Волки да Винчи

— В пятницу должен приехать Юнги. Его почти пять лет не было в стране. Сокджин уже распорядился, чтобы начали готовиться к ужину, — продолжал говорить Чарли, дотрагиваясь до пешки и вновь касаясь коня. Шахматную партию они вели уже второй час, омега много думал, но не об игре, хотя пытался на ней сосредоточиться.       Чонгук стоял у ростового зеркала, поправляя свою рубашку, только и кидая по временам короткие взгляды через отражение на своего брата. Прежде он не хотел вступать уже более с ним ни в какие сношения, но результат выпирал налицо. На вести о прибытии Юнги, давнего друга отца, он ничего не ответил. Не спросил, когда вернётся Сокджин.       До глухой, глубокой ночи горели огни в поместье. К слову, само поместье состояло из трёх зданий в три этажа, которые были соединены между собой коридорами. На юге вырастили сад в виде лабиринта, где часто, даже в ясную погоду, стоял туман. Красные розы цвели круглогодично, за которыми присматривал один садовник. Несколько слуг следили за чистотой в доме: шесть — в центральном доме, и по три — в домах для гостей. — Тебе уже стоит пойти отдыхать, — заметил Чонгук, взглянув на викторианские часы, умостившиеся в углу огромной гостиной. В камине в противоположной стороне языки пламени долизывали три поленья, потрескивая искрами внутри. — Я ещё полон энергии, мой милый.       Чонгука немного удивляло спокойствие, с которым говорил последние месяцы Чарлиз. Будто его душа обрела тот покой, который всегда искала. Он подошёл к столику, за которым они вели партию в шахматы, слуга тотчас встал со своего места и удалился после того, как Чонгук его попросил о том жестом. Чарлиз сложил руки и недовольно закатил на это глаза. — Ещё Юнги говорил, что ужасно не хочет видеться с Сокджином, представляешь. — Его можно понять. Они никогда особо не ладили, всё их знакомство на ножах. И тот, и другой не выносят, когда кто-то делает прибыль за квартал больше. Хочу пойти на этот ужин, забавная будет сцена. — Сокджин ещё не решил, пойдёт ли он на этот ужин. Хочет сослаться на дела. Мне кажется, он вообще никого не любит, кроме самого себя, — заметил Чарлиз. — Может оно и к лучшему. — Но ведь это полное неуважение к нашей семье! — воскликнул Чарли. — Что о нас будут говорить люди? — Никому наша семья уже неинтересна, — смеясь, ответил Чонгук. — Но не думаю, что Сокджин пренебрежёт такой возможностью, как встреча с Юнги. Насколько мне известно, в этом году компания твоего мужа весьма хорошо преуспела. Естественно, не без помощи нашей семьи. Ты, братик, оказался очень удачной партией. Не более.       Чонгук знал, что его слова вызовут смуту в душе ранимого омеги, и потому подошёл к нему, склонившись над ним так, что смог дотянуться до маленького живота, который составлял теперь единственную и главную цель существования Чарлиз. Омега был в каком-то состоянии полного сумасшествия и в то же время блаженства от своего положения. Осознавая, что думать и заботиться он теперь будет не только о себе, надеялся, что однажды непременно сможет получить любовь родного ему человека. — Тебе стоит пойти отдыхать. Час поздний. — Но я не хочу и всё ещё полон сил. Мне хочется прогуляться на свежем воздухе, — Чонгук сразу поцеловал брата в висок. — Не упрямься, прошу тебя. Дай малышу покой.       Лицо Чарлиз в одно мгновение сделалось таким жалким, что он едва удержал своей досады. В отличие от него Чонгук находился в восхитительном настроении своего духа и весь вечер, который он преднамеренно посвятил брату, был очень оживлён, даже с прислугой вольно рассуждал о всяком. Это же благоприятно в какой-то мере действовало и на Чарлиз, потому что ему казалось, что с момента, как все узнали о его новом положении, он стал выглядеть более жизнерадостным. Что касается Сокджина — он хранил молчание и упорно не хотел говорить на тему будущего ребёнка, лишь делая замечание, что об этом надобно думать после рождения малыша. Он улыбался. — А ты куда? Уже поздно, — Чарлиз встал со своего места, взглянув на удаляющуюся спину брата, и смутился, на часах было за полночь. — У твоего брата всё ещё много дел, которые сами себя не решат. Спокойной ночи, Чарли. — Спокойной ночи.

