Волки да Винчи

      Утро в загородном доме семьи Чон началось с первых лучей декабрьского солнца и нового букета пионов на кровати с маленькой запиской «Поздравляю с выпуском!» — коротко и лаконично, в манере Чона, который, пока приглашённые на дом парикмахеры и визажисты имели время для того, чтобы всё подготовить для своей работы, попивал терпкий горький кофе и листал сводку новостей. В доме мерно шумели люди, не возвышаясь над тишиной этого места, будто боясь нарушить его гармонию. Больше остальных занята была Вальше, давая всем подряд распоряжения и бегая с первого этажа на второй, проверяя, не проснулся ли омега. Едва Тэхён открыл глаза, осовело осмотревшись, женщина уже хлопотала вокруг. Её маленькая фигурка и юркий взгляд идеально, по мнению не только Чона, но и каждого с кем она была знакома, вписывались в жизнь этого дома. — Спускайтесь скорее. Мистер Чон уже ждёт за обеденным столом, чтобы сообщить обо всём лично.       Тэхён, взъерошенный после сна и с тяжёлой головой, встал, едва приветствуя новый день в мире и последний день в университете. Нельзя сказать, что он совсем не волновался, он был полон надежд и радостного предчувствия того, что скоро заветная мечта свершится. Заветная мечта его матери, которая лежит одиноко в могиле и спит вечным сном. В такое утро не хотелось о ней думать, но мысли сами выстраивали лабиринты памяти, ведущие в прошлое, где заводя в тупик, где помогая сворачивать в другую сторону, где извиваясь, где цепляя за живое.       Тэхён умылся холодной водой. Отражение в зеркале ванной вновь приняло привычный вид.       За обеденным столом, накрытым к трапезе самой Вальше — другие не допускались к столу, по настоянию самого Чона, ему было важно, чтобы этим занимался никто иной, как маленькая японская женщина — уже сидел в чёрном шёлковом халате мужчина, развернув газету и отложив свой телефон в сторону. — Доброе утро. Садись быстренько завтракать, дел предстоит нам всем сегодня немерено. — Доброе утро, — отодвинув деревянный резной стул, сказал Тэхён, принимаясь за свой завтрак.       Чонгук к своему не прикасался, продолжая бегло читать новостную ленту. — Двадцать минут. И пойдём в гостиную. Нас уже должны будут ждать. Приятного аппетита, ангелочек.       Тэхён подаренную Чоном ранее подвеску за послушание так и не снимал, хотя после того, что произошло в библиотеке, хотел. Думал об этом, анализируя все возможные развития события, но это всё равно было игрой в кости, Чонгук мог отнестись к этому по-своему, и Тэхён отнюдь не был уверен, готов ли он к таким последствиям. — Кто эти люди? — Я говорил тебе недели две назад, что приглашу парикмахеров. Стилистов. Или как они там себя называют. Визажистов тоже. Ты будешь у меня самым красивым на выпускном. Кстати, насчёт вечеринки, — встряхнув листы газеты, Чонгук придал своему голосу низкой хрипотцы, заговорим серьёзным тоном, — скорее всего, у нас не получится остаться. — Почему? — Потому я хочу успеть всё, что сегодня запланировал.       Пытливая часть мозга Тэхёна трезво оценила представшую его взору картину: в светлой гостиной, залитой утренним солнцем, собралась отнюдь немаленькая толпа: визажисты стояли у столика, который принесла прислуга, разложив на нём свои инструменты для работы, парикмахеры в правом отведённом специально для них углу рядом со стульями, была ещё пара человек, которые, как позже выяснилось, были мастерами маникюра. Тэхён опустился на один из двух стульев, сложив руки перед собой, как примерный мальчик, поражённый слаженной работой всех, и персонала в том числе.       Через некоторое время к ним присоединился Чонгук, опустившись на соседний от омеги стул.       