Волки да Винчи

      Раннее утро разлилось сиреневым рассветом по спальне, они лежали в простыню замотанные крепко, спали обняв друг друга, Чонгук его чуть сильнее. Луч тёплого солнца упал на их голые плечи. Сильный порыв ветра разворошил на земле опавшие сухие листья, и залетел в приоткрытое окно. Тэхён от осеннего холодка сжался, пнув пяткой Чонгука в ногу, зарывшись носом в покрывало. Стояла монотонная тишина, изредка прерываемая лишь шевелением занавесок от порывов ветра. Хорошее утро надо цедить, как красное вино, пить его маленькими глоточками и смотреть сквозь бокал на весь остальной окружающий мир, медленно пьянея от чувств, которые скопились внутри и томились в душе всё это время. Тэхён проснулся первым, сонно хлопая пушистыми ресницами, на которых собралась утренняя роса. Эротическое волнение вновь вспыхнуло внутри, когда Тэхён внезапно осознал, с кем он лежит этим утром. Можно было попытаться медленно слезть с кровати и уйти до наступления неловкого момента, но… Он нервно облизал пересохшие губы. И вспомнил взгляд…       Острое возбуждение мысли и впрямь создавало редкую иллюзию, что сейчас постель под ними загорится, и этот обман, измена станет видна всем. Лицо и шея Тэхёна в одно короткое мгновение покрылись красными пятнами. Его репутация была уничтожена в собственных глазах. В себе самом он был разочарован, но очарован альфой, который сейчас прижимал его к своей голой груди.       Со страдальческим смирением Тэхён признал, что он испытывал стыд. Белая простыня сама шевельнулась и сползла, тело бледное оголив. С громким звуком упала на пол. Тэхён, замерев, обернулся: Чонгук мирно спал, даже не шевельнувшись.       Тэхён всё же решил, что он хочет кофе и тишины. Уединения. Надобно было обо всём подумать. Когда он открыл глаза, сердце вдруг сжалось: в окне напротив он видел свою собственную кухню, на которой он почти два года подряд варил по утрам для Кея кофе. Такое же горькое, жжёное, как сейчас та мысль, что попала в висок: Чонгук никогда не был от него далеко, но ближе, чем Тэхён мог себе воображать, он стал одной ночью. Вчера всё повторилось. На балконе как всегда толклись белые голуби. Внезапно вспомнив студенческие годы, Тэхён подумал о Пак Чимине. Одно время они занимались докладом для кафедры, но никогда не были близки. Чимин уже женился, скоро они с Тэхёном станут выпускниками, и омега уверен, что они точно больше никогда не пересекутся. Он непременно заведёт нормальную семью, а вот Тэхён на этот счёт вовсе не был уверен — бестолковое метание в отношениях, — всё, что ему светило. И одиночество через край. Тэхён увидел, как на Сеул надвигается гроза: большие пласты серых туч уже заполонили собой всё небо. К первым каплям дождя проснулся Чонгук. Выйдя на кухню, он застал сидящего к нему спиной голого омегу. Юрко в голове пронеслась мысль: «Не сбежал значит…», только Чонгук вовсе не догадывался, что Тэхёну некуда было бежать. Он сидел на стуле с пустыми глазами и пустым желудком. — Приготовить завтрак? — поцеловав в макушку сонного омегу, спросил мужчина, тихо подойдя к нему. — Угу.       Тэхён боролся с мучительными сомнениями в своей тишине, изредка до его слуха долетали звуки со стороны Чонгука. Он испытывал в моменте острую неприязнь к плотскому вожделению, которое подчас нисходило на него рядом с Чоном. И как благочестивый человек, которым он всё ещё считал себя, ему делалось натурально дурно от того, что он не мог ничего с собой поделать. — Я схожу в душ, — я схожу с ума. — Чистые полотенца под раковиной. Бери любое. — Спасибо.       