Волки да Винчи

      Ребёнок заплакал. Лили вводила в заблуждения любого, только не Чонгука, который однажды понял всю хитрость маленькой девочки. Нянечки теперь, если мужчина был дома, шли сразу к нему, осторожно отвлекая от дел. Чарлиз после родов почти не прикасался к своей дочери, только в тех случаях, когда её нужно было покормить. Сокджин же имел довольство с ней говорить о важном, потому что она всегда молча с ним, как ему казалось, соглашалась. Сокджин мастерски владел монологом, Лили умело делала заинтересованный вид. Все были по-своему счастливы и жили так, как могли.       Блеском агатовых звёзд горели и першились глаза Чона при взгляде на одно фото: в галереи телефона голого Тэхёна было уже больше, чем фотографий Чарли. Память об отце и матери он стёр под ноль уже давно. Но одно единственное фото — омега на берегу моря с развивающимися светлыми волосами на ветру — и Чонгук вновь ощутил дыхание ветра и шёпот морского прибоя. Жестокосердие в такие минуты не проявлялось, и альфа довольно часто в последние дни начал ловить себя на этом ощущении — ощущении свободы от прежнего себя, но ещё неокончательное принятие другой части своей жизни. Размышляя подолгу об этом, Чонгук делался суров и немногословен, но никогда не объяснял причин своего такого поведения. Сокджин привык просто наблюдать, научившись не задавать глупых вопросов.       Чонгук набрал знакомый номер, короткие гудки прерывались посекундно белым шумом. — Алло? — Как ты? Привет, почему не спишь?       Тэхён лежал в кровати, читая какую-то малоинтересную ему книгу, пока не позвонил Чон. Другой альтернативы не было: телевизор омега не любил, интернетом пользовался лишь в целях поиска нужной информации, а прислуга всегда была чем-то занята, и отвлекать её Тэхён от своих дел не любил, считал это даже в каком-то смысле неправильным. Они ведь на рабочем месте, к тому же всюду весят камеры наблюдения. Жизнь в загородном доме была до белых костей скучной, время здесь тянулось, словно мёд с ложки, слишком медленно, но очень незаметно. На столь поздний звонок Тэхён откровенно не рассчитывал, но даже в глубине души немного обрадовался. С тишиной было уже неинтересно говорить. Чонгук всё же человек, который умеет строить предложения так, что они обретают смысл, мысли Тэхёна не имели ни смыслов, ни яркой фантазии. Они как будто задеревенели.       Омега умел изменять голос, чтобы он звучал нормально, как у нормальных людей. — Завтра выходные, вот и не сплю. Читаю… — одним быстрым движением парень перевернул книгу. — «Тайная история» называется, автор Донна Тартт. Пока не очень интересно. — Я не приеду на этих выходных. — Почему? — Дел полно и в компании, и дома. Все решили, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы создать мне проблемы, — выдохнул Чон в трубку, второй рукой ослабив галстук на своей шее. — Если хочешь поехать в город, закажи такси, карточка в твоей тумбочке. Сходи на шоппинг. Или закажи что-то на дом, хотя, — Чонгук вновь издал негромкий смешок, — скажи Вальше, она готовит всё. Доставка остынет.       Омега враз понял, что такими предложениями Чонгук пытается откупиться, загладить вину, которую сам на себя возложил. Это даже показалось забавным, такое он видел лишь в фильмах, мужья так откупались за свой стыд и вину за любовниц. — Тогда увидимся в понедельник? — спросил Тэхён. — Увидимся в понедельник. Спокойной ночи, ангел мой.       