Волки да Винчи

      Он продолжал лететь. Самолёт.       Сколько времени неизвестно, потому что Тэхёну было неинтересно ни сколько часов длился их полёт, ни сколько времени заняла регистрация при высадке. Аэропорт Нарита встретил оглушительными шумом чужих голосов и незнакомым языком, хотя в этой толпе незнакомцев такие, как он и мистер Чон, легко затерялись. Японцы мало чем, если не рассматривать их под лупой — а этого не стоит делать — отличаются от корейцев.       Добравшись до отеля, оба приняли поочерёдно душ, вымотавшись от дороги до белой смерти. Чонгук всё же нарушил своё обещание, данное самому себе: он оставил Лили с Чарли под присмотром нянечек, не беспокоясь особо за Юнги. В присутствии Джина он делался немногословен. Зять мало у кого вызывал симпатию, и это было на руку Чону.       Охваченный приливом рассудительности и пониманием происходящего — с одной точки зрения — Тэхён сел на кровать, осмотрев каждый зримый угол номера: одна кровать, один стол, два стула, плазма, мини-бар… Одна кровать. Они не спали вместе даже после секса, Чон предпочитал уходить к себе. Это стало неким открытием для омеги, но стоило ли вообще об этом задумываться? Ведь нужно понимать, что такие альфы, как Чон, никогда и ничего не делают просто так. У всего для них есть своя причина. Попытаться втиснуть в узкие рамки своего сознания то, о чём Тэхён пытался размышлять, было сложно. Это уничтожит его, если он будет продолжать это делать, потому что не мужчина должен становиться его навязчивой идеей, а он сам.       В конце времён останется только Бог.       Поэтому он так легко отвернулся от своего отражения. Чон зашёл в номер, докурив до фильтра сигареты: одну при разговоре с Чарли, вторую с партнёром, третью он выкурил, смотря на спящий Токио и не думая ни о чём. Голова болела от дикого шума.       Быстро забыв свои ощущения, тянущиеся из прошлого с похорон матери, Тэхён лёг рядом с Чонгуком на соседнюю подушку. — Завтра поедем в Диснейленд, — последнее, что сказал мужчина, после чего перевернулся на бок, даже не пожелав спокойной ночи. — Хорошо.       Чонгук всё спланировал заранее, упустив ту деталь, что у Бога даже на таких, как он, свои планы.       Представить место, где сбываются самые волшебные мечты — Диснейленд — было несложно, сложно было поверить в то, что чья-то мечта сбылась в жизни Тэхёна. О Диснее он никогда не мечтал, не загадывал желание на упавшую звезду, на свой День Рождения. Здесь, под ярким небом, словно искрящимся звёздами даже днём, оживали сказки. Замок возвышался в самом центре парка, его башни тянулись к облакам, и каждый луч света играл на его стенах, переливаясь волшебной радугой. По улицам гуляли персонажи детских фантазий — Микки, Минни, Питер Пэн, принцессы в платьях — словно только сошли со страниц сказок. В воздухе витал аромат сахарной ваты и карамели, вокруг слышны были детский смех и музыка. К слову, мистер Чон ещё с детства любил сладкую вату, в отличие от Тэхёна, который её-то и не пробовал никогда в своей жизни. Не сказать, что ему понравилась, во рту всё слиплось и прилипло к зубам. Чонгук, заметив выраженное недовольство, рассмеялся. Кататься на аттракционах омега категорически отказался, чему Чон не стал противостоять. Возвращались в отель они вновь ночью, когда за окном такси уже мелькали неоновые вывески и фонари. Токио был ярким, самобытным городом, но люди здесь были одиноки, хоть и вежливы. Напоказ. Тэхён лежал на коленях мужчины, засыпая от мерного покачивания автомобиля. Чонгук, положив ему на плечо тёплую ладонь, не глядя на юношу, поглаживал его успокаивающе, методично. Этот день почти не запомнился омеге. Всё пронеслось быстро, как в многоцветной дымке, незаметно. Воспоминания об этом рано или поздно станут точками для логики, которую омега будет отчаянно искать в жизни. Способность быстро забывать всё, что было когда-то в прошлом, Тэхён приобрёл ещё в детстве, которая теперь уже стала привычкой.       