no end, no beginning

Winona Oak — SHE (Stripped)

      Урок, который Дафна вынесла из их с Перси отношений был до глупого примитивным — и как она не замечала этого раньше? — но от того чрезвычайно болезненным. Любовь — самая страшная в мире слабость, и, будь ты хоть тысячу раз могущественным волшебником, она однажды нагрянет без спроса, вознесет до небес, а в самом конце, гадливо улыбаясь, сбросит в пропасть, чтобы с упоением наблюдать, как очередная всесильная жертва падет к ее ногам — поломанная, униженная, раздавленная. Уничтоженная.       Это было так, словно солнце привычно закатилось за горизонт, но больше не взошло над ее жизнью. И началась бесконечная холодная ночь.       Дафна презирала эту слабость, свидетелями которой стало слишком много людей: они станут бить туда кулаками, словами и магией, вновь и вновь расковыривая едва покрывшуюся корочкой безобразную рану. Эта боль — ее вина, ее расплата. Ее личный «Круциатус».       Она просидела перед зеркалом непозволительно долго, вглядываясь в блеклую пустошь потухшей зелени глаз, впиваясь взглядом в мертвенную бледность лица и четко очерченную линию скул, словно серая кожа была неумело натянута поверх черепа. Уголки губ угрюмо клонились вниз — так, будто Дафна навек забыла, как улыбаться.       Чертов высокомерный ублюдок решил, что ему под силу сломить ее! Гринграсс устало выдохнула и опустила глаза на множество косметических средств, что были аккуратно разложены на туалетном столике. Этому не бывать, Перси Уизли. Ни в одной из жизней. В подтверждение этих слов она, не задумываясь ни секунды, сорвала с шеи серебряную цепочку, увенчанную небольшой сверкающей змеей — подарок, ставший талисманом, он больше не приносил удачу. Лишь душил. Оставшиеся на шее тонкие красные царапины противно саднили нежную кожу, но Дафна уже давно поняла, что физическая боль прекрасно притупляла ту, что бушевала на самом дне едва трепыхавшегося сердца.       Дафна привычно подвела глаза — так они казались более живыми и выразительными, подрумянила скулы, создавая подобие былого здорового блеска кожи, и улыбнулась своему отражению. Удалось не с первого раза: губы дрогнули один раз, затем второй, но все же насилу преобразовались в прохладную вежливую улыбку, делая некогда красивое лицо по-настоящему высокомерным. Таким, каким оно и должно быть.       Расправив заломы на строгой юбке, Дафна покинула спальню, ставшую ей тюрьмой, где жестоким надзирателем была она сама. Каждый шаг по лестнице, ведущей в столовую, отдавался глухим ударом сердца, словно она следовала на эшафот, где ее уже приветствовала гильотина. Шагнув в помещение с накрытым на четверых персон столом, Дафна натянула отточенную до совершенства улыбку и расправила плечи. То было ее самой удачной маской, которую никто из домочадцев не спешил срывать.       Деметриус сидел во главе стола вместе с Астрид: появление старшей дочери отвлекло их от тихой светской беседы. Астория, сидевшая подле матери, мягко улыбнулась и весело помахала сестре. Кивнув ей, Дафна села рядом с отцом — аккурат напротив, — где-то в самых темных глубинах сердца чувствуя вину перед этой девочкой за то, что оставила ее без внимания почти на целое лето. Астория не раз взывала к сестре, придумывая для них обеих различные увеселительные мероприятия, но то и дело слышала лишь сухие отказы. Дафна часто замечала, как та слоняется по дому, маясь от скуки, но ни одному чертовому Гринграссу до нее не было дела.       — Выглядишь бледной, милая, — произнесла Астрид, бросив на дочь короткий взгляд.       — Слишком много работы, а всю прошлую ночь я тренировалась в окклюменции.       И это была первая правда за долгое время. С момента возвращения из школы Дафна с особым рвением принялась за основы отцовского бизнеса: присутствовала на всех его деловых ланчах и ужинах, изучала документацию и гроссбух, проводила ежемесячную инспекцию всех помещений, что Гринграссы сдавали в аренду как в Косом переулке, так и в удаленных частях Лондона. Вечера же были посвящены освоению окклюменции, построению собственного сознания и его блокировке как от вторжения извне, так и от самой себя.       Изматывать себя было гораздо безопаснее и эффективнее, чем резать. Однако из ночи в ночь взгляд то и дело маниакально скользил по заманчиво блестящему в свете лампы лезвию.       — Тебе стоит, наконец, принять тот факт, что Дафна твоя дочь, и ей следует заниматься другими делами, Деметриус, — прохладно произнесла Астрид.       Мужчина замер, вперив стеклянный взгляд в хорошенькое лицо жены, которая единственная из всех продолжала безмятежно жевать стейк, не замечая возникшего напряжения.       — Дафна в первую очередь моя наследница, — отчеканил он, медленно положив столовый нож на край тарелки.       — Но ты забываешь, что еще одна наследница требует твоего внимания!       Астория инстинктивно вжала голову в плечи и нервно засопела, вяло ковыряясь вилкой в тарелке.       — Напомни об этом себе, когда в очередной раз пожелаешь отправиться в Ниццу к Изабель.       С трудом поддерживаемый аппетит окончательно умирал за каждым совместным приемом пищи. Дафна вздохнула и на пару коротких мгновений сомкнула веки. Она не могла не замечать, что всегда теплые и уважительные отношения между родителями вмиг охладились, словно они оба до самозабвения раздражали друг друга. Это было противоестественно и чуждо, как будто что-то еще из разряда «вечного» рушилось у нее на глазах, и она ничего не могла с этим поделать.       — Твои упреки безосновательны, Деметриус, а несправедливость в голосе почти оскорбительна! — фыркнула Астрид, запив свою обиду жадным глотком белого вина. — Ты тоже мог бы хоть раз бросить все и отдохнуть. Уверена, средиземноморский климат пойдет тебе на пользу.       Воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь стуком серебряных приборов о дорогой фарфор посуды.       — Бледность — признак аристократии, — парировал мужчина.       Дафна подняла на него глаза и заметила отблеск ироничной улыбки, скользнувший по губам. — Я привык отдыхать иначе.       — Разве пропустить пару стаканчиков виски у камина вместе с сэром Лестрейнджем — это отдых? — Астрид фыркнула и закачала головой, словно маятник.       — Хороший огневиски и приятная компания — лучший отдых из возможных, а прерогативу пить «Русалочью лагуну» под лучами солнца я оставлю тебе, ma chérie.       Дафна расслабленно откинулась на спинку стула, с интересом наблюдая за отцом. Ей всегда нравилось в нем, как он ловко парировал и снижал градус экспрессии жены, умело лавируя между холодной строгостью и искрящейся иронией. Деметриус с самого детства был для Дафны примером человека, верного своим принципам и идеалам, упрямого и гордого, сильного и от того уважаемого окружающими. И эта пресловутая сила могла легко надломиться и раскрошиться в труху благодаря грязи, в которую многими годами ранее вляпалась Астрид Гринграсс. Порочная связь, как ядовитая насмешка, как ветхая тряпка, извалянная в дерьме, держала в своих руках на первый взгляд нерушимую репутацию, вознесенную на высокий пьедестал морали и чести.       Одно слово Эвана Розье, и Деметриус Гринграсс потеряет то уважение, к которому стремился все эти годы, и если ради молчания придется пожертвовать отмщением смерти Кассиуса Уоррингтона, Дафна решила, что это не самая высокая цена.       — На следующей неделе мы с Тори отправимся в Косой переулок: нужно купить учебники и школьные принадлежности к новому учебному году, а также несколько новых мантий. — Астрид допила остатки вина и щелкнула пальцами, призывая домового эльфа наполнить опустевший бокал. — Дафни, тебе бы тоже не помешало развеяться. Проведем чудесный день за шоппингом, пообедаем в каком-нибудь уютном ресторане. Уверена, новые туфли точно поднимут тебе настроение!       Искренняя улыбка матери нанесла еще один неглубокий порез на сердце. Прежняя Дафна действительно использовала бы это приглашение как возможность душевной терапии и подъема боевого духа, но та, кем она стала, больше не испытывала привычной тяги к мелочам вроде побрякушек. Астрид больше не знала свою старшую дочь и демонстративно не замечала тех разительных изменений, что лежали на поверхности. Откровенные платья, томные взгляды и игривые улыбки остались в прошлом, перечеркнутые болезненным взрослением. Так, Дафна без сожалений отказалась от прошлой себя, решив вступить во взрослую жизнь лучшей версией: сильной, предприимчивой, прагматичной и сдержанной. Она знала, что когда-нибудь скажет Перси Уизли спасибо за то, что уничтожил ее инфантильность и эфемерность. После того, как плюнет ему в лицо, разумеется.       — Если у меня будет на это время, мама, — ответила Дафна, натянув на лицо сухую полуулыбку. Периферическим зрением она видела, как на миг засиявшее лицо Астории помрачнело. Дафна знала, что была плохой сестрой, но самостоятельно собрать себя по кускам сейчас было большим приоритетом.       Деметриус, все это время сверливший ее внимательным взглядом, неоднозначно хмыкнул.       — Тебе стоит развеяться, Дафна. Не хочу, чтобы ты выгорела в самом начале, требуя от себя слишком многого.       Он знал. Конечно же он знал, что все перемены в ней, поразительная трансформация и рвение к работе были продиктованы лишь попыткой сбежать от самой себя. Отец всегда знал ее лучше других. Дафна коротко кивнула, не желая с ним спорить.       — Ты прав, папа.       — О, ты всегда была папиной дочкой! — шутливо пожурила Астрид. — Для тебя с самого детства имел значение только отцовский авторитет.       Астория заерзала на стуле, бросив единственный затравленный взгляд на родителей, но тут же опустила его в пустую тарелку. Мог ли Деметриус догадываться о том, что она — не его дочь? Это бы объяснило весь его холод и многолетнюю отстраненность, характеризующуюся нарочным выделением лишь старшей дочери.       Дафна выдавила очередную фальшивую улыбку. Она наивно полагала, что хранить чужую тайну будет гораздо легче вдали от того назойливого напоминания в виде Розье, но на деле каждое действие матери, каждый холод отца по отношению к Астории — все это давило на нее, рвало самообладание на части.       — Совсем забыла! — Астрид встрепенулась и грациозно упорхнула из столовой, чтобы вернуться через мгновение вновь не с пустыми руками. — Сегодня утром сова принесла твой выпускной альбом, Дафна! Я ждала ужина, чтобы вместе его пролистать.       Дафна похолодела. Пальцы до побелевших костяшек сжали нож, занесенный над куском мяса, а сама она будто бы онемела. Хогвартс, однокурсники, Перси… Она не была готова вновь опуститься на глубину, чтобы тонуть, тонуть, тонуть… Захлебываться своей болью, давиться прошлым, где она была так омерзительно счастлива. От одной мысли, что она все это увидит воочию, к горлу подкатила прогорклая волна тошноты.       — Обычный ежегодник, — глухо ответила Дафна, взяв свои эмоции под контроль. Она медленно отрезала маленький кусочек стейка и принялась неторопливо жевать. Он больше не казался таким сочным и вкусным — скорее напоминал противную резину, которую хотелось выплюнуть наружу. — Я еще не скоро так соскучусь по однокурсникам, что захочу просмотреть колдографии.       — Ты такая нелюдимая, ma belle. — Астрид раздосадованно цокнула языком, постукивая пальцами по твердой альбомной обложке. — Сколько раз за почти два месяца ты виделась со своими друзьями?       — Друзьями? — непонимающе переспросила Дафна.       — Тео Нотт и Эван Розье! Ты что же, забыла их имена?       Дафна судорожно вздохнула при упоминании последнего. Перед глазами, словно огоньки, яростно замелькал ехидный прищур черных глаз и красивая улыбка, испорченная уродливой злобной иронией. Она хотела бы забыть его имя, его лицо и голос, вкрадчиво шепчущий «принцесса».       — Эван? — Дафна в изумлении вскинула брови. — Боюсь, мама, мы никогда не были друзьями. Он увязался за мной и Тео еще на первом курсе, как бесхозный щенок. Похоже, у Розье это в крови.       Шквал эмоций сносил все ее стены, кропотливо возведенные в сознании, и эта справедливая шпилька, нарочно брошенная матери упреком, попала точно в цель. Астрид мгновенно переменилась в лице и опустила плечи, сверкнув нервным взглядом в сторону мужа, но Деметриус и бровью не повел, продолжая размеренно разрезать мясо, слабо надавливая указательным пальцем на острие ножа.       — Мне удалось перекинуться с Эваном парой слов на вручении аттестатов, и он очень лестно отзывался о тебе. Как это говорят? — Астрид в задумчивости пощелкала пальцами и в последний момент успела выхватить свой бокал из рук эльфа, явившегося с очередной бутылкой. — С теплотой и нежностью.       