В некоторые дни Тэхён ужасно страдал, как от сильной головной боли, но только это была не она, а чувство, хорошо знакомое должно быть старикам, но очень близок с самого своего рождения — какая колоссальная ошибка Бога-то — к нему был омега. Одиночество никогда не оставляло его. И от этого сердце омеги трепыхалось в груди, как маленький мотылёк, и подпрыгивало от любых звуков. Одиночество никогда не было само по себе одиноко. Тэхён в тёмные времена смотрел на него, наивно надеясь, что оно само уйдёт, растворится в толпе студентов, коллег на работе. Но нет. Только приняв свою участь, можно от неё освободиться. Тэхён изучил каждый сантиметр своей комнаты и пейзаж за окном. Ничего не менялось уже слишком долгий промежуток времени, он занемог. От скуки.       Рано утром, когда уже немного стало светлее, Тэхён спустился к завтраку, накрытому Вальше. Она всегда стояла сбоку у стола, дожидаясь нового дня и момента разговора. Необычайная лёгкость сегодня была в теле омеги, он охотно принялся за кофе и свежую выпечку. Мучительно прыгали перед глазами цветы. Много цветов: белые лилии, белые розы, хризантемы, все они были чище декабрьского снега. — А что это? — Тэхён с изумлением обнаружил себя, как в цветнике.       Вальше улыбнулась уголком своих тоненьких бескровных губ, ответив: — Господин Чон заказал, — маленькая пауза. — Для Вас. Хотел порадовать. — Так много…       В это не верилось даже спустя такое количество времени. — Вы не рады, молодой Господин?       Бесформенная тревога поселилась в душе и всколыхнула все внутренности, Тэхён сидел с широко раскрытыми глазами, ловя в памяти флэшбеки. Спустя несколько месяцев это выглядит очень странно, никакой радости не было, судорожное дыхание обожгло лёгкие. Тэхён облизал сухие губы. — Я просто… я… — омега сморгнул белую пелену перед глазами, оторвавшись от созерцания рваных лепестков хризантем, белеющих на фоне тёмно-стального моря. — Я просто не ожидал. Признаться. Да. — Мистер Чон очень хотел Вас удивить. — Я знаю.       Тэхён был с ног до головы диковинкой в этом цветнике. Вальше и то смотрелась в этом обилии букетов гармоничнее. Она улыбалась: и никто не знал, почему? Было ли это потому, что женщина испытывала подлинное счастье, её улыбка была чистой и красивой, так что притягивала невольно чужие взгляды, или это была японская маска вежливости? Чонгук и сам, задумываясь порою над этим, не понимал. Ему бы не хотелось в конце своих дней, после долгих лет службы, узнать или дойти до вывода, что это была всё же маска, одна из тех, что носят женщины в Японии. Это бы стало истинным разочарованием, потому что умениями Вальше Чон был очарован. Бесспорно она была хороша в том, что умела. И умела она хранить вежливое молчание. Тэхён в её присутствии никогда не ощущал себя под прицелом, но Вальше наблюдала. Это тоже было частью её работы. — Хочу кофе, — сказал Тэхён. — Сию минуту.       Оставшись один, омега вытер краешком тканевой салфетки рот и встал, остановившись меж цветами. Живые. Настоящие белые цветы, кристально чистые, к таким страшно прикасаться. Тэхён замер. В окружении белого шума и цвета, в глазах рябело от воспоминаний. Кольнул взглядом пионы. — Боже, ну за что?       Он осел на пол, опустив голову на свои руки, закрыв ладонями глаза, чтобы просто не видеть. Песок попал и на ресницы. В какой-то момент все воспоминания угасли до мелких вспышек и всё заволокло темнотой, пустотой и бессмысленностью. Тэхён закачался из стороны в сторону, ощутив боль, будто кандалами сдавившую ему ноги. Пока он дрейфовал, Вальше не было видно, она стояла на кухне с готовой кружкой кофе. Слабые блики солнечных лучей дрожали на серых стенах, не касаясь омеги, сверкая на лепестках белых цветов. Море белых цветов. Море звенело в ушах. И кровь. Её ток по сосудам был похож на песнь моря. В голове гулял ветер, бил по оконным стёклам снаружи. Он тихонько встал, пристально посмотрев в проём, Вальше не было видно. Всё тело болело, изнывало. Влажные от пота ладони Тэхён вытер о пижамные штаны, повернув голову в сторону: отвратительная погода надоела. Всё надоело. Он застрял в статической петле. — Ваш кофе. — Спасибо. — Желаете что-нибудь ещё? — Нет, благодарю.       