common tongue [язык, который понимают все]

Кевина Дэя учили, как вести себя перед камерами, с тех пор, как он научился говорить. Скрываться за медийной маской для него было так же естественно, как дышать, и гораздо проще, чем быть самим собой. Каждая команда, за которую он играл, обожала отправлять его к прессе. И Кевин умел этим пользоваться, умел в совершенстве: давал журналистам ровно столько, чтобы они остались довольны и захотели большего, но при этом не подставлял ни себя, ни команду, ни соперников. Но когда он вышел с корта в последний раз после прощального матча, после всех объятий, хлопков по плечу и пожеланий удачи, когда его облили шампанским в раздевалке, когда поклонники приветствовали его с трибун, а он покидал корт… Когда он сел на пассажирское сиденье машины Теи, и свет софитов, камеры и люди остались позади, он почувствовал, как из него вышел весь воздух. Он ещё не сидел на опиоидах, но уже несколько лет не играл ни одного матча без обезболивающих. Его брак рушился, он пил больше, чем когда-либо с тех пор, как ушёл из «Эвермора», и на него сваливалось больше внимания и ожиданий, чем он мог вынести. Его агент навязывал ему туры, автобиографии, документальные фильмы, Зал славы, и ещё миллион способов оставаться на виду, зарабатывать деньги, «выдаивать эту мёртвую корову». Кевин Дэй смертельно устал. Когда-то, в первый год в профессионалах, он вернулся домой в квартиру, которую делил с двумя сокомандниками, и чуть не подпрыгнул на месте, увидев в своей спальне… самого себя. Они купили картонную фигуру с его изображением и поставили её у кровати. Это была безобидная шутка, забавный розыгрыш, и Кевин смутно помнил, как подписал разрешение на использование своего лица для подобных вещей. Он привык видеть себя на экранах, в рекламе, на плакатах, в повторах матчей на ноутбуке. Конечно, ему никогда это не нравилось — он всегда находил изъяны: в том, как играл, как говорил на пресс-конференции, как позировал для камеры. Но что-то в выражении лица этой картонной фигуры его зацепило, и только в тот последний момент, когда он покидал корт, он понял: эта картонная улыбка была его жизнью. Он устал быть картонным мальчиком, устал произносить картонные речи на бессмысленных церемониях, устал от картонных улыбок для людей, которые якобы его любили, но на самом деле даже не знали его. Ему не удалось уйти в тень насовсем, как это сделал Жан, на это у него просто не хватило сил. Он всё равно остался в спортивном мире, не желая потерять связь со спортом, который когда-то был для него всем, даже несмотря на боль. Он был нападающим, игроком экси — но он не знал, как быть кем-то другим. Так что он давал интервью, появлялся на ток-шоу, ездил в Африку строить дома, посещал начальные школы, чтобы вдохновлять детей, и, насколько мог, держался хоть одной ногой на корте. Но ему всё же удалось отказаться от главного: он отказался от документального фильма о своей карьере, мемуаров, которые были бы полны лжи и пустоты, и старался держаться как можно дальше от ежегодной церемонии награждения. Сначала это получалось не очень — он был судьёй, ведущим и даже лауреатом, — но последние несколько лет старался не приходить туда вовсе. Так что, нет, Кевин Дэй точно не был готов к церемонии награждения «Лучшие игроки экси — 2028». В этом году будет празднование пятидесятилетия спорта, и комитет на протяжении двух последних лет преследовал его, чтобы он стал ведущим данного мероприятия. И всё это время Кевин успешно скрывался от них. И почему они не хотят пригласить какого-нибудь второсортного актёра с безопасным семейным юмором и голливудской улыбкой, как они делали всегда? Но нет, им нужен «сын экси», и они не собираются принять отказ. Кевину успешно удаётся избегать Мишель Харрис последние две недели, а потом она вдруг прекращает попытки его поймать. Но не успевает он расслабиться, как, возвращаясь домой от Нила и Эндрю, чувствует, как телефон буквально взрывается от сообщений. У него нет доказательств, но он точно знает: миссис Харрис передала его личный номер и электронную почту комитету. Кевин сворачивает на обочину