common tongue [язык, который понимают все]

Кевин был последним, кто всё ещё пытался утопить свои мысли в неумолимых потоках воды под душем. Он ожидал, что раздевалка будет пуста, когда наконец вытащил себя из-под струй воды, размышляя о сделанных на сегодняшней тренировке ошибках, которые он снова и снова прокручивал у себя в голове. Босой и мокрый, он замер, потому что в раздевалке был Жан Моро. Он сидел в одних чёрных боксерах и изношенных носках. Тогда, в пятнадцать лет, тело Жана было скорее угловатым, нежели внушительным. Его конечности вытянулись быстрее, чем мышцы успели их догнать, и Кевин мог бы пересчитать его рёбра. Но в его фигуре уже было что-то определённое — жёсткость, следы многолетней игры в экси и той суровой жизни, которую он прожил на улицах Марселя. Его волосы — дикая копна чёрных кудрей — беспорядочно обрамляли лицо. Но глаза — стальные, холодные, как замёрзшее озеро посреди зимы — не изменились. Они обещали опасность: одно неверное движение, и ты погрузишься в бездну, из которой уже не выбраться. Кевин никогда не позволял себе думать то, что подумал в тот момент: Жан Моро красив. Опасен, чертовски опасен, но невероятно притягателен. И Кевин понял тогда, что безнадёжно влюбился в эту ходячую проблему. Он должен был уйти, пройти мимо Жана и сбежать от гнетущего ощущения предстоящего выбора, даже если пришлось бы убегать в одном полотенце. Но он не убежал. Его взгляд остался прикован к Жану, пока он приближался. Кевин помнил, как дерево скамейки скользнуло между его бёдер, когда он сел. Он помнил тонкий золотистый пушок на руках Жана, который казался почти светящимся под холодным светом ламп, так близко, что от его тела, казалось, поднимался пар. В тот момент всё казалось неизбежным, словно было предначертано с того самого дня, когда Жан появился в Гнезде. Как будто все их тайные разговоры на французском, украдкой обмененные взгляды в общей комнате, сдержанные улыбки и подавленные смешки вели именно к этому. Когда Кевин был трезв, он убеждал себя, что всё это было вполне нормально: результат юношеского любопытства и пылкой безрассудности. Но сейчас, с головой, затуманенной вином и пивом, он знает правду. Это была любовь — настоящая и всепоглощающая, — и он так и не смог освободиться от неё. Кевин осторожно провёл пальцами по рёбрам Жана, словно перебирая струны арфы, касаясь свежего синяка, оставшегося после тренировки. Он слегка надавил, и Жан резко втянул в себя воздух. Пальцы Кевина продолжали скользить вверх, едва касаясь кожи, которая мгновенно покрылась мурашками от каждого прикосновения. Никогда в жизни Кевин не чувствовал себя настолько желанным, и это было опьяняюще — сильнее, чем любая выпивка или наркотики, которые он когда-либо пробовал. Никогда ещё он не ощущал такого всепоглощающего желания другого человека. Его пальцы замерли на затылке Жана, а Жан облизнул губы, как всегда перед тем, как заговорить. Но Кевин боялся, что Жан скажет что-то, что разрушит этот момент, и в то же время его это безумно возбуждало. Кевин до сих пор помнил, как под его ладонью бился пульс Жана — частый и лёгкий, как крылья колибри, — как влажный пар поднимался вокруг них, и как внутри у самого Кевина начало нарастать тревожное чувство, словно мир внезапно пошатнулся и готов был перевернуться. И тогда он наклонился вперёд, его губы едва коснулись губ Жана, а потом он отстранился ровно настолько, чтобы встретиться с ним взглядом. Этот момент эхом звучал в его памяти три десятилетия. Что же он тогда увидел? Были ли зрачки Жана расширены от желания и страсти? Или это было отвращение? Почувствовал ли он, как Жан сопротивляется его руке, пытаясь отстраниться? Или Жан готов был снова приблизиться? В этот момент дверь раздевалки скрипнула, и они резко отпрянули друг от друга — Кевин вернулся к своему шкафчику, а Жан быстро спрятался в душе. Через мгновение вошёл Рико, требуя объяснений, почему они так долго. Кевин надеялся похоронить все эти воспоминания вместе с телом Рико. Именно поэтому он пришёл на его похороны. Ваймак был рядом, и впервые Кевин позволил себе ощутить между ними настоящую связь. Но нет. Даже спустя двадцать чёртовых лет Рико продолжал преследовать его, словно призрак. ******* Стук в дверь вырывает Кевина из его размышлений и возвращает в реальность, заставляя сердце бешено колотиться. Он с трудом поднимается на ноги — ну когда он уже привыкнет? — и ставит свою больную ногу на пол как раз в тот момент, когда стук становится ещё более настойчивым. Он недовольно бормочет: «Да