***

      Три ряда тёмных домов, в которых не горели окна, окружали маленький клуб на востоке Сеула. Довольно многочисленная толпа людей сегодня собралась в этом месте. У барной стойки в самом дальнем углу Чонгук увидел маленького человека с бледным лицом и светлыми волосами. В руках он держал свой телефон. Не теряя ни одной минуты, мужчина заказал себе виски и сел напротив маленького человека. Испуг сменился тотчас выражением удивления — после приветствия Чонгук долго рассматривал мутные глаза напротив, в них застыла тоска, растерянность. Любопытно было: они не разговаривали почти месяц, Чонгук не появлялся в своей квартире почти столько же. Отрадно было ему видеть, что Тэхён нисколько не стал счастливее, сделав вывод весьма тривиальный, Чон уже всё для себя на этот вечер решил. Они немного поговорили о жизни, какой-то суете; скукота, которую можно перетерпеть, если есть цель.       Вино кровавым сгустком по мокрому глоточному кольцу было допито за какой-то час, затем пошли напитки покрепче — виски вперемешку с колой. Логические мысли, которые ещё были в голове Тэхёна, внезапно исчезли за неопределённой туманностью — и жёлтое такси уже ехало по пустынным улицам утреннего Сеула.       Этические нормы вновь легли под случайность. Разнуздано как-то получилось всё: Тэхён, будучи на тонкой грани понимания и астрала — не придал значения тому, что из окон чужой квартиры он увидел свою. Холодная постель пахла спокойствием. Ему нужны были покой и тишина, сердечная чакра, кажется, была исчерпана до дна. Зарывшись лицом в белую подушку, Тэхён заснул.       Чонгук бросил на омегу украдкой насмешливый взгляд.       В тенях ночи он подошёл столь близко, опустившись на самый край, что это казалось со стороны иллюзией, призраком всего сущего. Чонгук коснулся ладонью светлой макушки, пальцами перебирая мягкие пряди. Мысли при этом действии, казавшемся вовсе неуместным, были самые разнообразные, но вели все к одному концу: симпатия, которая убивала гордость волка к человеку в альфе.       Сжечь мосты бы всех прошлых ужинов, взяв от огня лишь искорку, чтобы прикурить. Сигарета медленно тлела в темноте утра другого дня. Чонгук сидел на кухне, спиной к окну, напротив проёма в свою спальню. Девять. Десять часов. Сколько грамм нужно для стойкого эффекта морфина? В среде радикальных пацифистов Чонгук бы был первым: насилие порождает лишь насилие, никакой власти, и, как следствие, потеря контроля. Полная деморализация.       Охваченный острым чувством, которое человек испытывает в момент столкновения со смертью, Тэхён проснулся лишь к вечеру. Он смотрел на тапочки у кровати, не вполне осознавая, что это за предмет у его ног. — Воды?       В проёме в лучах закатного солнца застыла фигура, лица из-за яркой вспышки которой омега не увидел, и испугался. Сильные порывы ветра трепали верхушки деревьев, рождая звук, похожий на шум океана. Тэхён пытался сконцентрироваться на чём-то, но головная боль неотвязно давила на глаза и мозг. В голове стоял туман, такой же густой, как и тот, что окольцевал поместье семьи Чон. — Где я? — спросил Тэхён. — У меня дома. Не волнуйся. Ты в безопасности, — в клетке из стен, которые казались омеге стеклянными, потому что больше всего он боялся, что их могут обнаружить, и тогда вскроется, как гнойник, всё то, отчего Тэхёну непременно сделается стыдно, было прохладно.       