Горячая вода на контрасте с холодной плиткой под босыми ступнями обжигала, доходя до нутра. Подставив опущенную голову под душ, Тэхён заплакал, занемог от своей боли. Тело стало прибежищем для всяких недугов, сосудом слабости, которая лилась потоками из синих глаз. «Боже, что я творю…», — промелькнуло в голове. С отмеренной дозой чувств он плакал и жалел себя. И это пламенная революция уничтожала его мозг, как раковая опухоль. Раскрыв широко влажные красные глаза, Тэхён схватился за горло — в глотке бились мотыльки, душили его, он начал хватать рвано воздух.       Прошло несколько часов, когда дождь сильный, почти стеной, прекратился, Тэхён очнулся, начав усиленно соображать, что с ним и где он. Чонгук лежал рядом, наблюдая. В глазах шевельнулась синяя влага: как расщепление молекул, которые погибли от столкновения с чем-то извне — Чонгук коснулся пальцами холодной щеки, что было расценено, как вопрос: «Ты в порядке?». Безропотно и апатично Тэхён смотрел сейчас и на него.       Городской пейзаж, пожалуй, был красив. За окном. — Мне не нравится, — признался Тэхён. — Всё, что между нами происходит, — что происходит со мной. — Секс? Я плохо тебя удовлетворяю, — сам Чонгук едва сдержался, засмеявшись на этой фразе, ведь что может быть вульгарнее и банальнее? Как заезженная пластинка у молодых. — Прости. Что тебя смущает? — Моё положение. Кто я? — Человек. — Прекрати, ты понимаешь, о чём я, — Тэхён теперь был разочарован и в нём. Неужели ошибся? Он перевернулся на другой бок, скрывая свой взгляд и разочарование, которое граничило с болью от перелома ребра. Шумно втянув спёртый воздух, которого не хватало. Для чистоты мысли.       Уже давно стемнело, и над городом поплыл туман.       Горячая ладонь легла на острые плечи, Чонгук гладил мальчика, стонавшего под ним сегодня. Вчера. Позавчера. Стояла гробовая тишина. У омеги руки были прижаты к груди, в жалкой попытке защититься. Он несколько раз крикнул в пустоту — в себя — но ответа не услышал. Чонгук понимал, что Тэхёна ломало, как наркомана. От выбранных путей, своих решений, которые, в сущности, были выбраны за него. Ему потребовалось мужество, чтобы спросить.       Он хотел просто говорить. — Почему ты отчислился? — Я уже рассказывал: пустая трата времени, — но Тэхён не верил. Он слушал. — Что потом? — Умерла мать. Я отчислился из университета, не вынес бы ещё один год. Ради чего? Отец сразу впряг меня в свою фирму, потом занемог и тоже умер. Я много работал, почти не покладая рук, но приблизиться к тому же результату, что был у отца, не удаётся. Жалкие попытки, откровенно говоря. Я разочарован. — Разочароваться в себе, пожалуй, это самое сложное. — Не согласен, — рука соскользнула с плеча и пальцами прошлась по остистым отросткам позвоночника, выпирающими, будто маленькие холмики, горной единой цепью. Очаровательно. Подумав об этом, Чонгук улыбнулся. — Самое сложное — быть самим собой очарованным. Найти кого-то и полюбить, — альфа неожиданно схватил омегу за бок, силой перевернув на спину, и навис так, чтобы его чёрные глаза встали напротив его синих. — Кого, например? — Тэхён смущённо улыбнулся, отвёл свой взгляд. — Боже, — и за этим сразу же последовал горячий поцелуй в пульсацию артерий на шее, затем чуть ниже, у яремной вырезки, ниже, ещё один и ещё. Чонгук целовал холодную бледную кожу везде, касался его пальцами, оставляя на нём свои опечатки, свой аромат. Тэхён в растерянности негромко простонал; что-то всё же ускользало от его логики.       Внезапно завибрировал телефон. Чонгук отвлёкся от Тэхёна, дотянувшись рукой до мобильника, и принял вызов незамедлительно; выражение его лица сделалось в одночасье таким ехидным, от широкой улыбки на щеках образовались маленькие ямочки. — Служба поддержки оборотней, Чонгук у аппарата, — на том конце повисла непродолжительная пауза. — Ты что пьян? — звонил Сокджин. — В стельку. Что-то случилось? — Чарлиз плохо. Кажется, у него паническая атака или что-то вроде того. — Где он сейчас? — обеспокоено спросил Чонгук. — Я вызвал на дом врача. Сейчас он спит. Ему выписали успокоительные. — Это всё? — Я думаю, тебе стоит бросить всё и сейчас же приехать, — Сокджин был не менее обеспокоен недавно установившимся положением, в котором они все оказались: беременность Чарлиз протекала с некоторыми осложнениями, которые до этого его особо не волновали. — Скоро буду.       