Прибыв в отель, омега вдруг почувствовал сильный голод. Чонгук заказал ужин в номер, пока Тэхён принимал лениво душ, мужчина стоял с сигаретой на балконе. Никакие события прошлого, за исключением одного — смерти матери — он ни с чем не связывал, ни с обстоятельствами, ни с высшим промыслом, ни с банальной случайностью.       Тэхён сидел на кровати перед поздним ужином с мокрой головой.       Ужинали они в тишине, избегая прямых взглядов. Чонгуку стало невыносимо, он первым задал вопрос: — О чём ты думаешь? — Сейчас? — Всегда, — альфе было интересно, но он никак не мог дойти до сути, не за что было зацепиться.       Тэхён вздохнул, смахнув серую пелену: — Это сложно. — Расскажи, — прозвучало твёрдо, Чонгук хотел знать и только мог надеяться на то, что Тэхён ему не соврёт. — О прошлом. Почти всегда, — омега отложил на столик рядом с тарелкой нож, сложив руки лодочкой и просунув меж ног. — Не могу его понять. Мне кажется, я слишком сгущаю краски, может… в нём не всё так плохо, как я себе придумал. Гиперболизировал. Ну знаешь… — его голос звучал невыразимо грустно и тихо, как звучит море в хорошую погоду, в штиль, когда небо молчит. — Смерть матери? — Да нет. С этим я свыкся почти. Прозвучит страшно, но я даже был этому рад, — Чонгук пристально посмотрел на омегу, замерев с ножом и вилкой, ощутив нечто похожее. — Это ужасно, да? — понурив виновато голову, спросил Тэхён. — Нет, если она это заслужила, значит, ты имеешь полное право так говорить, — сейчас голос мужчины звучал непривычно для слуха омеги низковато и грубо. — Но ведь она меня родила. — Это ничего не значит. Поверь, — Чонгук отрезал ещё один кусочек стейка и положил себе в рот. — Не все родители так хороши, как они о себе рассказывают или мы о них думаем. У памяти есть свойство забывать всё дурное. Ты, мне кажется, сильно стараешься в своей голове идеализировать свою мать, но она — монстр. Была. Не занимайся самообманом, это вредно. — Так нельзя.       Чонгук самостоятельно смирился с тем, что не все родители должны быть прощены. Так проще. — Так нужно. Мир жесток, люди жестоки, законы государства, всё, что мы видим, понимаем, во всём есть своя жестокость. В каждом из нас. — Даже во мне? — Тэхён, оторвав взгляд голубых глаз от тарелки, с мнимым ужасом, придавшим ему лёгкого очарования, посмотрел на мужчину. — Определённо, — мало-помалу приближалась минута, когда Чонгук хотел разделить этот вечер с омегой не за ужином, а в постели, касаясь ладонями, как и губами, тела под собой, которое было приятно раздевать, избавляясь параллельно от всяких мыслей, как и от одежды. — Просто она спит, как во мне милосердие. Я не выношу всякую слабость, она усложняет жизнь и портит её качество. Слабым позволено в природе быть только самке, омеге, женщине, и то при условии, что у слабой особи есть альфа, который в состоянии её защитить.       Тэхён слушал внимательно, не сводя взгляд с мужчины. — Тебя буду защищать я.       