Психопатия

Уэнсдей приходит в себя в своей комнате от высоких повизгивающих всхлипов. Ладони приятно саднят, как будто ими провели по тёрке, плечо и лопатка ноют от удара, а на виске, рядом с уголком глаза, чувствуется царапина с корочкой засохшей крови. В комнате темно и прохладно, из-за высоких окон доносятся завывания ветра, а в воздухе едва уловимо пахнет валерианой. Она медленно садится, чувствуя накатывающую тошноту. Черепную коробку простреливает резкой болью и, поморщившись, Уэнсдей касается виска холодными пальцами, надеясь сдержать головокружение. Только вот сотрясение мозга не хватало заработать... Энид лежит на животе на своей кровати, уткнув разноцветную голову в упертые в покрывало руки, и подрагивает в тихих рыданиях. Она всё ещё в своём безразмерном розовом свитере с высоким широким воротником и в серых лосинах, в которых была на ярмарке; её безвкусные вырвиглазно-розовые сапоги на толстой подошве валяются в центре комнаты. – Сколько времени? – хриплым шёпотом спрашивает Уэнсдей. Синклер вскидывает голову, демонстрируя исполосованное дорожками слёз лицо и покрасневшие глаза. Несмотря на то, что Аддамс считает лопнувшие капилляры в роговице единственным достойным косметическим эффектом, она вынуждена признать, что её соседке они не идут — вместе со вспухшим покрасневшим носом, размазанной помадой и стёртыми тенями Энид вся превращается в одно неприглядное розовое пятно. – Половина десятого, – говорит соседка, в очередной раз всхлипнув. Отжимается от покрывала и, перевернувшись на спину, сбрасывает ноги вниз, садясь на кровати. – Как ты себя чувствуешь? – Великолепно отвратительно, – признаётся Уэнсдей, на мгновение прикрывая глаза. – Нет ничего приятнее лёгкой черепно-мозговой травмы. Ну, может быть, только последствия профилактической лоботомии. – Ты больная, – кривится Энид, ничуть уже не удивлённая её словам, и неэстетично вытирает тыльной стороной ладони сопли под носом. – А ты бесхребетная истеричка, – не остаётся в долгу Аддамс и тоже спускает ноги на пол, обращая внимание, что её ботинки аккуратно задвинуты под кровать, даже шнурки убраны внутрь. О причинах такой педантичности, совершенно нехарактерной её хаотичной соседке, Уэнсдей подумает позже. – Как я здесь оказалась? – Ты потеряла сознание на ярмарке, – сообщает Энид, засовывая под себя руки. – Ксавье привёз тебя. Приходила сестра Митчелл и сказала, что ты можешь не проснуться до утра — это, вроде как, характерно для медиумов при сильных потрясениях. А я и не знала, что ты медиум… – Я провидец, – поправляет её Уэнсдей, разминая шею — мышцы верхней половины туловища слева приятно ноют тупой болью. – Хотя могу видеть только негативные события — катастрофы, там, нападения, убийства... – она замирает, вспомнив, что происходило до того, как она потеряла сознание. – Роуэн. Что с ним? Синклер опять дёргает носом, издавая неприятный влажный всхлип; уголки её рта сползают вниз, между бровей собирается глубокая складка, и, кажется, девушка вот-вот опять зайдётся рыданиями. – Он... его... – Энид поднимает руку и проводит тыльной стороной ладони по кончику носа. – Роуэн мёртв. Уэнсдей не удивлена. Она бы больше удивилась, если бы оказалось, что Роуэн жив и здоров, и сейчас сидит где-то в школе в окружении своих приятелей. В самом деле, это так предсказуемо, что даже не интригует. – Монстр? – сухо уточняет Аддамс. – Я... не знаю. – Энид с силой проводит пальцами по мокрым щекам, пытаясь стереть слёзы. – Нам ничего не сказали. Разогнали всех по комнатам и велели не выходить до утра… Чтобы Синклер, да чего-то не знала? Очевидно, Уимс как следует пригрозила всей школе, чтобы обошлось без сплетен — разумное решение, только вот в отсутствие информации возникают самые абсурдные конспирологические теории, так что не стоит большого труда представить, какой гул будет стоять утром за завтраком. Пожалуй, только один человек сейчас может ответить, что же произошло на самом деле. Стоит нанести визит Ксавье Торпу. Уэнсдей подтягивается к краю матраца и неуверенно поднимается с кровати. Естественно, перед глазами всё сразу плывёт, и приходиться ухватиться за железное изножие, чтобы позорно не свалиться на пол. Аддамс с силой зажмуривается, ожидая, пока туман в голове прояснится, и, когда открывает глаза, натыкается взглядом на нелепое чёрно-белое пятно на полу перед кроватью. – А это ещё здесь откуда? – недовольно спрашивает она, поняв, что чёрно-белое пятно оказывается выигранной ею в тире пандой. – Ну… ты его бросила, – опять всхлипывает Энид. – Мы привезли его с собой. Уэнсдей сгребает в кулак искусственный мех на макушке бессмысленной игрушки, поднимает её в воздух и, сделав несколько шагов по комнате, швыряет в сторону соседки. – Забери себе, – говорит она. – Я перестала проводить судебно-медицинскую экспертизу плюшевым игрушкам ещё в возрасте пяти лет. Синклер неловко ловит панду, разворачивает в своих руках, прижимает к себе, и, обняв поперёк туловища, утыкается подбородком между чёрных ушей. Во имя всех проклятых, да сколько ей лет? Шла бы лучше к своему змеёнышу, если ей так хочется кого-то пообжимать! Уэнсдей аккуратной походкой проходит в ванную комнату, включает свет и открывает воду, изучая собственное отражение в зеркале. В растрепавшихся косах застряли мелкие веточки и ошмётки прелых листьев, щёки нехарактерно зарумянились, на левом виске, как и ожидалось, заметна высохшая кровь. Девушка делает несколько жадных глотков, быстро умывается и рассматривает ссадину на лице — пустяк, не стоит внимания, заживёт за несколько дней, нечего мазь переводить. Почувствовав себя лучше после холодной воды, она разворачивается к зеркалу боком и оценивает состояние одежды над ушибленным плечом. Куртку с неё кто-то снял — хотелось бы думать, что не Торп — но из ворота свитера торчат несколько порванных ниток, и поперёк белой полосы идёт некрасивый грязный росчерк от влажной осенней земли. Видимо, куртка отогнулась и грязь попала внутрь. Уэнсдей стягивает свитер, оставаясь в одной майке поверх лифчика, и пару мгновений держит связанный Мортишей предмет одежды в руках, рассуждая, как с ним поступить. В конце концов принимает решение сначала починить вязку, а уже потом отнести в стирку, и возвращается с ним в комнату. Сикнлер так и сидит на кровати, подогнув под себя ногу и обнимая панду, но теперь она держит в свободной руке телефон, и бело-голубой свет экрана придаёт её лицу оттенок приятной мертвенной бледности, перекрывая розоватость от рыданий. Уэнсдей подхватывает с подлокотника кресла брошенную туда куртку и проходит в гардероб. – Где комната Торпа? – кричит она, вешая одежду на плечики. – Что? – не разбирает Синклер. – Где комната Ксавье Торпа? – повторяет Уэнсдей, возвращаясь в их комнату с большим худи в руках. – Вотан-холл, семнадцатая, – сообщает Энид, опуская телефон. – Зачем тебе? – Хочу поговорить с ним до того, как директриса промоет ему и без того скудоумные мозги, – хмуро говорит Уэнсдей. – Он хорошо знал Роуэна? Энид отодвигает от себя панду, запихивает телефон под подушку и, высунув из-под себя ногу, подаётся вперёд. – Они, вообще-то, были соседями, – рассказывает она. – Хотя нельзя сказать, что дружили. Аякс говорил, что Роуэн жаловался, что Ксавье мешает ему спать своими кошмарами... Ого! Вот это, пожалуй, оказывается самой ценной информацией, что сообщила соседка за всё время их знакомства. То есть, получается, Ксавье Торп прекрасно знал Роуэна, жил с ним в одной комнате и конфликтовал, потому что нельзя не