иду я, иду». Открыв дверь, он видит Жана. Кевин знал, что это будет он, был уверен в этом, — но он всё равно удивляется. — Можно войти? — спрашивает Жан после напряженной паузы. Кевин отходит в сторону. Жан проходит внутрь, его тело находится чересчур близко к Кевину слишком долго, и Кевин мысленно проклинает богов искушения. Не стоило пить пиво. Не стоило пить его залпом, как студенту. Как алкоголику. Жан останавливается у окна, его темный силуэт выделяется на фоне огромного города за стеклом. Комната вдруг кажется тесной. — Я никогда не ненавидел тебя, — говорит Жан. — Ни на секунду. Я пытался. Очень хотел. Но так и не смог. Кевин хмурится. — Я не понимаю тебя, Жан. Ты говоришь это, а ведёшь себя совершенно иначе. Один день ты холоден, на следующий снова смеёшься и разговариваешь со мной, будто между нами никогда ничего не было. Может, Кевин смог бы отпустить Жана, если бы тот демонстрировал только ненависть. Но Жан постоянно меняется: то становится тёплым и добрым, смотрит на него так, будто они были друзьями все эти годы, и это заставляет Кевина цепляться за ту опасную надежду. — Я забываю, — тихо говорит Жан. — Что ты забываешь? Забываешь, что ненавидишь меня? Забываешь, что я тебя предал? Потому что я знаю — этого ты никогда не забудешь. — Я забываю себя. — Я не понимаю, что это значит! Жан смотрит на горизонт, затем проводит руками по лицу и тяжело выдыхает, будто размышляет, насколько Кевин заслуживает знать правду. — Ты никогда не спрашивал меня о Джереми, — вдруг говорит Жан, и это последнее, что Кевин ожидает услышать. Он садится на кровать, не сводя глаз с затылка Жана. — Это было не моё дело, — отвечает Кевин. — Да, не твоё, — соглашается Жан. — И если бы ты спросил, я бы велел тебе заткнуться и больше никогда не упоминать его при мне. Джереми и Жан всегда казались той парой, которой Кевин завидовал. Не только потому, что они оба были чертовски красивы, талантливы и знамениты, но и потому, что они, казалось, делали друг друга лучше. Кевину было неприятно это признавать, потому что ему невыносимо было видеть Жана с кем-то другим, но он никогда больше не видел его таким счастливым, как в те годы с Джереми. Кевин думал, что у них будет всё: свадьба, дети, дом… но однажды, казалось бы, без причины всё закончилось. И Кевин был слишком рад этому, чтобы задумываться о причинах. — Спроси меня, — говорит Жан, всё ещё стоя спиной к нему. Кевин глубоко вздыхает. Потом послушно спрашивает: — Что случилось между тобой и Джереми? — Ничего, — отвечает Жан, его голос звучит пусто. — Ничего на самом деле не произошло. Всё как всегда. Как со всеми, кто не был там. Ты понимаешь, о чём я. Кевин понимает. Чёрт, конечно, он понимает. — Он всегда спрашивал меня об этом: о Гнезде, о тебе, обо всём. И, что бы я ни говорил, меня было недостаточно. Он был замечательным. Даже больше того. Никогда не заставлял меня говорить о том, о чём я не хотел. Никогда не упрекал меня. Он был чертовски хорош. Намного лучше, чем я заслуживал. А я просто тянул его за собой в грязь. Я не мог дать ему то, чего он хотел, и не был даже на десятую долю тем человеком, которого он заслуживал. Кевин всегда восхищался Джереми Ноксом. Но после того, как Джереми и Жан начали встречаться, находиться рядом стало сложнее. Сложнее было смотреть на Джереми и видеть то, что Кевин упустил. Но он уважал Джереми. Действительно уважал. Но он был пьян, похоронил сегодня отца, а теперь… …тот, кого он любил… …Жан стоит в его гостиничном номере и изливает душу, признаваясь в любви к Джереми Ноксу? — Ладно, и что дальше? При чём здесь Джереми? Ты понял, что в мире есть кто-то лучше меня? Как будто мой день и так не был достаточно паршивым, теперь я ещё должен слушать, какой он замечательный в постели? Слова срываются с губ, полные горечи и боли, и Кевин сразу же жалеет о них. Ему нужно было лишь скрыть три десятилетия бессмысленных чувств, но, глядя в глаза Жану, он понимает, что потерпел неудачу. Атмосфера в комнате меняется настолько резко, что у Кевина начинает кружиться голова. Если бы мог, он бы уже выпрыгнул в окно. — Что? — Жан поворачивается, и Кевин отводит взгляд. — Забудь. Просто забудь, что я сказал. Это неважно. Жан нервно смеётся. — О, это важно. Это звучит, как… — Да, хорошо, возможно, я немного ревновал. И что? Я понял тебя, Жан, Джереми — лучший. Он был без ума от тебя и был самым потрясающим любовником на свете. Но это не имеет никакого отношения к тому, что ты игнорировал мои звонки, приглашения, что я пытался удержать тебя в своей