Температура ниже нуля.       Он вышел в одной рубашке на голом теле на кухню: Чонгук налил стакан холодной воды и сел напротив него, закурив по новой. До сих пор Тэхён, пребывавший в порочном по своей сути лимбе тишины, мрачного молчания, встрепенулся. Исход вчерашнего вечера и целой ночи зависел от слов Чонгука, что пристально смотрел в глаза напротив — Тэхён молча сел за стол, голова гудела от дикого похмелья. От Чона это не укрылось. — Таблетку? — Пройдёт. Спасибо.       До первых сумерек, что опустились завесой на город, они сидели молча, изучая красивые черты друг друга. Чонгук курил, открывая иногда окно и закрывая его вновь, когда Тэхёну становилось зябко. Прохлада одинокого вечера ощущалась покалыванием мелких игл на бледной коже. Они не говорили, омега враз вспомнил, как они делали так же, будучи ещё студентами. За окном стояли, как жандармы, фонари, пуская жёлтый свет во тьму. — Куришь? — Чонгук смотрел неотрывно, предложив омеге напротив сигарету, но получил отказ. — Не выношу запах сигарет с каких-то пор. — В баре многие курят. Часто там бываешь? — С каких-то пор, — Чонгук на это улыбнулся краешком рта, прищурив глаза: в темноте сверкнули золотые искры, как от огня, но Тэхён того вовсе не заметил. — Голова ещё болит? — пальцы омеги в нетерпении бегали по столу, как и его взгляд, который Чону не удавалось весь вечер поймать. — Закрой глаза.       Шум океана внезапно резко ударил по барабанным перепонкам, и наступила тишина. На периферии звучал писк от аппарата искусственной вентиляции лёгких. Тэхён попал в клетку своих страхов, что будто псы на цепи в ожидании команды — боязнь темноты и одиночества. — Открой рот.       Взгляд альфы был устремлён сквозь шум мыслей в голове, лишь на омегу перед собой. И, хотя в мимике Тэхёна можно было заметить кратковременные судорожные подёргивания, он был абсолютно расслаблен, в полном доверии, на лице проступало что-то мечтательное, но оно было едва заметно. Его вид доставлял почти эстетическое удовольствие при созерцании, что было по душе человеку в Чоне. А уж насколько был доволен волк — ещё не было ясно. Строптивый характер был присущ только животному началу.       Чонгук перенёс тяжесть своего тела на руки, нависнув над омегой, так что между ними оставалось маленькое расстояние — ничтожные секунды пересыпались песчинка за песчинкой от первой до момента… Чонгук выдохнул весь дым, коснувшись своими губами чужих. Голова закружилась от едкого аромата с привкусом ментола, колючими искорками дотронувшись до кожи. Тэхён моментально распахнул глаза: под веером пушистых ресниц задрожала голубая лагуна, чувства волнами разошлись по периферии радужки, зрачок судорожно расширился, затопив лагуну собой, будто нефть. Чонгук улыбался, держа сигарету возле своих губ.       