конфликтовать, если кто-то нарушает твой режим сна. – А какие у них способности? – интересуется она. – Роуэн, я так понимаю, был телекинетиком, а сам Торп? – Он — творец, – говорит Энид. – Творец? – хмурится Уэнсдей. – Он художник, – поясняет блондинка-оборотень. – И может оживлять свои рисунки. На мой день рождения Аякс упросил его нарисовать и оживить целый рой бабочек — представляешь, какая это была красота? – Не представляю, – отрезает Уэнсдей, и в самом деле не видя ничего красивого в облаке насекомых с разноцветными крыльями. – В таком подарке был бы смысл, если бы ты страдала крайней степенью инсектофобии. – Да ну тебя… – отмахивается Энид. – Всё равно это было красиво и романтично. – И крайне бестолково, – пожимает плечами Аддамс. – Я и вовсе не вижу смысла в отмечании собственного дня рождения. Если подумать, то ты всего лишь становишься на день старше, чем вчера, и на день ближе к собственной смерти. Таким образом можно отмечать любой день, без привязки к календарю. Соседка протяжно вздыхает, опустив плечи, и отводит назад растрёпанные волосы. – Не все такие циничные сволочи, как ты, Уэнсдей, – мягко говорит она. – Некоторым, знаешь ли, просто приятно внимание и красивые жесты. Уэнсдей решает не спорить — в конце концов, главная цель этого бессмысленного разговора достигнута: она узнала, где живёт Торп, а Синклер перестала рыдать, убитая горем по однокурснику своего парня. Хотя, кончено, нет никакой гарантии, что она опять не возьмётся накручивать себя, как только Уэнсдей выйдет из их общей комнаты. Может быть, стоит отправить её к Йоко? Может, в компании своей подружки-вампира блондинка быстрее отвлечётся от случившегося, раз уж не хочет идти к своему парню. – А ты куда? – вскидывается Энид, когда Уэнсдей открывает створку круглого окна. – Поговорю с Торпом, – отзывается Аддамс. – Он явно что-то знает. – Запрещено же покидать свои комнаты... – Энид, всей администрации сейчас явно не до того, чтобы ходить проверять, чтобы никто не нарушал правила, – усмехается Уэнсдей. – Я, честно говоря, вообще не понимаю, почему ты здесь, а не ищешь утешения в объятиях своего змееголового любовника. – Я, вообще-то, за тебя беспокоилась! – Не могу оценить, – равнодушно пожимает плечами Уэнсдей. – Если вдруг, вдруг, кто-то будет меня искать, – возможность этого нельзя отрицать, учитывая, что она, наравне с Торпом, была последней, кто видел Роуэна живым, – скажешь, что я пошла на кухню. И выскальзывает на балкон. Интересно, чем занимаются родители Синклер, что смогли поселить дочь в комнату в отдельной башне, с балконом и выходом на внешнюю пожарную лестницу? У большинства студентов не то что собственного входа, но и балкона-то нет. Уэнсдей спускается вниз и, держась в тени огромного здания, обходит жилой корпус школы до Вотан-холла. Если расположение помещений в мужском общежитии такое же, как и в Офелия-холл, то Торп с Роуэном должны жить на последнем этаже, в угловой комнате. Собственного балкона у них нет, но зато угловые комнаты больше по площади и там гораздо светлее за счёт выходящих на две стороны окон. Торпу, как художнику, наверняка это было важнее, чем персональная лестница. Большинство окон в Вотан-холле, как и в остальных общежитиях, горят ярким светом, несмотря на официально начавшееся время отбоя — но глупо было бы ожидать, что студенты улягутся спать, когда произошло убийство одного из них. Уэнсдей окидывает взглядом тёмную стену перед собой, высчитывая, где находятся окна комнаты Ксавье, и прикидывая, как лучше к ним подобраться. Надо бы узнать, кто занимает самое престижное помещение в Вотан-холле, раз уж Торп не живёт в башне. Может оказаться полезной информацией. Она по пожарной лестнице башни поднимается до нужного этажа, перелезает через перила и выбирается на широкий карниз. К счастью, пройти надо совсем немного, не хотелось бы миновать чужие окна, из которых её могли бы заметить. Но единственное окно, мимо которого она пробирается, погашено — очевидно, тут уже все спят, и Уэнсдей замирает у угловой комнаты. Окно приоткрыто. Уэнсдей толкает створку, замирая — но, к счастью, рама поддаётся без единого скрипа, и Уэнсдей бесшумно проскальзывает на подоконник, забираясь внутрь. Здесь темно — горит только одна настольная лампа у другой стены. Комната и в самом деле больше, чем даже их помещение в башне Офелия-холл, но потолок ниже. Как и их с Энид общежитие, пространство поделено на две части: две кровати, два стола, два комода, увешанный одеждой велотренажёр в углу. Два провала в гардероб и закрытая дверь в ванную. В комнате пахнет химией, мужским одеколоном, а ещё — потом, мускусом и клубничной жвачкой. Уэнсдей неслышно встаёт и, скрестив на груди руки, в шоке моргает. Вот чего бы она только ни ожидала увидеть в комнате убитого мальчишки и свидетеля его убийства — но только не этого. На одной из узких казённых кроватей творится то самое, что она несколько раз в детстве лицезрела в родительской спальне — и нескольких раз ей хватило, чтобы намертво выработать привычку громко стучать в дверь и не входить, пока не услышит разрешение от матери или отца. Мозг в панике перебирает все возможные варианты дальнейших действий, подталкивая свою обладательницу назад, обратно к окну, чтобы выбраться наружу и позорно сбежать, пока она ничем не выдала своего присутствия. Не сказать, что её смущают банальные физиологические взаимодействия двух представителей одного вида, но меньше всего хочется наблюдать за паническим смущением участников процесса, когда они наконец заметят, что их страстному уединению пришёл конец. Уэнсдей скользит взглядом по плавно вздымающейся спине Ксавье Торпа — одной рукой он упирается в изголовье кровати, второй удерживает лежащую под ним девушку. Одеяло собралось бесформенной кучей в углу кровати, открывая вид на подтянутый зад, которым он то и дело подаётся вперёд, вбиваясь в тело Максин Доран — кого же ещё — под ним. Девчонка одной ногой обвивает Торпа за поясницу, вторую отвела в сторону, согнув в колене. Руками она держится за его шею, то и дело перебирая длинные спутанные пряди. От тихих стонов, тяжёлых вздохов и звука противных влажных шлепков хочется заткнуть уши. Это отвратительно настолько, что даже все розовые плюшевые единороги Синклер теряют первенство в звании главной неверморской пытки. Уэнсдей моргает, неуверенно топчась на одном месте. В груди холодным липким пятном расползается обида — только она не может объяснить, обижена ли она на себя, что не может отвести взгляда от этого развратного во всех отношениях зрелища, или на Торпа, что он занят таким низменным делом, тогда как его соседа сейчас, скорее всего, вскрывают на прозекторском столе в городском морге. Вот оно. Мысль об убийстве Роуэна помогает вернуть хладнокровие, и Уэнсдей прочищает горло. – Отрадно видеть, что хоть у кого-то в школе хватает самообладания, чтобы не убиваться по твоему однокурснику, а предаваться бестолковому совокуплению, – выпаливает она первое, что пришло в голову. Эффект превосходит все ожидания. Ксавье Торп замирает в очередном толчке в девичье тело, резко оборачиваясь на чужой голос; Максин Доран с испуганным визгом дёргается в сторону, сжимаясь в комочек, словно пытается спрятаться под телом своего парня. – Аддамс, какого, блять, хера? – произносит Торп, не шевелясь. Надо сказать, что самообладания у него и в самом деле хватает — несмотря на компрометирующее положение, в котором их застала Уэнсдей, в его голосе нет ни намёка на панику, только чистая злость и