ушёл в кабинет отца, оставив дверь незапертой. Он постоял возле ружей, не проронив ни слова, и сел в кресло. Темнело в эту пору года быстро, и потому Тэхён вернулся до первых сумерек в дом. Вальше ему сообщила, что Чонгук приехал, он у себя. Выделив некоторое время на душ, омега сел в гостиной. Вся прислуга, будто тени, растворились с восходом луны.       В Чоне что-то переменилось, и Тэхён, наблюдая за мужчиной весь ужин, не мог понять, что именно… сдержанность его стала ещё сильнее видна, чем прежде. Омеге и в прошлом от этого делалось неловко. Какая-то часть мужчины будто остекленела, — а именно глаза. Тэхён украдкой заглядывал в них, и только один вопрос крутился, как вилка со спагетти в тарелке, в его голове: «что случилось?». Боже правый, Ким ни о чём отнюдь не догадывался, за ужином не произошло ничего грандиозного. Чонгук был скуп не только на эмоции, но и на слова. Это спасало от пустой лжи. Мужчине было плохо настолько, что ни алкоголь, ни ужин, ни омега не могли помочь, но ничего прямо об этом не сообщало омеге. Он жил в блаженном неведении, как и весь прошлый год после кончины Кея. Всё было ужасно. Вспомнив двойственность Чонгука, Тэхён подумал, что сейчас это уже неактуально, он никак не мог припомнить, когда в последний раз тот выглядел счастливым. В Японии? Определённо вата из Диснейленда ему понравилась. Но это было не то. Наблюдать за Чоном — всё равно, что пытаться наблюдать за хищником, потому что он тоже за тобой наблюдает. Гоняя какие-то мысли в своей голове, Чонгук подумал отвлечённо о Тэхёне, сублимируя его светлый образ в своей в голове. Что ж к стакану виски хотелось сигареты и секса. Покурить после этого. Тэхён сидел в своей спальне уже, расчёсывая свои волосы. «Светлые», — подумал Чонгук, коснувшись этих завитков.       По пелене в глазах Чона Тэхён сам всё понял, не имея никакого сопротивления, — нынче теперь в жизни омеги частое явление. Он лёг на кровать, расставив ноги, что вызвало на лице мужчина улыбку — когда Тэхён стал его личной панацеей от своих мыслей? Шлюхой. Он разделся, оставив одежду на столике.       Они не говорили. Чонгук с помощью смазки растянул омегу, методично, как любил, вскоре заменив два пальца на член. Жгучий мороз его глаз, касаний, движений — всё было не то, было не тем. Тэхён застонал тихо под мужчиной, не ощущая никакого удовольствия от соития, но так неумело, что Чонгук, поняв это, не сдержался: сильными толчками став выбивать из омеги настоящие стоны, переросшие в жалобные всхлипы. Тэхён обхватил шею альфы двумя руками, чтобы ему тяжелее было столь быстро двигаться в нём: — Медленнее, пожалуйста, — стон, — не так быстро.       Чонгук, ослабив хватку рук на своей шее, вышел из омеги, перевернув небрежно его на живот, руками, схватившись за бёдра, подтянул их повыше. Хотелось только этой бессмысленной долбёжки тел, а не мыслей, от которых можно сойти с ума. Чонгук прерывался несколько раз на сигареты и, когда возвращался, заставлял Тэхёна принять новую позу. Другие позы. Другие ощущения. Другая близость. Всё было не то и не тем, Чонгук не насыщался, не был удовлетворён, он просто терял силы, но злость так и продолжала бурлить в его венах, не находя выхода даже в сексе, даже в сигаретах. Ни в чём. Алкоголь, сигареты, другой омега не стирали боль. — Чонгук, я не могу больше…       Тэхён лежал на кровати, вцепившись ослабевшими руками в мокрое покрывало под собой. Тело онемело, рассудок как будто тоже. С маленького рта вытекала на покрывало слюна. — Чонгук… хватит…       Поглощённый мрачным течением своих мыслей, Тэхён вскоре заснул, где-то на периферии своего сознания всё ещё ощущая толчки.       Проснулся омега ближе к обеду, мышцы тянуло неприятной болью, голову — обратно к подушке. «Господи, что это было?», — первая и единственная мысль Тэхёна в то утро.       