Цветами — так Чонгук говорил, что он всегда рядом. Белым светом обволакивая свою обитель. Тэхён ушёл к себе в комнатку, закрыв шторами свет ясного дня. Опять начали дрожать руки и дурно пахнуть воздух. Холодный душ бил мелкими каплями по телу, но внутри всё горело, от горячих слёз щипали щёки, кожа вокруг глаз. Кругом вставали волны-стены, омега выключил в спальне весь свет. От шума прибоя болели уши.       Чонгук не только лишал Тэхёна его прошлого, но и настоящего лица. Память омеги — заспиртованный в формалине зародыш. Всё, что он мог помнить, теперь казалось ненастоящим. Но не всегда тем, что вызывает отвращение, стоит пренебрегать. Тэхён отчаянно желал разобраться хоть в чём-то, но, сидя в загородном доме на берегу моря, это было невозможно. Вальше смотрела на это сквозь пальцы, она видела лишь то, что сама хотела и закрывала глаза на то, что не должна была видеть.       Солнце, скрывавшееся весь зимний день в облаках, уже село. И от земли начала подниматься темнота. Ветер в этой местности улёгся и можно было слышать лишь шум прибоя.       Тэхён проснулся с больной головой и острой, разгоревшейся тревожностью внутри. Руки замёрзли, кончики пальцев покалывало, как от иголок. Чудесные краски спящего моря и луны в зените пробуждали спокойствие внутри. Омега спустился в гостиную, не застав никого из персонала. Растопив самостоятельно камин, сел на диван напротив него, уставившись пустым взглядом в темноту. Гордая ясность сознания пришла после чая и звонка от Чона, что стало уже чем-то привычным. — Ты весь день спал? — Почти. Теперь голова болит, — признался Тэхён. — Как тебе мой подарок?       Тэхён с минуту пытался вспомнить и одновременно понять, что мужчина имеет ввиду. Повернув голову в сторону, увидел серебром покрывшееся от света луны букеты белых цветов. — Неожиданный. — Понравился? — Конечно. — Звучит неубедительно, — сказал Чонгук. — Голова болит. Честно. — Выпей таблетку и не мучай несчастную голову, — на том конце был слышен треск от кресла, Тэхён сразу представил развалившегося в нём Чона, но где? Дома? В компании? — И ложись спать. — Ты на работе? — С чего ты взял? — черепная коробка, сжатая со всех сторон, дала о себе вновь знать, раздражение покатилось тянущей болью по ногам. Тэхён, сморгнув пелену с глаз, встал, отойдя к окну. — Да так, внезапно в голову пришло. — Есть какие-нибудь пожелания? Может чего-то хочется? — бархатным шёпотом спросил мужчина, но, получив тут же отказ, пожелал добрых снов. Тэхён отбросил телефон в сторону.       В голову, как вспышка молнии за окном, проникла одна мысль, которую омега поспешил сразу же проверить. Он спустился в гостиную. Цветы всё так же сияли во всём своём великолепии в свете луны, на фоне беспокойного моря. Он подошёл к одной из ваз, стоящей на столике, букет был почти с него величиной. В отражении стекла, из которого была изготовлена ваза, тускнели голубые глаза. Сомнения — хорошо, они порою не дают сделать глупости, о которых будешь потом сожалеть. Обеими руками омега схватился, сам от себя того не ожидая, за вазу — холодное стекло опалило нежную кожу ладоней — в стекле сверкнула белая полоса от разразившейся на чёрном небосклоне молнии. Звук, похожий на взрыв маленькой бомбы, разлетелся эхом по гостиной. Тэхён, отшатнувшись в сторону, замер с поднятыми руками. Осколки стекла разлетелись по полу хаотично, серебрясь в чистоте лунного света. В комнате, как и в душе омеги, повисло напряжение, судорожно пронзившее, как иглой, мозг. Осознание произошедшего не пришло к омеге сразу, будто под гипнозом он смотрел в пространство, образовавшееся после падения вазы. Мелкая дрожь пошла по телу вместе с дождём, что рябел на море серебристым цветом. И тишина, прерываемая лишь тяжёлым тиканием часов вкупе с биением беспокойного сердца. Обернувшись и посмотрев в темноту, вуалью застывшей на пороге гостиной, Тэхён очертил поволоченные дымкой глазами зримое пространство. Замер. В голове прояснилась ещё одна чудовищная мысль, что это было неслучайно. Случайностей не бывает, говорил Чон. Тэхён теперь ему верит.       