В тоскливом безмолвии застала Вальше и своего нанимателя, и его молодого человека, прислонившись плечом к дверному косяку, тихо наблюдая за всей процессией: парикмахеры работали быстро, механически, словно роботы, придавая Тэхёну прежний его вид, утюжками завивали светлые локоны, пока визажист делал неброский макияж, стараясь подчеркнуть естественную красоту омеги и немного выделить его голубые глаза. Мистер Чон пытался вернуть нормальную свежесть своим мыслям, но что-то ускользало от него. Он был напряжён с ночи, и это было очень хорошо заметно по натянутому судорогой телу: он часто крутил суставами рук и ног, ощущая тянущую боль в них. Периодически хрустел пальцами, — признак того, что он был раздражён. Задав самому себе вопрос о причинах такого настроения, Чон отделался простой мыслью — не выспался. Неделя выдалась на события разнообразна, да и работы чересчур много. Он серьёзно, сидя на стуле, раздумывал о совместном отпуске с Тэхёном. Гавайи? Мальдивы? Куда он хотел?       Свою поздравительную речь, кстати, Чонгук отшлифовал так, что она, должно быть, блестела на солнце. Он хотел вложить в это свои мысли и смыслы, но берёг к их особому моменту, который должен был очень скоро наступить.       Как бы то ни было, сегодня времени было не очень много, и каждая минута была весьма дорога. Думая об этом, Чонгук постоянно нервно стучал пальцами по подлокотнику, что не ускользнуло от внимательного взгляда Вальше. Она жестом — несколько раз двумя сложенными вместе пальцами ударила по своим наручным часам — указала визажистам и парикмахерам, что их время очень ограничено, хотя те и работали в две руки. Воздух начал противно звенеть от мыслей в голове омеги, суетливости людей вокруг, успокаивал лишь шум прибоя за окнами. Тело требовало неги — Тэхён хотел спать, хотел тишины и пустой комнаты. Грядущий день совсем не воодушевлял. Он был равнодушен к такого рода праздникам, в целом к праздникам. Закрыв глаза, он продолжил представлять себе другую жизнь, пытаясь понять смысл текущей, подлинной, которую не взломать без психолога. И не выжить из бедного ума.       Кисточкой для туши визажист закрутил наверх ресницы омеги, и на этом утренние приготовления, часть из них, подошли к своему завершению.       В комнате на кровати уже ждали разложенные и отглаженные Вальше вещи для церемонии, в том числе и мантия с академкой. Следом за омегой в комнату вошёл и Чонгук, закрыв за собой дверь на ключ. — Подожди меня одну минуту.       В комнате Тэхёна, как впрочем и в любой другой, помимо ванной, была ещё гардеробная. Чонгук вышел оттуда с двумя коробочками: одна побольше, другая вполне умещалась в его широкой ладони. — Предлагаю начать с этой, — мужчина протянул чёрную маленькую коробочку омеге, у которого, едва он увидел эмблему Mercedes Benz, округлились глаза. — Не-е-т… Чонгук, это слишком дорого. — Не стоит так говорить. В жизни всё доступно тем, кто хорошо выполняет свою работу и чуточку больше, чем другие, — или родился в богатой семье, остаётся неозвученным.       Пока Тэхён рассматривал в руках своих ключи от новой машины, которую Чон, как и говорил ранее, подарил ему, мужчина обошёл его стороной и сел на кровать, дожидаясь, пока пелена шокового состояния спадёт. — Тэхён, подойди, сядь рядом.       Вторая коробочка тоже была чёрного цвета, которую Чонгук вручил омеге. На ней уже не было никаких опознавательных знаков, поэтому эту омега открывал ещё с большим волнением и трепетом. Несчастные пальцы, едва уловимо для взора мужчины, подрагивали. — Что это?       От нахлынувшей тревоги и непонимания того, что Тэхён сейчас держит в своих руках, он невольно раскрыл глаза и уставился на мужчину. Чонгук с лукавой чёрточкой взял в свои руки коробочку, достав из мягкого материала анальную пробку маленького размера чёрного цвета в виде полового члена, зажав его пальцами. Для того, чтобы согреть силикон, из которого она была изготовлена. — Ложись ко мне на колени, малыш. — Чонгук, — не в состоянии осознать всё происходящее, Тэхён даже не шевельнулся, впившись бескровными пальцами в мягкий матрац. — Ложись. У нас не так много времени. — Мы же едем на выпускной. — Именно, — свободной рукой мужчина обхватил талию омеги, аккуратно склонив его и уложив на свои колени. — Хочу, чтобы весь день ты провёл с пробкой в попе. — Я не смогу. — Сможешь. Она маленькая.       