Тэхёна это так зацепило. — Твоя сдержанность похвальна, — наигранно заметил Чонгук, выпустив кольца сигаретного дыма. — Зачем мы в это играем? Чего ты от меня ждёшь? — А ты?       Тэхён не выдержал напряжения, вскочил. Холодный, гордый отпор был так смешон, и неловкость, притаившаяся в тени, тихо наблюдала. Чонгук не спешил, смотря, как зайцем убегал Тэхён, пусть так: маленькая птичка не способна убежать от ястреба, насколько бы сильно она не махала своими крыльями. Ему казалось, как весьма горделивому альфе, что он всё понимает, держа при этом себя как благовоспитанный человек на коротком поводке. Он смотрел на него нежным, долгим взглядом, считая про себя до десяти. Восемь… девять… десять. Чонгук встал, подцепив край своей чёрной футболки, стянув с себя ту, и откинул на кровать, возле которой крутился Тэхён.       Это был тот период, когда Чонгук уже в полную меру ощущал своё освобождение и выздоровление от чувств, что были скованы в нём, а Тэхён ещё пребывал на стадии отрицания своего положения. Но ему никто ничего не говорил, не мог объяснить. Оторвав взгляд от кинутой на постель футболки, Тэхён не спеша обернулся и замер весь телом. Чонгук стоял по пояс обнажённым, на голову он был выше, чувствуя в себе достаточно смелости. Он был твёрдо убеждён, что подходящий момент настал только сейчас, если заглянуть назад в прошлое. Чонгук улыбнулся, проведя языком по нижней губе. — Иди сюда.       Сдерживая своё дыхание от напряжения мысли, Тэхён сделал короткий шаг назад, испугавшись, упустив момент, когда Чонгук обнял его руками. Горячие ладони коснулись кожи под рубашкой. Омега сделал всё, что мог, но, робея от первого поцелуя, так легко сдался. Второго, третьего. Покрывая всё лицо, щёки, шею и плечи, с которых альфа стянул одежду, Чонгук сердцем радовался, что не ошибся в своих суждениях.       Поцелуи, купленные стыдом совести.       Тэхён дышал так шумно, громко, с натугой, что он запутался и ничего не мог сказать, облизывая пересохшие губы языком. Горячее дыхание, горячие руки, горящие золотом глаза, губы от поцелуев. — Мы рехнулись, — в поцелуе успел шепнуть Тэхён. — Только я, потому что так долго оттягиваю этот момент. Иди ко мне.       Тэхён слабый, совершенно безвольный человек, идущий на шаг, о котором он будет жалеть, кусая свою гордость, свою совесть, губы, которыми он сейчас в ответ целует Чонгука. Жизнь начала искриться на кончиках пальцев иначе, в глазах, играть с прядями светлых волос. Тэхён улыбался, уже не боясь, что это фальшь, которую он выдумал, развевая свою печаль. Чонгук прижимал его сильнее к себе, надавливая на рёбра, под которыми туго ворочалось больное сердце. И шептал что-то на своём языке. Они говорили друг с другом всегда тишиной, которая любила их обоих, позволяя растворяться в себе, скрывая от глаз неприличных знакомых. Дыхание саднило горло. — Подожди… Чонгук. — Несколько лет ждал.       Если Тэхёну казалось всё каким-то романтичным, новым, то в Чоне романтики вовсе никакой и не было. Он царапал короткими ногтями нежную кожу, будто хотел содрать её, целовал, прикусывая зубами. — Люблю тебя, синеглазка.

