Нежные, теплые, сильные

«...Проспал!» Лини распахивает глаза. Запинается об одеяло, вскакивая с кровати. Бежит открывать шторы. Тревога нарастает; ощущение, что он сейчас получит выговор, а то и что хуже, дышит в спину, в голове прокручиваются сценарии извинений... Лини смотрит в окно. Страх подступает сильнее. Алое небо будто насмехается над ним. Что, черт возьми, происходит? Где был будильник? Или другие дети? Почему он не проснулся раньше? Когда Линетт раньше роняла будильник, было невозможно не проснуться. Ответом на все вопросы служит тишина и тиканье часов. Лини медленно оборачивается и хватается за грудь. Часы показывают полчетвёртого. Вероятно, утра – для заката слишком рано. Лини тихонько выругивается: за последние две недели это уже десятый такой случай. Первый произошел сразу после разговора с отцом и уборки с Фремине. А там и понеслось. Иногда из-за этого он не мог нормально спать несколько дней подряд. В другие дни ему удавалось забыться, но странные пробуждения возвращались и снова изматывали его, как сражения с пиро-магом. Лини знал — спать ложиться бесполезно. Странная тревожность никуда не уйдет и, если каким-то чудом удастся уснуть, будет будить, лишь сильнее утомляя. От недостатка сна голова болит нещадно. Новостей о Линетт за эти две недели он не слышал. Возможно, у Отца было слишком много забот, а может, рассказывать было нечего. Но Лини каждый день ждал. Хоть словечка. Хоть крупицу новой информации. Особенно в бессонные рассветные часы. Потому что именно в такие моменты Лини в полной мере чувствовал себя одиноким. Если бы здесь была Линетт, он бы пришёл к ней. Даже если бы не получилось уснуть, просто полежал в её объятиях, рассказал бы обо всём, что у него на душе. И от этого ему точно стало бы легче. Но Линетт здесь нет. Она оставила Лини наедине с его болью. И с непроходящей тоской. И усталостью. Тоже непроходящей. И ноющим где-то глубоко внутри чувством тревоги. В последнее время Лини не может взять себя в руки. Надо что-то с этим делать. Он выходит в коридор. Из-за закрытых дверей доносится сопение, бормотание и храп. Тихонько, чтобы никого не разбудить, пробирается к выходу на улицу. Толкает массивную дверь, протискивается в щель, выбегает на крыльцо: вниз по ступенькам и без оглядки вперёд. Босые ноги от холодного камня покрываются мурашками, неуложенные волосы смешно торчат в разные стороны, ночная рубашка развевается на ветру. Дорога впереди кончается, уступая место узкой тропинке. Лини убегает все дальше и дальше от дома. Останавливается он у водной глади. Садится на корточки и в воду вглядывается. Сквозь мутное отражение виднеются маленькие донные камушки. Лини осторожно черпает воду сложенными ладошками и умывает лицо. Прохладный утренний ветер приятно щекочет влажную кожу. Лини улыбается уголками губ и, недолго думая, раздевается догола, оставляет одежду на берегу и заходит в море. Тело мелко подрагивает, привыкая к холодной воде. Лини ныряет дельфинчиком и выныривает уже дальше от берега. Не то, чтобы Лини был хорошим пловцом. Сейчас, без глаза бога, он не мог похвастаться какими-то особыми умениями, но покачивание на волнах отвлекало от лишних мыслей, восходящее солнце понемногу согревало всё вокруг своими лучами, и улыбка сама собой появлялась на лице. Легкие волны, играя с солнечным светом,пускали солнечных зайчиков по прибрежным камням, светились, переливались золотом, будто это не море, а древняя сокровищница, доверху набитая драгоценностями. У берега получилось встать на ноги и оглядеть дно. Чистая, прозрачная вода не скрывает под ногами песок и россыпь камней. Ничего интересного, на первый взгляд. Но, приглядевшись, Лини замечает маленький, белый и сверкающий камушек. И ныряет за ним, не думая. Лишь с третьей попытки пальцы Лини всё-таки цепляют блестяшку, а с четвертой она уже оказывается у Лини в ладошке. Вместо радости Лини чувствует разряд боли. Вынырнув, Лини смотрит на руку и рефлекторно отбрасывает от себя только что пойманную вещь. На ладони виднеется недлинная, но глубокая кровоточащая рана, а неудачное сокровище, хищно подмигнув, снова опускается на морское