досадливое разочарование. Чего нельзя сказать о Доран. – Аддамс, ты ебанутая?! – верещит девчонка, пытаясь руками нащупать одеяло, которое находится слишком далеко от неё. – Что ты здесь делаешь?! – Доран, замолкни, – командует Уэнсдей и переводит взгляд на хмурое лицо парня. – Надо поговорить. – Пиздец, – коротко комментирует происходящее Ксавье и, подавшись назад, отжимается от своей истеричной подстилки, явно не смущаясь ни своей, ни её наготы. Свет от тусклой лампочки падает ему на спину, и Уэнсдей, к счастью, избавлена от лицезрения всех подробностей мужской анатомии. Ксавье вслепую тянет руку назад и цепляет пальцами край одеяла. – Отвернись. – Да что я там не видела, – из упрямства фыркает Уэнсдей, скрещивая руки на груди. – Если у вас там что-то необычное, рекомендую обратиться за хирургической помощью. – Блять, Аддамс! – устало выдыхает Торп. – Ладно, у меня всё равно есть дела поинтереснее, – отзывается Уэнсдей и отворачивается, принимаясь рассматривать половину Роуэна. За спиной начинается какая-то возня. – Ксавье, какого хрена? – слышится громкий шёпот Доран. – Чего ей здесь надо? – Макс, давай потом? – в отличие от девушки, Торп совершенно не пытается приглушить свой голос. – Сейчас не до этого же… Вот, держи. Слышится шорох ткани, потом едва уловимый скрип матраца. Уэнсдей, делая вид, что не прислушивается, проходит к пустой кровати Роуэна и окидывает её взглядом. Кровать мято заправлена, как будто её хозяин собирался в спешке, и на покрывале свалена куча одежды и несколько учебников. Ничего неординарного. Для верности Уэнсдей поднимает подушку и, не обнаружив под ней ничего интересного, переключается на прикроватную тумбочку. Наверху валяется очешник, зарядка от телефона и прозрачный круглый кейс с простыми каучуковыми берушами. Уэнсдей вспоминает, что Энид говорила про кошмары Торпа, и не заостряет на них внимания, вместо этого принимаясь обыскивать ящики. Внутри первого она находит коробку бумажных салфеток, телефонную книжку, пару дешёвых пластиковых флешек без колпачков, какой-то глянцевый журнал с накаченным парнем на обложке и несколько двадцатимиллилитровых баллончиков медицинских препаратов. От астмы, — понимает Аддамс, вчитавшись в упаковку. Ингалятора нет, что не оказывается неожиданностью — наверняка Роуэнс таскал его с собой, если ему требовался регулярный приём лекарств. Уэнсдей прихватывает карты памяти и открывает второй ящик. Внутри обнаруживаются исцарапанный прозрачный, но уже потемневший чехол для телефона, колода игральных карт, какие-то документы в пластиковых мультифорах, а под ними — вскрытая упаковка презервативов. Обычная тумбочка совершенно обычного подростка. – Что ты здесь делаешь? – повторяет вопрос своей подружки Торп. Его голос звучит ближе, и Уэнсдей оборачивается. Ксавье, босой, стоит в центре комнаты, уже натянув спортивные штаны и одёргивая простую тёмно-бордовую футболку. Ничего в его лице не указывает на смущение, которое он должен был бы испытывать из-за того, что Аддамс застала его в процессе секса. В отличие от Доран — та, ссутлившись, сидит на кровати, повернувшись к ним спиной, уже тоже одетая, и, судя по опущенной к полу руке, застёгивает обувь. – Мне надо поговорить с тобой о твоём соседе, – сухо произносит Уэнсдей, распрямляясь. Даже босой, Торп всё равно на полторы головы выше, и это нервирует. Уэнсдей привыкла смотреть на всех снизу, но, как правило, её взгляда хватало, чтобы собеседники смущались и пятились назад, тем самым нивелируя разницу в росте. На Торпа её взгляд не действует, и это уже откровенно злит. – И ради этого надо было вломиться к нам в комнату? – недобро усмехается он. – Почему бы тебе не спросить у него самого? – Роуэн мёртв, – отрезает Уэнсдей, с интересом ожидая реакции. Ксавье шарахается назад, с ужасом глядя на неё. Достаточно правдоподобно... ...только вот на его лице нет ни толики удивления. Хотя вряд ли это неожиданно. Раз уж Энид в курсе, то и остальные наверняка уже знают. Несмотря на замечание Барклай, Уэнсдей не верит, что её соседка утаила бы столь важную информацию от остальных студентов «Невермора». Бессмысленно скрывать то, что станет широко известно через каких-то несколько часов. – Что? – подрывается со своего места Доран. – Что ты сказала? Ксавье, о чём она...? – Исчезни, а? – советует ей Уэнсдей. – Аддамс, да что ты себе позволяешь! – взрывается её однокурсница. – Сначала ворвалась к нам просто так, теперь говоришь о какой-то хуйне!… – Макс! – обрывает её Ксавье. – Пожалуй, тебе и в самом деле лучше уйти, – просит он, не сводя взгляда с Уэнсдей. – Поговорим утром, хорошо? – Ксавье, блять, ты что, серьёзно? – истерично не верит Доран. – Она же чокнутая! – Макс! – Торпу приходится повысить голос. – Утром, ладно? Он наконец поворачивается к своей подружке, и та воинственно вскидывает голову, перекидывая через плечо растрёпанные остатки косы и оскорблённо хмурясь. Несколько мгновений Максин молчит, потом резко разворачивается на каблуках. – Пиздец! – громко постановляет она и, подхватив со стула свою куртку, направляется к открытому окну. Уэнсдей с любопытством наблюдает, как Доран вылезает наружу, про себя думая, что нелегальный путь в комнату Торпа не то что протоптан — там проложена целая слоновья тропа, по которой прошли уже явно не один десяток студенток. Понимание этого возмущением чешется в носу, но Уэнсдей утешает себя знанием, что она пришла не ради неловкого подросткового секса, а для расследования убийства. Наконец они с Торпом остаются наедине, и Уэнсдей впивает взгляд в нахмуренное лицо парня перед ней. Ксавье не столько смущён, сколько рассержен — он угрюмо смотрит на Аддамс с высоты своего роста, скрестив руки на груди и засунув пальцы в подмышки. Несколько мгновений они молчат. – Ну? – спрашивает наконец Ксавье, в издёвке вскидывая брови. – Что произошло с Роуэном? – Не знаю, – быстро отвечает он. – Ты потеряла сознание, мне некогда было смотреть, что с ним происходит. – Его убивали, а ты возился со мной? – не верит Уэнсдей. – Это самое неправдоподобное оправдание, что я слышала за свою жизнь. – Я не видел, что с ним случилось, – повторяет Торп, хмурясь. – Откуда ты вообще взяла, что он мёртв? – Не переводи разговор! – наступает на парня Уэнсдей. – Там был кто-то ещё. Что-то ещё. Монстр. Он сбил меня с ног, ты должен был видеть. – Я видел какую-то тень, – кивает парень, не меняя позы. Кровожадный вид Уэнсдей его совершенно не напрягает. – Но я не понял, что это было. Монстр, дикий зверь, или просто Ласлоу свихнулся вконец со своим телекинезом — откуда я знаю? – А кто тогда скомандовал «не смей»? – припоминает последнее из услышанного Аддамс. – А я откуда должен знать? – хмурит брови Торп. – Ты валялась без сознания у меня под ногами. Извини, что я не смотрел по сторонам. – Даже когда убивали твоего соседа? – Даже если его и убивали — мне что, надо было ждать, когда начнут убивать и нас? – наконец сдаётся эмоциям Ксавье и экспрессивно взмахивает руками. – Извини, но моя жизнь, какой бы дерьмовой она ни была, ещё мне дорога, и я не хочу жертвовать ею ради чужих! – То есть ты знал, что Роуэн умирает? – ловит его Уэнсдей. И осекается, поняв, насколько близко друг к другу они стоят. В запале своего допроса она даже не заметила, как наступала на него, а вот старшекурсник не тронулся с места, непоколебимый, как горы Блэк-Хиллс. И сейчас Уэнсдей оказывается настолько рядом, что практически упирается носом в его футболку. От Ксавье пахнет дорогой кожей, ацетоном, смесью хвои и