Чёрный цвет в глазах Чона стал больше, переродившись в тёмную комнату с плотно зашторенными шторами, чтобы никакой случайный луч луны не стал свидетелем чего-то людского. Вытатуированные пальцы зацепились за пояс шёлкового чёрного халатика, дёрнув его в сторону: под тканью оказалось холодное тело с идеальной для изучения профессорами анатомией. Есть ещё законы, не зависящие от человеческой воли: например, возбуждение мыслей и мышц. Чонгук привстал с постели, сняв с себя свой халат, и разместился между ног омеги, руками разведя те широко в стороны. Вытянувший назад шею омега закрыл глаза, как в дурмане — усталости после двух насыщенных дней — ощущал поцелуи альфы на своей коже и касания, чужие пальцы бегали по тугим рёбрам, точечно оставляя болевые отметины на костях. Под грудиной ворочалось со страшной силой слабое сердце, Тэхён застонал тихо в ночи, в номере отеля, когда Чонгук влажным языком провёл по его правому соску. — Боже.       Чонгук стремился растянуть эту ночь до белого цвета нового дня — рассвета: на коже, натянутой будто тетива поверх рёбер, появились алые пятна. Живот судорожно вздымался вместе с грудной клеткой. — Чуть не забыл, — мысленно чертыхнувшись, Чонгук потянулся за поясом от халата. — Приподними голову, — одним движением альфа, наложив кусок ткани на глаза омеге, завязал его ему на затылке.       Тэхён никогда не увидит его красных глаз.       Осмотрев представшую взору картину, Чонгук скептично посмотрел на руки и, взяв своими за запястья чужие — хрупкие, омежьи, бледные с голубыми венами-змеями — завёл их над головой Тэхёна. — Не дёргайся.       Тэхён выдохнул горячий воздух, заёрзав под мужчиной. Вторым поясом халата Чонгук сделал узел на скрещённых руках омеги, несильно, чтобы не передавить ток крови. Теперь можно было не сдерживать алую пелену, ярким всполохом окрасившую глаза. Чонгук склонился над телом, двумя руками скользнув по внутренним линиям рук, оставив несколько поцелуев на теле, на шее. Тэхён затих. В омеге была своя сила. В альфе — своя, отличная от омежей, более нетерпеливая и дикая, как природа. Альфа и омега — два антиподально настроенных создания, вселенных, почти тождественные и проникающие один в другого, оставляя после себя след: Чонгук одним пальцем проник в горячее нутро, замерев. Изменение скорости трения вызывало возбуждения, доходя до пика, но схлынувало волной, Чон доводил до точки кипения кровь в половых органах, и останавливался, задерживая фокус внимания на ощущениях вовне. Внутри всё горело от удовольствия на грани боли. Второй палец вошёл свободнее — смазка потекла по ладони — Чонгук просчитывал математическим путём короткие толчки, чередуя их с одним глубоким. Вскоре пальцы мужчина заменил собой, толкнувшись до середины, и замер так, ощущая, как податливо расширяются стенки ануса омеги. Началась буря. Сочетание различных сил — и нежности, и желания обладать — давало понимание осязаемого. Чонгук делал короткие фрикции, медленно и поступательно толкаясь, затем на короткое время замирал и срывал громкий возглас одним глубоким толчком, до основания, намеренно задевая маленькую точку. Тэхён прогибался в спине, стараясь непослушными пальцами зацепиться за подушку, одеяло, и всё повторялось вновь: несколько коротких толчков чередовались с одним глубоким. Минута за минутой Чонгук наращивал темп, увеличивая амплитуду, сам уже постанывая от пограничного состояния. И остановился. Крупицы времени медленно стекали вместе с каплями пота по вискам. Чонгук дышал с натугой, чувствуя жажду во рту и ощущение кайфа во всём теле. Сильно напряжённые мышцы спины опять начали перекатываться в ритмике, когда мужчина по новой задвигал бёдрами, ударяясь о промежность омеги яйцами. Стоны срывались с губ Тэхёна, будто лепестки весенней сакуры. — Не могу больше, Боже…       Услышав это, Чонгук опять замер и перевёл массу своего тела на руки, расставив их по обе стороны от хрупкого омеги под собой. Горячее дыхание опалило кожу шеи слабым ментолом. — Терпи, маленький, — сглотнув через силу неприятный ком, вставший в горле, прохрипел над ухом мужчина. — Ночь будет длинная.       