жизни. Может, расскажешь всё это Джереми, а со мной поговорим наконец о нас? Жан сжимает переносицу, как будто Кевин несёт полную ерунду. — Я говорю. Я говорю уже много лет, но ты никогда меня не слушаешь! Кевин вскакивает, не выдержав его взгляда и собственного гнева. Он почти одного роста с Жаном, и сейчас это почему-то важно. — Что это значит? Ладно, ты любишь Джереми и ты ненавидишь меня. Поэтому ты избегал меня двадцать лет? — Нет! Это не то, что я хотел сказать! — голос Жана срывается, его руки дрожат, когда он хватается за волосы на затылке. Хорошо, думает Кевин. Пусть сломается. Пусть покажет, что скрывается под всей этой чертовой бронёй. — Мне было неважно, чего я хочу! Я не мог пойти на твою свадьбу, не мог быть крёстным твоего ребёнка, я не мог быть рядом. Я не хочу возвращаться к Джереми, не хочу не разговаривать с тобой, и я не хочу возвращаться в Сиэтл! — Так чего ты хочешь, Жан? Чего ты, чёрт возьми, хочешь, потому что я не понимаю ни слова из твоих загадок! Лицо Жана искажается от злости. Он шагает вперёд, и Кевин почти уверен, что тот собирается его ударить. Но вместо этого Жан хватает его лицо обеими руками и целует. Поцелуй — резкий, требовательный, но, когда Жан отстраняется, его взгляд полон вопросов, и Кевина поражает, что Жан до сих пор не знает ответа. Жан облизывает губы, и, хотя Кевин хочет услышать его слова, больше всего он хочет поцеловать его снова. Поэтому он хватает Жана за талию и притягивает к себе, и их губы снова сталкиваются. Это подобно истинному хаосу, грубо — зубы, щетина, и Кевин почти наверняка чувствует вкус крови. Но это — как первый вдох после того, как тебе выбили воздух из лёгких, как вода после целого тайма на площадке. Они чуть замедляются, но под всей страстью всё ещё остаются напор и ярость, словно они борются за контроль. Кевин мечтал, чтобы Жан вот так касался его с пятнадцати лет, но сейчас он отчаянно хочет показать ему, что он не какой-то низкорослый блондинчик, что он совсем не такой, как он. Он резко толкает Жана, и тот падает на кровать. Жан выглядит немного ошеломлённым, и, когда садится, Кевин снова бросается вперёд, целуя его. Жан хватает его за волосы, сильно дёргает, почти до боли. — Чёрт, — стонет Кевин, ощущая, как боль пронзает его, отправляя волну возбуждения. — Кевин, — произносит Жан между поцелуями. — Мм? — Кевин перемещается к его шее. Она мягкая, обнажённая и чертовски вкусная. — Твой телефон, — говорит Жан, и где-то далеко Кевин слышит вибрацию. — К чёрту, — бормочет Кевин. Боже, как же Жан пахнет — сладко и пряно. Он хочет его всего. Жан уже расстёгивает пуговицы на его рубашке, когда вибрация вновь раздражает их своим жужжанием. — Кевин, — снова зовёт Жан, и Кевин недовольно стонет. — Просто выключи его. — Ладно, — ворчит Кевин. Он тянется к тумбочке, не отрывая глаз от Жана, и случайно сбивает открытую банку с пивом. — Чёрт, — ругается Кевин, вскакивает, чтобы взять полотенце. Он кидает его на мокрое пятно на ковре и возвращается на кровать, но, когда пытается снова поцеловать Жана, тот останавливает его, упершись ладонью в грудь. — Кевин. — Всё нормально. Это просто пиво. — Кевин. — Я просто оставлю больше чаевых. — Кевин, насколько ты пьян? — Что? Я не пьян. Жан не выглядит убеждённым. Его взгляд скользит по Кевину, затем переходит на полотенце на полу, на пустые пивные банки на столе. — Боже, какой же я идиот. — Ты не идиот, — отвечает Кевин. Ну, может, он выпил почти всю первую бутылку, что они делили в ресторане. И, возможно, большую часть второй. И да, он быстро опустошил эти банки пива, но он едва пригубил третью. И… …он хотел этого уже двадцать лет… …и он дошёл до отеля сам. Он пытается объяснить это Жану, но кажется, что тот его не понимает. Тогда Кевин переходит на французский, но это тоже не помогает. Жан осторожно убирает его руки и отталкивает его. Кевин пытается снова дотянуться до него, но Жан уворачивается. — Жан, не уходи! — Кевин соскакивает с кровати и, шатаясь, хватается за стену. — Прости, — говорит Жан и выходит. Кевин готов броситься за ним. Он должен это сделать. Он будет бежать по коридору и кричать, пока Жан не остановится. Но, когда он делает ещё шаг, его накрывает волна тошноты, и он едва успевает добраться до ванной и согнуться над раковиной, прежде чем его рвёт. ******* Три года назад он получил самый важный звонок в своей жизни. Телефон издал тот самый отчаянный, вибрирующий звук, который всегда означал, что кто-то срочно чего-то от него хочет. Было раннее утро, даже пяти не было, и это должен