В каком-то смысле Чонгуку было тревожно внутри, но по дороге в загородный дом своей семьи, он пытался проанализировать, от чего именно: думая о брате, он был почти спокоен, так как на подсознательном уровне они были всегда единым целым, и он чувствовал, как никто другой в целом мире, что сейчас Чарлиз был в безопасности. Думая о Тэхёне, более никакие сомнения уже не глодали, как дикие звери, его разум, всё было решено. И довольно просто. Крайняя степень уверенности в своих суждениях наступила после нескольких ночей, проведённых с омегой в одной постели. Сокджин. Как тонкий знаток таких альф, Чонгук думал о нём часто, возвращаясь к его фигуре из раза в раз: ложь, манипуляции, давление — три слова, которыми можно было описать его. Ни единому его слову Чон не верил, со скепсисом же отнёсся он и к звонку Джина. Смутило, что зять звонил, когда Чонгук был с Тэхёном, что породило новые опасения: не знает ли Сокджин об омеге. Извилистая дорога вилась меж высоких холмов, которые были покрыты густо насаженными соснами, а над ними стоял клубнями туман, из-за которого свет солнца сюда совсем не проникал, и вся местность была в тени, серо-зеленоватых оттенках; капал мелкий дождь, который в японском языке звучит как «ポツポツ», что читается, как «поцу-поцу». Чонгуку кажется это романтичным. Скинув сообщение Тэхёну, что они должны непременно увидеться на следующих выходных, по-западному «уикендах», он посмотрел в зеркало заднего вида умным взглядом: по краю радужки вспыхнуло красное кольцо пламени, но тут же угасло.       Чем дальше он удалялся от города, тем уже становилась дорога, местами жёлтая разметка уже подстёрлась, и теперь на горизонте показалось море. Тихое, спокойное, но чёрное; каждый раз проезжая в этом месте, Чонгук невольно засматривался на него. Оно казалось Чону весьма проницательным, холодным, лишённым всяких иллюзий; вряд ли бы кто-то стал утверждать, что море безопасно.       Нарушив покой сонного поместья на склоне горы, Чонгук сперва прошёл в огромную гостиную. Над домом уже начали сгущаться сумерки. — Чарли, ты тут? — в камине догорало большое полено, почти превратившееся в угли.       Тишина. Чонгук поднялся на второй этаж, миновав свою спальню, и в конечном итоге нашёл омегу, спящего мирным сном. На столике стояли лекарства.       В страшном возбуждении Чонгук открыл взятую из коллекции отца бутылку дорогого виски. Расположившись со вкусом на кожаных чёрных диванах всё в той же гостиной, он достал свой мобильный, не думая и секунды набрал Тэхёна. В доме совсем не пахло Сокджином. Короткие гудки долго не сменялись низким, хрипловатым голосом человека на другом конце, отчего Чон начал нервно отбивать по подлокотнику пальцами.       Как же быстро сменилась погода за окном походкой пешей. Дождь застучал по оконным стёклам. — Алло? — Привет, скучал, — тошнотворная атмосфера сгустилась, и Чонгук улыбнулся, всё поняв. — Перезвоню, когда будешь один. Люблю.       Образ голого Тэхёна и маленькая попа возникли в воображении сразу, едва он сбросил вызов. Чонгук налил себе ещё один полный стакан виски. Время от времени альфа будет, как и задумано, отпускать вожжи, чтобы наблюдать. Он смиренно с грустью покачал головой, но что ему оставалось? Правда ведь он не должен его упускать, момент только правильно подгадать. Предаваясь нескончаемым грёзам, Чонгук вовсе не заметил, как по ступенькам тихо спустился Чарлиз, едва не застав врасплох брата, потому что то изумление, с каким он посмотрел на омегу, напугало. — Что с тобой? Будто приведение увидел. — В порядке?       