дно. Лини же принимает решение вынужденно вернуться на сушу. Не хочется занести в рану песок и прочую грязь, привлечь морских обитателей свежей кровью, а ещё не хочется, чтобы кто-то в доме успел увидеть эту рану. Вопросы будут. А как объяснить, почему он, окровавленный, взъерошенный и мокрый пришёл откуда-то ни свет, ни заря? *** Дорога обратно кажется слишком долгой. Наверное, потому, что Лини теперь неспешно идёт, оглядываясь по сторонам и зажимая рану. Или потому, что обратно нужно идти в гору, а не бежать с неё. А может тут сложилось и то, и другое, и ещё что-то, третье неизвестное – он не знает. Сонный разум не в состоянии о таком думать. Да и думать вообще. Так что эти бессмысленные потуги Лини прекращает, переходя на бег. Уже через пятнадцать минут Лини стоит на пороге особняка, восстанавливая дыхание. А через ещё пять открывает дверь собственной комнаты, проскальзывая внутрь. Пока солнце, медленно ползёт вверх по небосводу и слепит Лини глаза, он достаёт аптечку и ловко обрабатывает порез. Ему не привыкать. Миссии Дома научили его и не такому. Только щиплет сильно. Кровь уже сворачивается, так что с перевязкой Лини не заморачивается, лишь быстро ладонь перебинтовывает, и сразу же поверх натягивает перчатки. Знает, что скоро рана затянется и будет он жить, как ни в чем не бывало. Вероятно, даже шрама не останется. А пока что костюм скроет непредвиденный след его утренних путешествий от лишних глаз, а Лини — от лишних беспокойств. Tout ira bien. *** И все действительно идет хорошо. День проходит без всяких приключений. Стабильно. Вечером Лини быстро засыпает без всяких мыслей и тревог, прямо как рядом с Линетт. Лишь рука продолжает побаливать. На следующий день тоже ничего не происходит. И через два дня. И через целую неделю. Лини давно спокойно не спал так долго. Ощущение, будто с плеч упал неподъемный груз. Лини дышит полной грудью, видит яркие краски, живет полной жизнью. Даже отсутствие сестры уже не кажется настолько ужасным. Он снова веселится, искренне улыбается детям, начинает придумывать новые трюки и фокусы. Расцветает, распускается, подобно весенним цветам. В руки себя берет. Он больше не выглядит как воскресший мертвец: худой, осунувшийся, с красными глазами. Теперь он снова очаровательный и загадочный маг-иллюзионист. И он рад. Просто светится от счастья. К середине второй недели Лини перестает ждать подвоха. Перестает нервничать перед сном о том, что возможно именно в этот раз он вновь встанет раньше всего дома. К концу же второй недели Лини расслабляется полностью. Но вечером пятницы он снова не может уснуть. Совсем. Вертится в кровати, переворачивает подушку, чтобы была похолоднее, скидывает одеяло, снова укрывается, встает, открывает и закрывает окна, чтобы, наконец, провалиться в царство снов. Сон приходит только к трем часам ночи: от усталости после всех этих попыток, Лини отключается, свернувшись комочком где-то на краю кровати. *** Лини резко открывает глаза. Ветер, пробираясь в комнату сквозь открытые во вчерашних попытках уснуть окна, обдает тело подростка легкой утренней прохладой. Он садится в кровати, вслушиваясь в тишину. Встает лишь спустя минут десять. И медленно направляется к окну. Тревожно. Лини отодвигает легкие занавески, впуская в комнату ещё больше озорного, утреннего ветерка. Он играет с торчащими светлыми волосами, подобно тому, как раньше делала Линетт, ещё сильнее раскидывает их в разные стороны, поднимает, крутит, роняет, снова поднимает и снова роняет челку Лини прямо на глаза. Он вдыхает полной грудью, и, пытаясь успокоиться, переводит взгляд на часы. Медленная короткая стрелка кое-как подползает к пяти. Снова, очевидно, утра. Лини трет руками глаза и устало опускается на пол. Он уж было думал, что наконец заживёт нормально, думал, что сможет попытаться вернуться в прошлый ритм жизни, что справится и что к возвращению сестры все настолько вернется на круги своя, что она даже не заметит, что что-то было не так. Что будет им гордиться. На деле получается погано. Сегодняшний день портит все без исключения. *** На следующий день он просыпается ещё раньше, и, проклиная