под гул возмущённых клаксонов, активирует режим «Не беспокоить» на телефоне и чуть было не выбрасывает этот чертов аппарат на дорогу. Одиночество давит на него тяжким грузом. Больше всего на свете он хотел бы, чтобы сейчас рядом оказался Дэвид, который всегда умел дать мудрый совет, вселить спокойствие и уверенность. Но вернуться к Нилу и Эндрю он не может. Он едва выбрался из их дома, пока тот не взорвался из-за подростковых проблем с их старшим сыном. А Жан сейчас в Нью-Йорке — по делам. И чтобы навестить Джереми. — Чёрт, чёрт, чёрт! — Кевин со всей силы бьёт по пассажирскому сиденью, и глухой звук удара заполняет салон. Он откидывается назад, дыша тяжело и прерывисто. Дрожащей рукой он открывает центральную консоль и достаёт оттуда пузырёк с таблетками, на котором напечатано его имя. Пальцы дрожат, пока он возится с крышкой, движения рваные, неловкие. Горсть таблеток отказывается у него на ладони, их холодная, твёрдая поверхность будто издевается над ним, намекая, как легко они могут решить все его проблемы. Это могло бы быть так просто. Так просто — взять и исчезнуть. Больше не быть сломленным, бесполезным картонным человеком. Больше не быть трусом. Больше не слышать в ушах звук того, как трость хлещет его по спине, не чувствовать, как каблук ломает кости в руке, больше никакой боли, никакого чувства неполноценности. Больше никаких «экспертов», говорящих о «наследии», словно они могут понять, каким достижением бывает просто встать с кровати по утрам. Больше не чувствовать себя живым и при этом — уже мёртвым. Его пальцы сжимаются в кулак, и таблетки скользят сквозь них, падая в щель между сиденьем и консолью. В порыве отчаяния он тянется за телефоном и набирает номер Жана. — Привет, — раздаётся голос Жана, неожиданно мягкий, спокойный. — Привет, — Кевин прерывисто вздыхает. — Ты в порядке? — осторожно спрашивает Жан. — Да, — лжёт Кевин. — Просто была свободная минутка. Хотел услышать твой голос. — Сентиментальный ты, — с ухмылкой отвечает Жан, но Кевин слышит его улыбку — знакомую, обнадёживающую, которая ослабляет стальной обруч отчаяния в груди. Ладонь Кевина расслабляется, таблетки, словно жемчужины, скатываются обратно в пузырёк, пока он цепляется за голос Жана. Кевин смеётся, но смех его звучит пусто, эхом отражаясь от окон машины. — Да, видимо, я сентиментален, — говорит он. — Кевин? Что случилось? — голос Жана становится серьёзнее. Кевин крутит в пальцах одну таблетку, ощущая её прохладный вес. — Просто… всё навалилось, — едва выдавливает он. Следует короткая пауза, а потом голос Жана возвращается, твёрдый и спокойный, но ближе, чем был до этого. — Я не смогу тебе помочь, если ты не будешь со мной говорить. Это попадает в цель, и он приоткрывается. Не вся правда, лишь малая её часть. — Я скучаю по нему, Жан. Скучаю по Дэвиду так сильно… Будто без него земля уходит из-под ног. Ответ Жана мгновенный, мягкий: — Я знаю, знаю, что скучаешь. И это нормально, но тебе нужно заботиться о себе. Ради меня, ради Кэт… ради него. Кевин кивает, хоть Жан этого и не видит. Таблетка всё ещё холодит его ладонь. — Мне просто… нужно что-то, чтобы пережить этот вечер. — Не дождавшись ответа, он бросает таблетку в рот и проглатывает её. Дыхание Жана становится размеренным ритмом в его ухе — спасательным кругом. — Я останусь с тобой на связи, ладно? — говорит Жан, и Кевину почти кажется, что он чувствует его присутствие. Кевин откидывается на сиденье, позволяет голосу Жана заполнить тишину машину. Тот рассказывает о мелочах: раздражающей парочке на регистрации, планах на выходные, книге, которую читает. Его голос надёжный и спокойный, и понемногу острые иглы тревоги Кевина начинают размываться, сглаживаясь под действием лекарства и внимания Жана. — Спасибо, — шепчет Кевин спустя долгое время, его голос звучит увереннее. — Всегда пожалуйста, Кевин, — отвечает Жан, его слова — словно тёплый плед, окутывающий его. Кевин едет домой в тишине, думая. Он знает, что ему нужно записаться на приём к своему психотерапевту. Он обещал ей обращаться за помощью, когда в голову лезут такие мысли. А они лезут — чаще, чем ему