Он вернулся к себе в спальню, зайдя в душ. В горле что-то противно тянуло. Когда холодная вода ударила крупными каплями по телу, по синапсам заскакали первые искорки эйфории. Зрачки расширились, как у наркомана. Тэхён весь задрожал от… ему не было холодно. Не было больно. Даже не страшно. Свобода ощущалась, как эйфория. С мыслей схлынул туман. Тэхён пытался примириться с тем, какие чувства бередили его внутри. Можно было подумать, что он ничего не осознаёт. Ничего? Что именно произошло? Непостижимая мистерия зашла в гости в сознание и присела на самый его край. Омега заплакал, потом вновь начал улыбаться, широко, со стороны он был похож на Джокера — умалишённого. Этого так давно не случалось. Он был удивлён, всё ещё что-то обдумывая. Ко всему прочему присоединилось сознание мрачной действительности. Что будет дальше? Вопрос, который более не имел никакого значения. Новая действительность была уникальной. Не сознавая всякой за собой вины, Тэхён лёг спать и очень быстро заснул.       Утром следующего дня он обнаружил несколько пропущенных от Чона.       Вальше всё убрала, не задав ни единого вопроса. Завтрак остывал на столе. Сейчас омега желал до самого вечера не потерять своего мужества. Потому что с первыми сумерками Чонгук был уже в загородном доме. Он нашёл омегу, сидящего на диване, свет от огня выхватывал его образ в темноте, сгорбленный над всё той же книгой. — Вальше сказала, что ты разбил вазу. — Она врёт, — не поднимая головы и не смотря на Чона, сказал Тэхён, отчаянно пытаясь сосредоточиться на книге, но все буквы прыгали перед глазами. — Она? — Я ничего не трогал. — Малыш, — Чонгук присел рядом на расстоянии вытянутой руки, боясь даже коснуться омеги. Это новое чувство стало для Чона пугающим открытием. Мужчина смотрел на строгий профиль омеги, анализируя, что он сам чувствует сейчас в его присутствии. Нужные слова скапливались слюнями во рту. — Давай поговорим. — О чём? — Я понимаю, ты злишься на меня. Скажи мне, за что? — Не на тебя.       Кое-где вздрагивали колючие кустики на пляже. Тэхён их видел даже ночью. Он подумал, что ему бы очень хотелось стать этим кустиком, чтобы никто и ничего, кроме ветра, его не трогало. Омега никогда не ощущал себя в присутствии альфы правым. Ещё со времён университета. Чонгук любил обвинять и наказывать его за ложь. Как и мать. В этом они были с ней похожи. Тэхён намеренно врал, проверяя свои теории, но понимал, что за любую ложь Чон любил наказывать, — аксиома. У омеги не было никакой иной точки опоры, кроме собственных суждений. — Зачем ты сказал, что Вальше соврала? — Почему нет? Как доказать обратное? — Тэхён не смотрел на него. Всё это время он, не моргая, наблюдал за морем.       Чонгук понял, что омега не знает о камерах наблюдения, проверяет. — Ладно. Опустим этот момент. — Ты говорил, что не приедешь на выходные. — Освободился. И сразу приехал. Давай чем-нибудь займёмся завтра полезным. Например, поедем на пляж, немного поучимся вождению, м? Как тебе идея? — Чонгук смягчился, отогнав от себя все дурные мысли. И позволил себе коснуться пальцами светлых завитков. Вновь.       