был быть его выходной. Он был уверен, что звонит тренер, или Тея, или ещё один адвокат, но нет — это был Нил. Первая мысль: кто умер? — Алло? — О, хорошо, что ты уже на ногах, — голос Нила трещал в динамике. — На ногах — громко сказано, — пробормотал Кевин, поднимаясь и облокачиваясь на изголовье кровати. Он тут же пожалел о выпитом вчера виски. Головная боль уже начала давить, обещая трудный день. — Ты в Лондоне? — Пока да, — ответил Нил. — Ты видел новости? — Нет. Что там? Кевин включил громкую связь и открыл страницу BBC. Первое, что бросилось в глаза — очередной политический скандал: хаос в Белом доме. Ничего нового. Но вряд ли Нил звонил ему в такую рань из-за этого. Кевин быстро прокрутил заголовки, пока взгляд не зацепился за другое событие — мост, рухнувший на восточном побережье. Но это тоже явно не то. Он нахмурился, чертыхнулся и потянулся за очками — чертова старость. Прокручивая ленту новостей дальше, наткнулся на новость в мелком заголовке. Вот оно: его имя, рядом две даты — дата рождения и смерти, словно речь шла о простом человеке, а не о чудовище. Больше всего его поразила дата рождения — почему-то он думал, что тот был старше. — Чёрт возьми. — Ага, — сказал Нил. — Динг-донг, ведьма мертва. Думал, тебе стоит узнать об этом от кого-то, кто его знал. — Что случилось? — Предположительно сердечный приступ, судя по его медицинской карте, — ответил Нил. — У него был кардиостимулятор, и с каждым годом он набирал всё больше килограммов. Тэцуджи Морияма. Увидеть его имя в таком контексте — в некрологе, а не на первых страницах газет, как символ страха, — казалось сюрреалистичным. Он всегда был скорее мифической фигурой, чем человеком, движимым тёмной и неукротимой энергией. Как будто он был лишь телом для демона. — Не могу поверить. — Я тоже, — согласился Нил. — Я не поверю, пока его не закопают. А даже тогда, может, стоит вбить кол ему в сердце, чтобы быть уверенным наверняка. — В сердце, — пробормотал Кевин. — Как будто оно у него было. Мы бы чувствовали себя спокойнее, если бы его сожгли. Нил рассмеялся — резким, хриплым смехом. Именно за этот звук Кевин и ухватился, пытаясь игнорировать чувство вины, сверлящее его изнутри. — Вот это мой Кеви, — сказал Нил, в его голосе появилась нотка тепла. — Позвоню, как только приземлимся, ладно? Сердечный приступ, говорили они. А вот Кевину было очень трудно в это поверить. Тэцуджи Морияма, поверженный чем-то таким обыденным, как сердечный приступ? Этот человек был гигантом, больше похожим на монстра, чем на человека, скорее суперзлодеем, который мог бы сразиться с Годзиллой в разрушительном поединке в Токио, чем кем-то, кто просто… умер. Он казался тем, кого можно было бы оживить древним заклинанием в какой-нибудь тёмной комнате с магическими символами. Чёрт, Кевина бы не удивило, если бы он пошёл по пути Волдеморта и разделил свою душу на части, чтобы жить вечно. Боже, Кевину пора завязывать с ночными кино-марафонами с Нилом, Эндрю и их детьми. Эти поздние просмотры фильмов превращали его мозг в кладбище блокбастеров. На похоронах Жан стоял рядом, ближе, чем когда-либо за последние годы. Их плечи слегка соприкасались. Пока буддийский монах читал молитвы, на лице Жан появилась странная гримаса — что-то между улыбкой, усмешкой и оскалом. Кевин знал, что его лицо сейчас искажено так же. Но они молчали, как будто любое слово могло выпустить наружу слёзы, крики или, что ещё хуже, смех. Пальцы Жан случайно коснулись его руки, и Кевин, в порыве какого-то отчаяния, сжал их. Жан дёрнулся, но руку не убрал. Спустя мгновение он сжал руку Кевина в ответ. Тэцуджи — Хозяин, Хозяин, Хозяин — было плевать на них всех. Он ничего не давал, если это не повышало их результаты на корте. Каждая съеденная калория, каждый сделанный шаг, каждая минута условного «свободного времени» была тщательно просчитана для максимальной производительности. Они были инструментами, машинами, настроенными на победу. Кевин привык жить с глазами за дверцей шкафа, с чужими руками в своих карманах, и даже два десятилетия игры в нормальных командах, под руководством нормальных тренеров, два десятилетия терапии не избавили его от паранойи. Он почти смирился с тем, что никогда не освободится, что Тэцуджи навсегда останется Хозяином в его голове, и что он всегда будет помнить жгучую боль от удара трости по спине. А теперь он мёртв. Лежит в гробу среди белых роз, и Кевин не может перестать думать — к чему всё это было? Каков был смысл? Тогда это казалось правильным. Кто не хотел бы быть