хотелось бы, но не так часто, чтобы это требовало срочного решения проблемы. «Трагедия», — скажут люди. Просто трагедия, и не нужно будет просыпаться каждое утро в боли. Он никогда не представлял себе жизни после окончания карьеры. Когда ему исполнилось тридцать, и люди стали спрашивать, что дальше, он не знал, что им ответить. Он собирался стать лучшим игроком в мире, ездить по разным странам, учиться и совершенствоваться, пока не станет непобедимым. И всё. Что будет после окончания его карьеры, как игрока экси, казалось таким же нереальным, как размышления о том, что будет после смерти. Поэтому он особо и не думал об этом, за исключением редких моментов, когда мелькала мысль, что будет поэтично, если он тоже погибнет в автокатастрофе, как его мать. Но он не думал об этом всерьёз, ведь тогда он ещё не был лучшим, у него была цель. Даже когда у него было олимпийское золото, даже когда его признавали лучшим нападающим год за годом, ему всегда было куда расти. Он мог работать над рефлексами, кидать мяч сильнее, лучше, быстрее, и с каждым годом он действительно становился лучше. Пока всё не сломалось. В какой-то момент, когда ему уже было тридцать, стало понятно, что шансов улучшить свои показатели у него больше нет. Всё, на что он мог рассчитывать, — это хотя бы удержаться на достигнутом уровне. Но и это оказалось невозможным. И он знал, что все вокруг это тоже поняли, и именно поэтому Дэвид всё чаще говорил о тренерской работе, консультациях и судействе, Тея пыталась найти для них общее хобби, Эбби пыталась увлечь его игрой на фортепиано и рыбалкой, Эндрю звал его поиграть в гольф, а Нил — в походы. Но всё равно это сильно ударило по нему. Слишком неожиданно. А ведь у него есть дочь, жена, семья, друзья, и денег больше, чем он когда-либо сможет потратить. Все по-прежнему хотят хоть частичку жизни Кевина Дэя. У него по прежнему есть больше предложений, чем он мог бы принять. Но он больше не может играть. Он больше не может быть нападающим. А если он не нападающий, то кто он вообще? Когда он стал задумываться об этом, он смотрел на Нила и Эндрю, которые выглядели такими счастливыми вместе — с их кошками, а потом и с детьми. Он задумывался, что же с ним не так, если Тея и Кэт не приносили ему такого счастья. Должно быть достаточно того, что он даёт Кэт лучшую возможную жизнь. Должно быть достаточно возвращаться к Тее каждый вечер. Но этого не хватало. От этого чувства вины его буквально разрывало на части, но этого просто не хватало. Те Вороны на стене конференц-зала на корте у Кэт. Шестеро, если не считать Рико. Эти Вороны — нет, не Вороны. Люди. Эти сыновья и дочери, братья и сестры, — все они покончили с собой из-за давления, которое оказывал на них Тэцуджи. Они были не такими, как Кевин и Жан, они не были «собственностью». Тренеры были склонны к физическим наказаниям, но у Кевина не было ни тени сомнений, что на их телах не было шрамов. Рико не издевался над ними, если не считать ужасных слов, которые он говорил, когда они плохо играли. Так почему же все они, не дожив и до двадцати пяти лет, решили покончить с собой, а Кевин всё ещё жив и бьётся за жизнь? Он знает, что он не сильный человек, и понимает, что у этих ребят была куда лучшая поддержка, когда они покинули «Гнездо». На них не лежал груз боли и страданий жестокости Рико. Хотя не стоит сравнивать свои страдания с чужими. Его накрывает волной воспоминание. Один из его сеансов с Би. В первом семестре Жана в Университете Южной Калифорнии, на следующий день после того ужасного телефонного звонка. Кевин смотрел в окно, взгляд его был устремлён в пустоту, мысли неслись вихрем. Звук голоса Бетси — мягкий, но настойчивый — вырвал его из этого состояния. — О чём ты думаешь, Кевин? Он медленно отвернулся от окна и встретил её взгляд. Он знал, что она уже знает ответ на этот вопрос. Но даже так он не мог позволить себе быть резким. Не с ней. Не на эту тему. — О Жане, — произнёс он. Чашка с горячим шоколадом в его руках давно остыла, а кружка Бетси была пуста. Как долго она позволяла ему витать в мыслях? Но она сидела терпеливо, как всегда, дружелюбно