Так и поступили. Зимнее море простиралось, как холодное, большое зеркало, отражающее небо и бегущие по нему облака. Будто из стали отлитые волны накатывали на пустынный берег, в эту пору года лишённый следов жизни. Песок был твёрдым, покрытым лёгкой изморозью, и каждый шаг давался с большим трудом. Серебристый мерседес плавно перемещался на фоне моря, впервые за долгое время Тэхёну было интересно. Новое занятие хоть на короткое судорожное мгновение отвлекло от мыслей, которые искали свой выход в неизвестном направлении. — Устал? — Чонгук остановился посреди пустынного пляжа, посмотрев на омегу и улыбнувшись, так что вокруг рта образовались морщинки.       Бывают дни, мгновения, когда не хочется спешить. — Чонгук, я… — край тёплой кофты омега скомкал своими тоненькими длинными пальцами, потупив взгляд. — Что случилось? — Чонгук говорил с едва заметными нотками заботы, что естественно ускользало нынче от слуха Тэхёна; весь его мир сейчас сделался каким-то сублимированным. Иррационально в голову залезли против воли вновь дурные мысли. — Мне плохо. — Болит что-то? Нужно к врачу? — Нет.       Из-за отросшей чёлки не было видно водянистых глаз Тэхёна, которому едва удавалось скрывать свою дрожь, импульсами запрыгавшую по пальцам. Нервозность проявлялась теперь явственно, омега заплакал, не выдержав собравшегося в груди комка чувств, что будто ледяной рукой сдавили его сердце. Машина плавно двинулась назад, Чонгук сделал полный разворот, и они в гнетущем молчании доехали до дома. В гараже было тепло и пахло бензином. Выйдя из мерседеса, мужчина открыл дверь со стороны пассажирского сидения, просунув руки под спину и колени омеги. Одним движением подхватил сильно исхудавшее тело, что теперь было понятно куда яснее, не встретив никакого сопротивления. Напротив, Тэхён, скрестив руки на своей груди, сам прижался головой к телу альфы. Соль выедала глаза и щипала слизистую кайму губ. Всё то, что раньше не было заметно, теперь создавало фокус. Чонгук постепенно утрачивал своё спокойствие и уверенность в себе. Его присутствие только отяготило одиночество омеги, став пусковым механизмом для преобразования своей силы в слабость, которая горячими слезами покатилась по худым щекам.       В доме никого не было. Мистер Чон отпустил персонал на выходные к своим семьям. Вальше приготовила на несколько дней еды. Но сейчас бы Чонгук не отказался от её помощи, хотя это казалось безрассудным.       Мужчина посадил Тэхёна на диван в гостиной, сняв с него серую кофту с капюшоном. Холодная мраморность покрыла собой худые руки омеги. — Эй, посмотри на меня, — Чонгук двумя руками аккуратно коснулся его лица. — Тэхён.       Вновь потекли горячие слёзы, которые альфа ловил и стирал своими большими пальцами, не стремясь уже заглянуть в глаза. Губы стали белыми, бескровными, но нельзя было сказать, что это был приступ панической атаки. Чонгук касался его осторожно, трогая холодные запястья, локтевой сустав. Мужчина поочерёдно осмотрел его руки. Лицо Тэхёна словно утратило сходство с привычными чертами человека. Всё его существо, от пальцев, сжимающихся в судорожном усилии сдержать гнев, до плеч, дрожащих от отчаяния, выражало полную капитуляцию перед чем-то непреодолимым, перед чувствами, с которыми он прежде был мало знаком. Это поражало воображение Чона и очень его пугало. Перед всем человеческим он, как представитель иной среды, был бессилен. И оттого он злился на самого себя. Тэхён, похоже, был разбит изнутри на множество осколков, которые ранили его настолько, что если бы у слёз был цвет, они бы были красными, как кровь. Кровь взволновалась в его жилах, он затрясся будто в чумной лихорадке. Чонгук встал с колен и, сев рядом с омегой, обнял его, прижав силой к себе. Конвульсии били по телу, как разряды электрошока. Затем всё стихло. А за окном полил сильный дождь. Они лежали на диване, Тэхён заснул.