весь свет, снова идет закрашивать синяки под глазами. День спустя, внутренний будильник не приходит в норму. Лини не знает, что и думать. Почему в прошлый раз это вдруг так внезапно и надолго прекратилось, будто призрак Линетт пришел и все исправил, а сейчас началось опять? Почему это состояние просто не может оставить Лини в покое? Он пытается анализировать. Зарывается под одеяло вечерами, думает о том, как так могло выйти. Потому что после прошлого затишья мириться со всем этим он больше не намерен. Первым делом Лини пробует вспомнить день, после которого и наступило затишье. Ищет подсказки там, в воспоминаниях. Вот только ничего отличающегося от обычного распорядка, кроме пробежки и купания, вспомнить не может. В голове только морская гладь, приятный холодок, и острая боль в области ладони. Неприятно. Однако больше там действительно ничего нет. Так что, в очередной раз встав утром, он решает попробовать. Дорога всплывает в голове сама собой. Лини не путается, не теряется, будто кто-то его ведёт, у воды оказывается очень быстро и также быстро раздевается. В море он заходит осторожно — вода сегодня призрачно холодная, несмотря на достаточно теплое утро. Однако тело к температуре воды привыкает быстро. Лини заплывает поглубже. Солнце плывёт по горизонту и заглядывает Лини в глаза. Он, улыбаясь, щурится, и сразу же ныряет, как в прошлый раз. Из воды Лини выходит почти бегом, но прохладный ветер все равно успевает его догнать. Впрочем, через одежду он больше не достанет. Назад Лини возвращается быстро. Как и в прошлый раз, стоит на пороге в попытках отдышаться, входит в особняк, на цыпочках пробирается к себе, переодевается, волосы собирает и готовится жить этот день обычной жизнью, уже в ожидании ночи. Выходит отлично, почти как в прошлый раз. Но вечером Лини снова не может уснуть и уж было разочаровывается в своих идеях, но с выводами пока не торопится. Линетт всегда учила его быть спокойнее и рассудительнее. И сейчас приносит свои плоды. В этот раз Лини сладко спит в своей кровати. Пусть и без снов. Уставший разум вряд ли был бы в состоянии переваривать какие-то сны. На следующий день Лини повторяет ритуал. Правда, уже под вечер — утром то спал. И это снова срабатывает, даже уснуть получается, будто бы, быстрее. И снова без снов. *** Лини уже думает, что вот он — ключ к спасению, но после четвертого использования способ совершенно перестает работать, вновь вгоняя Лини в бессонную тоску. Ночами Лини размышляет. Прокручивает в голове всё произошедшее – каждый разговор, каждый взгляд — все, что было в тот день. Он не спал. Побежал купаться. Нырнул. Порезался. Вынырнул. Вернулся. Тройка девочек в тот день особенно громко смеялись за завтраком… Но дело точно не в этом. Тогда в чем? Всю следующую неделю он то купается в океане дольше, то дольше бегает, то делает перерыв на день-два, но ничего не работает. Вот вообще. Как бы Лини не старался, что бы он не пробовал — у него никак не получается вновь достичь результата. Странное подобие бессонницы уже не действует по старой схеме, когда хоть пару дней в неделю Лини мог поспать. Теперь он лишен нормального сна вовсе. И это сводит с ума. Qui va lentement va sûrement. Начинается все с малого: с жареной, черт ее побери, рыбы. Маленькой рыбешки. Лини такое нельзя, она жирная и соленая. А ещё она напоминает о Линетт. Она не может удержаться от того, чтобы полакомиться такой гадостью: берёт ее двумя пальчиками за хвостик, двумя другими за голову и впивается в костлявое тельце. Была бы она рядом – съела бы и его, и свою порцию. Лини сидит один, ест кашу, отодвинув опасную рыбную жуть к краю тарелки, и старается лишний раз не думать о том, как раздражает его этот назойливый звук чавкающих ртов со всех сторон. И у него даже получается, пока, один особо отличившийся хозяин рта не поворачивается к нему, не хватает своей жирной от рыбы рукой Лини за рукав. — Ты ж не ешь это, да? Как девчонка, фигурку испортить боишься. Тогда, — Лини и глазом моргнуть не успевает, а вонючая рыбка с тарелки уже оказывается в не менее вонючем рте, который снова начинает отвратительно чавкать, — Спасибо. И