На прикроватной тумбочке лежала смазка на водной основе, которую только сейчас заметил Тэхён, Чонгук открыл тюбик, выдавив себе на пальцы и на маленький силиконовый член немного жидкости. Указательный палец вошёл в пульсирующее и горячее нутро свободно, некоторое время Чонгук совершал круговые движения, очень мягко и поступательно, чтобы не ранить нежную слизистую, затем добавил второй. Всё это время Чонгук молчал, второй рукой поглаживая поясницу омеги и смотря на дверь спальни. Закончив пальцами растягивать Тэхёна, мужчина приставил кончик игрушки к сфинктеру и начал мягко надавливать на него, проталкивая пробку внутрь. Она была ожидаемо толще, чем пальцы. Для начала Чон вставил лишь на пару сантиметров, позволяя привыкнуть к новым распирающим ощущениям, привыкнуть к наполненности, затем ещё протолкнул и продолжал так до тех пор, пока маленький силиконовый член не вошёл весь до самого основания, оставив лишь конец, который поместился в ложбинку. — Умница. Хорошо принял. Полежи ещё немного.       Чонгук гладил ещё какое-то время попу Тэхёна, пытаясь внутренне совладать с поднимающемся и в штанах, и во всём теле возбуждением, отвлекаясь на разные мысли, на предметы в комнате. Потом наклонился и поцеловал одну и вторую ягодицу, шлёпнув несильно ладонью по левой, попросив омегу встать. Новые ощущения Тэхён старался осознавать, тихонько постанывая в процессе одевания, кончик маленького члена давил на точку G, вызывая краткие волны возбуждения, расходящиеся по его телу. Джинсы — только теперь Тэхён понял, почему Чон просил его об этом, он заранее всё спланировал — ощутимо сдавили задницу, кажется, они были на размер меньше.       По дороге в университет Тэхён не мог найти нужный угол, позу, ёрзая на кожаном сиденье задницей, что ещё больше вызывало агонию от подступающего возбуждения. Опыта ношения анальной пробки вовсе не было, организм, и в частности прямая кишка, тонко реагировали на посторонний предмет. От мыслей, что он должен с ней провести минимум половину дня, церемонию вручения дипломов, Тэхёну делалось дурно и бросало в жар.       Сумеречный свет пробивался через высокие окна актового зала, заливая пространство белым зимним сиянием. Студенты, облачённые в длинные мантии и яркие академки, постепенно вместе с родственниками заполняли зал. Их лица светились смесью радости и грусти. Зал был украшен гирляндами и цветами, от которых пахло свежестью летнего утра и вместе с тем наближающимися новогодними праздниками. Кто-то смеялся, обнимая друзей, кто-то стоял в стороне, задумчиво глядя на сцену, где скоро раздастся их имя. Всё вокруг казалось волшебным и нереальным.       Тэхён же не разделял никаких эмоций с людьми, которые их с Чоном окружали. Он даже не стремился искать своих одногруппников. Зато Чонгук встретил коллег по бизнесу в лице отцов выпускников. Оставив омегу одного, альфа присоединился к группе мужчин, обсуждавших последние новости.       Чонгук вернулся в этот университет и попал на выпускной в качестве уже состоявшегося человека по некоторым меркам. В глазах прожённых бизнесменов он был ещё щенком, новичком, но держался хорошо. Многие бы хотели откусить лакомый кусочек от акций, которыми владела его семья.       Тэхён был никем. Чон после отчисления добился столь многого, по мнению омеги, и эта мысль неотвязно жгла его мозг каждый раз, когда он сравнивал себя с альфой. Глупость, не иначе. Потому что большее количество факторов — изначально Чон родился в богатой семье, родителей унесла смерть, наличие помощника в лице зятя по делам бизнеса — им не были учтены. Но впрочем, справедливости ради, он даже не догадывался об этом. К слову, о зяте, несмотря на голую неприязнь, которую питал к Сокджину Чон, они находили общий язык в делах. Джин имел куда больше опыта и потому ни раз помогал советами молодому Чонгуку, при этом особо не видя в брате своего законного супруга конкурента. Идеальный тандем почти всегда гарантированно приносит больше, чем вражда, которую нередко можно наблюдать в высшем корейском обществе, да и в целом по всему миру между ведущими кампаниями. Взять хотя бы «Coca-Cola» и «Pepsi», когда вторые выпустили рекламу со своими конкурентами, весьма компрометирующую: маленький мальчик покупает две банки Колы и становится на них для того, чтобы дотянуться до ячейки с Пепси. И так повсеместно. Наш мир построен на конкуренции и силе жажды.       