***

      Чонгук остался и на следующие выходные в загородном доме. Рабочая неделя пронеслась быстро, как и первый месяц зимы. Январь встретил людей морозной стужей и замёрзшим морем. В кабинете пахло сыростью и тяжёлым мужским одеколоном — запах отца ещё до конца не выветрился. Чонгук стоял, вновь весь в чёрном, со стаканом виски, разглядывая ружья, медленно переходя от одного к другому. Было глубоко за полночь. Омега уже спал в своей кровати. О случившемся накануне они не говорили, Чону даже казалось, что это был всего лишь сон, потому что Тэхён вновь пришёл к привычному поведению — тихому, спокойно ведя разговоры на любые темы, не задавая никаких вопросов.       Теории же были просты. У Тэхёна осенняя хандра, апатия, малоподвижный образ жизни и четыре стены. Здесь ему уже стало тесно. Чон ни кстати вспомнил о своём обещании поехать заграницу. Вопрос встал ребром из-за дочери: сможет ли он её оставить так надолго без своего внимания? Он размышлял. И решил подождать, пока Лили не исполнится хотя бы год. Но Тэхён всё равно требовал смены колорита, пускай и сам того не осознавая. Когда Чон поймал себя на этой мысли, образовалась тишина. Новая задача: он внезапно вспомнил о Чарли. Весь его вид теперь был мало любопытен и интересен Чонгуку, но не думать о брате он не мог. Из-за Сокджина. Зять его нынче расстраивал, холодность и отчуждённость портили всякий брак, а Чонгук этого нисколько не желал для родного брата. Всякие разговоры на эту тему Джин пресекал, кроме работы зятя ничего совсем не волновало. Даже интерес к Лили был поддельным, это заметила и прислуга. Мужчина относился к ребёнку холодно. Чон, имея достоинство, говорил всем их общим знакомым, что это вполне в характере Сокджина и удивляться здесь не стоит, ребёнок растёт в любви. Ремарка: любви только своего дяди, родного отца. Чонгук действительно души не чаял в дочери, которая, как было замечено Юнги, был похожа на дядю больше, чем на собственных родителей. Ребёнок действительно привлёк лишнего внимания к их семье. Но вернёмся к Тэхёну.       Чонгук не знал, не допускал даже подобной мысли, что у омеги проблемы с душевным здоровьем начались ещё в раннем детстве, потому что о прошлом, в целом о его жизни мужчина не знал ничего. Впрочем как и Тэхён о его. Алхимики называют это равноценным обменом. Такая политика до сей поры была хороша, но уже не эффективна.       К ружьям Чонгук возвращался ни раз, они живо его интересовали. Каждое из них было уникально, как артефакт давно ушедшей эпохи — отца. На тёмных дубовых панелях блестели металлические детали: затворы, гравированные замки и рифлёные стволы, отражающие мягкий свет настольной лампы. Чонгук погладил ствол одного из них, оно смутно показалось ему знакомым. Поставив на письменный стол стакан виски, мужчина снял оружие, тяжёлое. Много воды дождевой утекло с того дня, Чонгуку казалось, что он всё забыл. Напрасно: прицеливался он долго, но… В одно мгновение острая вспышка боли исказила его лицо, и ружьё выпало из рук, с глухим стуком упав перед ногами. Отшатнувшись назад, Чонгук опёрся одной рукой и ягодицами о книжные полки, второй рукой закрыв свои глаза. В разламывающейся острой головной болью голове внезапно возникла череда картинок, быстро сменяющих друг друга: кладбище, могилы, тёмное грозовое небо, прицел, выстрел и крик ворона. Фантомом явился день убийства его отца, Чонгук тяжело начал дышать, рвано хватая ртом холодный воздух. У этого была сугубо эгоистическая причина — у судьбы, как и у памяти, не бывает скучающего настроения.       