сандалового дерева, порошком для стирки, немного мускусом — и чем-то ещё. Терпким, горьким ароматом, что заставляет дыхание сбиться, а коленки — бесконтрольно сжаться. В грудной клетке резко пустеет, и Уэнсдей усилием воли заставляет себя завести руки за спину и переплести пальцы — что угодно, лишь бы не показывать, что она поддалась на этот выброс феромонов. От Ксавье Торпа пахнет опасностью. И это действует совсем не так, как должно было бы. – Ты что-то знаешь, – медленно произносит она внезапно севшим голосом. – Энид говорила, вы с ним конфликтовали из-за твоих ночных кошмаров… Откуда у тебя ночные кошмары?... Она поднимает голову, натыкаясь на взгляд больших почерневших глаз. Сейчас, в темноте освещённой одинокой лампочкой комнаты, она не может разобрать ни цвет его радужки, ни грусти, что запомнилась ей по предыдущим встречам. В тяжёлом взгляде Торпа уже — ни испуга, ни волнения, ни злости, что она прервала его половой акт с Доран. Уэнсдей теряется, не зная, как истолковать этот взгляд. Торп смотрит на неё с безжалостным интересом, как учёный наблюдает за подопытной крысой, которой вкололи смертельную инъекцию. Под рёбрами становится холодно. – А ты всё так и продолжаешь спрашивать обо мне у всех подряд? – хмыкает Торп. Он не моргает, — понимает Уэнсдей. За все те несколько минут, что они пялятся друг на друга, захваченные этим ожесточённым диалогом, он, как и она сама, ни разу не моргнул. Считывает её, как она пытается разгадать его, но у него есть преимущество: он никогда не закрывался от людей, он прекрасно чувствует себя в паутине социального общения, он знает, как взаимодействовать с оппонентами, как отвечать на чужие эмоции... Уэнсдей шарахается назад, осознавая, что потерпела абсолютное поражение даже ещё до команды Allez! в этом необъявленном поединке. И Торп, очевидно, это понимает. С искусно спрятанным торжеством поводит плечами, делает шаг назад и присаживается на изножие своей кровати, для равновесия упираясь руками рядом с собой и вытягивая босые ноги вперёд. Уэнсдей сглатывает, улавливая его вежливый выжидающе-заинтересованный взгляд. – Что случилось с твоим соседом? – тихо спрашивает она, надеясь начать заново. Но Торп не спешит отвечать. Смотрит на неё всё с тем же оценивающим холодом, и только пухлые губы растягиваются в кровожадной ухмылке, как будто хищник настиг свою добычу. Чувствовать себя добычей… дико, странно, непривычно — и почему-то возбуждающе. Потому что она прекрасно знает, что в любой момент жертва может извернуться и вцепиться в глотку своему убийце. Так что — почему бы не позволить Торпу поверить, что игра пошла по его правилам, чтобы потом развернуть всё в свою пользу? А потом вдруг раздаётся стук в дверь. – Мистер Торп! – доносится из коридора. – Вы не спите? И опять стук. Подростки дёргаются, синхронно поворачиваясь ко входу в комнату. За какую-то долю секунды в голове Уэнсдей проносится целая вереница мыслей: нельзя, чтобы её здесь обнаружили; кто может прийти столь поздно; почему пришли за Ксавье... Но Торпу её паника не передаётся. Он реагирует быстрее: хватает Аддамс за плечо и тянет в сторону, к закрытой двери в ванную комнату. – Молчи, – едва слышно произносит он. - Это Влад. Открывает дверь и запихивает девушку в санузел, прижимая указательный палец свободной руки к своим губам. – Ни звука, – предупреждает он. Уэнсдей заторможенно кивает и прислоняется к облицованной прохладным кафелем стене. Пожалуй, всё-таки стоит переломать ему руку — интересно, каким он будет художником, если в его предплечье не будет ни одной целой кости? Во всём мире нет человека, который касался её чаще, чем этот самовлюблённый сноб из выпускного класса, и это считая родителей и брата! Можно подумать, он бессмертный, раз не упускает возможности схватить её за плечо или ногу при каждом разговоре! Уэнсдей передёргивает плечом, пытаясь сбросить фантомные воспоминания о пальцах парня, и прислушивается к происходящему в комнате. Ксавье шлёпает босыми пятками по деревянному полу, потом щёлкает замком и, судя по едва уловимому скрипу, открывает дверь. – Я слышал голоса, мистер Торп, – доносится голос тренера Ибриана. – Вы не один? Вы же знаете правила... – Могу показать открытый браузер с порно, – отзывается студент, и Уэнсдей как наяву видит его хамоватую усмешку. – Что случилось? Слышатся чужие шаги — очевидно, преподаватель спортивных дисциплин проходит в комнату, чтобы удостовериться, нет ли здесь несанкционированных гостей. Уэнсдей вспоминает, в каком состоянии находится кровать Торпа после побега Максин, и молится всем мёртвым богам, чтобы тренеру не захотелось проверить и ванную тоже. Она никак не докажет, что пришла к Ксавье просто поговорить, а сам Торп, она уверена, ни слова не скажет в её защиту. – Директор Уимс просит вас зайти к ней, – сообщает Ибриан, очевидно, вполне удовлетворённый результатами осмотра комнаты парней. Уэнсдей не к месту задумывается, сколько раз Торп попадал в такие неловкие ситуации и сколько девиц пряталось в ванной комнате от невовремя нагрянувших проверяющих. – Это касается вашего соседа. У неё сейчас шериф Галпин. – Минуту, – отвечает Торп. – Я переоденусь. – Мистер Торп, не заставляйте меня ждать... – Будете наблюдать, как я меняю штаны? – в голосе Ксавье слышится неприкрытая издёвка. Тренер Влад, очевидно, не находит, что ответить на такую откровенную похабщину, поэтому сразу за наглыми словами студента слышится щелчок закрывшейся двери. Уэнсдей напрягает слух — судя по всему, Ксавье ходит по комнате, собирая одежду, а потом он резко открывает дверь в ванную. – Вали к себе, – едва слышно велит он. В руках Торп уже держит не то чёрные, не то тёмно-серые джинсы, в неярком свете ночника и не разобрать. – Раз уж Уимс с Галпином хотят допросить меня, то ты будешь следующей, и лучше бы тебе быть у себя в комнате, когда за тобой придут. Уэнсдей кивает, признавая правоту парня: если они действительно были последними, кто видел Роуэна Ласлоу живым, то всего лишь вопрос времени, когда её тоже вызовут на допрос. Очень неудачно, конечно, что у них с Ксавье нет времени обсудить свои будущие показания, но, с другой стороны, она и так уже догадывается, что он скажет, поэтому представляет, как самой отвечать на вопросы. – Хорошо, – кивает она, с каким-то отвлечённым пониманием осознавая, что сейчас они с Ксавье выступают по одну сторону против всезнающей директрисы Уимс и бестолкового шерифа Галпина. – Поговорим завтра. – Будь осторожна, – просит Торп, провожая её к окну, на ходу разворачивая свою одежду. - Не попадись. – Не будь обо мне такого плохого мнения, – не может удержаться от усмешки она и вылезает на карниз. И тут же хочет дать себе по лбу. Неужели она пыталась флиртовать с Торпом?! К себе Уэнсдей возвращается чуть ли не бегом, и оправдывает этим сбившееся дыхание и непривычно горящие щёки. По пути её запоздало нагоняет стыд — только стыдно ей не перед Ксавье и Максин, а перед собой самой, что она так легко поддалась на его нахальное прямолинейное очарование со флёром байронизма и с готовностью позволила ему командовать, ещё и едва ли не заигрывать начала в ответ! А ведь Торп, если подумать, так и не ответил ни на один её вопрос! Уэнсдей не верит, что художник не видел, кто или что убило Роуэна, но и записывать парня в подозреваемые у неё тоже веских причин пока нет. Ну не считать же поводом для убийства ругань из-за того, что кто-то кому-то не даёт выспаться? Но вместе с тем она понимает: Торп темнит. Либо знает и выгораживает