лучшим? Неважно, какой ценой? Кевин определённо хотел. И что он увидел в той жёлтой прессе, в статье, которую не должен был читать? Написанной той ужасной женщиной. «Что бы ни случилось в университете Эдгара Аллана, — писала она, — я всегда буду придерживаться такого мнения: Кевин Дэй никогда бы ни на чтобы не променял свои годы в Эверморе. Ни на нормальное детство с Дэвидом Ваймаком, ни на жизнь без всех тех травм, о которых он говорит, ни даже на возможность предотвратить все те самоубийства. И уж точно не на то, чтобы вернуть Кейли Дэй. Потому что, если бы он не вырос под руководством Тэцуджи Морияма, он бы никогда не стал лучшим. И я уверена, что Кевин Дэй пожертвовал бы чем угодно ради этого. Посмотрите, как он относится к своей жене и ребёнку: он сейчас на Олимпиаде, оставив Теодору Мулдани одну с младенцем. Сомневаюсь, что он вообще был на родах». Кевин был на родах. Едва успел, но был. Он не хотел верить, что был настолько поверхностен. Хотел верить в слова своего терапевта — что его страдания были результатом того, что с ним случилось, а не тем, кем он был по своей природе. И, возможно, не стоило искать смысл во всём этом, но он должен был попытаться. Он часами размышлял о Рико — до и после того, как тот сломал Кевину руку, до и после смерти Рико. И теперь ему казалось, что он понял. Всё дело в том, что ему дали столько власти в столь юном возрасте, одновременно лишая его всякого контроля. В том, что его возвысили над всеми, но в то же время он оставался лишь ничтожеством. Но была одна большая разница между Рико и Тэцуджи. Рико получал удовольствие от того, что причинял боль. Конечно, у него были и другие мотивы. Контроль. Власть. Признание. Но больше всего ему нравилось то, что он причинял другим боль. Когда церемония закончилась, Кевин отчаянно хотел выйти на свежий воздух, прочь от этого удушающего запаха ладана. Он практически выбежал на улицу, жадно стремясь почувствовать тепло солнца на своей коже, ветер, треплющий волосы, ему нужно было почувствовать запахи, отличные от старого дерева, запечатанного воска и пота. Чья-то рука мягко коснулась его спины, начиная медленно выводить на ней круговые узоры. — Ты в порядке? — спросил Жан, его глаза были полны беспокойства. Кевин не ответил, боясь, что если откроет рот, то расплачется. Вместо этого он крепко сжал свободную руку Жана, пытаясь удержаться в реальности, зная, что они на улице, под открытым небом. Он хотел прикоснуться к татуировке Жана, но остановился и вместо этого провёл пальцем по своей собственной. Жан кивнул и коснулся своей татуировки в ответ. — Я знаю, — тихо сказал он, и Кевин кивнул. — Удивительно, сколько народу пришло, — заметил Нил, подходя к ним вместе с Эндрю. — Зависит от того, зачем они здесь, — пожал плечами Жан. — Думаю, многие пришли просто убедиться, что он действительно умер. Эндрю хмыкнул, услышав прямолинейный ответ Жана. Когда все начали расходиться, Кевин задержался на мгновение, а потом притянул Жана к себе и обнял его. Жан напрягся — на мгновение, но этого было достаточно, чтобы это ранило, — а затем осторожно ответил на объятие. Когда Кевин отпустил его, Жан — казалось, нехотя, — разжал руки. — Рад был тебя увидеть, — сказал Кевин. — Давно не виделись. Жан растянул губы в кривой улыбке: — Да, давно. — Почему? — выпалил Кевин, прежде чем успел остановить себя. Жан встретил его взгляд и молчал несколько секунд. Когда стало ясно, что он не ответит, Кевин продолжил: — Это из-за меня? Я ведь приглашал тебя на… — Дело не в тебе, Кевин, — перебил его Жан. — Просто… всё сложно. Мне пора, у меня самолёт. — Он шагнул назад, отпуская руки Кевина. — Я тебе позвоню, ладно? Он так и не позвонил. ******* Оказывается, искать человека, который не хочет быть найденным, да еще и с жутким похмельем — это полный кошмар. Серьёзно, это ужасно. Но хотя бы в этом мире есть что-то предсказуемое: у Кевина похмелье, до Жана невозможно дозвониться, а все волнуются совсем не о том, о чём следовало бы. С трудом набрав номер Жана и снова услышав автоответчик — параллельно отвечая на кучу звонков, потому что все пытаются до него дозвониться, — он опять повторяет: — Со мной всё в порядке, — говорит он. — Я взрослый человек. Беспокойтесь об Эбби. Или о Лисах. Со мной всё хорошо! Он не уверен, что это правда, но думает, что, пока он будет двигаться, не останется времени думать об этом. Как говорится, кому на месте не сидится, тот добра не наживет. Так что всё нормально. Не успевает он опомниться, как снова оказывается в Портленде, в своей пустой