Жалел ли Чонгук, что он так поступил? Отнюдь нет. Думал ли он об этом? Очень часто и достаточно продолжительные периоды. Смерть матери давно перестала тревожить его беспокойный ум, в отличие от смерти отца.       Мать была жертвой обстоятельств, отец стал жертвой мести, погибнув от рук собственного сына. К слову, расследование в обоих случаях зашло в тупик. Ожидаемо.       Случавшиеся нередко у отца непредсказуемые припадки агрессии всегда в детстве заканчивались для близнецов поркой ремнём. Чарлиз били едва меньше, но он больше испытывал на себе холодную нелюбовь их матери, хотя только теперь Чонгук понимал, что такое поведение Мари было продиктовано теми обстоятельствами, на которые они, будучи детьми, не могли повлиять. Всё катилось в тартарары. Их семья была образцовой лишь на обложке журналов. За хлеб и золотую ложку оба брата расплатились сполна и отдали долг одной пулей. Чонгук часто думал и вспоминал своё детство, Чарлиз же напротив делал вид, что у него амнезия, пока окончательно не забыл всё, что приносило ему боль.       Он не любил Лили ровно по той же причине, по которой и Мари не любила своих детей.       Конечно, когда отца не было дома, то вполне можно было назвать эти моменты счастливыми. Наверное, ловить счастье в нашем мире не легче, чем снежинки языком. Чонгук своё так и не поймал.       Когда вспышка боли прошла, мужчина поднял с пола ружьё и поставил его на место, запретив самому себе к нему прикасаться. Он ещё не готов. Образ отца прочно засел в нём и долго ещё не оставит его в покое. Подлинно об этом размышлять и проводить анализ Чон не мог. По одной единственной причине: он не знал, что проблема крылась внутри, а он отчаянно пытался сражаться с тем, что было снаружи. К такой же тактике прибегал Сокджин.       Чонгук нашёл Тэхёна утром субботы в своей постели. Он вновь плакал. Мужчина тихонько сел рядом с ним на кровать, в какой-то момент омега приподнял лицо и тогда Чон увидел слёзы, но не его, а свои. — Иди ко мне, — Чонгук никогда не боялся чужих слёз, но брошенных невпопад слов безумно очень. — Не плачь, мой ангел. — Прости.       От него тонко пахло морем и японским чаем. Чонгук предложил ему своё плечо, взамен получив много слов, от которых стало и больно, и одновременно тепло. Тэхён солгал правду, Чон в неё поверил. У них у обоих оказалось слишком паршивое прошлое, сдавливающее шею, как колючий шарф. Иронично про себя подумав, что этот мир слишком жесток для них обоих, Чонгук горько улыбнулся. Лечение с помощью беседы помогло обоим, Чон, доверившись сам кому-то, тоже рассказал немного о себе, но в этих рассказах не было никакого Чарли. Тэхён начал уже совсем сомневаться, что старик сказал ему правду, но решиться на ещё один откровенный разговор он не мог. Боялся.       Целовать солёные от слёз щёки и губы стало новой точкой интересов на карте желаний Чона относительно Тэ. И в этом не было ничего ужасного, как можно было подумать.       Вальсом белого молчания луна тихонечко взошла, когда оба лежали на кровати. Чонгук целовал, касаясь шершавыми губами его лица: щёк, губ, дрожащих век, под которыми скрывались голубые глаза. Горячим дыханием опалив кайму нежных губ, вновь коснулся тех своими, хотя для этого не было уже причины. Чонгук умел целовать хорошо лишь тех, кого истинно любил: в Тэхёне, как в череде минувших дней, он видел прошлое, самого себя. Альфа всегда хотел чего-то настоящего, кого-то, кто будет без всяких «но» его любить. А он? — Оказывается для того, чтобы чаще видеть твою улыбку, надо чаще тебя целовать, — Чонгук был немало удивлён: Тэхён его не оттолкнул, потому что единственный способ избавиться от соблазна — познать его сполна. Он тоже отвечал на его поцелуи, но молча. В душе ещё было темно, но горел один единственный фонарь — мечта стать счастливым. Просто так, никому не говоря.       