Лини ведёт от злости. Он вскакивает с места и с размаху бьёт кулаком по столу. — Ты вообще жрать нормально умеешь?! — Он смотрит сверху вниз, орет прямо в лицо. Мальчишка аж давится недавно отобранной едой, а Лини раздраженно возвращается на место, вновь принимаясь за кашу. И пока он не закончил трапезу, стук тарелок не возобновляется. Агрессия, туман в голове и повышенная чувствительность к... Ко всему! Все это отныне сопровождает его постоянно. Лини бесится сутки на пролет. Громкие звуки теперь отдают звоном в ушах, тишина — неясным белым шумом, а легкий шелест дождя кажется настолько надоедливым, что Лини готов волосы на голове рвать. К середине очередной недели жители очага начали замечать у Лини нервные тики. Сам он понимает, что что что-то не так, когда не может нарисовать привычную слезу — руки будто своей жизнью живут. Рутинное действие превращается в пытку, и, стоит только Лини в очередной раз всесто слезы нарисовать какую-то гематому, он не выдерживает: сметает все на пол, умывается и, пару раз пнув собственные кисти и поломав одну, решает, что сегодня, в целом, и без грима пожить можно. Впрочем, руки это не спасает и те, продолжая ходить ходуном, рушат Лини ещё и небольшой трюк: карты валятся на землю ещё до того, как он успевает хоть руку развернуть. Позор. Даже когда они с Линетт только учились — у него выходило лучше. Денек погодя к этим, уже каким-то чужим ему рукам, добавляются дёргающиеся глаза. И в отличие от рук это уже нервирует само по себе. И выглядит жутко! И скрыть никак невозможно. В сочетании с осунувшимся видом и красными глазами Лини похож либо на тяжелобольного, либо на наркомана-алкоголика, либо на тяжелобольного наркомана-алкоголика. Каждый из этих вариантов ужасен, Лини понимает. Но ничего уже не спасает. Бледная, тонкая кожа все равно отказывается выглядеть здорово. И это видит не только Лини. Теперь его самочувствием частенько интересуются дети в коридорах, как Линетт обычно делала по утрам, но они смотрят косо, да советуют поговорить с Отцом. Лини и сам понимает, что с этим срочно нужно что-то решать. Нет, безусловно он понимал и раньше, даже думал немного о том, чтобы всё-таки рассказать Отцу, да вот только тогда же быстро осознал, что идея это совершенно бесполезная. Потому что он не может так ее подвести. Так ещё и расстроить. Может, даже разочаровать. Она же возлагает на него большие надежды, и... Ему просто страшно и стыдно. Он мог бы поделиться с сестрой например, или с кем-то таким же близким, но о Линетт он уже которую неделю ничего не слышал, а больше никого и не было. Нужно было что-то другое, что-то такое, что помогло бы без чьего-то вмешательства. О таком Лини тоже уже пытался думать. Читал книжки, ища решение там, делал вроде как успокаивающие бесполезные упражнения, пытался днем быть настолько физически активным, чтобы просто вырубиться в ночь. Бесконечно прокручивал в памяти день, когда у него получилось это остановить, море, ту злосчастную острую хрень, свои эмоции, каждую малейшую деталь. Думал, стоит ли попробовать повторить оттуда ещё что-то, записывал все воспоминания и снова думал. Но никакое решение в голову так и не приходило. На его тумбочке стояли снотворные таблетки. Открытая, но почти полная баночка пустышек. Иногда Лини казалось, что дело могло быть в той острой, блестящей штуке. На мыслях о ней, всё-таки, Лини себя ловил слишком часто. Может быть была обмазана чем-то магическим, что Лини так спасло. Или сама по себе чем-то таким являлась. Лини от отчаяния даже пытался её найти. Но тщетно. Он не помнил, где она. Он вообще ее толком не помнил, но сам момент той раны в голове отразился отчетливо. Странно. Лини вдумывался, вспоминал, вглядывался в картину, что рисовали мысли, но не получал никакой внятной информации. Он просто пошел плавать, нырнул, поранился. После такого хотелось опустить руки и прекратить искать хоть какое-то решение, пусть Линетт бы его и не поддержала. Идей у Лини почти не оставалось. «Почти», потому что, на самом деле, была и ещё одна гипотеза, в которую верить хотелось меньше всего. Возможно дело было в ней, в той самой