🩸

      Чарлиз сидел в гостиной в загородном доме своей семьи, кусок не лез в горло. Подступающая тошнота давила на сердце, и слёзы дрожали тайно в уголках чёрных глаз. За окном гремело море. В полумраке бушующей стихии, где волны вздымались тёмными стенами, тонул старый корабль, чьи мачты скелетами стояли в небесах под грозовыми тучами. Оборванные паруса колыхались под порывами холодного ветра, качающего огромный корабль на чёрных волнах на горизонте. Океан ревел и плакали небеса, пока вдали рокотом гремел гром, новым ударом покатившиеся по долине, на самом конце которой стоял двухэтажный дом. Чарлиз смотрел на тонущий корабль с толикой боли, что в моменте сжимала его горячее сердце, но не потому, что ему было жаль корабль, и капитана, и людей, а потому что более всего на свете он желал сам оказаться на этом корабле. Редкие чайки плакали, крича, о конце, который не заслужили моряки на судне.       Чарлиз поставил фарфоровую чашечку на блюдце, расписанные синей эмалью. Память продолжала стирать всё то, что хранил омега в своей голове, и по временам он спрашивал себя, всё ли он должен помнить? И о чём непременно стоит забыть до рассвета. Маленькие ранки саднили на губах.       В просторную гостиную вошёл Сокджин. Присел на второй диван, так что его взору теперь представал белый профиль супруга, и тоже налил себе чаю. — Как твоё самочувствие? — Этот вопрос меня раздражает… — Это всё гормоны, милый, — перебил его мужчина, который своим присутствием будил в омеге демонов. — Может, стоит сказать врачу. Пусть выпишет тебе… — Может.       Чарлиз злился, ему было горько от непонимания своего положения в семье. Как ни пытался омега преодолеть себя, суровое, почти злое выражение его исхудавшего за время беременности лица, маской приросло к костям черепа. Он был недоволен всем, что его окружало. Вся тяжесть презрения к самому себе в один из дней упала ему на плечи. — На что ты так зол? — Сокджина разморило выпитым на обед вином. Он не жалел своего супруга ни дня, но со снисхождением смотрел на него со стороны. — На эту блядскую жизнь, которую я не выбирал. — Тц, как вульгарно. Мой милый супруг забыл хорошие манеры? — У меня есть имя, в отличие от твоего уважения ко мне, — от нервного напряжения у Чарлиз вспотели ладони.       Сокджин презрительно покачал головой, застегнув верхнюю пуговицу своего белого пиджака. Допив одним движением чай, мужчина встал со своего места, обойдя маленький столик, разделявший их, и встал позади супруга. Спиной Чарлиз ощущал его взгляд на своём затылке, будто к нему приставили дуло пистолета. От их семейной жизни и поведения Сокджина черти в Аду бы разбегались непременно каждый раз, когда они наедине, но Ад не был чем-то реальным, хотя Чарлиз ощущал свой каждый день жизни, как хождение по девяти кругам. Он бы поспорил с учёными о той действительности, в которой они все живут. Сокджин никогда не чувствовал в себе ни малейшего грамма любви к жизни, которой жили люди, которую пытался выбрать Чарлиз — относительно восторженное восприятие своей жизни он сочинял в своей голове сам и пытался в неё поверить, но жил в обмане, кормя себя самой худшей ложью на свете, ложью самому себе. Сокджин, уперевшись руками в мягкую спинку дивана, навис над омегой, прижавшись губами к его виску. — Дерзить будешь своему брату, а при мне ниже травы, тише воды, на Вы и шёпотом, прелесть моя, пока я тебе не свернул за твой острый язык твою тоненькую шейку.       Оттолкнувшись руками от спинки дивана, Сокджин направился к выходу.       Две молнии блеснули, ударив в одночасье, и белыми венами расползлись по грозовому небосводу. — Ненавижу, — шепнул в душевном порыве Чарлиз. — Взаимно.       