квартире. Он договаривается о срочной сессии с терапевтом и даже гордится собой за это. А потом умоляет Тею забрать Кэт на несколько дней раньше, чем они договаривались — за это ему немного стыдно. Но отмазка «я только что похоронил отца» снова срабатывает. Он договаривается о встрече с Нилом и Эндрю. Он мог бы просто сидеть и смотреть на Кэт весь день, но она уже в том возрасте, когда это становится немного странным, а не милым. Поэтому он отвозит её в район, где живут Нил и Эндрю, и сразу замечает Эндрю у калитки детской площадки. Нил и Эндрю начали брать детей на временную опеку, после того как завершили спортивную карьеру. Несколько лет они заботились о детях на краткосрочной основе, а потом усыновили трёх братьев. Самый младший был на год младше Кэт, средний — на два года старше, и они часто играли вместе. Старший только пошёл в старшую школу и уже не так горел желанием играть с ними, но он был хорошим, спокойным и разумным парнем. Кэт вылетает из машины, как только Кевин останавливается, и перелезает через забор вместо того, чтобы пройти через калитку. Она теряет равновесие и неуклюже падает на землю, и Кевин невольно морщится, глядя на это. — Всё нормально! — кричит она через плечо, тут же поднимаясь на ноги и бросаясь к детям. — Она меня доконает, — бормочет Кевин, покачав головой, когда подходит к калитке. Эндрю, как всегда, стоит, сложив руки на груди, внимательно наблюдая за площадкой, словно ястреб. Его взгляд на секунду задерживается на Кевине, острый и оценивающий, когда тот достаёт из кармана пузырёк с таблетками. Кевин чувствует тяжесть этого осуждающего взгляда, но игнорирует его, бросая таблетку в рот и проглатывая её всухую. — Часто их принимаешь? — спрашивает Эндрю. — Не начинай, — тихо отвечает Кевин. А потом, зная, что Эндрю не успокоится, добавляет: — Меньше, чем хотелось бы. — Больше, чем нужно, — замечает Эндрю, не отводя глаз от детей. — Как будто ты знаешь, что мне нужно. Эндрю лишь пожимает плечами, продолжая наблюдать за площадкой, и на мгновение Кевину кажется, что, может быть, он наконец отстанет. Но нет. И чему он удивляется после стольких лет? Эндрю резко бьёт Кевина по задней стороне колена, и оно подгибается. Прежде чем Кевин успевает упасть, Эндрю уже залезает в его карман, выхватывая пузырёк. Кевин ругается, пытаясь удержать равновесие и схватить его за запястье, но Эндрю ловко уворачивается и убегает. Игнорируя резкую боль в ноге, Кевин бросается за ним, но Эндрю с лёгкостью взбирается на игровое сооружение, как восьмилетний ребёнок, оставив Кевина стоять внизу. Он смотрит сверху с победным огоньком в глазах. — Даже пытаться не будешь? — насмешливо бросает Эндрю, сидя наверху с самодовольной ухмылкой. Кевин зло смотрит на верёвочную конструкцию, по которой Эндрю только что взобрался. — Мне сорок лет, — бурчит он, потирая колено. — И мне тоже. — Тебя можно было бы принять за ребёнка. Эндрю, как всегда, пропускает колкость мимо ушей, усевшись по-турецки на платформе. Он смотрит на пузырёк и качает головой. — Кевин, ты полный кретин. Викодин? Ты серьёзно? — Это по рецепту! — Ты лучше всех знаешь, что это дурацкое оправдание. Кевин зло смотрит на него, но Эндрю остаётся непреклонен. К счастью, на помощь приходит Кэт. — Дядя Эндрю! — кричит она, бросаясь к нему и обнимая его. Её смех эхом раздаётся по всей площадке. Лицо Эндрю тут же смягчается, его обычно суровые черты расслабляются, и на губах появляется лёгкая улыбка — та улыбка, которую он дарит только своим детям и Кэт. — Привет, малявка. Веселишься? — его голос становится мягче, и улыбка растягивается ещё шире, когда он смотрит на неё. Кэт начинает увлечённо рассказывать о замке, который она строит в песочнице, размахивая руками, описывая башни и рвы с ярым энтузиазмом. Кевин отворачивается, благодарный за момент передышки, который позволяет ему избежать сурового взгляда Эндрю и скрыть румянец стыда, ползущий по шее. — Дядя Эндрю, тебе обязательно нужно это увидеть! Я сделала ров с настоящим мостом и всем-всем! — восклицает Кэт, потянув Эндрю за руку. — Веди, командир, — отзывается Эндрю, отдавая шуточный салют. Это вызывает восторженный визг у Кэт. Кэт, крепко держась за руку Эндрю, ведёт его к своему песчаному замку. Тем временем мысли Кевина возвращаются к недавней ссоре и его лекарствам. Он машинально хлопает по карману, понимая, что остаток таблеток потерян. Ничего, по дороге домой купит новые. Слегка прихрамывая, он направляется к скамейке, чтобы присесть и облегчить боль в колене. Как только он