Дафна едва удержалась, чтобы показательно не закатить глаза. Эван Розье — дьявол в обличии ангела, так искусно научился пускать пыль в глаза, что очарованным им людям и невдомек, какую ядовитую змею они пригрели на своей груди.       — Очаровательно, — ехидно произнесла Дафна, подняв на мать прямой взгляд. — Эти Розье умеют быть джентльменами, когда хотят, правда?       — Что ты имеешь в виду? — напряженно проговорила Астрид, вцепившись пальцами в край стола. Дафна могла поклясться, что Деметриус оценивающе взглянул на утерянный женой контроль.       — То, что сказала. Ни больше ни меньше.       Деметриус демонстративно прочистил горло, смерив дочь предупреждающим взглядом. Дафна знала, что зашла слишком далеко, переступив границы дозволенного. Но это нападение зрело с тех самых пор, как она узнала правду, и ни одна окклюменция не могла сдержать отчаянный порыв ядовитого осуждения.       — А я определилась, какие три дополнительные дисциплины выбрать для обучения! — воодушевленно произнесла Астория. Маленький дипломат с большим будущим.       — И какие же, милая? — с ласковой улыбкой поинтересовалась Астрид, облегченно цепляясь за новую тему.       — Древние Руны, Прорицания и Уход за магическими существами!       — Ты решила выбрать то, что проще? — хмыкнул Деметриус.       Астория, оцепенев, удивленно моргнула.       — Руны не так просты… Дафна же тоже им обучалась… — пролепетала она.       — Я говорю об остальных дисциплинах, — строго перебил ее отец. — Прорицания — весьма туманная наука, а в Хогвартсе ее преподает полоумная идиотка, у которой совершенно точно нет никакого дара предвидения. Уход за магическими существами — это лишний повод слоняться без дела на улице, лишь бы не учиться чему-то полезному.       Дафна видела, как губы Астории обиженно задрожали, а голубые глаза налились слезами. Девочка изо всех сил старалась не моргать, чтобы предательские горячие слезы не хлынули наружу с позором.       — Но это ведь увлекательно, — прошептала она и прикусила губу.       Деметриус задумчиво провел пальцем по подбородку.       — В целом, для будущей леди Малфой этого достаточно.       И звучало это как приговор. В другой ситуации Астория бы радостно заулыбалась, примеряя на себя роль супруги наследника Малфоев, однако сейчас это означало одно: ты не годишься больше ни на что, кроме как стать чьей-то женой и продолжать чужой славный род. Ты — не наследница. Ты — не Дафна.       Астория резко поднялась с места. Ее стул с характерным скрипом заскользил ножками по паркету, разрезая возникшую в помещении тишину.       — Спасибо за ужин. Я вернусь к себе в спальню.       Опустив голову, Астория закрыла лицо волосами и бесшумно исчезла за углом, чтобы скрывшись от чужих глаз, ринуться со всех ног по скрипящим ступеням и рухнуть мокрым от слез лицом в подушку. Дафна вздохнула. Она слишком хорошо знала свою младшую сестру и сделала в голове пометку зайти к ней позже. Никогда не поздно стать хорошей сестрой.       — Доволен собой? — грозно выпалила Астрид, бросив салфетку на стол. — Ты просто свинья, Деметриус.       И, не дождавшись ответа, она взметнулась на ноги и бросилась вслед за дочерью. Дафна сконфуженно пожевала губы — знала, что мать никогда прежде не позволяла себе так разговаривать с отцом при посторонних. Деметриус невозмутимо щелкнул пальцами, приказав эльфу убрать со стола грязные тарелки. Он молчал, выжидающе следя за торопливыми действиями Флои — эльфийки, которую он не без труда вырвал из ослабших от алкоголизма пальцев своего отца. Флои, благодарная молодому хозяину до гробовой доски, рассказывала историю своего спасения с поразительным упоением, выставляя Деметриуса Гринграсса едва ли не богом. Он же скупо делился, что отец избивал Флои за любую провинность или просто потому, что не успел залить в глотку спасительную дозу алкоголя.       — Флои, принеси в мой кабинет бутылку огневиски и два стакана.       Дафна удивленно взглянула на отца. Он никогда прежде не предлагал ей выпить на равных, и это предложение было для нее честью.       — Жду тебя там, Дафна, и захвати свой альбом.       Даже прикосновение к нему вызывало в ней отвращение, граничащее с желанием выбросить альбом в камин, а после тщательно вымыть руки. Долгие годы Хогвартс был местом, где покоилось ее сердце, но весь последний год перечеркнул все хорошее, что с ней случалось в школе.       Отца в кабинете еще не было: зато на его столе уже возвышался узорчатый графин, наполненный янтарной жидкостью. Дафна положила альбом на край стола и отвела от него взгляд, но он, словно наделенный темной магией, взывал к ней. Прерывисто вздохнув, она рывком открыла его, надеясь таким образом сорвать чертов пластырь и поставить точку в своем прошлом. Ее не интересовали однокурсники — эти листы пролистывались почти не глядя, — она знала, что где-то там вибрирует одно единственное колдо, которое либо убьет ее, либо позволит наконец побороть свои страхи. Ближе к концу ее пальцы, лихорадочно листающие страницы, замерли, а глаза отчаянно впились в нужный разворот. Справа аккуратно, даже скромно двигалась колдография: на ней стоял счастливый Перси Уизли — возмутительно рыжий и до неприличия гордый, а его рука собственнически обвивалась вокруг талии Дафны. Дафна с колдо кокетливо подмигивала в объектив и нежно целовала парня в щеку. Колдография повторяла запечатленные движения — из раза в раз, и так до бесконечности, пока Дафна остервенело всматривалась в родное-чужое веснушчатое лицо и даже не старалась сдержать окклюменционные барьеры. Знал ли Перси тогда, в ту секунду, когда затвор колдокамеры щелкнул, что бросит ее сегодня? Решил ли он это, когда целовал ее? Когда трахал в последний раз? Дафна так хотела об этом знать, чтобы иметь представление, с какой именно поры ей ненавидеть этого треклятого Уизли! Когда именно он принял чудовищное решение беспощадно растоптать девушку, которой так беззастенчиво врал о любви.       — Это пройдет.       Тихий голос отца ворвался в ее закипающее сознание так внезапно, что Дафна вздрогнула и испуганно захлопнула альбом. Он вошел бесшумно — или она так сильно погрузилась в свою боль? — и нарл знает сколько наблюдает за ее мучительной душевной смертью. Дафна даже не заметила, как иссушенные глаза налились соленой резью, и порывисто стерла одинокую скупую слезу, скатившуюся по щеке.       — Не понимаю, о чем ты.       — Чувствовать боль не стыдно, Дафна, — настойчиво продолжил Деметриус, обогнув письменный стол. Он избавился от черного пиджака и галстука, оставшись в белоснежной рубашке и жилете, и разлил виски по двум стаканам, один из которых протянул дочери. — Стыдно позволять причинять себе боль из раза в раз.       — Я так устала, — честно призналась она, впервые сама срывая маску безразличия и отрешенности. — Только и делаю, что подавляю все это, а ночами, если недостаточно устаю, думаю, думаю, думаю…       Она с благодарностью приняла стакан и осушила его залпом, сморщив лицо от непривычной горечи и пожара в глотке, что огненным шаром опускались в грудную клетку, выжигая боль и сомнения, притаившиеся в глубине.       — Ты был так прав, папа.       Деметриус поджал губы и взмахом волшебной палочки вновь наполнил ее опустевший стакан.       — Каждому из нас приходится делать выбор между страстью, которую мы не можем себе позволить, и стабильностью, которая по карману. И речь не только о толщине кошелька, Дафна.       Она непонимающе сдвинула брови к переносице и, следуя примеру отца, сделала небольшой глоток, смакуя на кончике языка горько-терпкий вкус виски.       — Ты знаешь, что мой отец едва не угробил весь род Гринграссов своей тягой к алкоголю и азартным играм. За это расточительство мне пришлось заплатить высокую цену позора и условной нищеты. И у меня была девушка…       Дафна невольно напряглась и присела на стул, боясь спугнуть единичный миг откровенности, который отец впервые захотел разделить с ней.       — Луанна Забини была слизеринской королевой. Красивая, яркая, эффектная, богатая. Она брала от этой жизни все, что хотела, пользуясь своим положением и властью над парнями. — Деметриус задумчиво покрутил в руке стакан, наблюдая, как расплавленный янтарь облизывает прозрачное стекло. — Разумеется, она мне нравилась, но что я мог предложить предводительнице серпентария? — Мужчина усмехнулся. — Кроме целей и амбиций — ничего. Но, насытившись, Луа обратила заинтересованный взор на меня — парня, который не уставал вызывать на дуэли наглецов, смеющих насмехаться над моим положением. К слову, я не проиграл ни одну.       — И неужели не ломал ничьи носы? — ухмыльнулась Дафна.       Деметриус отсалютовал ей стаканом и допил остатки виски за пару глотков.       — Исключительно магией. Единственное путное, чему меня сумел научить отец, так это то, что незачем пачкать руки, если у тебя в кармане лежит волшебная палочка.       В возникнувшем молчании Дафна затаила дыхание. Она боялась спугнуть момент единения, который между ними возник, словно ее официальное становление на путь его единственной наследницы стерло условную границу между ними.       — Несмотря на мою самоуверенность, подкрепляемую ее верой в меня, я отчаянно боялся не соответствовать ей и счету, который она бы рано или поздно мне выставила, если бы я не смог утолить ее жажду к роскоши.       — Но ведь мама — наследница уважаемого французского рода, который тоже никогда не бедствовал, — задумчиво произнесла Дафна, постукивая ногтями по гладкой поверхности стола.       — Луанна Забини была для меня и одухотворяющей мотивацией, и опасной вершиной, которую я бы не смог покорить. — Деметриус горько усмехнулся. — Никто не смог. Эта опасная тентакула превратилась в смертоносный ядовитый плющ, который губит все на своем пути. Астрид же стала моим оазисом покоя после изнурительной страсти, сражающей наповал.       — Я была уверена, что ты любил маму, а не выбрал ее потому что с ней было проще.       — Любил, — глухо отозвался он. — Любил той правильной, уважительной любовью, самовольно оставив фатальный хаос чувств позади. Это был сложный выбор, который годами причинял мне боль, но я ни о чем не жалею. Луанна Забини никогда не была мне по зубам. Даже сейчас.       Дафна прикусила щеку изнутри, борясь с возникшим любопытством. Имела ли она на это право, вторгаясь в личное прошлое своего отца?       — Первые серьезные чувства всегда самые мощные и разрушительные, но это проходит, Дафна, — вкрадчиво произнес он, вглядываясь в зеленые глаза дочери. — Перси Уизли так или иначе принял то решение, которое казалось ему единственным верным. Он оказал тебе услугу, просто пока ты еще этого не поняла.       Дафна промолчала, обдумывая услышанное. Сожалел бы он о своем решении, если бы знал, как гнусно Астрид предала его четырнадцать лет назад, спутавшись с бывшим возлюбленным? Возможно, думала она, было бы лучше не отказываться от женщины, подарившей ему веру в собственные силы, женщины, готовой следовать путем его амбиций рука об руку. Выдуманный покой оказался лишь убогой ширмой, за которой скрывается уродливое предательство.       Эта грязь разъедает ее нутро. Откровенность за откровенность.       — Не могу больше молчать, — сокрушенно выдохнула Дафна. — Я невольно узнала самый грязный мамин секрет, который медленно меня убивает.       Деметриус молча сверкнул заинтересованным взглядом, позволяя ей собраться с мыслями для справедливой капитуляции.       — Много лет назад, еще в школе, мама состояла в отношениях с Феликсом Розье. — Бросив затравленный взгляд на отца, она заметила его сухой кивок. — Он стал Пожирателем Смерти, и для нее подобное было неприемлемо, однако это не помешало ей поддаться собственным порокам и предать тебя. Самое страшное, что…       — Можешь не продолжать, — прервал ее монолог Деметриус. Он устало потер глаза, осмысливая услышанное. — Не думал, что ты об этом узнаешь.       — Что?       Дафна не верила своим ушам. Он все знал?       — Я знаю, что Астория — отродье Феликса Розье. — Мужчина плеснул себе в стакан виски почти до краев и сделал несколько глотков, прежде чем продолжить. — Много лет назад он заявился ко мне, сияя от приближавшегося мига триумфа, поведал эту грязную тайну. — Деметриус сардонически усмехнулся. — Надеялся, что я впаду в ярость и прогоню Астрид вместе с Асторией. Но разве я мог позволить ему получить желаемое?       — Мама знает об этом?       — Я сказал, что мне обо всем известно, но не выдал, из чьих уст вылилась горькая правда.       — И ты ее простил? — Дафна удивленно вскинула брови. От этой грязи ей хотелось вымыть рот, уши и глаза, лишь бы стереть эту мерзость из своего сознания.       — Скажем так, — он откинулся на широкую спинку кожаного кресла, смакуя каждое последующее слово, — очень удобно иметь на кого-то компрометирующую информацию, Дафна. Разумеется, о прежнем уважении не могло быть и речи долгие годы, но Астрид усердно заглаживала вину своей верностью, пока я старательно оберегал ее репутацию и содержал пожирательского бастарда.       — Но Астория не виновата, что стала плодом порока и ошибок распутной матери, — запротестовала Дафна. — Она чудесная девочка, которая так сильно жаждет отцовской любви и одобрения, что готова сделать ради этого буквально все. Она не заслуживает твоей ненависти, папа.       — Я не испытываю к ней ненависти, Дафна, — снисходительно пояснил Деметриус. — Я обязан дать ей воспитание, образование, кров, сытость и достойное будущее, но любить?.. Пожалуй, нет, это в мои опекунские обязанности не входит.       — Но она не знает, что ее отец носит другую фамилию! — не уступала Дафна, хмуро сдвинув брови. — Она думает, что папа любит старшую дочь сильнее, чем ее, и не понимает, что сделала не так.       Мужчина задумчиво хмыкнул.       — Возможно, стоило выгнать их обеих к ублюдку Розье, навсегда опорочив честь рода твоей матери, но я не хотел видеть торжество на лице этого выродка. Мне нравилось наблюдать, как его глаза темнеют от гнева, когда он видит свою дочь, которая льнет ко мне и носит мою фамилию.       — Ах, папа… — Дафна тяжело вздохнула и покачала головой. Она хотела осудить его за эту слабость, за неспособность подарить любовь маленькой девочке, ставшей разменной монетой, но… не могла. Человек — существо порочное, стремящееся к высшему идеалу, но не сумевшее его достигнуть.       — Я не горжусь этим, Дафна. — Жар алкоголя покрыл легким румянцем его бледную кожу, вынудил избавиться от галстука и закатать рукава рубашки до локтей. Небрежность в образе, так несвойственная Деметриусу Гринграссу, изумляла и вместе с тем располагала к нему. — Тысячу раз я заставлял себя оттаять к этой девочке, быть щедрым на проявление теплых чувств, но, понимаешь, чем Астория становится старше, тем отчетливее я вижу в ней надменное лицо Феликса.       Болезненная откровенность утонула в горечи виски, когда мужчина одним глотком осушил две трети стакана. Он поморщился и шумно втянул прохладный воздух через ноздри.       — И ты все еще считаешь, что твоим правильным выбором была мама? — язвительно усмехнулась Дафна. — Уж не знаю, насколько леди Забини стерва, но мама ничем не лучше.       — Астрид любит красивую жизнь в достатке больше, чем собственную дочь, поверь мне. Если бы она хоть немного жалела Асторию, давно бы поставила мне ультиматум или ушла, так что не уверен, что настоящее зло здесь я.       Дафна вздохнула.       — Зло есть зло, папа. Оно не может быть меньшим или большим. Вы же попросту два эгоиста, из-за комфорта которых страдает невинный ребёнок.       — Надеюсь, ты в своей жизни будешь принимать только правильные решения, — холодно улыбнулся Деметриус, отсалютовав дочери бокалом.       — Но теперь Феликса Розье нет, — заметила Дафна. В задумчивости она невольно потянулась к шее, но пальцы так и не сумели привычно нащупать согретую кожей цепочку. — Разве его смерть не должна означать, что игра окончена?       — Игра действительно окончена, — согласился Деметриус, обратив на дочь прямой взор. — Пожалуй, его смерть — мой величайший триумф.       — Триумф? — непонимающе переспросила Дафна.       — Я не рассчитывал, что судьба окажется так благосклонна к моему решению, — туманно ответил он. Лицо Дафны все сильнее мрачнело от всех этих хитросплетений чужих пороков, к которым она не хотела иметь отношения. — Твоя мать вскользь обмолвилась, что Розье будет отсутствовать на новогоднем приеме, устроенном Нарциссой Малфой, так как, по ее словам, у него намечается непредвиденный отъезд за границу, которым он не уставал хвалиться в чистокровных кругах.       Деметриус усмехнулся, устремив стеклянный взгляд куда-то сквозь дочь.       — Я не хотел посещать это мероприятие, чтобы лишний раз не сталкиваться с высокомерной рожей ублюдка, но и не думал, что его отъезд меня заинтригует: куда в канун праздников он мог отправиться? — Мужчина откинулся на спину кресла, сцепив пальцы в замок. — Тогда я поднял давние связи и сумел выяснить, что Розье отправляется в Албанию, а в темномагическом кругу как раз ходили разные слухи об этой стране.       — О возрождении Темного Лорда?       — Лисандр так считает, — хмыкнул Деметриус. — Как знать? Или Феликс попросту затевал какую-то авантюру, зная его яркое прошлое. Так или иначе, я сообщил куда следует. Анонимно, разумеется. Слегка приукрасил те данные, в которых зияли информационные дыры, зато мракоборцы, заглотив наживу, ринулись вслед за Розье, когда он отправился в албанские леса вновь.       Дафна удивленно моргнула, составляя все части мозаики воедино.       — То есть… из-за тебя погиб Феликс Розье?       — Погиб — неправильное слово. Слишком высокопарно для такого куска дерьма, как он. — Деметриус холодно улыбнулся. — Я думал, что его попросту посадят в Азкабан, чтобы хотя бы в этот раз он не смог легко отделаться, но на смерть даже не смел надеяться.       Дафна шумно выдохнула, приложив прохладную ладонь к пылающему лбу. Если Эван однажды узнает правду… Она инстинктивно задрожала, не в силах представить, на что будет способен окончательно сорвавшийся с цепи безумец.       — Ох, папа… — одними губами проговорила она. — Состоявшаяся месть будет греть твое сердце до тех пор, пока правда не всплывет в тех кругах, которые могут быть недовольны смертью Феликса.       — Если ты о бывших Пожирателях — хотя бывают ли они бывшими? — то на этот счет не беспокойся. Они сидят по своим норам и боятся высунуть нос.       — А Эван?       — Щенка Розье я не боюсь.       Дафна покачала головой, на своей шкуре убедившись, что никогда нельзя недооценивать Эвана Розье.       — Мама знает? — глухо спросила она, чувствуя, как от нервной усталости тяжелеют веки.       — Я не делюсь с ней такими личными вещами. Теперь о случившемся, считая тебя, знают трое.       — Сэр Лестрейндж, я полагаю?       Деметриус коротко кивнул.       — Лисандр помогал мне заметать следы, чтобы ни одна, даже самая тонкая ниточка не смогла привести к нашей семье.       — Ты должен знать, что Феликс поделился сведениями о грязной тайне нашей семьи со своим сыном, — призналась Дафна, рассчитывая, что грязную тайну самого Эвана и ее в ней участие она запрятала глубоко в чертоги подсознания, чтобы отец не сумел отыскать.       — Ожидаемо, — хмыкнул он. — Эван Розье тебе угрожает?       — Не волнуйся, папа. — Дафна сухо улыбнулась. — У меня тоже есть козырь, о котором ему известно.       — Козырь, о котором твой противник в курсе, перестает быть значимым, Дафна. Я должен еще о чем-то знать?       Она медленно моргнула, сохраняя на лице маску холодного спокойствия. Успешная ложь всегда идет рука об руку с тотальным контролем собственных эмоций — этому ее научили месяцы познания окклюменции.       — Совершенно точно нет, папа.       Вечер, плавно вошедший в ночь, жидким свинцом осел на дне сердца, медленно растекаясь по самым укромным его уголкам. На негнущихся ногах Дафна добралась до своей спальни, минуя пустынную гостиную с давно остывшим камином, лестницу, ступени которой устилал мягкий ковер, и длинный коридор, блекло подсвеченный лампами на стенах. Дверь в комнату Астории была закрыта неплотно, но Дафна не смогла отыскать ни капли сил, чтобы тихонько юркнуть внутрь и взять на себя роль хорошей сестры.       Незримая, порочная связь двух чистокровных родов непроизвольно укреплялась, занося над шеей остро наточенный топор. А истинная правда, что покрывалась плотным слоем лжи, напоминала грязное замшелое болото, смердящее вековой гнилью и разложением. Дафна в нем тонула, из последних сил цепляясь пальцами за поверхность, но та рыхлым торфом застревала в ногтях и комками осыпалась вниз, погружая ее все глубже в вязкую трясину.       Закрывшись в комнате, она села на мягкий ковер, не беспокоясь о смявшейся под бедрами юбке, и закрыла глаза. Дафна жадно глотала ртом воздух — так, будто в самом деле тонула, — и старалась взять вихрь эмоций под свой неустанный контроль. Когда все звуки стихли, биение сердца казалось оглушительным: оно стучало в висках, в горле, в ушах, напоминая заунывную барабанную дробь, которой сопровождался торжественный путь к эшафоту. Усилием воли она заставила себя расслабить мышцы, застывшие словно в обороне, и выровняла рваное дыхание, холодным воздухом застрявшее в груди. Только когда сердце перестало истошно биться о ребра, Дафна сделала глубокий вдох и медленно вошла в свое подсознание.       Она долго проецировала его образ в голове, исходя из своих предпочтений и удобства, пока не сформировала запутанный лабиринт из книжных стеллажей: коридоры вокруг бесчисленных шкафов без устали петляли, заводили в тупик и вели ко множеству обманчивых развилок. Никогда не путаясь в своем же воображении, Дафна не могла блаженно забыть дорогу в самый центр лабиринта — туда, где прятались самые сокровенные, зловещие и горькие воспоминания. Она выучила все пути наизусть, чтобы, если придется, незаметно путать непрошеного гостя, посмевшего пробраться в ее подсознание, подготовила лживые коридоры с подменными, вырезанными и измененными воспоминаниями, которые при случае могли бы заменить уродливую истину, похороненную в самом сердце воображаемого Кносского лабиринта. Чувствуя себя внутри него вечной узницей, Дафна предпочла стать разъяренным чудовищем, что безраздельно властвовало в его темных глубинах.       Тихо ступая по вымощенному мрамором полу, она миновала ложные повороты и без труда достигла тупика, выполненного в форме полумесяца. Прямо посередине высился неприметный, такой же, как все, шкаф; он был заполнен меньше других. На верхних полках на значительном удалении расположились три книги: обложка одной была угольно-черная, пористая и аскетичная, — там хранилась трагедия ужасной участи Кассиуса Уоррингтона; вторая имела глубокий темно-зеленый оттенок — как дань слизеринским порокам, — в ней заточены воспоминания о прошлом Астрид и Феликса, которыми щедро поделился Эван Розье; третья — ярко-алая — полыхнула заревом искр, стоило девичьему взгляду вскользь ее коснуться. Дафна закусила щеку изнутри, почувствовав металлический привкус на языке, и книга задрожала еще сильнее, грозясь распахнуться и затянуть ее внутрь — туда, где будет слышен знакомый мягкий голос, а очаровательные веснушки бесцеремонно рассыпаются аккурат вокруг голубых глаз. Дафна встряхнула головой, ощущая, как пол под ногами задрожал, грозясь обвалить кропотливую работу в непроглядную пропасть. Она расправила плечи и закрыла глаза, представляя, как тяжелая платиновая цепь обвивает красную книгу, словно дьявольские силки, и замыкает ее увесистым замком. Та, жалобно дрогнув, замирает и больше не шевелится. Когда Дафна разомкнула веки, цепь уже царственно обнимала пестрый фолиант — самый толстый из всех, — который хранил в себе слишком много боли.       Создавать их было легко: как будто с каждой новой строчкой в книге она отпускала часть груза вины, ответственности и горя, что переполняли ее сердце, вязкой смолой растекаясь по венам. Дафна сделала глубокий вдох и представила новую книгу: серая, неприметная обложка с гладкими контурами, толстая и почти полностью наполненная пустыми белыми листами — лишь едва перевалив за середину, можно наткнуться на прогорклую тайну с привкусом чужой гибели, о которой известно лишь троим людям во всем мире. Когда вес книги стал ощущаться на ладони, Дафна окинула плоды своих трудов внимательным взглядом и поставила четвертый — и точно не последний — фолиант короновать очередную свободную полку.       Когда новое тягостное потрясение оказалось заключено под стражу лабиринта, Дафна повернулась к роковому стеллажу спиной и ушла знакомой дорогой, ни разу не обернувшись.       Она пришла в себя далеко за полночь, когда небо налилось первозданной тьмой, еще не желая уступать место пунцовой предрассветной дымке. Чувствуя себя опустошенной, Дафна в тысячный раз бросила отчаянный взгляд на острие серебряного ножа с резной рукояткой, что мирно покоился возле хрустальной вазочки с фруктами, и погасила свет, погружая комнату в холодный мрак августовской ночи.