За завтраком Чонгук вёл себя спокойно, как и прежде, читая газету и не касаясь телефона. Эта привычка очень помогала омеге не встречаться взглядами. Холодная война мыслей обострялась в присутствии этого человека. — Как спалось? — отложив газету в сторону, Чонгук принялся за свой завтрак. — Мне кажется, ночью было не до сна, — мужчина коротко улыбнулся. И поднял взгляд чёрных глаз на омегу: его ангелоподобный светлый образ нравился Чону, но этот интерес был жесток, потому что зверю внутри мужчины очень сильно хотелось сломать эти красивые крылья. Он был пленён красотой и потому ненавидел её, желая уничтожить. Но всё же человеческая воля Чона преобладала в нём, она никогда не дозволяла монстру быть выше неё, хотя, как истинный ликан, мужчина это презирал, но, предаваясь той мысли, что он — всё же часть мирского, где человек играет в затеи Бога ключевую роль, не спешил ломать свои человеческие принципы. Отец всегда говорил, что самое ценное в этой жизни — это человек, потому что он хрупок, слаб, но без него нет зверя. Они зависят друг от друга, как Тэхён — от Чонгука.       Животная сущность Чонгука зависела от хрупкого человека в нём.       Тэхён — от Чонгука. Грубая ирония. — Не хочешь провести день в салоне красоты? — Можно. — Доедай и поедем.       В Сеуле зима уже сошла с улиц, оставив лишь грязь, потоками бегущими по тротуарам. Чонгук не жалел денег на омег, мать, брата, потому выбрал один из самых дорогих салонов в сердце столицы. Свет лился сквозь огромные панорамные окна, отражаясь в мраморных полах, где каждое движение создавало ощущение изысканности. В воздухе витал тонкий аромат белых орхидей и редких благовоний, от которых не болела голова. Мягкий свет хрустальных люстр играл на золотых и серебряных деталях интерьера, создавая атмосферу королевской роскоши, к которой Тэхён совсем не привык. В каждом углу стояли комфортные бархатные кресла пастельных тонов, в которых ожидали немногочисленные клиенты. Глаза Тэхёна разбегались в разные стороны, он чувствовал себя здесь, как диковинка, потому что понимал, что такому, как он, здесь отнюдь не место — слишком дорого.       Мастер усадил омегу в кресло, спросив, что желает его клиент. Чонгук встал рядом. — Может попробуем что-нибудь новенькое?       Тэхён молчал. — Тэхён, отомри, — Чонгук изменился, постоянно улыбался, в отличие от омеги. — Давай попробуем другой цвет? — Какой? — Чёрный, я думаю, тебе пойдёт. — Не слишком ли радикально? — испугавшись столь сильных перемен, обеспокоился Тэхён. — Волосы — не ноги, отрастут, — последнее, что сказал Чон прежде, чем удалиться.       Парикмахер медленно, с почти ритуальной тщательностью, разводил краску в сторонке, пока Тэхёна глодали дикие сомнения, как гиены — чьи-то кости. Расслабиться не получалось, даже после мягкой просьбы о том мастера. Ловкими движениями кисти он приступил наносить краску, касаясь каждого локона, которые медленно утрачивали свой истинный цвет — отражение Тэхёна медленно утрачивало свой истинный облик, от этого сердце немного щемило в груди. Тэхён, не зная почему, не желал расставаться с прошлым собой. — Готово.       Смирение — это то, чем овладел Тэхён, но не по своей воле. То, что он увидел в отражении, не вызвало в нём никаких эмоций, он просто смотрел на себя и не понимал, не знал… Как отреагирует Чонгук? Эта мысль его озаботила сразу. Тэхён не понимал, не знал, что этим он — на деле же Чон — стирает себя на нет. У судьбы на каждого безусловно своя траектория: Чонгук, увидев омегу, очень обрадовался, поцеловав его при всех. Он понимал, что во всём новом каждому нужна поддержка, и с этого дня Тэхён всё чаще начал слышать комплименты. И начал самому себе нравиться, как забавно. Среди безумной суеты мысли Чона внезапно остановились. Теперь за утренним приёмом пищи — завтраком за белой скатертью — он видел не Тэхёна, но и не Чарли. Чёрные волосы, которые к середине весны отросли по плечи, ярко контрастировали с небесно-голубыми глазами. — Ты прекрасен.       