Корабль на горизонте качался на волнах, переливающихся на свету солнца прозрачным лазуритом. Холодная, чёрная гладь воды топила в сердце океана невинные души. Разнородность страхов всё же бесконечна. С промежутком в несколько дней Чонгук всё же пересёкся с Сокджином, приехав по просьбе Чарлиз в загородный дом. Погода стояла отвратительная, такая же, что и в душе беременного омеги, в которой совершалась страшная новая трансформация, неизбежный разрыв с прошлым. И это как нельзя сильно тяготило его. Стоило им встретиться втроём за ужином, как Чарлиз понял, что ему предстоит ужасающий вечер. Он молча, боясь открыть свой маленький рот, который всё время прикрывал аккуратно тканевой белой салфеткой, смотрел то на Сокджина, то на Чонгука, для которого новые встречи с зятем вызывали возраставшее отвращение. Оторвав полный безразличия взгляд от тарелки, Сокджин посмотрел на Чона. С явным пренебрежением откинув чуть в сторону салфетку, он по некоторым симптомам понял то, что Чонгук так желал скрыть ото всех, и в первую очередь от Чарли. Запах, призраком застывший за его спиной, бесшумно шевелил тонкими губами, молясь о чём-то своём. — Твои успехи в семейных делах вполне достойны. Отец воспитал хорошего наследника. — Благодарю.       Чонгук, как в наваждении, смотрел строго перед собой, с глубоким, доходившим до костей черепа презрением к человеку напротив. Чарлиз же напоминал птицу, угодившую в мазут. На него жалко было смотреть, но жалеть Чонгук его бы не стал, потому что жалость развращает душу и делает слабым ум. — В моём окружении неприлично говорить с собеседником, отводя взгляд. — А в моём — говорить за столом во время приёма пищи. Исключения могут составлять лишь члены семьи и близкие люди, с которыми приятно даже молчать.       Чонгук и Тэхён, часто оставаясь наедине, могли есть тишину ложками. — Тебе стоит пересмотреть свои взгляды, — со звериной серьёзностью сказал Сокджин. И закурил, отойдя к окну, чтобы потянуть время. — Кажется, я не нравлюсь твоему супругу, — между прочим сказал Чонгук брату, покончив с мясом и допив вино. — Какая жалость, но не взаимно. Мне просто плевать на него. — Ты хочешь меня задеть? — Я хочу тебе показать, кем на самом деле является Джин. — Как будто это что-то меняет. Или как будто у меня был выбор. Ты же знаешь, что нет. — Что мешало после смерти родителей подать на развод? — Чарли никогда не отличался умом, его легко было завести в глухой угол. — Тебе ничего не мешает сделать это сейчас или после родов. Как будет твоей душеньке угодно. Я тебя поддержу.       У Чонгука всё складывалось легко: слова, предположения, дела в бизнесе, жизнь. Он, как обычно, пустился в рассуждения о том, что стоит делать брату, а что нет, уже не обращая внимания на Сокджина у окна. Мужчина смотрел на темнеющее небо.       Чарли пил чай, вкус у него был горьковатый, жжёный. Он не разбирал на детали разговор двух альф, продолжая играть свою роль — омеги, делающего старательно вид любящего супруга — методично резал телятину на тарелке серебряным ножом. Сокджин вернулся к столу после короткого разговора с кем-то по телефону, вновь обратив всё своё внимание на Чонгука. В иной ситуации сам Чон принял бы столь значительный интерес в свою сторону за шутку, иронично обвинив при том другого в гомофобии. Но он всё же понимал, что острый интерес зятя был вызван к нему не простой симпатией, скорее антипатией, тревожным интересом к тому, что он делает и чего не делает.       Куранты часов в гостиной раздражали и без того сильно потрёпанные за последние полгода от момента смерти родителей нервы Чарлиз. — Я пойду отдыхать, доброй ночи, — найдя в себе всю решимость, которой он не обладал на самом деле, омега, распрощавшись и с супругом, и с братом, направился к выходу из гостиной, напоследок бросив: — Только не перегрызите друг другу глотки до утра.       Сокджин позволил себе блеклую улыбку, вызванную сколько не шуткой, грубой иронией омеги, сколько его глухой глупостью. Один взгляд на это у Чонгука напрочь отбивало желание находиться и вести какие-либо беседы с этим человеком. Его неуважение, которое он сам не скрывал, ясно демонстрируя их при посторонних, Чона раздражало. Со всей категоричностью Чарлиз бы защищал своего супруга, потому что тому его учила их мать, и Чонгук это понимал. Прошло несколько минут, и вдруг всё пришло в движение. Сокджин с усиленным интересом расспрашивал Чонгука о его делах в компании, управление которой перешло после всего к нему. Клиника матери так и оставалась в тени Сокджина, но это не значило, что Чонгук не желал её вернуть. Он был почти убеждён в том, что деньги Ким не возьмёт в качестве платы, он сам заинтересован в развитии этой области. — Ты весьма часто стал пропадать в городе, — Чонгук оставил еду в тарелке, подняв блестящий взгляд на Сокджина. — Хочешь расширение