болезненной и кровоточащей ране и в холодной воде. Даже если это оно и было, продолжать такие рассуждения Лини отказывался совершенно. Он — не такой. Он не из тех, кто сдаётся. Не тогда, когда Линетт в опасности. Это всё вообще не про него. *** Чем больше дней шло, тем больше Лини впадал в апатию. Размышлял о всяком, опираясь головой о холодную стенку. О том, что с ним не так. О том, что, вообще-то, он рано сдается. О том, что в тот день эта вещица действительно была острой и о том, имеет ли это хоть какое-то значение. Казалось, что картинка складывается, но… Совершенно неправильно. Лини старался рассуждать здраво, и порой это даже получалось, но мысли бегали по черепной коробке днями и ночами, и всегда возвращались к исходной точке. Лини хотелось попробовать. И, если не выйдет, просто разочароваться окончательно. Рассказать Отцу, получить по заслугам и все вытекающие. *** Наверное, стартовой точки не было вообще. Просто, как-то утром Лини находит себя на холодном кафельном полу ванной. Руки трясутся, как сумасшедшие. И сам Лини уже тоже, очевидно, сумасшедший. Он берет в руки небольшую бритву и, так чисто, чтобы ещё раз убедиться в своей неправоте, делает небольшой надрез на той же ладони, которой в прошлый раз и выловил что-то острое со дна. Надрез краснеет. Кровь маленькими капельками начинает скапливаться снаружи. Лини окунает в неё бритву, и снова проводит вниз по ладони, разрезая кожу. Начинает щипать. Сонный разум постепенно проясняется. Лини будто просыпается. Сильно жмурит глаза, чтобы в следующую же секунду ужаснуться. — Да какого... Он резко отбрасывает от себя бритву и медленно садится на пол. Ну нет. Быть не может. Это все просто кошмарный сон! Он же не такой. Вот абсолютно точно. Совершенно не такой. Он, блять, просто не мог так опуститься. Он просто попробовал шутки ради, и задумался. По приколу. Потому что в жизни надо все успеть попробовать. Потому что недостаток сна мозг настолько запудрил, что Лини вон уже с ума сошел. А так, Лини ведь этого совершенно не хотелось. И больше не захочется. Фигня это всё. Он просто слишком себя жалеет, вот и делает всякое со скуки. «Лучше бы серьезным делом занялся, может от усталости сто раз уже бы вырубился», — мысленно подводит итог Лини. И поднимается с пола, обещая себе самому, что больше это никогда не повторится. Не такой Лини слабак. Он им всем ещё покажет! *** Лини осторожно перевязывает руку белоснежной марлей. С этого момента все будет хорошо, обязательно. Больше никогда аптечка не понадобится ему для таких случаев. Никогда-никогда. Вот только уверенность Лини подкашивается так же быстро, как появилась. Потому что этой ночью он спит нормально. Реально нормально. Засыпает сразу, стоит лишь его голове коснуться подушки. И на следующий день тоже. И всю неделю. Вот только не то, чтобы это слишком радует. На самом деле лишь пугает. Куда ему дальше идти после осознания, что от боли голова становится лёгкой, а сон крепким: в кабинет Отца или сразу в психбольницу? Лини теперь искренне себя не понимает. Потому что сам ведь думал, сам проверил, а так смысл и не понял. Он ведь не задумывался о том, что у него получится. Боялся, не хотел, и ещё тысяча причин, но… Не спасло. *** Лини не считает дни. Просто знает, что однажды все закончится, что подобие нормальной жизни уйдет и он снова не сможет спать. И когда все заканчивается, Лини принимает это как данность. И сдаётся. Понимает, что если так продолжится, то он снова, сам себя не контролируя, будет искать боли, чтобы ещё немного пожить спокойно. Понимает, что противиться такому не сможет. И решает, что, в общем то, сдаться Отцу — не такая и плохая идея. Все лучше, чем сумасшествие. Разве нет? Вот только сразу не получается. Смелости не хватает. Потом — времени. А затем Отец сама находит его в коридоре. *** Вся решимость из Лини исчезает с каждым шагом в сторону кабинета. С каждым звонким стуком каблуков Арлекино. И вот, стоя у самой двери, Лини вновь ловит себя на желании фальшиво улыбнуться и рассказать, что все прекрасно. Но не успевает. Мысли его перебивает скрип двери. В кабинете душно. Как в теплице, думает