убийцу, либо... Поднимаясь по лестнице на их с Энид балкон, Уэнсдей прокручивает в голове сцену за парковкой, что она успела заметить до того, как непонятный монстр сшиб её с ног и как следует приложил головой о твёрдую землю. Во-первых, откуда там вообще взялся Торп? Они с Доран ведь собирались уезжать — кстати, куда? Несмотря на субботу, комендантский час в общежитиях никто не отменял, в десять уже надо быть по своим комнатам. Ну хорошо, Торп — выпускник, он уже точно достиг возраста избирательного права, ему разрешено покидать школу на ночь. Но Максин учится с Уэнсдей на одном курсе, ей никак не может быть больше семнадцати. Куда это они планировали уехать за три часа до отбоя? Пожалуй, зря она позволила Ксавье выставить его подружку из комнаты. С Макс точно стоит побеседовать. Во-вторых, о чём Ксавье хотел поговорить с Ласлоу? Кажется, он пытался его утихомирить: обращался спокойно, не подходя к нему и не делая резких движений, держа руки перед собой в открытом жесте — так, словно знал, как надо взаимодействовать с агрессивными сумасшедшими. Откуда? И эта странная фраза телекинетика, в паническом ужасе брошенная в её сторону: “Это всё из-за тебя, всё началось с твоего появления в «Неверморе». Что началось-то? За те несколько недель, что Уэнсдей находится в академии, она всего-то успела лишь едва не подраться с местной городской шпаной, да оспорила лидерство Барклай в команде по фехтованию. Даже непонятное убийство в лесу и то произошло до её приезда. Слишком много вопросов. Что ж, вот сейчас она с чистой грязной совестью может сказать, что теперь у неё есть, ради чего остаться в Вермонте. К моменту её возвращения в Офелия-холл Синклер уже перестала рыдать, и теперь крутится перед зеркалом, одёргивая свою тошнотворную светло-голубую пижаму с рисунком из разноцветных овечек. На лице соседки налеплена маска, волосы аккуратно причёсаны и заколоты за ушами. – Ты что, собралась на пижамную вечеринку? – хмурится Аддамс, прикрывая за собой створку круглого окна. Блондинка склоняет голову на бок и ловит в зеркале взгляд своей соседки. – Пойду к Аяксу, – поясняет она. – Он ещё утром говорил, что его сосед уехал на все выходные к семье. А ты права, коменданты сейчас точно ни за кем не следят. Уэнсдей скидывает куртку, потом садится на кровать и принимается расшнуровывать свои ботинки. – В тебе проснулся цинизм? – интересуется она. – Похвально. И правда, что может лучше отвлечь внимание надзирателей, чем смерть одного из заключённых. – Не надо так, – тихо просит Энид. – Роуэн всё-таки был нам другом. – Для начала: он был психом, – фыркает Уэнсдей. Шея всё ещё немного ноет после призрачного захвата невидимой руки, и эта боль уже может вполне называться приятной. – А ты всерьёз думаешь, что здесь есть нормальные? В голосе легкомысленной хохотушки Синклер вдруг звучит столько затаённой злобы, что Уэнсдей моргает, позволяя удивлению проявиться на своём лице. Но соседка, словно не обратив внимания на собственные слова, скрывается в ванной комнате. Аддамс слышит шум воды, потом радостное щенячье фырканье, и через несколько минут Энид возвращается в комнату, вытирая лицо ароматизированной бумажной салфеткой. – Получилось поговорить с Ксавье? – интересуется она, с ловкостью баскетболиста закидывая скомканную салфетку в мусорное ведро у противоположной стены. – Нет, – хмурится Уэнсдей. – Он мастерски уходит от всех ответов, как будто ему есть, что скрывать. А потом пришёл тренер Ибриан и вызвал его к директрисе и шерифу. – Оу… – заметно расстраивается Синклер. – Шериф — это плохо. Они друг друга терпеть не могут... – То есть мне не показалось, – прищуривается Уэнсдей. В принципе, Бьянка в автобусе правильно сказала: она живёт с главной сплетницей школы, почему бы не спросить у неё? – Из-за чего у них такая сильная взаимная ненависть? – Пару лет назад Ксавье подрался с Тайлером, – сообщает Энид. – Я не знаю подробностей, я тогда здесь ещё не училась. Знаю только, что Ксавье после того случая месяц пролежал в больнице, а потом ещё восстанавливался чуть ли не полгода. Аякс знает подробности, но не говорит. Говорит, Торп не любит об этом вспоминать, ну и незачем тогда. Потерять полгода на восстановление после обычной драки? Уэнсдей записывает художника-переростка в безнадёжные слабаки и приходит к выводу, что больше её внимания он не стоит ни при каком раскладе. Чего нельзя сказать о втором участнике. – А Тайлер? – интересуется она. – Что — Тайлер? – не понимает Синклер. – Что было с Тайлером Галпином? – Понятия не имею, – отмахивается соседка, ясно показывая, что бариста не стоит даже того, чтобы о нём вспоминать. – Шериф, как Йоко говорила, и до этого изгоев не особо жаловал, а после как с цепи сорвался, цепляется к нам по любому поводу. Уимс спит и видит, как бы снять его с должности. – Какое дело Уимс до местных чиновников? – совсем теряет нить диалога Уэнсдей. Пожалуй, в искусстве менять темы разговора студенты «Невермора» уж точно превзошли тётушку Офелию и тётушку Маргарет вместе взятых. Сначала Торп, потом Барклай, теперь вот Синклер: все, кажется, рты не закрывают, а возьмёшься анализировать — и оказывается, что никто не сказал ничего толкового. Ну ладно, Синклер хотя бы что-то рассказала о причинах взаимной ненависти Торпа и Галпинов. Вместо ответа девочка-оборотень вдруг замирает на одном месте и настороженно прислушивается, опуская уже протянутую за плюшевым пальто руку. – Что? – не понимает Уэнсдей. – Торнхилл, – только и поясняет Синклер. – Ты же говорила, не должны проверять... И тут же раздаётся стук в дверь. – Это было ожидаемо, – со вздохом произносит Аддамс и встаёт с кровати, чтобы отпереть замок. Крашенная биологичка бесцеремонно заглядывает внутрь, улыбаясь своей леденяще жизнерадостной улыбкой. Сейчас, когда один из учеников лежит на ледяном стальном столе в местном морге, её улыбка смотрится особенно неуместно и пугающе, и Уэнсдей против собственных принципов начинает чувствовать к этой безвкусной дамочке крупицу уважения. – Уэнсдей, какое облегчение, что ты очнулась! – радуется Торнхилл, просачиваясь сквозь приоткрытую дверь. – Как ты себя чувствуешь? Голова не кружится? Ничего не болит? – Избавьте себя от беспокойства: я вполне наслаждаюсь последствиями лёгкой черепно-мозговой травмы, – степенно кивает Аддамс, сцепляя за спиной руки. – К сожалению, уже завтра они сойдут на нет. – Сестра Митчелл предупредила, что у тебя может кружиться голова и быть тошнота несколько дней, – сочувственно произносит Торнхилл, протягивая к Уэнсдей руку, но та поспешно отстраняется. – Если понадобится, ты можешь взять у меня травяные настойки... – Благодарю, но у меня вполне хватает собственных ядов, – сощуривается Уэнсдей, гадая, когда этой идиотке надоест ходить вокруг да около. – Вы что-то хотели, мисс Торнхилл? Или вы пришли только проведать меня? – К сожалению, нет, – мягко улыбается учительница. – Мисс Уимс хотела бы переговорить с тобой, если ты в состоянии. Но если ты неважно себя чувствуешь, я уверена, это может подождать до утра... – Незачем откладывать на завтра то, что может причинить страдания уже сегодня, – пожимает плечами Уэнсдей и оборачивается на Энид. – Не жди меня, ложись спать. Соседка послушно кивает, уловив неприкрытый намёк сваливать в общежитие для мальчиков. Уэнсдей прекрасно понимает, что, когда она вернётся от Уимс, Синклер вцепится в неё клещами, расспрашивая, о чём шла речь, для своего блога ли или просто из праздного любопытства. А допрос со стороны легкомысленных