Даже в безмолвии тёмной ночи, Тэхён кричал мысленно, разлагаясь от боли.       Чонгук с течением времени научился оттягивать своё удовольствие: и хоть велик соблазн закончить быстро, но чувство превосходства над собой и над тем, кто под тобой, — сильнее, чем банальные игры Дьявола в карты. Чонгук толкнулся с новой силой, и из голубых глаз посыпались искры — слёзы потекли по щекам. Разложение сил и смыслов наступило медленно, но Чонгук не останавливался. Была ночь. Длинная, слёзная. И очертания столицы Японии за большим панорамным окном.       Позвонки, обтянутые бледной кожей, напоминали горную цепь, на которую Чонгук смотрел, сидя в кресле и куря очередную сигарету. Пах омеги был прикрыт лишь частично: белая простыня свисала с постели. Помятые простыня, и звёзды на чёрном небосводе — всё, что видел Тэхён, подложив руку под подушку.       Легкомыслие — грех омег и, знаете, очень милый.       Чонгук докурил и, оставив на кресле все мысли сидеть фантомом, наблюдая, лёг на кровать. Теперь холодные руки были у альфы, которыми он коснулся тела, притянув к себе. Грудью ощутил эту неровность, нырнув носом в пахнущие гелем мягкие волосы. И заснул.       В Токио они пробыли две недели; вернувшись на родину, Чонгук сразу вечером того же дня уехал по делам, Тэхён, соскучившись по морю, пошёл на берег. Он некоторое время наблюдал за ним, забыв об альфе. Волны набегали на берег и отходили назад. В памяти осталось песчаное облако пыли после отъезда Чона.       Вальше накрыла на стол, позвав к ужину омегу. Тень сидящего на стуле юноши была фиолетового цвета, из-за оранжевого заката. Редкость в такую пору года. Над ровной полосой песчаного берега на горизонте летели чайки на восток с запада. Чонгук не писал два дня, которые он выделил им на отдых перед выходом на работу, не писал, не напоминал о себе. Был занят: Лили встретила отца радостнее, чем Чарли, настроение омеги совсем испортилось и он стал немногословен — всех это устраивало.       Сокджин приехал после ужина, снял пальто и, попросив кофе, отправился к Чону. Но не нашёл его ни в кабинете, ни в своей спальне. Смекнув, что он с Лили, решил повременить с разговором. Сокджин был совсем не глуп.       Чонгук качал на руках засыпающего ребёнка, ходя из угла в угол в спальне зятя и своего брата, последний спрятался в одной из комнат большего дома, и Чону отнюдь было неинтересно, где его стоит искать. Слабый запах, который не восстановился после родов, впрочем, как и красота, действовал перманентно на нервы Чону. Волосы за время поездки в Токио вновь сильно отросли — хорошая генетика — упали на лицо, скрыв взгляд чёрных глаз от света луны. Лили, будучи дамой капризной, ворочалась в руках, кряхтя от неумения говорить. Чонгук, укачивая ребёнка, укачивал и самого себя. Когда глаза уже начали слипаться, он положил дочку в свою кроватку.       Сокджин нашёл Чонгука сидящим в кресле возле камина. Сидеть у огня было привычкой этой семьи, Джин уже перестал этому уделять внимание. — Чарли считает, что ты завёл себе омегу. — Он так тебе сказал? — даже не взглянув на зятя, спросил Чонгук. — Его это очевидно беспокоит. — Пусть не забивает себе голову глупостями. У него дочь растёт, ему следует больше времени уделять ей. — Согласен. Кстати, Юнги уехал, просил передать тебе, чтобы ты его набрал, когда будешь свободен. — Когда? — у Чона чудовищно болела голова. — Когда у тебя будет время. — Когда он уехал? — как правило, Юнги всегда предупреждал прежде Чонгука о своих решениях и перемещениях, это показалось ему странным. — В понедельник. — Что-то ещё просил передать? — Нет.       