Но чего-то всё же не хватало для полноты картины. Нового костюма? Маникюра? Чонгук отчаянно пытался это понять, каждый раз взглядом цепляясь за синеву больших глаз.       Цветочным покрывалом уже накрывались все скверы, и море шептало что-то мягко и нежно.       Что казалось прежде непривычным, теперь таковым не являлось: за месяц Тэхён привык к новому себе и теперь не расстраивался, всегда ведь можно всё вернуть назад, так ведь? Он лежал без сна, когда вновь вспомнил о матери, которой ему остро не доставало, как такое вообще было возможно спустя столько лет? Может потому, что он так и не смог смириться с её смертью? Признать этот факт удалось с возвращением в университет, но с тех пор прошло много времени, а Тэхён так и не простил её за это. В том, что она умерла, омега винил лишь её саму, хотя точных обстоятельств смерти он не знал, лишь воображал.       Чонгук втянул табак, раскуривая очередную за вечер сигарету. В газетах и на интернет-площадках появились заголовки, что Чарли убили. Кто-то был на похоронах, будучи ушлым журналюгой, которого охранники пропустили, и всё бы ничего, да и гори оно всё синим пламенем, только этих статей с каждым днём становилось всё больше. Люди судачат и днём, и ночью, и это фактически сводит с ума Чона. Лицо Чарли повсюду: в газетах, по телевизору, в интернете, в его памяти, стоит только закрыть глаза, и под опущенными веками вновь возникает его образ, что тает на глазах, обращаясь в дымку.       Он был в плену своих мыслей, Тэхён — в своих.       Они пытались научиться заниматься сексом, чтобы это не выглядело пошло и пусто, Тэхён совершено плохо имитировал оргазм, Чонгук — тоже. Но такая близость ничем не огорчала, Чонгук вышел из омеги, прервав на середине половой акт. Отойдя к столику, вперился в него руками, на которых сильно напряглись бицепсы. — Прости…       Всё было не то и не тем. Злая реальность овладела всем существом Чона, что каждая фибра его тела импульсивно запротестовала. Но вставший член просил облегчения после долгого трения о внутренние стенки ануса, — рука болезненно задвигалась, отчего к головке вновь прилила горячая кровь, выйдя наружу белёсыми каплями. Схватив мятую пачку сигарет, Чонгук вышел голым на балкон. Весенняя прохлада остудила и тело, и мысли. Тэхён остался наедине, пытаясь самостоятельно избавиться от возбуждения. Всё кончилось тихо.       Если заменить одно тело на другие, — ничего не изменит. Чонгук многократно пытался представить на месте другого, но в мысли против воли лез Чарлиз. Мужчина с бранью на языке вернулся в спальню, где на кровати, кроме мятых простыней, не было уже омеги.       Отвратительнее всего была сокрытая правда. Тэхён не знал, почему всё так, и даже не мог строить никаких предположений, все его суждения были бесплодны. Пусты, как и его глаза, вот уже почти пять лет жизни.       Нужно попытаться избавиться от глупой идеализации жизни, чтобы суметь взглянуть на окружающее иначе.       Ни Чонгук, ни Тэхён не были к этому готовы.       У Чарлиз были чёрные глаза.       В один из дней Чонгук принёс Тэхёну линзы. — Примерь. — Зачем? — но примерил.       Фальшивка. Ничего общего с Чарлиз он не имел, даже характерами они были не столь схожи, хоть и казались Чону оба слабыми, безвольными, легко управляемыми, но нет. — Зачем мне линзы? Чонгук? — в них и правда не было никакого смысла, как и во всём том, что пытался сделать мужчина. Он был разочарован. Глубоко в мыслях жил Чарлиз, как будто до него можно было дотянуться рукой.       