Чарлиз ничего не ответил, протянул замёрзшие руки к камину, заметив боковым зрением откупоренный виски. — Плохой день, милый? — Отвратительный. Переволновался. Немного. — Из-за меня? — Чонгук кивнул головой. — Где твой драгоценный? — Не знаю и знать не хочу. — Сокджин сказал, что у тебя была паническая атака. Что произошло?       Они поговорили немного обо всём, выслушав друг друга без лишних слов, пустых взглядов, Чарлиз много смеялся, когда осознал, что прошлое, кажется, вернулось: семейная идиллия у камина за разговорами, которые любила устраивать их мать, — грустно улыбнулся, как маленький ребёнок. Чонгук спокойно и мерно пил себе, чтобы не чувствовать ничего. Постепенно омега осознал, что они уже давно начали терять контакт, что был неразрывен с самого рождения. Он сидел на диване, съежившись, разбитый и опустошённый. Чонгуку никогда в голову не приходило, что одиночество брата было столь беспросветным, все мысли об этом стали бесплодным пространством, совершенно закрытым для рассуждений. — Как твои дела на работе? — спросил Чарлиз без всякого интереса. — Скучная тема. Лучше пообсуждать твоего мужа. — Он что-то натворил? — Довёл тебя до психолога, — Чонгук вовсе не сомневался, что в том виноват лишь Сокджин. Чарлиз не стал отрицать, потёр сухо руками, промолчав. — Чонгук.       Мужчина резко встал со своего места со стаканом виски, отойдя в противоположную от камина сторону, став к омеге спиной. Длинная чёрная тень пролегла стрелой через половину гостиной. — Мне не нравится то, что ты называешь браком. Это убивает тебя. Родители не этого хотели для твоего будущего. Разведись. — Сейчас не имеет смысла. — Сокджин не примет этого ребёнка. Он не его. Разве ты не понимаешь? Скажи. — Развод — очень непростой процесс. Сейчас лишние нервы убьют меня. После родов. С твоей помощью я… смогу… смогу всё. — Чует мой волк, это плохо кончится, — поднеся зажигалку к зажатой зубами сигарете, Чонгук вновь закурил. — Твой муж не так прост, как ты о нём думаешь. Он — редкий мерзавец. — Чонгук. — Чарли, — мужчина в терпении, которое выражалось в его сжатых до побеления костяшек и огненном взгляде, развернулся лицом к брату, пристально посмотрев на него; чувствовалось, что мысли омеги были далеки. — Я не пытаюсь оскорбить твоего мужа. — Ты это делаешь уже десять минут почти. — Почему ты так его боишься? Ты тоже обращённый ликан. В тебе силы не меньше, чем в любом альфе, несмотря на то, что ты рождён был омегой.       Чарли всё же был умён, но не избирателен в своих суждениях. Он всё ещё подчинялся голосу матери, который звучал набатом в его пустой голове. Но словам брата он не поверил, не верил ему с определённого дня, чутьём ощущая его ложь, которой от него воняло. И временами, одинокими голыми вечерами, Чарлиз от этого тошнило. — Я хочу сделать всё тихо. Не выношу скандалы, — и это было правдой. Чарлиз был рождён с тонкой душевной организацией, подобно японскому саду, в котором в гармонии прибывали и цапли, лягушки, рыбки, камни и даже воздух, что был недвижим, как мысли омеги о себе, о своей жизни. Чонгук это знал и, признав, что так будет лучше для всех них, отпустил свою злость.       Сев рядом с братом, он положил ладонь на его округлый живот, ощутив, как горячо пульсирует другая жизнь внутри. Это было ново. Чонгук молчал, слушая свою тишину. Второй рукой обнял омегу, прижав к себе, и поцеловал в висок, ниже — в линию скулы. — Это так славно, — произнёс Чонгук. В эти минуты он часто забывал обо всём. — Иди сюда.       Веер чёрных ресниц задрожал, опустившись вниз, скрыв глаза. Наконец Чарлиз может отпустить все свои мысли, что острым опасением бились внутри долгое время; Чонгук на грани темноты прошептал: — Не бойся.       