Чонгук долго смотрел на всполохи камина, чтобы успокоиться, но головная боль нарастала. В гостиной стоял сильный запах Сокджина, это тоже худо действовало на нервы альфы. — Хочу выпить.       Ничего не говоря, зять принёс Чону стакан виски со льдом, сам же ограничился чаем: алкоголь он не переносил, как и своего мужа, но прежде чем заняться сексом с Чарли выпивал. Разморенный алкоголем мозг стирал ощущение происходящего в реальности. Чон, в отличие от зятя, предпочитал секс на трезвую голову, потому что слишком уважал себя — не спал с теми, кто ему не нравился. — Как вела себя Лили? — Хорошо, — Сокджин заметно стушевался. — Тебя сутками же не бывает дома. Откуда ты можешь знать? — послышался автоматический щелчок, это включился кондиционер. Тёплый воздух погнал холодный в спальни. — Если бы было что-то не так, мне бы сказали. — Хочешь совет? — в случае новой неопределённости он может оказаться полезным, даже Чонгуку. — Не играй. Можно остаться в дураках.       Острая, как разрез ножом улыбка, отразилась на бескровном лице Джина, но он не стал ничего говорить. Просто наблюдал. Со стороны улицы были видны чёрные окна, во всём доме уже нигде не горел свет. Чонгук предпочёл эту ночь провести вновь в кабинете отца. Опять вспомнил о ружьях. Никто из прислуги, ни Чарли, ни тем более Сокджин, не знали про страсть отца к охоте, Юнги же ответил, что Джун мог многого не рассказывать. Это норма. А Мари слишком была холодна и уже не говорила ни с кем. Но Чонгук отчаянно желал понять, как он мог упустить такую важную делать из жизни отца, потому что мужчина называл себя пацифистом. Логики в этом он не находил. Такой душевный хаос Чонгук давно не испытывал. Ружья были символом тайны семьи Чон, но чьей? Чонгуку в голову не приходило, что эта тайна имела отношение к тем, кого они давно считали покойниками. Страсть к охоте питал Хосок, родной брат Джуна, дядя близнецов. Это была его коллекция ружей, но сейчас мужчина даже тени мысли в ту сторону не пускал. Он всё думал об отце, вспоминая его чаще, чем мать. И тем самым проходя трансформацию от прежнего себя в настоящего — даже мягкие черты лица заострились. Чувствовалось всеми, что после многих событий, Чонгук изведал глубокую опустошённость, печаль горьким тленом легла ему на сердце. Он стал ещё более замкнут в себе от внешнего мира, проблем и других людей.       Туман за окном принимал самые разнообразные фигуры.       Сколько бы времени Чонгук не думал обо всём, что теперь казалось ему важным, он лгал. И лгал самой худшей в мире ложью — ложью самому себе. Этим же занимался и Чарлиз, в отличие от своего супруга. У Юнги был острый ум и холодный взгляд на вещи: пробыв в доме семьи Чон не больше месяца (намеренно), он правильно самостоятельно расставил все шахматные фигурки. Король оказался под ударом ферзя, а Королева была уже мертва. Исходя из бесед, которые они любили вести с Сокджином, он понял без труда, больше слушая, чем говоря, и подливая в нужные моменты вина в бокал любимого зятя, что в Джине всё же было что-то очаровательное от природы, он научился это скрывать, а зря. Но был всё же глуп, в глазах Юнги.       Юнги был мужчиной строгих правил и нравов, как и покойный Джун, но сошлись они во взглядах далеко не на поприще работы, а… Встреча их состоялась в Японии. В Токио в очень узких кругах славились гейши, Джун любил ездить в Страну Восходящего Солнца не реже одного раза в год. В японских женщинах было своё очарование, которых он покупал за любые деньги. Там и познакомились он и Юнги. Только, в отличие от Чона, Мин был холост.