блондинок никогда не входил в перечень её любимых способов моральных пыток. Поэтому ночью хочется остаться одной, чтобы не отвечать на бесконечные расспросы, тем более что после пробежек вокруг академии и незапланированной тренировки по альпинизму у Аддамс опять начинает ныть голова. Пожалуй, всё-таки надо будет достать потом из чемодана настойку бабули из полыни. Они с Торнхилл спускаются из башни, и Уэнсдей запихивает руки в карманы худи, уставившись взглядом в пол. – Ты в порядке? – участливо интересуется Мэрилин. Отвечать биологичке хочется ещё меньше, чем Синклер, но с её присутствием за своей спиной приходится мириться, поэтому Аддамс только пожимает плечами: – Почему я должна быть не в порядке? – Ты стала свидетелем убийства, – замечает мисс Торнхилл. – Обычно для людей это шок. – Не буду отрицать, что я заинтригована, – соглашается Уэнсдей. – Но наша семья давно дружит со смертью, так что я не напугана. – И прищуривается, бросая взгляд на спутницу. – Об этом хотят со мной поговорить Уимс и шериф? – Откуда ты знаешь, что шериф у директора? – Вы сами сказали: я — свидетель убийства одного из студентов, – опять пожимает плечами Уэнсдей, хотя мысленно корит себя за оговорку: незачем Торнхилл знать, что она уже была в курсе присутствия старшего Галпина в «Неверморе». – Кажется логичным, чтобы шериф прибыл в школу. Неловкого объяснения, кажется, хватает женщине, и она опять сухо улыбается, поджав губы. – Да, ты права, шериф Галпин сейчас у мисс Уимс. Но, должна тебя предупредить, ты не обязана отвечать на его вопросы. Ты вполне можешь потребовать присутствия не только школьного, но и семейного адвоката, и отказаться отвечать на вопросы без своих родителей или их представителя. Идея, хоть и не лишена здравого смысла, кажется Уэнсдей абсурдной. Аддамсы всегда существовали в «серой зоне» закона: Гомес и Мортиша не видели ничего предосудительного в том, чтобы самостоятельно вершить справедливость, а все приключения дяди Фестера нередко оканчивались тюремным заключением, срок которого редко составлял больше полутора лет, благодаря ли усилиям семейного юриста или собственной изворотливости старшего Аддамса. – Я не настолько беспомощна, чтобы прятаться за абсурдистской юридической системой Соединённых Штатов, – презрительно фыркает Уэнсдей. Не хватало ещё, чтобы родители посчитали её бестолковой слабачкой, которой при первом же интересном приключении требуется вся семейная поддержка! Торнхилл бросает на неё сложночитаемый взгляд, но ничего не отвечает. Они пересекают внутренний двор, входят в административное крыло и поворачивают в сторону директорского кабинета. По сравнению с общежитиями, здесь достаточно оживлённо: за столом сидит явно выдернутая с заслуженного отдыха пожилая секретарша директрисы, на диване для посетителей устроились пара молодых полицейских, изучающих какие-то бумаги. У стены о чём-то тихо переговариваются пара преподавателей. Мистера Ибриана нет. Интересно, Торп ещё здесь, или его допрос уже завершился? Стоит этой мысли промелькнуть в голове, как дверь в кабинет Уимс распахивается и оттуда, сопровождаемый тренером, выходит Ксавье. Парень выглядит не то что расстроенным, скорее каким-то раздосадованным: его глаза злобливо сощурены, пухлые губы поджаты. На нём тёмно-серые джинсы, которые он достал ещё при Уэнсдей, всё та же бордовая футболка и почему-то длинное твидовое пальто, в котором он был на ярмарке. Уэнсдей в удивлении приподнимает брови на какой-то миллиметр и окидывает долговязую фигуру взглядом, стараясь заметить иные признаки беспокойства или встревоженности. Но ничего этого не замечает. Наоборот, больше похоже, что Ксавье всего-лишь устал и просто хочет спать. – Всё в порядке? – интересуется она. Торп удивлённо смотрит на неё. Разводит руки, спрятанные в карманы, отчего полы его пальто расходятся двумя опавшими крыльями, и дёргает плечами. – И тебе привет, Аддамс, – отвечает он. – Что, тоже не дали поспать? Проклятие! Конечно, никто же не знает, что они разговаривали перед этим! Для всех они последний раз виделись, когда Торп привёз её с ярмарки, а потом пошёл к себе и делал вид, что залипал на порноролики в интернете. Интересно, Максин Доран тоже будут допрашивать? Надо будет поговорить с ней, желательно до этого. – Не представляю, чего от меня хочет Уимс, – фыркает Уэнсдей. – Можно подумать, я что-то видела... Неприкрытый намёк, и Торп его улавливает. Мимолётно усмехается и кивает, подтягивая к себе воротник пальто. Уэнсдей скользит взглядом по его длинным пальцам, вцепившимся в серый твид. – Ну удачи, – произносит он. – Завтра увидимся. – И оборачивается себе за плечо. – Спасибо, мистер Влад, я дойду сам до своей комнаты. Румын кивает и отпускает своего подопечного. Ксавье проходит мимо Аддамс, и она улавливает резковатый аромат сочетания ацетона, сандала и хвои. Неосознанно поворачивает голову, как будто эта смесь запахов была крючком, подцепившим её за обонятельный эпителий, и почему-то оступается на ровном месте. Чёрт, всё-таки головой она приложилась сильнее, чем казалось. Что там посоветует сестра Митчелл при головокружении? – Уэнсдей, ты точно в порядке? – тревожится Мэрилин Торнхилл, уже открывая дверь в кабинет Уимс. – Может быть, тебе пойти отдыхать? Уверена, шериф... Ну уж нет! Аддамс решительно проходит в кабинет, боком проскальзывая мимо учительницы, и плацдарменным шагом пересекает расстояние до широкого стола, по обе стороны от которого сидят Уимс и старший Галпин. Сбоку, у стены, с телефоном и какой-то папкой в руках устроился ещё один человек. Уэнсдей как-то раз видела его в школе — высокий мужчина средних лет, с худым лицом и залысинами над бровями. На появившуюся студентку он только бросает внимательный взгляд, после чего вновь опускает глаза к экрану своего телефона. – Мисс Аддамс, спасибо, что пришли, – церемонно начинает Уимс, поднимаясь со своего места. – У шерифа Галпина есть к вам несколько вопросов. Я уверена, это может подождать, если вы не хотите отвечать сегодня. Да за кого они все её принимают, постоянно намекая, что она не обязана отвечать на вопросы? Или, если точнее: чего они ждут, что она скажет, раз так хотят, чтобы она пошла на попятную?! – Не уверена, что шерифа удовлетворят мои ответы, так что не вижу необходимости откладывать, – бросает она, без приглашения садясь в кресло сбоку от Галпина. – Я очень мало видела. – Хорошо... – с какой-то едва уловимой неуверенностью произносит директриса, бросая взгляд на мужчину у стены. – В любом случае, здесь будет присутствовать мистер Стайгер, школьный юрист. Если какие-то вопросы покажутся вам неуместными или нетактичными, вы можете отказаться на них отвечать. – Давайте уже приступим, – отвечает Уэнсдей, засовывая под себя руки. Она неожиданно чувствует невесть откуда накатившую усталость. Шериф перекладывает ногу на ногу, открывает блокнот и проводит длинную линию поперёк всей страницы. – Как вы с мистером Ласлоу и мистером Торпом оказались в лесу? – начинает допрос он. Уэнсдей вонзает в язык нижний и верхний клыки с правой стороны и задумывается. Говорить о своём даре не стоит: в лучшем случае шериф просто отмахнётся, в худшем — поднимет на смех, а Уимс наверняка прочитает лекцию о достоверности видений. Приходится выкручиваться. – Я столкнулась с Роуэном на ярмарке, – начинает она. – Он показался мне излишне возбуждённым и испуганным. Я спросила у него, всё ли нормально, но он только оттолкнул меня и бросился прочь. Энид — Энид Синклер и Аякс Петрополус помогли