В порыве чувств, что томились в каждом внутри будто на адском костре, Чарлиз первым коснулся любимых горячих губ, ощутив, как в груди жар-птицей распустился новый, красивый цветок: на ресницах задрожали чистые хрустальные слёзы, сорвавшись, покатились ровными дорожками по бледным щекам. Солёные, как морская вода, плескавшаяся за окном от сильных ветров. Чонгук коснулся мокрой щеки, обжёгши пальцы, свою совесть и раны. Языком вульгарно изводя и самого себя, и брата, и ребёнка, пнувшего омегу внутри. Он не отстранялся — и это самое главное, значит от Чона не пахло другим. Доверительная чувственность была порождена лишь одним сильным чувством — ревностью, что была одной на двоих, голодом морившая обоих до исступления, до пика, когда никто уже не имел более воли к всякого рода сопротивлению. Влечение заструилось ядом по венам: Чонгук был ласков до самого конца, момента, когда входная дверь громко хлопнула. Чарлиз в испуге раскрыл огромные глаза, первым отстранившись. — Кажется, твоего благоверного принесло, — хрипловато прошептал Чонгук. Вторым действом он допил ржавый виски, алкоголем стерев привкус поцелуя. — Я ему однажды точно шею сверну.       Прибытие Сокджина не таило вовсе никаких сюрпризов: мужчина задержался на работе, и с кожаным дипломатом вернулся ближе к полуночи весь в чёрном. Вплоть до настроения. Чонгук, не имея никакого желания встречаться с зятем удалился из гостиной, найдя по тропинкам своей памяти кабинет отца. Дверь была не заперта. Особо Чонгук раннее не изъявлял желания заходить сюда — в кабинете всё ещё стоял терпкий запах отца и дорогого табака. К своему удивлению, Чон обнаружил огромную коллекцию оружия: очень дорогих охотничьих ружей. В воспоминаниях он никак не мог откопать того факта, что их отец был заядлым охотником. Закономерно встал вопрос: откуда это всё? Взяв одно из ружей, Чонгук пристально осмотрел его; на корпусе было выгравировано имя отца. И на втором, третьем, четвёртом, на каждом. Коллекция стоила целое состояние. — Когда он начал этим заниматься, любопытно.       Итак, покойный отец, директор фирмы нашёл страсть в коллекционировании огнестрельного оружия. По выходным он проводил время в болоте на охоте, о чём немного позже рассказал Чарлиз; теперь уже к своему стыду Чонгук осознал, что ничего не знал о семье. Просто сам образ охотника в экипировке цвета хаки никак не вязался с покойным отцом. Это тоже поразило Чонгука, как и то, что мать любила коллекционировать дорогие вина. Он зажёг настольную лампу. Внутри он внезапно ощутил глухую боль: ему стало невыносимо жаль, что он, как оказалось, был плохим сыном, совсем не интересующимся делами семьи. Это мимолётное дуновение горечи Чонгук ощутил, сидя в тишине, когда разнеженную пустоту раздражал шум прибоя за окном. Внезапный развал семейных ценностей повлёк и возбудил в Чоне новые чувства и другие мысли. Он начал с пониманием и глубоким уважением относиться к работе и гармонии в семье: в тот же вечер он решил, что развод непременно будет инициирован с их стороны. Пусть в газетах об этом так и напишут жёлтые пустозвоны. Чонгуку было важно склонить Чарлиз на свою сторону, посеяв в его уме, что Сокджин — раковая опухоль их семьи, но, к счастью, операбельная. В атмосфере вялого, но мягкого согласия омега всё же сдаст позицию — их ребёнку ничего не будет угрожать, а Чону ничего не будет мешать беспрепятственно воспитывать наследника. Даже если рассматривать весьма узкий фрагмент логики, Чонгук был убеждён, что он прав. До родов оставалось не более четырёх месяцев.       Задушевные посиделки, как правило, ужины, что могло быть прекраснее?       В комнате матери у тумбочки возле кровати по-прежнему лежала Библия. Этого факта Чонгук тоже никак не мог припомнить о бедной женщине.       