***

      Сегодня строгий этикет поместья Чон был нарушен: из заграницы прибыли родители Сокджина, наконец изъявив желание увидеть внучку, привезя с собой много интересного из Китая. Чонгук не питал к этим людям никаких чувств, не особо заботясь о том, как он выглядит в их глазах. Он отдал самое ценное, что у него было, им, теперь они должны отдать что-то взамен.       Господин Ким, убеленный уже к своим годам сединой, был суров, и никогда не говорил того, что думает. Как и Чонгук. Это-то и нравилось Кимам в брате Чарлиз. Сам же Чарлиз очень нравился госпоже Ким, которая была лучшей подругой Мари ещё со школьной скамьи. На похороны лучшей подруги она не явилась, о чём глубоко сожалела в своём письме. Немногословие — прекрасно, госпожа Ким за годы своего брака овладела им безупречно, она никогда не противилась своему супругу, и того же ожидала от Чарлиз. Увидев удовлетворяющую её картину — Чарлиз вёл себя смиренно, как и подобает омегам и женщинам в мужском обществе — стала добра к нему ещё сильнее. Кроху Лили полюбили супруги Ким сразу, едва взяли на руки. Чон стоял в углу гостиной, незримо наблюдая за ними. И никто из них не догадался, почему девочка так похожа на Чарлиз: как две капли воды. Все только и говорили, что непременно нужен ещё один крепкий наследник. Непременно альфа. — Мы сегодня неплохо провели время, — Сокджин по-хозяйски развалился в кресле у камина с виски. — Твои родители как всегда слишком добры. — Не вижу в этом никаких минусов. — Я говорил с твоим отцом о наших компаниях и дальнейших планах. Он тоже пока не видит никаких причин для объединения. — Отцу некогда этим заниматься, — сказал Джин. — Ему бы на пенсию. — Такие сами на пенсию не выходят. — И то верно. Лили уже спит? — Чарли пошёл её укладывать. Я скоро тоже пойду спать. Завтра рано на работу. Совещаний много. Мы можем поехать вместе, если хочешь. — Я по утрам люблю спать.       Ныне Чону стало жить куда вольготней. Это было прекрасно, он мог больше не слушать порицаний отца. Сокджин растянул губы в улыбке, понимающе закачав головой. — Что ж, мне пора. Доброй ночи, Чонгук. — Доброй ночи.       Мужчины коротко переглянулись перед тем, как Сокджин ушёл к себе. Чонгук, оставшись один, допил виски, посмотрев скептично на кубики льда на дне стакана. Осознав, что теперь можно сложить любую историю своей жизни, он подумал, что выдумать для родителей зятя новую историю, в которую они поверят — господин Ким питал к Чону только положительные эмоции — будет интересно, потому что всё дурное из прошлого помнится куда ярче, чем всё остальное. Вопрос лишь в Чарли — поддержит ли он ложь брата? Если добавить к рассказу определённого настроения, должно получиться весьма убедительно. Почему это стало вдруг важно? Чонгук знал всю историю своей семьи и, сложив все известные ему события, понял, что чёрных пятен куда больше. Это вызывало боль в душе. Он хотел, чтобы его семья была идеальной. Перфекционизм ещё никого не делал счастливым, но он очень сильно его желал. Он часто нынче задавался вопросом, как стереть всё прошлое, уничтожить так, чтобы никто об этом не вспоминал даже, но были ещё журналисты и хорошие знакомые, которые любили копаться в чужом белье. К слову, гостей в свой дом Чонгук перестал пускать, вежливо каждый раз отказываясь от приглашений и визитов. Естественно, слухи змеями поползли и доползли уже и до него. Впрочем, он ничего сам по этому поводу не думал, люди всегда были падки на грязь, как бы высоко сами себя не ставили. Он был уверен, что даже святые были грязны, потому что никому ничего человеческое не чуждо.       К определённому часу белая меланхолия нового дня нагнала Чонгука в кабинете отца, задремавшего в кресле. Никто будить мужчину не осмелился, Сокджин в одиночестве уехал на работу, прикрывать отсутствие своего непосредственного начальника. Откровенно, такая позиция Кима очень даже устраивала, он не привык быть первым и даже к тому не стремился, хорошо выполняя свою роль. Он не претендовал ни на кресло отца, ни на кресло Чона. И это всех без исключений устраивало. Всех, но не Чарли. Когда же омега оживал будто от своего сна, он думал о том, что он хочет быть мужем преуспевающего человека: Сокджин был всегда вторым, и это ему не нравилось, потому что он подсознательно всегда сравнил ранее отца с братом, теперь же — Чонгука с супругом. Но быстро приходил к той мысли, что он ничего поделать не может и вновь превращался в печальное создание, которое могло лишь судорожно размышлять о себе. Нормальная свежесть мыслей была теперь редкой гостей.       Что до планов на этот год, Чонгук поставил себе задачу добиться уровня прибыли, как когда компания ещё принадлежала отцу. Весь следующий месяц он не появлялся в загородном доме, и Тэхён заскучал. Бесплодная скука теперь была фоново, звучала, как похоронный марш.