Чонгук жаждал очень многого, Тэхён — тишины и спокойствия в своей душе. В жизни.       Вспомнив своё прошлое ненароком, омега пришёл в леденящий ужас, подумав о Кее: он ведь тоже непременно должен быть сегодня здесь. Едва он успел обдумать этот нюанс, как его окликнул кто-то из одногруппников.       Во время церемонии и после неё Кея нигде не было видно: наверное, он не захотел приходить. Щёки Тэхёна вмиг вспыхнули жарким румянцем, когда он подумал, что, как должно быть эта сцена их встречи выглядела бы нелепо, а если бы Кей рассказал всем прямо на выпускном, что Тэхён ему изменял, вторая мысль, догнавшая омегу: что, если все об этом уже знают. Только представьте, что думают о нём его сокурсники, с которыми он сегодня разговаривал. Он боялся, что обман его может быть раскрыт.       Чонгук, довольный увиденным зрелищем вручения дипломов и, разговорами своих знакомых и приобретению новых связей, найдя омегу в толпе выпускников, сказал, что они спешат. Не успев ни с кем попрощаться, они вышли на улицу. В лёгкие хлынул сырой, стылый зимний воздух, который помог протрезветь от мыслей Тэхёну. Чонгук, воспользовавшись заминкой, схватил омегу за запястье, и они направились в сторону общежития.       А оно всё такое же: Тэхён, да впрочем и сам Чонгук, поймал себя на мысли, что ничегошеньки не изменилось, только тумана не было, как прежде. На равнине уже зажигали огни.       Войдя по ступеням в хол, Чонгук сам подошёл к охраннику и, сунув ему пару хрустящих банкнот, забрал ключ от комнаты. Вернувшись к омеге, на чьём лице было написано всё понимание происходящего, он положил руку на его поясницу, и они ушли на четвёртый этаж. Ключ идеально вошёл в замочную скважину комнаты, в которой когда-то на первом курсе жил Чонгук. — Что мы тут делаем? — заходя внутрь, спешно поинтересовался Тэхён, получив незамедлительно ответ: — Закрываем один из гештальтов. — Какой? — встав полубоком к мужчине, омега едва успел что-то осознать, нет, как был за мгновение освобождён от мантии, академки и сжат в крепких объятиях. Всё происходящее проходило будто в многоцветной дымке, Чонгук целовал настойчиво, касаясь сухими губами щёк, носа и вновь губ.       Времени на какие бы то ни было объяснения, ровно как и сил, желания отнюдь не было: расстегнув торопливыми движениями все пуговицы на рубашке омеги, Чонгук развернул того к себе спиной и пододвинул к кровати, вынудив принять коленно-локтевую позу. Вид из окна комнатки открывался пёстрый: толпы студентов, вываливавшиеся на улицу, чтобы покурить и подышать свежим воздухом. Вторым делом Чонгук стянул до колен узкие джинсы омеги, под которым ожидаемо не оказалось никакого нижнего белья. — Весь первый курс мечтал тебя трахнуть в этой комнате на своей кровати, — признался Чон, двумя пальцами обхватив анальную пробку за выступающий край, и провернул ту по часовой стрелке, медленно, с оттяжкой. Кончик силиконового члена надавил на простату, и Тэхён громко застонал.       Чонгук расстегнул и свои штаны, немного приспустив те. Одной рукой аккуратно он водил в заднице пробкой, второй водил уже по своему собственному члену, пока на головке не появилась прозрачная капля предэякулята. Выудив из тела омеги игрушку, мужчина направил головку ко входу, без всякого сопротивления входя в Тэхёна, не давая тому вовсе никакого времени на осознание происходящего. Хорошо растянутый и подготовленный омега принял член альфы сразу до самого основания, вновь ощутив наполненность. Чонгук схватился двумя руками за бёдра, найдя пальцами выступающие косточки таза, и надавил на них. Удерживая омегу в одном положении, он толкался, быстро набрав темп, ударяя яйцами о натянутую кожу промежности. Тэхён стонал и шептал одновременно чужое имя, как молитву. По подрагивающим бёдрам потекла смазка, которую мужчина широкими движениями размазывал по коже. Один раз несильно шлёпнул по ягодице. Это всё же не шло ни в какое сравнение с тем, что было между ними в библиотеке. Комок нервов давил на простату всё сильнее внизу живота, Тэхён просил о помощи, сбросить давление: Чонгук потянулся одной рукой к его члену, начиная массировать тот в такт своим движениям.       