***

      Окклюменция стала тем спасательным кругом, который помог Дафне взять свою жизнь под контроль после навалившихся трудностей. Но даже ей было не под силу прочно сковать страх, отдающий неистовой дрожью той самой алой книги, запрятанной в глубинах лабиринта. Так, коря себя за малодушие и трусость, Дафна не сумела отыскать внутри себя достаточно сил, чтобы проводить Асторию на Хогвартс-экспресс: она до панического трепета боялась увидеть на перроне Перси, провожающего свою сестру в новый учебный год. Один его взгляд, направленный прямиком в душу, грозил посеять хаос в кропотливо выстроенном мирке; он отвернется, а Дафне придется еще не одну неделю заново выстраивать хрупкое равновесие и баланс между разумом и сердцем. Такую неосмотрительность она себе позволить не могла. Уж лучше в сотый раз за два месяца прослыть плохой сестрой, чем вновь собирать себя по кускам.       Лето сгорело в один миг, впуская в окрестности Лондона первый осенний холодок. С отсутствием Астории дом опустел. Семейные ужины перестали таковыми быть: Астрид питалась по своему распорядку, Деметриус — по своему, а Дафна предпочитала одиночество не меньше родителей. Поместье Гринграссов наполнилось оглушающей тишиной.       Солнечных дней становилось все меньше: колючие капли дождя щедро полоскали город, отпечатывая разноцветные листья деревьев на мокрой брусчатке. Вслед за необычайно промозглой осенью, как по часам, в декабре явилась снежная зима. Дафна не замечала, как летят дни, месяцы, и сменяются времена года, поглощенная заботами бизнеса и оттачиванием мастерства окклюменции, чтобы скорее освоить и легилименцию. Тонкостей оказалось больше, чем она рассчитывала, и теперь сама Дафна превратилась в отца, семейным вечерам предпочитая выгодную сделку. Та, кем она боялась стать, уже настойчиво дышала ей в спину, кривя губы в насмешливой улыбке.       Перед Рождеством шаткое равновесие развалилось окончательно. Чета Гринграссов, вот уже год стремительно остывая друг к другу, рассорилась окончательно, и Астрид, собрав два больших чемодана, укатила вместе с Асторией к своей сестре Изабель в Ниццу на все праздники. Дафна же под внимательным взглядом отца на приглашение ответила вежливым отказом, поставив жирную точку в выборе стороны конфликта. Астрид, не скрывая досады, медленно кивнула и покрепче сжала руку младшей дочери, прежде чем ступить в камин. Канун Рождества в тот год ознаменовался шелестом зеленого пламени и звенящей после тишиной. Звон старинных часов, прозвучавший через несколько мгновений, показался Дафне оглушающим.       Наряжая пушистую елку самостоятельно, чтобы хоть чем-то занять мысли и руки, она невольно вспоминала прошлое Рождество, напоминавшее истинное праздничное волшебство в своем первозданном виде. Подумать только! Дафна Гринграсс из прошлого счастливо улыбается, кутаясь в теплых объятиях человека, который вскоре воткнет ей в спину нож по самую рукоять и трижды прокрутит против часовой стрелки. Водрузив последний бордовый шарик на ветку, она равнодушно оценила плоды своих трудов, а после, почувствовав неясную дрожь, подбросила еще дров в камин, будто его жар мог добраться до самых заледеневших глубин ее сердца.       Дафна поужинала вместе с отцом под тихо льющуюся из волшебного приемника музыку, а потом до самого рассвета просидела в гостиной, бездумно скользя взглядом по строчкам книги о тонкостях легилименции под игриво мерцающую на ели гирлянду и ненавязчивый треск поленьев в камине.       Трансформация не могла быть легкой, но, возможно, Перси Уизли и правда преподал ценный урок, за который Дафна должна быть ему благодарна.

***

      Праздники закончились, но Астрид так и не вернулась. Астория отправилась в Хогвартс, не ступая в отчий дом, и Дафна не могла перестать чувствовать в этом свою вину. Время самоистязаний давно прошло, но привычка отстраняться даже от самых близких людей въелась в кровь, делая Дафну все больше похожей на холодного отца. Вектор приоритетов резко сменился лишь на себя, извлечение предельной полезности из всего сущего и нацеленность на необходимый результат.       Взросление оказалось той еще сукой, бьющей по щекам наотмашь.       Обе они — и мать, и Астория — не переставали каждую неделю писать, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло, но Дафна все чаще ловила себя на мысли, что попросту забывает отвечать вовремя. Письма терялись в груде книг и рабочих документов и, обесцененные, вибрировали немым укором, попадая в руки спустя время.       На исходе второй декады января она, наконец, сумела выкроить время и силы на ответ. Несколько сухих строк для матери и целый лист пергамента для Астории — оба послания Дафна педантично сложила в два конверта и запечатала те фамильной печатью с витиеватой буквой «Г». За окном третий день бушевала метель, заметая земельные владения толстым слоем снега: белые сугробы величественно высились там, где в теплое время года журчал мраморный фонтан. Сова, взглянув на погоду, недовольно ухнула, но все же взмахнула крыльями и отправилась к назначенным адресатам.       Холодный зимний вечер — один из многих в череде январских — обещал приятную компанию с примесью крепкого огневиски. Дафна никогда не мешала отцу, когда у него бывали гости, но Лисандр Лестрейндж всегда был особенным; первый час его пребывания в их доме она не нарушала мужскую идиллию, а уж после без зазрения совести спускалась в нагретую каминами гостиную и опускалась в свободное кресло — всегда по правую руку от отца. И в этот раз она вновь не изменила традиции: на едва слышный стук ее каблуков оба мужчины замолчали и устремили на нее свои взгляды.       — Ах, моя дорогая Дафна! Я уж было решил, что сегодня ты не почтишь нас своим присутствием! — произнес Лисандр, тотчас поднимаясь с кресла и протягивая к ней руки.       С улыбкой Дафна приблизилась к нему и вложила в них свои ладони. Лихая искра сверкнула в его карих глазах, пока он с удовольствием осматривал ее, словно не видел так давно, что посмел забыть, как она выглядит.       — Само очарование, а, Деметриус? — Лестрейндж раскатисто хохотнул, бросив на того задорный взгляд, но мгновением позже вновь обратил все внимание на девушку. Он галантно поцеловал ее руку и только после этого отпустил. — У меня есть для тебя запоздалый рождественский подарок.       Дафна с интересом вытянула шею, наблюдая, как его пальцы опускаются в карман пиджака и достают небольшую коробочку. Гринграсс с улыбкой ее приняла и издала восторженный вздох, увидев на мягкой белой подушечке элегантные серьги с крупными рубинами. Камни игриво запылали под бликами света, что отбрасывал огонь в камине, переливаясь от винного до карминного оттенка. Лисандр Лестрейндж был первым мужчиной, не пожелавшим преподнести ей изумруд.       — Благодарю вас, сэр! — произнесла Дафна, любуясь на филигранно тонкие грани камней. — У вас безупречный вкус.       