До выходных оставалось два дня, которые Чонгук планировал провести с Тэхёном. Только вспомнив об этом договоре, мужчина опять провалился в кроличью нору своих фантазий, прикрыв уставшие от недосыпа веки: на чёрном фоне парила белая вуаль, освещённая светом, идущим словно из пустоты. Она извивалась, как дымка, её края то растворялись в темноте, то вспыхивали ослепительной белизной. Вуаль словно танцевала в пространстве, сквозь неё проступали всё явственнее очертания худого тела. Лица его Чонгук как ни пытался разглядеть не мог, но по своей воле дорисовал силуэту синие, как море в штиле, глаза.       Дурно ли это в такое время, но Чонгук об этом не думал.       Звук стука в дверь отдал болью в затылке. — Войди.       Смысл своего пребывания здесь Чону был уже очевиден. В кабинет покойного отца близнецов вошёл Сокджин, в домашней простой одежде и уже без своей напускной строгости с растрёпанной причёской. Под глазами тоже пролегла тень от плохого дня. Чонгук приободрился, едва заметив зятя. Их разделял письменный стол, Чонгук сидел в кресле отца, Джин — напротив; здесь он себя, откровенно говоря, чувствовал лишь гостем.       А за окном уже луна. Она светила всё ярче, расцвечивая книги из библиотеки, оконные витражные окна и плющ в саду. — Пришёл пытать меня? — с иронией в голосе спросил Чонгук, готовый к любой теме разговора. — Или хочешь скормить мне очередную байку? Ненавижу ложь. — Чарли, действительно, было плохо. Я переволновался. — Он сказал, что просто испугался темноты. Он с детства её боялся. А ты вызвал ему врача, тем сильнее вызвав его волнение. — Ты меня ненавидишь, — с лёгкой улыбкой на губах произнёс Джин. — Присматриваюсь к мужу моего брата. — Я бы на твоём месте поступал точно так же. После смерти ваших родителей Чарли стал замкнутым. На это больно временами смотреть. Мне кажется, мы поторопились с беременностью, — с этим Чонгук не смел спорить. — Но, знаешь… если не сейчас, то когда? Воспитание оборотня немного сложный процесс, по крайне мере не намного проще, чем если бы ребёнок был обычным. — Тебя беспокоит, что мы не готовы к воспитанию нового ликана? — Думаю, нам стоит остаться здесь, чтобы избежать лишних проблем, — Чонгук слушал внимательно, всё же находя в словах Джина логику, и был внутренне с ним согласен. — Мы часто и много работаем, Чарли оставлять одного с малышом будет неправильно. — Понимаю. Согласен. Какие предложения? Няня? — Смена приоритетов.       Слова Джина, вроде, были исполнены благими намерениями и любовью, но это вызвало толику настороженности. Чонгук пристально блестящими глазами смотрел на мужчину напротив, слушая, как часы бьют двенадцать часов — тот маленький миг, когда они оба в молчании смотрели друг на друга. А затем Сокджин сказал: — Думаю, стоит перенести работу на дом, иногда отлучаясь по важным делам в офисы. Тем более совсем недавно ты говорил, что у тебя запланировано расширение бизнеса в центре Сеула. Что думаешь?       Чонгук ничего не думал; чувствовал, как злость начала вновь разрастаться опухолью в его голове, запах гниения забил лёгкие. Гниение от разложения мыслей, которыми был отравлен он. Его сознание. Тело. Вся жизнь. — Допустим, мы так и поступим. Не повлечёт ли это за собой проблемы в компании? Рыба, как говорят, гниёт с головы, но это при условии, что голова на месте. А коль у рыбы нет головы вовсе, она погибает. Я не готов жертвовать бизнесом семьи, который мой отец строил кровью и потом долгие года. — Никто не вынуждает тебя чем-то жертвовать, Чонгук. Просто чаще бывать рядом с Чарли. В какую-то неделю я буду чаще пропадать на работе, в другую — ты, но оставлять его совсем одного нельзя. Даже на день. Это даже при условии, что он не заболеет послеродовой депрессией. — Хорошо. В этом есть смысл, — с этой точкой зрения Чонгук был тоже согласен. Ситуация была многообещающей, какая-то волна волнения и страха за Чарлиз в душе альфы улеглась.       