мне подняться. – Наверняка ведь рано или поздно всплывёт, что её соседка со своим дружком-придурком её видели, так что умалчивать о них бессмысленно. – Я испугалась за Роуэна и решила его найти. – То есть мисс Синклер и мистер Петрополус тоже были с вами? – уточняет Уимс. – Нет, они остались на ярмарке, – отвечает Уэнсдей. – Можете спросить у них. «Только не сегодня,» – добавляет она про себя, подумав, что Синклер, какой бы безмозглой и надоедливой она ни была, совершенно не заслуживает оказаться в положении Максин Доран, ещё и перед учителями. От воспоминания, в каком компрометирующем состоянии она застукала Торпа со своей однокурсницей, опять становится не по себе, но заниматься самоанализом — последнее, чего ей сейчас хочется. – Обязательно спрошу, – кивает шериф. – Мистер Ласлоу что-то говорил? – Ммм... – Уэнсдей делает вид, что задумалась. – Он был напуган, кричал, чтобы я не подходила к нему. А потом отшвырнул меня в сторону. – И в какой момент на сцене возник мистер Торп? Уэнсдей переводит взгляд на Уимс. Директриса внимательно наблюдает за ней, как сторожевой пёс, готовый в любой момент сорваться с цепи. Неужели ей так важно выгородить Торпа? Получается, Ксавье возник там не случайно? Получается, Уимс что-то знает? – Не могу дать однозначного ответа, – медленно качает головой Уэнсдей. – Я заметила его, только когда он поймал меня за плечи. Я не имею ни малейшего представления, как Ксавье оказался в лесу. Шериф и Уимс опять переглядываются. Кажется, ни один из них не поверил её словам, но повода придраться и уличить её во лжи нет, потому что она говорит правду. – Хорошо. Мистер Торп поймал вас за плечи. Что было дальше? Уэнсдей послушно рассказывает, как Ласлоу накинулся уже на Торпа, как протащил того по земле, пытаясь переломить шею, как Торп кричал ему остановиться. Но вот про крик Роуэна «всё началось с тебя!» она умалчивает. Незачем привлекать к себе излишнее внимание сил правопорядка Джерико, пока сама не разобралась, какое отношение она имеет к паническому ужасу мёртвого выпускника. – То есть, самого убийцу вы не видели? – переспрашивает шериф, когда она заканчивает рассказ. – Мистер Торп постоянно находился с вами? – Шериф, вы подвергаете слова мисс Аддамс сомнению? – напрягается Уимс. Её руки, затянутые в перчатки из тонкой белой кожи, сжимаются в два кулака на столе. Директриса сейчас напоминает курицу-наседку, готовую выклевать глаза за любой неправильный, по её мнению, взгляд в сторону её цыплят-подопечных. – Мэм, я всё подвергаю сомнению, пока убийца не будет пойман, – кривит небритый подбородок Галпин. – Но вы должны признавать, что всякий раз, когда в мероприятиях участвуют ученики вашей школы, происходят какие-то неприятные инциденты. – Тогда, может быть, вам стоит задуматься, соответствуете ли вы своей должности, если вы не можете обеспечить безопасность мероприятия, в котором участвуют несовершеннолетние подростки, – парирует Уимс. – Или вы не соответствуете своей должности, раз не можете контролировать своих учеников, – не остаётся в долгу Галпин. – Вы так любите швыряться своими связями с минобразования, а их наверняка обеспокоит смерть ученика, оставленного на ваше попечение... – Мэм... – встрявает в разговор мистер Стайгер. Уже готовая закипеть Уимс шипяще выдыхает, стараясь успокоиться. Удивительно. Получается, ледяную директрису «Невермора» всё же можно вывести из себя... – Мне кажется, мы ушли от темы разговора, – напоминает школьный юрист, перекладывая ногу на ногу. – Да, мистер Стайгер, благодарю вас, – кивает Уимс, благодаря явно не за то, что он напомнил об основной проблеме, а за то, что он осадил её. – Может быть, ты хочешь добавить что-то ещё, Уэнсдей? – поворачивается она к Аддамс. – Больше нечего, – признаётся девушка, размышляя, что ещё можно рассказать. – Я потеряла сознание, когда меня повалили на землю. Только... – она замирает, думая, можно ли рассказать о последнем, что она тогда слышала. – Только? – подстёгивает Галпин. – Там был кто-то ещё, – признаётся Уэнсдей. – Не знаю, кто и где. Кто-то скомандовал: не смей. Не знаю, кому. – Скомандовал? – интересуется Галпин. – Убийце? – Если убийцей был человек, в чём я не совсем уверена, – решается высказать о своих подозрениях Аддамс. – И это не мог быть мистер Торп? – щурится Галпин. Уэнсдей задумывается, пытаясь воспроизвести в памяти подробности этого захватывающего вечера. В самом деле, почему она решила, что приказ отдал не Ксавье? Голос звучал странно, хрипло, надрывно, в нём смешались испуг и отчаяние — но точно кричал мужчина, а кроме них с Торпом больше никого не было, если не считать Ласлоу и его убийцы. Тогда что и кому запрещал Ксавье? Она бросает взгляд на Уимс и видит, что директриса едва заметно хмурится, настороженно ожидая её следующих слов. Что, если это и в самом деле был Торп? Что, если он знал убийцу? Что ж, пожалуй, рано списывать Ксавье Торпа со счетов. – Не знаю, – наконец произносит Уэнсдей, решив пока оставить свои соображения при себе — и так уже очевидно, что директриса открыто покровительствует мальчишке из Чикаго, а шериф так же открыто его ненавидит, так что ждать объективности и беспристрастности не приходится ни от кого из них. – Ксавье постоянно находился рядом со мной, вряд ли он видел больше меня. – Вы же потеряли сознание, – напоминает шериф. – Откуда вы знаете, что видел и что делал мистер Торп? – Шериф, вы заставляете отвечать на гипотетический вопрос, основываясь только на ваших домыслах, – опять подключается к допросу мистер Стайгер. – Мисс Аддамс, я рекомендую вам молчать. – Спасибо за вмешательство, мистер Стайгер, но, думаю, с разговором и вовсе пора заканчивать, – произносит Уимс, поднимаясь со своего кресла. – Время уже позднее, студентам давно пора быть в своих комнатах. Думаю, вы получили ответы на все вопросы, какие хотели задать, шериф. Если вы планируете продолжать допрос, то пришлите официальный вызов. Большинству студентов академии ещё не исполнилось восемнадцати лет, так что все беседы будут происходить только в присутствии родителей учеников или их официальных представителей. Я и так нарушила профессиональную этику, позволив вам переговорить с мистером Торпом и мисс Аддамс без уведомления их родителей. – Торп уже вполне может нести юридическую ответственность за свои слова, – фыркает Галпин, напоминая, что выпускнику уже исполнилось восемнадцать лет и к нему в полной мере применимы все законы Соединённых Штатов. – Но пока он числится студентом академии, – отрезает Уимс. – Хотите давать официальный ход — присылайте запрос или ордер. В таком случае мистер Торп, напоминаю, с удовольствием явится на допрос в сопровождении семейного юриста. Мужчина сникает, явно не воодушевлённый перспективой иметь дело с юристом члена Конгресса. И, судя по его хмурому взгляду, это явно не первый такой случай. Конечно. Если Торп месяц провалялся в больнице после драки с Тайлером, то конгрессмен наверняка подключил свои связи. Вне всякого сомнения, появление юридической команды Винсента Торпа до сих пор является местным законникам в кошмарах. – Думаю, вам стоит пойти отдыхать, мисс Аддамс, – продолжает Уимс, склоняя голову набок. – Вы устали, наверняка неважно себя чувствуете, а завтра тоже будет насыщенный день. Если хотите, я попрошу сестру Митчелл зайти к вам. – Не стоит, я способна сама наблюдать за своим состоянием, – отвечает Уэнсдей, поднимаясь. – Всего доброго, шериф, желаю вам поймать убийцу, – с сарказмом добавляет она, разворачиваясь к выходу. Парочка