🩸

      Тьма в комнату заползала густым дымом, обволакивая всё вокруг, делая невидимым даже само пространство. В углу спальни стояла детская кроватка, возле неё высокая фигура. Лили крепко спала на руках мужчины, золотистым взглядом изучающего её маленькое личико. — Прости.       Сердце билось в груди, ударяя, как молот по наковальне, каждым ударом разгоняя кровь по венам с большой силой. Этот бешеный ритм заполнял его существо, заглушая мысли и звуки внешнего мира, превращая всё в одно сплошное эхо. Сокджин двумя пальцами коснулся её лба, начав медленно и нежно массировать, успокаивая тем самым самого себя, ведь Лили крепко спала, но пулемётно-быстрый стук сердца её раздражал, он тонко его чувствовал.       В самую длинную ночь самый тихий человек громко дышал. Сокджин был нервозен до кончиков пальцев. И не просто так. Он ждал.       Дверь в спальню, тихо скрипнув, приоткрылась, впустив худощавую фигуру. На носочках Чарлиз, уставший от дня, подошёл к супругу, взглянув на Лили — хоть что-то могло заставить его улыбнуться. Сокджин положил руку на его талию, отметив: — Ты сильно похудел. — Это комплимент? — Наблюдение. Чонгук уехал? — Да. Он любит бывать в загородном доме. Подальше от нас. — Не расстраивайся. Он много работает, ему тоже хочется побыть одному, а маленький ребёнок потрёпанные нервы никак не помогает восстанавливать после тяжёлого дня. — Твоя правда, — с Сокджином омега нередко был согласен. Это усыпляло всякую внимательность и настороженность зверя внутри. — Давай я её уложу, — едва потянувшись к малышу, Чарлиз хотел было её взять из рук супруга, но: — Подожди. Не торопись. Давай просто на неё посмотрим.       Сокджин считал про себя, отмеряя пульс девочки посекундно, замерев в бессознательном положении и ловя всполохи огня внутри себя. Чарлиз опустил руки, сложив их в крепкий замок, застыв, как лебедь, покорно. Зашатавшись из стороны в сторону вместе с супругом, мужчина улыбнулся, обнажая белые зубы. От боли заныли клыки.       Склонив голову на плечо мужу, Чарлиз прикрыл глаза, отпуская свою боль. Под тонкой кожей пульсировала сонная артерия от кипения сердца внутри грудной клетки. Сокджин обратил внимание на красивый изгиб. Фосфорический блеск его глаз стал безумен, он склонился и поцеловал шею супруга, замерев. Коротко выдохнул, опалив дыханием кожу. — Жаль, но ты не увидишь весну.       Два клыка, заострившись, вонзились в мягкую плоть, прорвав ту до сонной артерии — горячие капли потекли по шеи, запачкав собой белую ночнушку и упав на пол. Сокджин сильнее прихватил за талию омегу, удержав того от падения. Вскоре кровь была повсюду, замарав идеальный белый цвет, растеклась чёрными ручейками по половицам, заходя в прожилки. На губах. Сокджин отпрянул от шеи супруга, вырвав кусок плоти вместе с ветвью сонной артерии, ослабив хватку. В тишине раздался глухой стук от удара тела оземь: Сокджин отошёл в сторону, взглянув на уже почти мёртвого супруга — тёмная кровь пульсирующими толчками вытекала из раны. Зрачки его дрожали, став маленькими. По подбородку альфы стекали красные капли, красные, как и глаза, что одним всполохом приобрели этот цвет.       Сокджин обратился в истинного ликана.