Чонгук сразу сообщил, что ему удалось назначить новую встречу с партнёрами из Сеула. Он уже представлял себе во всех оттенках, как пройдут эти выходные. Но эта информация для Джина представлялась совершенно бессмысленной; для него был важен лишь результат. Все свои опасения о делах Чона он усыпил той мыслью, что проблемы компании — это проблемы никак не его. — Что до Юнги, между прочим. Почему он так и не приехал? Чарли упорно молчит, — Сокджин всё же согласился на тот вечер, о котором так много и восторженно говорил омега, но, в конечном итоге, Юнги так и не смог их навестить.       Чонгук задумался. — Он крайне сожалел об этом, если так можно выразиться, — Чонгук много думал об этом, но так ни к какому выводу не пришёл, поэтому написал какое-то время спустя другу семьи самостоятельно по электронной почте в духе Пушкинских писем. На эту встречу он уж больно рассчитывал. — Не могу сказать, что знаю ответ на этот вопрос. Мы немного пообщались, но Юнги увиливал от ответа. Я не стал настаивать, донимать его своими расспросами. У него очевидно была на то своя причина. Поэтому не думаю, что Чарли мог что-то знать. По крайней мере я в таком же неведении, что и ты. Все мы. Я напишу ему ещё какое-то время спустя, но сейчас этого делать не стану. — Будем надеяться, что он в полном здравии. — Я передам. Нам всё же непременно стоит встретиться за одним столом. Юнги — занимательный собеседник. — Ты тоже, — заметил Сокджин, отметив, что с Чоном хорошо обсуждать даже политику; наступила небольшая пауза. Всё шло хорошо до глубокой ночи, на часах было уже около двух. — В общем, нам ещё очень многое стоит обсудить, но час поздний, и я, пожалуй, пойду. Доброй ночи, Чонгук. — И Вам, Сокджин. — Джин, — с улыбкой поправил его мужчина, поднявшись со своего места, и подал руку для рукопожатия. — Зови меня просто Джин. В общем, это была хорошая беседа. Мне пора.       Массивная дверь за ним с тяжёлым грохотом закрылась, и Чонгук откинулся на спинку кресла. Сон не шёл к нему. И он вновь начал размышлять о коллекции ружей отца. Пройдясь вдоль них, он остановился возле одного, достав его, и с особым пристрастием начал рассматривать. Охотничье ружьё было изготовлено из тёмного дерева и достаточно давно, на что указывали некоторые потёртости на его гладком прикладе, который был украшен тонкими гравировками. Металлический ствол, отполированный до блеска, отражал тусклый свет и чёрные глаза Чонгука, будто бы скрывающие в себе силу, готовую высвободиться. Случайный луч луны блеснул ярким огоньком до белых пятен перед глазами. Механизм, несмотря на свой возраст, работал безупречно, издавая тихий, уверенный щелчок при взводе курка. И от него до сих пор пахло порохом, будто с ним только вчера ходили на охоту.       Но на нём, в отличие от сотен других ружей, не было инициалов отца. По крайне мере, Чонгук их не нашёл. Так кому принадлежало это ружьё?       В темноте сверкнул экран мобильного, что лежал на столе, обратив на себя внимание Чона. Мужчина поставил оружие на место, проведя рукой в последний раз по его стволу, и отошёл к столу. На дисплее высветилось сообщение от Ким Тэхёна, выведя смартфон из сонного состояния, Чонгук с сомнением посмотрел на смс, отправленное только что омегой.       За окном грянул гром и сверкнула молния, свет от которой пятнами лёг на деревянный паркет позади Чонгука. Через секунду полил мелкий холодный дождь, который серебрился в свете луны.       Занесённый палец над горящим экраном телефона медленно опустился на диалог с Тэхёном. Омега писал:

Ким Тэхён

онлайн

Привет, Чонгук. Прости, на выходных не получится увидеться. 02:03

Почему? 02:03

Дела появились. По учёбе. Очень много учить. 02:04 Скоро защита диплома. Нервничаю. 02:04 Прости… что не сказал тебе сразу. Как-то вылетело из головы совсем. 02:04

Когда у тебя выпускной? 02:05

Через два месяца. Вот уже на носу. 02:05

Я приду. 02:05