устраивается на скамейке, к нему подходит человек, появление которого приносит Кевину облегчение. — Привет, Нил, — приветствует его Кевин с кривой улыбкой. — Кевин. Опять колено беспокоит? Кевин фыркает, кивнув в сторону песочницы, где Эндрю уже стоит на коленях рядом с Кэт, увлечённый её игрой. — Ну, кого-то точно беспокоит, — усмехается Кевин. Нил тихо смеётся и переводит взгляд на Эндрю. В его глазах столько тепла и привязанности, что Кевину кажется, что он случайно стал свидетелем чего-то очень личного. Понимая, что потерял внимание Нила, Кевин прочищает горло: — Слушай, — начинает он, привлекая внимание Нила обратно, — ты знал, что Жан живёт в Сиэтле? Нил выглядит озадаченным. — А ты не знал? Кевин пожимает плечами. — Мы давно не поддерживаем связь. Да, примерно лет тридцать. — Понятно, — говорит Нил. — Я думал, ты свяжешься с ним после развода. Кевин хмурится: — Что ты имеешь в виду? Нил смотрит на него серьёзно, но затем, подбирая слова, пожимает плечами. — Он обычно заходит, когда бывает в городе. Последний раз был пару недель назад. — Эта информация больно задевает Кевина. Это был не первый случай, когда Жан приезжал в город, не сообщив ему, и точно не последний. Но каждый раз это ранит. Кевин смотрит на детскую площадку, где играют Эндрю и Кэт, и чувство одиночества смешивается с ностальгией, сжимая грудь. — У него всё хорошо. Он наконец готов уйти на пенсию, как все смертные. Кажется, ему нравится на Западном побережье, наверное, он останется там. — Красная форма всегда была ему к лицу, — тихо говорит Кевин. Жан всегда выглядел потрясающе в любой форме, но под калифорнийским солнцем он особенно расцветал. Кевин задумывается о том, как ему живётся в Сиэтле, и жалеет, что был слишком труслив, чтобы спросить его об этом тогда, в Южной Каролине. — Я скучаю по нему, — неожиданно для него самого вдруг вырывается у Кевина. Нил не выглядит удивлённым. — Я… …поцеловал его, и всё вокруг перевернулось… — …поговорил с ним на похоронах. Не думаю, что он когда-либо простит меня за то, что я оставил его тогда в Гнезде. — Он сказал тебе это? «Я никогда не ненавидел тебя. Ни на секунду. Я пытался. Очень хотел. Но так и не смог». — Ему и не нужно этого говорить, — тихо отвечает Кевин. Кевин бросил его. И, сколько бы он ни повторял себе — сколько бы раз это ни говорили Эбби, Би, Ваймак или даже Нил, — ему всегда кажется, что он предал Жана. Что он сделал неверный выбор, что он должен был остаться. Водка помогала. Она размывала воспоминания, притупляла боль. Экси помогал. И Тея помогала. Экси, Тея, водка. Экси, экси, экси, Тея, брак, ипотека, водка, секс, водка, экси, Тея. И Кэт. Это ведь единственная причина, да? Единственная причина, по которой Жан вдруг стал преследовать его мысли. Жан всё ещё кажется незаконченной главой, даже если эта история должна была давно закрыться — особенно теперь, после того, как Кевин поцеловал его, а Жан просто исчез. У них было миллион шансов за эти годы, и первое, что Кевин сказал ему после… …после того, как Рене сделала то, на что у него никогда не хватило бы смелости, когда она вытащила Жана из того кошмара, которым было Гнездо… …было: «Мне не стоило оставлять тебя». И они оставались на периферии жизней друг друга — лишь потому, что так было нужно. Кевин думал, что у них всё в порядке. Хорошо, учитывая обстоятельства. Он ждал их редких встреч — игр, тренировочных лагерей, пресс-туров, автограф-сессий, интервью, свадьбы Рене, сообщений и звонков. Теперь, оглядываясь назад — всё всегда кажется яснее в ретроспективе, не так ли? — он видит знаки. Что Жан на самом деле не был рядом. Он сохранял дистанцию с того самого дня в раздевалке. Короткие ответы, кивки, резкие окончания разговоров, отговорки. — Это он не простил тебя, или это ты сам себя не простил? — спрашивает Нил. Кевин откидывается спиной на деревянные планки скамейки. Он отводит взгляд от пронзительных синих глаз Нила, проследив за чайкой, лениво кружащей над берегом. — Он больше не хочет быть моим другом, — тихо бормочет Кевин. — Я пытался связаться с ним — звонил, писал… Он даже не сказал, что переехал в Сиэтл. — Значит, ничего не поделаешь, — произносит Нил, его тон — слегка насмешливым, как будто он знает что-то большее, как будто нарочно дразнит Кевина. Кевин хмурится: — Что ты от меня скрываешь? Нил пожимает плечами с нарочитой невозмутимостью: — Я просто говорю. Если ты звонил, писал, а потом поговорил с ним на похоронах, значит, сейчас точно ничего уже не изменишь. Кевин сердито смотрит на него, но Нил лишь смеётся