Злость ломала хуже наркотиков.       Тэхён уже давно начал ощущать, что пребывание в доме на берегу моря медленно, но верно превращается в Ад. И это чувство лишь день ото дня крепло, всё здесь уже приелось и въелось под кожу. К слову, старика из магазина он больше никогда не видел. У стен есть уши. Вальше, которая заметила нездоровую бледность омеги, сообщила об этом мистеру Чону: — Вальше сказала, ты себя плохо чувствуешь. Нездоровится? — Надоело здесь всё, — признался омега. — Можем снова куда-то полететь, выбирай страну. Я подберу нам график. — Не хочу.       Тэхён сидел, сгорбленный над своей тарелкой еды, не смотря на Чона, только медленно хлопая глазами, как будто он сейчас заснёт. Чонгук посмотрел на омегу другим взглядом, отметив про себя, что ответ на беспокоящий его вопрос о состоянии Тэхёна, совсем не на поверхности. — Что с тобой? — придав своему голосу упредительной строгости, спросил Чонгук, настороженно наблюдая за омегой. — Не знаю, ничего не хочется. Надоело всё.       Быстро смекнув, что дело вовсе не в смене колорита, а в том, что делает омега и чего он не делает, и вызывает у него раздражение. — Хочешь уволиться? — Тэхён не ожидал такого вопроса. — Займись тем, что по душе. Зачем мучать себя? — Как ты… — Я очень наблюдателен и внимателен к своим сотрудникам. Это нормально. Осмелюсь предположить, что тебя послала учиться на экономиста мать, не ты сам себе выбирал профессию. Что ж, новости две: первая — твоей матери давно нет и ты ей ничего не должен, вторая — у меня есть деньги и желание тебе помочь. Если хочешь сменить профессию, просто скажи. — Так просто? — Незачем усложнять эту жизнь, хватает и так постоянных войн, катастроф и трагедий. Не нравится работа — либо смени отношение, либо компанию, либо профессию. Это несложно, сложно оставить в прошлом своё прошлое. — Ты не будешь злиться? — неуверенно спросил Тэхён. — На что? — Ну… ты помог мне с работой, с трудностями, а теперь выходит… — Не забивай голову глупостями. Я тебе не родитель, ругать не стану, — только за ложь. — Подумай, чем бы ты хотел заняться в жизни, я оплачу учёбу. Это не вопрос. — Мне кажется, я наглею. — Мне кажется, ты загоняешься. Относись к проблемам проще, если я могу их решить, просто скажи «спасибо», в конце концов мы в отношениях, — Чонгуку и самому иногда приходилось об этом самому себе напоминать. — Спасибо. Я просто… — Тебе не стоит ни о чём в своей жизни беспокоиться, я тебя не оставлю, — никогда. И помимо собственной воли Чонгук улыбнулся, это фраза в голове прозвучала двусмысленно, «я тебя не оставлю никогда в покое». Но Тэхён ничего на это не ответил, не проявив ни грамма интереса. Он был в себе, как в коконе, — Чонгук заметил, что это теперь частое состояние омеги, это вызывало настороженность, он думал, что Тэхёну просто нужно время, покой — загородный дом на берегу моря, где чаек больше, чем людей (люди вызывают стресс и совершено точно портят качество жизни) — но Тэхёну нужен был психотерапевт, он так и не смог примириться со своим прошлым.       С замёрзшей на лице улыбкой Чонгук уехал на работу, где провёл большую часть дня в раздумьях, но ничего сильнее, чем омега в его доме, мужчину не волновало. Он сам написал за него заявление на увольнение, и больше Тэхён не появлялся в компании, впрочем, никто этого и не заметил, он был слишком неприметен для окружающих, будто он был тенью других людей.       