бизнеса? Потянешь? — Присматриваюсь, — к голубым глазам и полупрозрачной рубашке на теле, — слежу за обстановкой, — Кей уезжает каждые выходные строго в одно и то же время, в пять вечера пятницы, — веду переговоры с людьми, которые знают и понимают в этом немного больше меня, — Тэхён никогда не лгал Чону, иногда мог что-то утаить, — анализирую. Думаю, что в скором времени можно будет делать ставку. — Ставку? — На то, что я не прогорю и хотя бы сведу всё к нулю, — Сокджин одобрительно кивнул, предложив незамедлительно свою помощь, но Чонгук её отклонил, попросив всего несколько месяцев для решения этой проблемы. — Как ты видишь свои дальнейшие шаги? — Чонгуку показалось, что альфа действительно думал о бизнесе, и все его опасения о том, что ему известно о Тэхёне, улеглись. — Ты уверен, что там есть перспективы? — намазав на тост сливочное масло, спросил он. — Я пока вижу лишь одну преграду на моём пути, но её легко устранить. Просто нужно время и идеальный момент. Немного подождать. Постоять в тени. — Всего одна? Не может такого быть. На пути к большим деньгам не бывает лёгких путей, Чон. Отец не учил тебя этому? — спросил Джин.       Чонгук усомнился в том, что сейчас перед ним сидит его враг, возникло желание узнать о зяте больше. Но в соответствии с законами их среды, преобладавшими в семье Чон больше, чем в какой-либо другой семье, Чонгук не мог себе позволить слепо верить тому, что он слышит, что он видит, что он понимает, делая выводы весьма ограниченные. Его волновали лишь отношения зятя и его брата, которые он находил неприличными. И то, что Чарлиз отнюдь теперь необязательно терпеть общество Джина, который относится к нему, как к розе за стеклянным колпаком: красивый, но его не хочется трогать, любить, целовать. Он рассматривал их отношения, как некоторую подготовку к новому этапу, который непременно наступит в жизни омеги. Это подтверждало, что эти отношения временные. Восхитительная пустота и пропасть между ними завораживала, но была опасной. Чарлиз повиновался ещё тлеющим укорам родителей, что были живы в его голове. Его поведение вовсе не было продиктовано какой-то слабостью духа, скорее языками мамы и папы. Они ведь несомненно желали своим сыновьям только лучшего. И где-то на периферии своего сознания Чонгук почти был уверен, что эти отношения, этот союз расторгнет именно Джин, бросит Чарли из-за уныния и усталости от семейной жизни. Но свои догадки Чонгук держал строго при себе, в мужском обществе тема отношений недопустима: они скорее будут говорить о политике, бизнесе, даже об искусстве. С омегами о таком говорить и вовсе не стоит, если только это не делается намеренно для того, чтобы о той или иной измене узнали все. — …стоит подумать об этом, — Чонгук услышал лишь обрывок из всего сказанного Джином. — Согласен? — обратился он к нему вновь твёрдым тоном. Чонгук ответил, виновато улыбнувшись: — Думаю, на сегодня более чем достаточно. Стоит отдохнуть. — Да-да, непременно. Мы так-то засиделись. Впервые мне понравился семейный ужин, вторая его часть. — Откровенно признаться, мне нет, — ответил Чон, вставая из-за стола. — Не выношу такую погоду за окном. Действует плохо на усвоение пищи. — Что-то в этом есть. Доброй ночи. — Доброй ночи, Сокджин.       Гроза за окнами разразилась с внезапностью, присущей лишь самой капризной из муз создателя — Природе. Гром эхом прокатился по долине над морем с новой силой. Молнии вспыхивали одна за одной, и на мгновение гостиная, спальни озарялись призрачным светом. Чонгук принял душ, выйдя в чёрном халате в гостиную, чтобы забрать свой забытый мобильный на столе. Пройдя мимо дивана, возле которого стоял маленький круглый столик, он обратил внимание на белый сложенный пополам лист бумаги. Любопытство было уже возбуждено достаточно сильно, и потому Чонгук без зазрения совести раскрыл бумажку.

«Центр планирования семьи и репродукции.

Дата приёма: 17.09.2022

Пациент: Ким Сокджин

Доктор: Хан Уён

Приём уролога

Диагноз основной: Мужское бесплодие.

Направление: На лабораторные исследования. Определить уровень ЛГ в крови; определение уровня эстрадиола в крови; определение уровня общего тестостерона в крови.

План лечения: Ангиовит по 1 таб. 1 раз в день, после еды. Курс 60 дней.

Омега-3…»