полицейских в приёмной так и продолжают копошиться в бумагах; Мэрилин Торнхилл о чём-то тихо беседует с секретарём Уимс, присев на её стол. – Уэнсдей! – подрывается биологичка, стоит Аддамс выйти из директорского кабинета. – Всё хорошо? О чём тебя спрашивал шериф? – О чём может спрашивать шериф свидетеля убийства? – вскидывает брови Уэнсдей. – Хотя вряд ли его удовлетворили мои ответы. – Шериф делает свою работу, мы должны оказать ему всевозможную помощь, – пожимает плечами Торнхилл. – Пойдём, я провожу тебя в Офелия-холл. – Я вполне могу дойти сама, мисс Торнхилл, не стоит контролировать каждый мой шаг, – отказывается Аддамс, вспоминая, как отказался от сопровождения своего коменданта Ксавье. – У вас наверняка есть более интересные занятия. Торнхил сникает, расстроенная резким ответом. Опускает плечи, моргает за толстыми линзами очков и качает головой. – Ну раз ты так думаешь... – произносит она. – Тебе что-нибудь надо? Может, позвать сестру Митчелл? – Сестра Митчелл вряд ли посодействует тому, чтобы вокруг меня все перестали виться, будто я лежу на смертном одре, а не получила приятный удар по голове, – начинает злиться Уэнсдей. – Всего доброго, мисс Торнхилл, приятных кошмаров. И уходит, чеканя шаг. Выйдя за пределы административного корпуса, Уэнсдей замедляется, размышляя, что предпринять дальше. Стоит поговорить и с Торпом, и с Доран — они явно могут что-то знать, парень так уж точно. Но, с другой стороны, время действительно совсем уже позднее, голова продолжает ныть, а этот недохудожник со своей пассией вряд ли исчезнет из «Невермора» до завтра. Да и опять карабкаться по стенам не хочется, а Максин явно не будет рада, если Уэнсдей второй раз за вечер вломится к ней в комнату, и точно откажется отвечать на вопросы. Пожалуй, с расспросами вполне можно подождать до завтрака. Уэнсдей поднимается в башню Офелия-холл, поворачивает ключ в замке и толкает дверь в комнату. И замирает, едва сделав шаг. Потому что Энид в их спальне уже нет, зато в высоком кожаном кресле в дальнем углу, скрытый полутенями, но вытянув длинные ноги почти до освещенного центра комнаты, как будто находится у себя дома, сидит Ксавье Торп. Уэнсдей поспешно поворачивает ручку замка, чтобы никто не мог зайти внутрь, и, нахмурившись, начинает наступление на парня. Торп устроился со всем удобством — скинул пальто на её рабочее кресло у стола, сполз по спинке в полулежачее состояние, скрестил ноги в лодыжках. И держит в руках, проклятые бы его побрали, страницы её романа! Последнее, пожалуй, взъяряет больше, чем бесцеремонное проникновение в её комнату. От такой наглости Уэнсдей даже на мгновение теряется и не сразу может решить, какое обвинение бросить первым. – Ты не Энид, – в итоге произносит она, и сама тут же поражается, какую ахинею сгенерировал её всегда собранный и навостренный мозг. – Потрясающая наблюдательность, – замечает Торп, ставя обе ноги на пол и подтягивая их к себе, собираясь встать. Его наглость действует подобно ведру холодной воды, и Аддамс чувствует, как внутри всё закипает. Будь при ней её любимый стилет — лезвие бы уже рассекло воздух и вонзилось в спинку кресла в миллиметре шеи парня, угрожающе полоснув для верности по коже, так, чтобы выступила кровь, но не задело никаких важных сосудов. – Что ты здесь делаешь? – спрашивает она. – И кто дал тебе право это читать?! Уэнсдей подлетает к парню, вырывает листы у него из рук и принимается собирать в аккуратную стопку. С тем фактом, что он сунул нос в черновики её романа, она разберётся позднее, всё равно в последней напечатанной главе не было никаких важных сюжетных поворотов. – Ты сама и дала, когда влезла ко мне в комнату в самый неподходящий момент, а потом устроила обыск половины Роуэна. Обида затапливает девушку до самой макушки. Этот нахальный долговязый старшекурсник слишком много о себе вообразил, раз считает, что может повернуть её же правила против неё самой. Что бы он там о себе ни думаел, он не имеет никакого права платить ей её же монетой! – Дай сюда! Уэнсдей принимается лихорадочно проверять нумерацию листов, потом аккуратно складывает их в лоток на столе и оборачивается на парня, сожалея, что слишком устала, чтобы разорвать ему глотку. – Да что ты вообще тут делаешь? – выплёвывает она. – Что ты рассказала шерифу? – игнорирует её вопрос Ксавье. – Почему тебя интересует, что я ему рассказала? – прищуривается Уэнсдей. – Или ты боишься, что наши показания могут не совпасть? – Я рассказал ему правду, Аддамс, – пожимает плечами Торп. – Так что если они не совпадут – значит, наврала ты. Так что, ты наврала? – А у меня могла быть необходимость? – парирует Уэнсдей, скрестив на груди руки. – Ты что-то скрываешь, Ксавье Торп. И тебя явно волнует, как будет проходить расследование. Иначе бы тебя сейчас здесь не было. – На наших с тобой глазах убили моего друга, – спокойно пожимает плечами Ксавье. – Конечно, меня волнует, как будет проходить расследование. Ты можешь быть обо мне какого угодно мнения, но, заверяю тебя, я в не в восторге от того, что убивают моих одноклассников. И я тоже хочу докопаться до правды. – Тогда, может, ты признаешься, что это ты скомандовал убийце не сметь? – идёт ва-банк Аддамс. Торп на такое обвинение не реагирует, и Уэнсдей почти чувствует разочарование. Но всё равно не может остановиться, блефуя дальше. – О чём ты? – вскидывает брови Ксавье. Его спокойствие скоро начнёт вызывать у Уэнсдей аллергическую реакцию похлеще розовых плюшевых игрушек соседки и яркого синего цвета школьной формы. Никогда не отличаясь экспрессивностью, она привыкла, что ледяное хладнокровие выводит людей из себя лучше любого скандала, провоцируя на откровенность и ошибки. Оказаться по другую сторону ощущается… неприятно в самом худшем определении. А за этот вечер она, столкнувшись с корундовой невозмутимостью Торпа, налажала уже столько, что мысли о профилактической лоботомии перестают казаться такими уж постыдными. – Ты знал убийцу, – выпаливает она. – По крайней мере, видел и узнал его. И пытался ему приказать. Но он тебя не послушал. Торп замирает, потом уголки его губ ползут вверх, и на лице парня расползается ироничная ухмылка. – И что же, по-твоему, я запрещал? – Не знаю, – признаётся Уэнсдей. – Но в том, что ты знаешь больше, чем рассказываешь даже мне, я уверена. Торп усмехается, склоняя голову к плечу, продолжая наступать на Аддамс. Кажется, он становится ещё выше и длиннее, ещё темнее и опаснее. Уэнсдей неосознанно делает шаг назад. – Ты в чём-то обвиняешь меня, Аддамс? – свистящим шёпотом спрашивает Торп. Она моргает. Подушечки пальцев начинает покалывать от знакомого чувства заигрывания с риском, а в груди расползается приятное прохладное чувство от встречи с достойным противником. Интересно. Торп не смог ничего противопоставить местной реднековской шпане, но Уэнсдей понимает, что он совсем не тот утончённый избалованный парень из высшего иллинойского общества, каким хочет казаться. Или он показывает это только Аддамс? Почему он выделяет из её из череды других собеседников, раз не боится? – Я не знаю, – медленно произносит она. – А у меня есть повод? Старшекурсник опять усмехается недоброй кривоватой ухмылкой и отступает назад. Странно, но Уэнсдей совершенно не ощущает, что этот раунд остался за ней. – Ты ничего не знаешь, Уэнсдей Аддамс, – снисходительно бросает Торп и отступает к окну. Поворачивает створку и бросает через плечо напоследок: – Кстати, неплохой слог. Но заканчивать главу клиффхангером — дешёвый трюк.