Долгое время Тэхён думал о своём положении, но ничего хорошего он не мог придумать, его ничего не интересовало. Советы Чона оказались ни к чему. — Если тебя пока ничего не интересует, это нормально, дай себе время. — У меня почти ни к чему нет тяги, это странно? — он оторвал взгляд ясных глаз от тарелки с едой, посмотрев на Чонгука, как утопающий смотрит на красный спасательный круг. За окном стоял штиль. — Это норма для большинства людей, потому что важные годы жизни мы проводим не так, как хотим, а как того хочет и требует от нас общество. Это своего рода ловушка, в которой многие взрослые застревают. Я тоже, — признался Чонгук, поменяв в руках местами вилку и нож. — Управлять компанией дело интересное, но не лёгкое, отбирает много сил и явно мне не по душе. Но знаешь, я ещё хуже смыслю в продажах, чем в управлении компанией, поэтому пока являюсь директором. Жаль труды отца. — Ты смог с этим смириться? — Не сказал бы, но это лучше, чем работать бухгалтером на дядю. Не выношу начальников, они, как правило, все напыщенные индюки. — Даже ты? — на лице омеги появилась блеклая улыбка. — Даже я, — согласился Чон, тепло улыбнувшись в ответ. — Ешь, завтрак остынет.       Сегодня была суббота, и Чонгук предпочёл после несытного приёма пищи пробежку вдоль линии моря. Лёгкое кардио и жизнь в гармонии с собой продлевают молодость. У Чона была ещё одна нерешённая задача, имя которой Лили. Дочь росла вдали от отца большую часть времени, находясь под наблюдением нянечек и охраны. Знакомить её с Тэхёном он не имел намерений.

🩸

      Чонгук поцеловал его в спешке и уехал, — не в первый раз у них так: Тэхён вновь остался сгорбленно сидеть на диване, считая волны за окном, но пустой взгляд не улавливал теперь уже внешних признаков, только слабый сигнал, идущий изнутри. Чонгук спешил успеть по работе много, Тэхён ненавидел ни спешку, ни дни безделий, что превратились и вытянулись в один год.       Дом всё ещё действовал на нервы.       Стоя в ванной, Тэхён огляделся по сторонам, думая, что он один. Рука потянулась к бритвенному станку, который оставил Чон, в последнее время они стали ночевать всё чаще вместе (после смерти Чарлиз). Яркий отблеск света ударил в глаза, Тэхён завороженно, совсем не моргая, смотрел на своё отражение в полоске лезвия — голубые глаза были невыразимо пусты, как будто стали стеклянными. Иронично про себя подумав, что он сам себе напоминает куклу, Тэхён закрыл глаза, сомкнув плотно веки.       В проёме ванной комнаты затаилась тень. — Что делаешь? — омега резко с лёгким испугом открыл глаза: прислонившись плечом к дверному косяку стоял Чонгук со скрещёнными на груди руками. — Ничего.       Взгляд мужчины зацепился за бритву в руке омеги.       Оттолкнувшись от дверного косяка, Чонгук подошёл к нему ближе, накрыв своей ладонью его: — Дай мне. — Я просто хотел принять душ. — Не ври. Отдай мне это. Не делай глупостей. — Чонгук, я… Это не то, о чём ты подумал. — Я ничего не думал, просто не хочу необратимых последствий. Отдай мне это, — мужчина был непреклонен. — Тэхён.       Дядя близнецов покончил жизнь самоубийством, — неофициальная версия, рассказанная Юнги. И только Чонгуку, ни Мари, ни Чарлиз, ни даже Джун об этом не знали, потому что это было ложью. Как и вся жизнь Тэхёна. — Тэхён, вряд ли ты собрался во втором часу ночи бриться, правда, я не сержусь, просто отдай мне это, — всё так же настойчиво просил Чонгук омегу, но тот даже не смотрел на него, слабо осознавая всё происходящее.       В наступившей тишине было слышно, как шумит море, тикают часы, капает с крана вода и стучит собственное сердце. Взглянув на мужчину, Тэхён по его сильно осунувшемуся лицу, которое сейчас было неестественного земельного цвета, теням под глазами, понял, что Чонгук был сильно уставшим, но на нём была всё ещё фирменная белая рубашка, он, видимо, ещё работал или только закончил. И меньше всего хотел сейчас выяснить отношения, так что омега спокойно разжал свою ладонь, отдав лезвие бритвы. Не сопротивляться — тоже отличная стратегия. Тэхён заметил краем глаза, как Чонгук спрятал бритву в свой карман. И сказал тихо, ненавязчиво: — Иди ко мне.       