и указывает на детскую площадку: — Ладно, старик, давай купим детям мороженого. Кевин кипит от негодования, но позволяет Нилу обнять его за плечи и повести к песочнице, где раздаётся радостный смех детей. — Я скучаю по экси, — говорит Кевин, когда они подходят ближе к месту, где Эндрю и Кэт строят из песка целый лабиринт замков и рвов. — Я тоже, — отвечает Нил. — Но он никуда не делся. — Нет, но это мы ушли, — бормочет Кевин. Нил задумчиво смотрит вдаль: — Думаю, это неплохо — скучать по экси. Мы получили от экси всё, что могли пожелать. У нас были блестящие карьеры. Есть и другие способы играть в экси, не на поле. В этот момент Кэт бросается в объятия Нила, звонко смеясь. Кевин смотрит на свою дочь с мягкой улыбкой: — Теперь я стал тем папой, который живёт жизнью своего ребёнка. Кэт — невероятная. — Я стану вратарём! — заявляет Кэт, и Нил тут же прикрывает ей рот ладонью. — Не говори так, — предупреждает он. — Я не хочу стать вдовцом. Эндрю фыркает, собирая игрушки. Нил отпускает Кэт, а она начинает хихикать. — Фу! Ты что, лизнула мою руку? Сколько тебе лет, шесть? — Мне восемь! Ты был на моём дне рождения! Нил вздыхает: — Джейми и Маркус оба играют в футбол, а для родителей это гораздо хуже, чем быть вратарём в экси, так что тебе жаловаться не на что, Кевин. — Вы оба наркоманы и заслуживаете друг друга, — бурчит Эндрю, убирая ведёрки и лопатки. — Я горжусь тобой, Кэт, — говорит Кевин, стряхивая песок с её одежды. — Пойди, собери ребят, и мы пойдём за мороженым. Когда Кэт убегает, Нил возвращается к разговору: — Я, кстати, не об этом говорил. В Пальметто сейчас есть вакансия тренера. Ты об этом не думал? Кевин на мгновение замирает. — Конечно, думал. Я уже несколько недель игнорирую звонки с кодом 8-3-9. Я не хочу возвращаться на юг, Нил. Плюс, у меня есть Кэт и Тея, о них тоже нужно думать. И, честно говоря, я не создан для тренерства. Эндрю и Нил переглядываются, как они часто делают, и что обычно раздражает Кевина. Все почему-то ожидали, что он пойдёт по стопам отца, и Кевин не понимает, почему. То, что он был сыном Дэвида Ваймака, никак не делает его таким же, каким был его отец. Кевин совсем не чувствует в себе способности к тренерству. Он всегда умудрялся говорить так, будто высокомерно поучает, и, вероятно, так оно и было. Все ему это говорили, и Дэвид в том числе. Вот почему капитаном Лисов стал Нил, а не он. Но Кевин знает, о чём думают Нил и Эндрю, и, как бы ни отрицал, понимает, что они отчасти правы. Это было бы слишком близко ко всему тому, от чего он пытается убежать. С тех пор он много раз бывал в Эверморе. Сколько бы судебных разбирательств ни было у Воронов, Эвермор оставался самым роскошным стадионом для экси, и деньги всегда побеждали принципы. Он ездил в Пальметто каждый месяц с тех пор, как переехал после окончания учёбы — поскольку именно там жил Ваймак. Так что он должен был уже привыкнуть. Но он так и не привык. Его всегда преследует чувство, что если он вернётся, то все те старые чувства всплывут на поверхность — чувство вины, все травмы. Даже здесь, в Портленде, спустя двадцать лет, прошлое всё ещё его преследует. Иногда он просыпается от иллюзии, что слышит, как Рико ворочается на другой стороне комнаты, и, открыв глаза, удивляется, что он не в Гнезде. Или, глядя на свою постель, пытается вспомнить, с кем у них игра, ведь белые простыни означают гостиницу, а гостиница — выездной матч. Теперь это лишь обрывочные воспоминания, лишённые контекста. Время и терапия сделали своё дело, и он больше не переживает яркие травмирующие воспоминания, как в двадцать лет. Но самым странным было то, что он не чувствовал тревоги, когда думал, что всё ещё Ворон. Наоборот, его охватывало странное, ироничное чувство тоски по дому. И Жан. Каждое воспоминание о нём было словно выжжено на сердце. Однажды, когда Кевин встретит свою смерть, патологоанатом, вскрывая его, обнаружит имя Жана, высеченное на его костях. Это ненормально, такое сильное чувство. Он знает это. Кто влюбляется в детстве и хранит эту любовь всю оставшуюся жизнь? Какой глупец проводит жизнь, тоскуя по человеку, который всегда был недостижим? Потому что Жан — недостижим. В этом нет сомнений. Даже после той ночи. Кевин так и не понял, что означал тот поцелуй. Возможно, это было наказание. Возможно, попытка поставить точку. Но это точно не было началом. В этом Кевин уверен. Он снова потянулся к Жану, а Жан сбежал. Так что у Кевина есть миллион причин не возвращаться и ни одной хорошей — для того, чтобы сделать это. Ни одной.