Лисандр притворно тяжело вздохнул, всплеснув руками.       — Каюсь, очаровательные улыбки на красивых женских лицах — моя слабость, которой я потакаю до сих пор!       — Не смею вас в этом ограничивать! — засмеялась она, напоследок послав мужчине свою самую очаровательную улыбку.       — Боюсь представить, сколько мужских сердец вы разбили в Хогвартсе, мисс Гринграсс. — Лисандр проказливо ухмыльнулся. — Одобряю!       Одно сердце точно было разбито вдребезги. И это сердце, неумело собранное по частям, сейчас трепетно стучало в ее груди.       — Как ты поживаешь, Дафна?       Она вежливо улыбнулась и села на свое место одновременно с ним, расправив юбку бежевого кашемирового платья. Сомкнув колени вместе, Дафна выпрямила спину и скрестила лодыжки по подобию «кэмбриджского креста». Лисандр весело хмыкнул, и вокруг его глаз собрались озорные ниточки морщин.       — Все прекрасно, сэр. Делаю успехи. Перед Рождеством заключила свою первую самостоятельную сделку.       — Я никогда не сомневался в твоих способностях, но тебе, дорогая Дафна, стоит сбавить обороты. — Под вопросительным девичьим взглядом Лисандр небрежно махнул рукой в сторону Деметриуса. — Дурной пример заразителен! А ты и вовсе превращаешься в женскую версию своего отца.       — Разве это плохо?       — Плохо то, что мои сыновья настолько идиоты, что отсиживаются в Азкабане вместо того, чтобы свататься к тебе!       Дафна засмеялась и поймала на себе одобрительный отцовский взор.       — Невосполнимая утрата, Лисандр! — ответил Деметриус, и уголки его рта дрогнули в подобии призрачной улыбки. — Среди сверстников Дафны совершенно нет достойных кандидатов в мужья.       — А что этот Уизли? — с интересом спросил Лестрейндж и взмахом палочки склонил графин с огневиски над пустым стаканом девушки. — Или ты его уже отравил и похоронил где-то в лесах Шотландии, а, Деметриус?       Всего на мгновение улыбка с девичьего лица схлынула, но тут же вернулась обратно: так Дафна демонстрировала собранность и контроль. Однако этой заминки оказалось достаточно, чтобы Лисандр Лестрейндж посерьезнел, сбросив маску балагура.       — Не вдаваясь в подробности, отвечу, что этот человек в прошлом, — равнодушно, насколько только могла, ответила Дафна. — И в ближайшие годы я точно не собираюсь замуж.       — И правильно! — отозвался Лисандр, протянув ей руку с зажатым в пальцах стаканом. Когда Дафна, склонив голову, слегка ударила по нему своим, он продолжил: — Спешить ни к чему. Что ты там не видела? Вот будь моя воля, я бы вообще никогда не женился, — все лучше, чем эта дьявольская карга Яксли.       — Признай, что ты просто повелся на ее хорошенькую мордашку, — усмехнулся Деметриус, отсалютовав приятелю бокалом.       Лисандр незамедлительно отреагировал зычным хохотом, откинувшись на спинку кресла.       — Змеюка она подколодная, мой дорогой друг! Вторым вариантом была Цинтия Кэрроу — снулая рыбина, а у меня, как ты знаешь, от рыбы несварение желудка.       Дафна не сдержала звонкий смешок. Лисандр Лестрейндж ей нравился: умный, образованный мужчина, обладающий прекрасным чувством юмора — если бы она родилась в его время, то вряд ли смогла бы устоять перед величием сокрушительной харизмы.       — И вы выбрали меньшее из двух зол? — с теплой улыбкой поинтересовалась Дафна.       Лисандр тяжело вздохнул и задумчиво покрутил стакан, наблюдая, как плещется в нем расплавленный янтарь.       — Чистокровные волшебнички до отваливающейся задницы боятся прервать свой род и готовы женить между собой даже кузенов — только бы не вылететь из списка «Священных двадцати восьми семей». — Мужчина хмыкнул и почесал подбородок. — А я в глубине души боялся разочаровать отца еще больше. Этого страха моим сыновьям-то и не хватило, — закончил он с шальной улыбкой, которая далеко не сразу загорелась в его глазах.       — Твои сыновья росли в смутное время, когда Темный Лорд был на пике своего могущества, — проговорил Деметриус, желая поддержать товарища. — Насколько я могу судить по обрывкам твоих рассказов, своей харизмой он мог сносить города, а уж ораторское мастерство было отточено до абсолютного совершенства.       — Да, — с горечью в голосе согласился Лисандр. — И я верил в него, считая, что уж вместе мы добьемся всего, чего пожелаем, и будем жить без оглядки на чьи-то прихоти, но потом амбиции взяли над ним верх и довели до истинного безумия, превращая талантливого мальчишку в трусливого недоубийцу младенцев. Стыд-то какой!       Дафна нервно заерзала: разговоры о Темном Лорде так или иначе возвращали ее к продуваемой всеми ветрами Астрономической башне и треклятому Эвану Розье, маниакально желавшему возродить своего господина. Пока весь мир слепо верил, что истинное зло пало, были и те, кто считал, что оно повержено лишь в одной битве, тогда как полномасштабная война только грядет.       — А мог ли… — неуверенно начала Дафна, — мог ли Темный Лорд не погибнуть тогда в Годриковой Впадине?       Деметриус и Лисандр озабоченно переглянулись, обменявшись одним им известными взглядами. Перед тем, как ответить, Лестрейндж мрачно сдвинул брови, но когда его голос прозвучал, хмурая морщинка бесследно растаяла:       — Я готов поставить все свое состояние и бесценную библиотеку Лестрейнджей на то, что Лорд жив.       — Лисандр… — яростно зашипел Деметриус. — Незачем впутывать в наши домыслы еще и Дафну!       — Если ты допустил ее до бизнеса, то и к темнолордским делишкам она готова, — возразил мужчина и задорно ей подмигнул.       — О каких домыслах речь? — озадаченно спросила Дафна.       Лисандр открыл было рот, но Деметриус его опередил:       — Мы считаем, что Темный Лорд никогда на самом деле не умирал, а случившееся у Поттеров каким-то образом лишь сильно его ослабило, сделав беспомощным.       — Иначе не объяснить, что он пропал на долгие годы, — поддержал Лисандр. — Зализывал раны в какой-то вонючей мирской дыре типа Албании.       Они знают! — вихрем пронеслось в девичьей голове. Должна ли она предупредить их о планах Розье? Феликс был удачно сброшен со счетов, но догадываются ли они, что его сын намеревается продолжить и довести до конца последнее дело отца? Черная книга, безмолвно хранившая воспоминания о безумных планах, впервые за многие месяцы отчаянно задрожала.       — В любом случае, мы не вмешиваемся, — сурово заключил Лестрейндж, хлебнув виски. — Однако пристально следим за настроениями в околопожирательском кругу.       — Но ведь мы сможем дать отпор? — со слабой надеждой в голосе спросила Дафна.       — Если Темный Лорд обретет прежнюю мощь и соберет новых и старых сторонников вокруг себя, то да поможет нам Мерлин, дорогая, — глухо ответил он, смерив ее мрачным, непривычно серьезным взглядом.       Дафна сделала рваный вдох, чувствуя, как крупная дрожь пробивает все тело. Тяжелые тучи сгущались над волшебным миром, и где-то вдалеке — на линии, где земля и небо соприкасались, уже отчетливо слышались первые раскаты грома.