улыбаясь, с тёплым взглядом. Она кивнула и ждала. Она часто так делала. Кевин вздохнул. — Мне кажется, ему становится хуже. Я понимаю, что это кажется невозможным… но всё же хуже. Я думал, что, выбравшись из «Гнезда», он начнёт восстанавливаться, что переезд в Калифорнию, вдали от меня, от Нила, от всего, что напоминало бы ему о том месте, действительно поможет. Я надеялся, что он будет больше общаться с нами, опираться на нас. Бетси грустно улыбнулась. — На нас? — На меня, — признался Кевин. — Но не только на меня, конечно. Я надеялся, что новая обстановка, новые товарищи по команде, Рене, ты, Джереми, меньше давления… Да, и я тоже. Вчера вечером он впервые позвонил мне. Он посмотрел на её блокнот. Он думал, насколько объемная история болезни Жана у неё имеется, собранная из того, что Кевин рассказывал о нём, начиная со своего первого сеанса. Или ей пришлось начать всё сначала, пытаясь вспомнить детали из воспоминаний годичной давности? Скорее всего, второе. — Я знал, что он не сможет сразу вернуться к тому, кем был раньше… Но я не был готов к тому, что от него останется так мало. Я знал, правда, знал… Но всё равно. — Он очень сложный человек, — сказала Бетси. — Сколько боли способен пережить человек? — спросил Кевин, обращаясь больше к себе, чем к ней. Он не стал ждать ответа. — Я думаю, что невозможно пройти через столько боли и остаться прежним. Оставаться доверчивым. Не ждать ножа в спину. Не сторониться людей. — Жан многое пережил, — ответила Бетси. — Больше, чем кто-либо, — кивнул Кевин. Он знал, что Бетси сейчас скажет, и остановил её. — Я знаю, знаю. Нельзя сравнивать травмы и всё такое. Но это чушь. Существует своя шкала. И Жан её перевесил. Но, Би, прошли уже месяцы. А он… угасает. Он не ест, не спит, не разговаривает. В его глазах было больше жизни, когда Рико стоял над ним с ножом. — Его собственные слова заставили его вздрогнуть. — Я… просто… — Он глубоко вздохнул, черпая силы из неизменно терпеливой улыбки Бетси. — Я всё жду, когда его найдут мёртвым. На дне океана, в раздевалке, в его постели. Все эти годы я боялся, что Рико зайдёт слишком далеко, что убьёт его. А теперь, когда он наконец-то в безопасности… — Он прочистил горло и снова взглянул на неё. — Я думал, что ты сможешь ему помочь. Как помогла Эндрю, как помогла… другим. — Как помогла тебе? Он неохотно кивнул, и Бетси, поменяв позу, наклонилась вперёд, требуя его полного внимания. — Жан — не Эндрю. И он не похож ни на кого другого, Кевин. Она дала ему минуту на осмысление и продолжила, наклоняясь ближе. — И он не ты. — Кевин закрыл глаза. — Ты можешь злиться на меня за то, что я не смогла его исцелить. Можешь злиться на Троянцев за то, что они не смогли достучаться до него, на Дэвида за то, что он не сумел его удержать. Можешь злиться на Рико, на руководство Эдгара Аллана, на весь мир… Но это не поможет Жану, Кевин. И не вернёт того Жана, которого ты знал когда-то. Возможно, никто и ничто не вернёт его. Но это не значит, что Жан не сможет исцелиться. Кевин часто моргал, дыхание его сбилось. Когда он наконец встретился с её взглядом, ему пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы совладать со своим голосом. — Как вообще можно исцелиться после такого? — Грудь под свитером сдавило. — Как можно исцелиться после того, как твоё «я» разбили на кусочки и собрали вновь, как чертову мозаику, вращающуюся вокруг экси? Тот Жан, которого он знал когда-то, — с улыбкой, с жаждой жизни и борьбы. Сломленный снова и снова, как его пальцы. Сломленный Рико, сломленный самим собой, сломленный Кевином. Склеенный без тени сострадания, с кусками, потерянными на этом пути, без надежды на восстановление. Как Жан был вынужден играть и держать ракетку, несмотря на сломанные кости, несмотря на лестницы, с которых его сталкивали, несмотря на голодные дни. На этот раз Бетси дождалась, пока он сам вернётся из своих мыслей. — Постепенно, — сказала она. Эндрю. Вот та самая причина. Когда не было экси, не было Жана, не было Воронов, когда он не мог пользоваться своей рабочей рукой — Эндрю был тем, кто смог оттащить его от самого края. Ему нужен Эндрю.