Времени ни на что не хватало, сил впрочем тоже: Чонгук после двух коитусов, совершённых на кровати в комнатке общежития, завернул несопротивляющегося омегу в мантию и вынес того на руках. В машине было тепло, Тэхён, едва оказавшись на сиденьи, сразу поджал под себя ноги, заснул.       Машина, быстро движущаяся по тёмной от дождя дороге, ехала бесшумно, мягко, плавно — это то, что больше всего ценил Чон в Mercedes Benz. Вечер, поглощаемый мраком ночи, окутал всё вокруг густым пологом тишины. Дорога чёрной лентой уходила вдаль, словно не имела конца, обманчиво проста и одновременно загадочна, как судьба, которая скрывает свои намерения за обыденностью.       Фары машины разрезали темноту, холодным светом рассеивая густой мрак. Чонгук взглянул на спящего рядом омегу, улыбнулся краешком губ, достал из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет. Маленький огонёк вспыхнул и сразу погас, от папиросы пошёл тоненький дымок, который моментально был унесён призраком ветра, залетевшего в чуть приоткрытое немного окно автомобиля.       Не успели они доехать до дома, как вновь пошёл дождь, блестя в лучах луны на море.       В гостиной горел камин, отбрасывая длинные тени на мебель и стены. Прислугу по приказу мистера Чона отпустили вновь на выходные к семьям. Вальше проследила, чтобы весь дом был чист, убран, а в холодильнике стояла еда, приготовленная заранее поваром. Чонгук отнёс разморенного днём и сексом омегу в его спальню, оставив того досматривать мирные сны в своей безмятежности. Сам спустился после душа в гостиную. Проголодался. Стейк с кровью был вновь чудо, как хорош. И бокал вина для настроения. Ни о чём в этот вечер думать не хотелось.

🩸

      Тем же вечером в поместье Чон. Сеул.       Гостиная, просторная и в то же время удивительно уютная, словно отражала характер покойной хозяйки дома — сдержанная элегантность, лишённая всяких излишеств, но исполненная тонким вкусом. Такой и была сама Чон Мари, такой её помнили её дети и любил супруг. Сумеречный свет, проникающий сквозь плотные портьеры, мягко освещал стены, покрытые обоями глубокого винного цвета, который женщина не выносила в последнее время, желая переделать всё. В углу, возле камина, располагался старинный шкаф из тёмного дерева, на полках которого ровными рядами стояли книги, словно выстроенные по рангу офицеры. Покойный мистер Чон любил после ужина засесть с какой-нибудь книгой и кубинскими папиросами. Теперь и это осталось в прошлом.       В центре комнаты был накрыт к ужину стол, белоснежная скатерть была идеально натянута, на ней уже были выложены по правилам столового этикета серебряные приборы, сверкающие в тусклом свете, и хрустальные бокалы, совершенно новые. Предыдущие в порыве злости все до единого разбил Чонгук, потому что в одном из них был яд, убивший его мать.       Каждая деталь, от тяжёлых резных стульев с высокими спинками до расставленных в строгом порядке приборов, говорила о том, что здесь важна не сама трапеза, но ритуал — чёткий, с соблюдением всех правил и приличий. Этому большего значения придавала Мари, Чарлиз же пытался это сохранить, в дань уважения матери и семейным традициям. Такой уклад семьи Чон очень нравился и самому зятю. Он находил в этом что-то благородное.       Ужинать чета Ким — Чарли всё же после заключения брака взял фамилию супруга, чтобы не вызывать ни у кого никаких подозрений — спустилась в восьмом часу. Сокджин выглядел уставшим, разминая рукой затёкшую шею. — Как твоё самочувствие? — этот вопрос уже был неотъемлемой частью любого начала разговора. Не то чтобы альфа сильно беспокоился о ребёнке и омеге, но по крайней мере делал вид, что да. Для прислуги. Для Чарли. Даже для Чонгука.       