В объятиях было теплее, чем в постели, душе, Тэхён обвил руками торс мужчины, уткнувшись носом в плечо, и закрыл уставшие от яркого искусственного света глаза. Барабанные перепонки глухо завибрировали. В ванной стояла ощущаемая обоими атмосфера напряжения и беспокойства — с каждым днём Тэхён всё больше терял свой прежний вид, всё началось не сейчас, не с салона красоты, нового цвета волос, намного раньше, задолго до Кея, университета. Чонгук щекой прислонился к мягкой макушке омеги, став жалеть мысленно самого себя — ещё одну смерть близкого он не вынесет, как бы тривиально это не звучало. Он боялся. И страх этот только рос день ото дня, крепнул и преобразовывался, трансформируя его в слабого, напуганного человека. Часть него боялась смерти как самого факта, зверь же не боялся никого и ничего. Эта борьба никогда не прекращалась. Ни на день, изматывая нервы. — Пошли, — в последнее время Чонгук произносил слова шёпотом, и Тэхён это заметил, как будто у мужчины пропал голос. Но пропало на самом деле нечто куда более ценное, и ничего уже не сделаешь.       В прошлом всё идеально.

🩸

      Кого уж точно не ожидал увидеть Чонгук в своём кабинете в понедельник утром, так это окружного шерифа. — Чем обязан? — взглянув поверх очков на бледного худого полицейского в сером плаще и с дипломатом, спросил Чонгук, оторвавшись от документов. — Присаживайтесь. — Оставь свой деловой тон. Я не в настроении, — сказал мужчина, присаживаясь на стул. — Что-то случилось? — отложив в сторону ручку, поинтересовался Чонгук. Полицейский, не сводя пристальный взгляд с мужчины, вытащил из дипломата кипу папок. — Я не пришёл тебя арестовывать, наш уговор в силе, просто хочу знать, — он сложил стопку папок и подвинул их ближе к Чонгуку. — Твоих рук дело? Любопытно.       Чонгук пристальным взглядом начал просматривать первую папку, внутри которой были материалы дела по убийству некоего студента из университета, в котором когда-то учился Чонгук, но так и не окончил. — Что мне будет за это? — Ничего. — Тогда зачем ты здесь? — Голое любопытство. Мне ещё рано удобрять своими костями городское кладбище. Давай начистоту. — Выверни карманы.       Полицейский улыбнулся, обнажив ещё белее, чем его кожа, ровный ряд зубов. — Это я, — на фотографиях был труп Кея, которого нашли голым в подворотне. — И это я. Это тоже я, — несколько папок Чон отложил в сторону, не имея никакого отношения к этим убийствам. — Это Чарли, — фотография трупа с места преступления возле студенческого общежития. — Это тоже Чарли, — фото с места преступления возле леса, в котором потерялся Тэхёна. Пока Чонгук его искал, Чарлиз убивал студента, ошибочно приняв его не за того омегу. — Все остальные убийства не наших рук дело, но не буду отрицать, что к некоторым из них имеют отношение ликаны. Возможно. — Много?       Чонгук посчитал количество папок. — Восемь из двадцати семи, — сложив руки в крепкий замок и положив их перед собой, ответил Чон. — Что-то случилось? — Если проболтаешься, обвиню в государственной измене и посажу за решётку, — предупреждающе отозвался шериф, начиная складывать папки в дипломат. — В последнее время убийства такого характера увеличились. — Ликанами? — Мне думается, что да. Я не верю, что столько голодных собак водится в Сеуле. Это ваших рук дело, — шериф совершено точно ненавидел таких, как Чон, и это было заметно по его взгляду, по его словам и тону, с каким он говорил, упоминая монстров. — Мои руки в пяти из восьми случаев чисты, — усмехнулся Чонгук. — Этого достаточно, чтобы посадить. — Аккуратнее, шериф, — выждав некую паузу, Чон добавил: — А то съем. — Очень любезно. Мечтаю теперь о такой смерти, хорошего дня.       За мужчиной закрылась дверь, и Чонгук даже не понял, что произошло, но не стал придавать тому значения.