Красные щёки горели, став сухими: Чонгук терпеливо сцеловал каждую слезинку. Может пора начинать забывать про раны? Тэхён лёг головой ему на грудь, как хорошо, что он не знал, что Кей был всего лишь Пушкиным, а Дантес сейчас с ним, здесь. Чон не планировал ему ничего рассказывать, потому что как должен один человек рассказать другому про смерть третьего от его рук? А про отца? Случайности не случайны, говаривал Чонгук, потому что многие случайности дело рук человека, все другие — Дьявола, и только счастье — заслуга Бога. Часто размышляя наедине об этом, Тэхён всё пытался найти Бога, но его не было ни в доме, ни в зеркале, ни в море, а в душе была война. Так что Богу там не было места. Поэтому, как в забытье, он хватался за руки человека, сначала это были руки Кея, теперь Чонгука. Разница лишь в температурах: у Чона было очень холодное сердце и горячие руки. — Завтра обязательно поедем в город. Надо сходить непременно в ресторан. — Зачем? — спросил Тэхён. — Тут слишком скучно, не находишь? — Я привык. — Не стоит, — поправив махровое одеяло, сказал Чонгук. — В мире много красивых вещей. Мне думается, что море тебе уже надоело. — Да нет. — Не лги хотя бы себе. — Чонгук. — Всё в нашей жизни приедается. Знаешь, почему мы сами себя не считаем красивыми? Наши лица в отражении, которые мы видим с самого детства, нам надоели, поэтому мы любим других больше, чем самих себя. — В этом есть логика. — И большая ошибка. Если все умрут, то нужно будет научиться выносить одиночество. — Мне кажется, я научился, — Тэхён сказал это так просто, не ощутив при этом и толики грусти. — Прости за это. — У тебя много забот, управлять компанией сложно, я уверен. Ты молодец, — Тэхёну бы хотелось тоже хоть раз в своей жизни услышать что-то подобное, но он понимал, что это глупость в чистом её виде, потому что никаких успехов он в жизни не имел. Даже на работу его взяли через постель. Стоили ли годы мук в университете этого? Как знать. Без Чона жизнь была бы куда сложнее. Тэхён больше не шевелится, как будто оцепенев. Но нет, просто заснул.       Ночь, будто пресмыкающееся, заползла в спальню.

***

      Белый свет нового дня просачивался через тяжёлые драпи, собираясь пятнами вокруг ножек кожаного высокого кресла. Лучи солнца пробегали по столу, отражаясь в экране компьютера. В воздухе витал запах свежего кофе, стоящего на краю стола. Тишина кабинета была нарушена лишь лёгким шелестом бумаг и глухим стуком клавиш. В дверь коротко дважды постучались. — Войдите.       В узкую щель тенью проскользнула маленькая фигура, вставшая напротив мистера Чона, сложив руки по японской привычке. — Вызывали?       Поставив несколько подписей на документах, Чонгук отложил бумаги в сторону, подозвав Вальше к себе. Выведя из спящего состояния компьютер, он тапнул на нужную папку. Но прежде задал вопрос: — Кто разбил вазу? — Я не знаю. Я пришла утром и обнаружила осколки с цветами на полу, не думаю, что это может быть кто-то из прислуги. Я прихожу всегда первая. — Тогда кто? — совершенно спокойным тоном спросил мужчина. — Простите, не знаю. — Хорошо.       Белый курсив дважды коснулся видео, раскрыв тот на весь экран: синяя ночь тихо шумела морским прибоем. Через несколько недолгих секунд в кадре появился Тэхён: как в замедленной съёмке, он коснулся двумя руками вазы, затем сбросил её со стола и при этом не поранился.