И все трое знали и понимали, чьего ребёнка носит омега под сердцем. — Сегодня как-то тихо. — Чонгук обещал заехать на выходных. Предлагаю поужинать втроём. — Вы подружились? — что было бы отнюдь неплохо, особенно сейчас. — Твой брат отлично начал разбираться в бизнесе, постоянный рост цены компании на рынке — это очень хороший показатель, — подцепив бокал вина за тонкую хрустальную ножку, Сокджин немного взболтал его и отпил. Говорил он весьма воодушевлённо. Только омегу всё же напрягало, не было ли это безупречным притворством. — Ваш отец несомненно бы гордился им, — это заставило Чарли улыбнуться. — Юнги так и не ответил на сообщение? Когда его ждать? У него всё хорошо? — Он не ответил, — это несколько смущало даже Сокджина, который не знал истинной причины такого повеления. Но несильно придавал этому значения. — Может у него какие-то проблемы. — Не хотелось бы. — Переживаешь за него? — Он был очень хорошим другом отца, они близко общались. — Но на похоронах я его не помню. — Мне тоже кажется это странным. Хочется думать, что он не смог, потому что… потому что, — Чарлиз отчаянно пытался сконцентрироваться на какой-то мысли, но всё его внимание было сейчас обращено на тянущие рези внизу живота, он коснулся ладонью того места, замолчав. — Потому что не хотел видеть труп друга, боясь, что не вынесет этого. Его можно понять. — Не будим его судить. Как говорят, не суди, да не судим будешь. — Верно.       Черты маленького личика Чарлиз сделались сдержанными, однако в глазах, обрамлённых густым веером ресниц, читалась невыразимая тоска, словно тень невысказанного страдания, пронзившего его душу и тело. Тело стало вмиг напряжённым. Едва заметная дрожь пробежала по уголкам губ, как будто в этот момент он сражался с внутренним порывом что-то произнести, но был отнюдь не в состоянии даже сделать глубокий вдох. Скулы слегка напряглись, выдавая сдержанную силу, готовую усмирить любую боль, даже если она разрывала изнутри. Лоб был гладким, но это спокойствие казалось лишь маской, скрывающей бурю чувств, бушующую за закрытыми дверями разума, Чарлиз стал глух к окружающему его миру.       Колыбель, доселе окутывающая собой нежно малыша, внезапно сжалась. По ногам потекла тёплая вода.       Чарлиз в изумлении уставился на Сокджина, который уловил потерянный взгляд на себе, став серьёзным. — В чём дело? — Кажется, я рожаю. — Сейчас? — У меня отошли околоплодные воды. Нам нужно в больницу. О, Боже. — Не волнуйся. Всё будет хорошо.       Сокджин весь извёлся по дороге в больницу, смотря то вперёд, то на стонущего от боли супруга. В этот вечер улицы Сеула опустели, машин тоже не было, и это позволило очень быстро доехать до нужного места, нарушив несколько правил дорожного движения. У входа в госпиталь их уже ждал медицинский персонал и складная коляска.       В коридоре Сокджин пересёкся с приехавшим Чоном, которому он по дороге сообщил все новости. Оба остановились друг напротив друга. — Иди.       Чонгук, прочитав в глазах зятя одобрение, вызванное пониманием всей ситуации, кивнул коротко тому и тут же ушёл переодеваться. Ночь предстояла длинная и волнительная. — Давай, давай, — одна из медсестёр, крепко держащая за руку омеги, учила того, как правильно дышать во время сильных схваток, другие помогали врачу, сидящему у широко разведённых ног омеги. Чонгук стоял справа, держа омегу за другую руку.       В общей сложности всё длилось порядка десяти часов от самого начала и до момента первого нарушившего тяжёлую тишину родильной крика, такого дерзкого и сильного, нежелавшего ничего соображать. Красное дитя в руках акушера извивалось и махало маленькими ручонками, было всё в слизи. Пуповину, зажатую двумя зажимами, перерезали, после чего положили на грудь омеги новорожденную.

***

      Сокджин курил тяжёлую сигару, намеренно выбрав ту для очищения своих мыслей, сидя на крыльце госпиталя. По временам проезжали мимо машины, освещая светом фар его, и от этого глаза альфы отливали золотом. В темноте декабрьской ночи всё равно этого было не видно. Да и скрыться от глаз посторонних он нисколько не стремился.       Мелкой крошкой посыпался снег с тёмных небес.       Сокджин встал, выпрямившись во весь свой немаленький рост, и выкинул сигару. Запрокинув вверх голову, нашёл взглядом огромный белый диск луны. Золотистая искра сделала один полный круг, вокруг чёрного зрачка, и угасла, как упавшая звезда, следом отразившаяся в стеклянном взгляде мужчины.