***

      Тревожные интерлюдии почти не покидали Тэхёна со дня смерти матери, так что он начал в какой-то момент бояться засыпать. От его ночных пробуждений нередко просыпался и сам Чонгук: — Это просто плохой сон, Тэхён, — обнимая омегу, Чон моментально проваливался обратно в сон; так, скованным руками альфы, Тэхён порою мог лежать очень долго, пока спальня не светлела из-за восходящего солнца.       Через некоторое время Тэхён изъявил желание посетить музей (на самом деле, ему было неважно совсем, куда выезжать в свет; от крика чаек и шума прибоя тошнило), но Чонгук был занят и отправил омегу со своим водителем в Сеул двоих, дав карточку и утром перед своим уходом поцеловав омегу крепко в лоб. Он торопился, Тэхён же утро февраля провёл медленно и с чувством предвкушения отличного дня. Без работы и мыслей о цифрах мозг теперь жил себе куда спокойнее. Всё-таки решение Чонгука об увольнении было верным, в сердцах Тэхён ненавидел экономику. Экономику, мать, своё прошлое.       Подгоняемые холодным ветром весны, Тэхён и водитель направились в галерею, вход был свободен, людей внутри почти не было. На голодный желудок рассматривать картины великих и думать о них мелочно, поверхностно не получается, по крайне мере этого не стоит делать. Тэхён был рад тому, что в тех залах, в которых он застрял, почти никого не было. Пугала тишина. За толстым стеклом, под которыми были скрыты полотна, омега видел пыль, чужие мысли и смыслы. В эту поездку он ещё раз убедился, что в искусстве он точно так же не смыслит, как и в экономике. Поиски своего дела — вещь безусловно важная и интересная, но трудная.       В отблеске зеркальной поверхности Тэхён увидел самого себя и замер: чёрные, как смоль, волосы, глаза, рубашка. «Это не я», — промелькнуло, будто вспышка в голове. Тэхён не верил тому, что видел. В этот самый момент он осознал, несмотря на все комплименты Чонгука, его улыбки, он не в состоянии принять самого себя. Отчасти так случилось, потому что у него были с этим проблемы: его самооценка всегда зависела от посторонних, мать никогда не принимала Тэхёна таким, каким он был по своей природе, отсюда в нём развилось много комплексов, а Чонгук и вовсе не стал мириться с тем, как он выглядит, он просто переделал его под себя. Тэхён сейчас это осознал.       Но, как бы ни старался Чонгук сравнивать Тэхёна и Чарлиз, он не мог ощутить в себе и капли истинной любви, симпатии, только благодарность за самопожертвование, которым обладали оба омеги. Подобная слабость духа была отвергнута Сокджином, он не выносил всякую слабость, ни в каком её проявлении.       Он отвернулся от своего отражения.       В лабиринте зеркал и картин Тэхён бегал, не находя выхода, словно кролик, что попал в ловушку. В какой-то момент начала стремительно развиваться тахикардия, стук сердца стоял в ушах, в голове, в горле. Резко остановившись перед зеркалом, Тэхён пристально посмотрел на себя: — Я схожу с ума.       Отражение сменилось, теперь в зеркале мы видим Чонгука, поправляющего свой галстук. Погода в воскресенье испортилась, как и всегда, мужчина уже начал думать, что, каждый раз, как он собирается поехать на кладбище, идёт дождь, гремит гроза и на море начинается шторм. В ясном морском воздухе было что-то такое, что давало спокойствие, Чонгуку, в отличие от Тэхёна, никогда не надоедало море, пустынный пляж и одиночество. Может потому что Чон редко был одинок? Его всегда окружали люди, красивые, старые, умные, богатые, лицемерные, так что он начал беспокоиться о том, что он теперь один из них. Но это было лестью самому себе, потому что вокруг него в большей степени крутились именно люди, да, среди них были убийцы, взяточники, но никто из них хотя бы не отрицал своей причастности к тому, что творил, в отличие от Чона, которому смерть была противна, но она никогда не была к нему равнодушна, к таким, как он, потому что день своей смерти Чонгук ненавидел больше, чем дни смерти отца, матери и бедного Чарли. До Сокджина ему никогда не было никакого дела. Ни отца, ни матери, ни Чарли. Ни отца, ни матери, ни Чарли… Перемену в настроение вызывали лишь воспоминания, поэтому Чонгук запрещал себе фривольности, строго следя за своими мыслями. Сильнее прочего сейчас мужчину волновал Тэхён, чьё состояние было на грани своего понимания, он видел, как у омеги происходит разрыв с собой прежним, а новая личность ещё не была рождена. Чонгук задумывался о психологе для Тэхёна, но с такими вещами он не мог прямо подойти к нему. В их социуме это не совсем приемлемая вещь — походы к специалистам, Чонгук выжил, подбирая стратегию.       После обеда они поговорили с Вальше: — Если Тэхён захочет что-то изменить в доме, гардеробе, просто сделай так, как он хочет. Любой каприз выполняйте тихо и быстро, меня в известность ставить не нужно. Даже если он захочет здесь новогоднюю ёлку повесить, приделав её к потолку. — Хорошо, как скажете. Вам готовить ужин? — Меня сегодня не будет уже. Завтра вечером, если ничего в моём расписании не изменится. — Поняла. — И ещё, — допив один движением свой кофе, добавил Чонгук: — с омеги глаз не спускать. Любая выходящая из ряда вон ситуация — звоните мне и немедленно. Даже если он плачет в своей комнате, долго сидит в ванне или ведёт себя ещё как-то странно. — Поняла.       Взяв заранее заказанный букет алых роз и поправив воротник, Чонгук весь в чёрном, как и небо днём — тяжёлые рваные грозовые тучи замостили собой всё, и даже белый маленький диск солнца — направился к выходу. На улице уже ждал водитель. До кладбища дорога занимала пару часов и много мыслей о прошлом. Будущее Чонгука волновало в меньшей степени, по крайней мере, своё собственное. Чонгук наблюдал, как полиция скручивает в подворотне какого-то человека. Он в ужасе отвернулся. Коротко завибрировал в кармане мобильный. — Алло? — Ты сказал, что уверен в том, что из двадцати семи убийств, восемь — дело рук ликанов, — звонил знакомый шериф. — Так и есть. Плюс-минус один случай. — Я думаю, больше. Чон, это началось две недели назад, когда умерли твой брат и зять. Как думаешь, это может быть совпадением? — в трубке послышался звук, как шериф нервно выпускает сквозь зажатые губы струйку дыма. — Пять убийств за две недели, помеченные, как нападения, совершённые животными. Пять, Чон. За две недели, чёрт побери. Скажи мне, что это не твоих рук дело. — Клянусь луной. Не моих. — Это хорошо. Будешь сотрудничать со следствием? — спросил шериф. — Неофициально. — Я похож на человека, у которого есть свободное время? — Нам нужна твоя помощь. — Что взамен? — По-деловому, — отметил шериф. — Я — бизнесмен. Время — деньги. — Тотальная неприкосновенность. Я не лезу тебе в трусы, ты помогаешь поймать этого ублюдка. — В моих трусах альф, тем более копов, ещё не бывало. Осторожно со словами, могу и согласиться на такой перфоманс. — По рукам? — Одно условие, — прошептал Чонгук, — вы обеспечиваете охрану моих двух домов к вышеупомянутым моим трусам. Я помогаю вам. — Идёт, — шериф согласился без раздумий. — Последний вопрос: куда направляешься? — от острого слуха не ускользнул шум машин. — Еду к семье, — фраза, которая теперь имеет совершенно иное значение. — Хорошего пути. — На связи.