Лини. Отец медленно подходит к окнам, да распахивает их настежь. Дышать в помещении сразу становится легче. — Лини, — Арлекино возвращается на место и, не торопясь, опускается в кресло, — в чём дело? Лини в ступоре пару секунд стоит и опускает глаза в пол: — Устаю сильно, а выспаться никак не могу. Не получается засыпать, просыпаюсь рано. Вам, наверное, уже рассказали. Ведь поэтому я здесь, разве нет? — Нет, — мотает Слуга головой, — не рассказали и не поэтому. Чуть позже я дам тебе таблеток. От стресса иногда действительно сложно уснуть. Лини замолкает. Хочется рассказать, что это не просто стресс, что длится это уже давно, но... А что, если эти таблетки как-то помогут? Тогда Лини станет легче без всяких великих жертв. У каждого есть свои секреты. Волнует сейчас ещё и вот что: зачем он тут, если не за разговорами о том, почему же он так плохо выглядит и куда пропала вся работоспособность? Неужели ещё что-то успел натворить? —Ты здесь из-за сестры. — Продолжает тем временем Арлекино. — Все хуже, чем мы ожидали. У Лини внутри будто струна лопается. Инстинктивно сжав кулаки изо всех сил, он поднимает взгляд и почти выкрикивает: — Что с ней?! — Она жива. Но, дело в том, что сейчас велика вероятность того, что она не поправится. Выживет, но поправиться не сможет. Ты знаешь, что будет тогда. — Вы дадите ей огонь, — Лини запинается. Голос ломается, начиная дрожать, но он всё-таки продолжает, — после которого она все забудет? — Да. И тебя тоже, Лини. Мы постараемся сделать все возможное, но обещать не можем ничего. Ты должен быть к этому готов. Лини в ответ молчит, шумно сглатывая. В голове царит полный хаос. И в центре этого хаоса, при блёклом свете огарка, кружится фото сестры. — Линетт... — Вздыхает Лини. — В таком случае, смогу ли я увидеть её перед этим? Попрощаться? — Посмотрим. — Слуга опирается локтями о стол. — Это всё. За лекарствами зайди ближе к вечеру. Больше никаких вопросов? — Нет, Отец. Лини выходит из кабинета, медленно закрывая дверь. Линетт... Забудет его? И всё? Лини совсем не хочет думать о таком, но понимает, что ему нужно. Раз отец говорит это, значит, возможно так и будет. В глубине души Лини надеется, что все это злая шутка. Но даже сам в эту надежду не верит. *** Лини запирает дверь, опирается на нее спиной и медленно сползает вниз, на пол, копчиком о него ударяясь. Сестра... Неужели он теперь будет совсем один? К горлу подкатывает ком, Лини прижимает ноги к груди и упирается головой в колени. Его трясет. Немного, почти незаметно, но сам он чувствует это прекрасно. Слезы текут по лицу ручьями. Лини зарывается руками в волосы, сжимает у корней, чуть тянет и думает, что очень хотел бы сейчас проснуться и понять, что все это происходит не с ним. *** В себя Лини приходит уже на знакомом полу ванной комнаты. От слез в глазах все плывет. Голова раскалывается. Лини опускает взгляд. Смотрит на грязный пол, на окровавленную бритву, на нем лежащую и, наконец, на свои дрожащие руки. Смотрит, и рвотные позывы сдержать не может. Тошнит его прям в ванну — больше некуда. И только сейчас, захлёбываясь в слезах, соплях и рвоте, Лини в полной мере осознает свою никчемность. Он ведь обещал. Сидя на этом самом месте, самому себе обещал, что больше никогда, что он просто попробовал, что это все — не более чем фигня, сделанная шутки ради. Так почему? Почему же он сейчас сидит в собственной крови, блюёт и себя всей душой презирает? *** Лини кое-как поднимается на ноги, пошатываясь. Содержимое желудка забило слив и теперь, не имея возможности стекать, источало самый зловонный запах из всех, что Лини помнил. Впрочем, главной проблемой сейчас всё-таки были руки. Держась за стенку, он медленно выходит из ванной. В глазах плывет. Он даже и не знает уже, от чего. Кровопотеря? Слезы? Ещё что-нибудь? Гадать у Лини нет никаких сил. Есть силы лишь залить руки спиртом, и обмотать поплотнее белоснежной марлей. *** Лини не помнит, как уснул. Но с утра веки тяжелые-тяжелые, будто каменные. И болит все. Кое-как открыв глаза Лини думает, что сейчас его стошнит. Вся комната пропитана мерзким, едким запахом. «Рвота», — проносится у Лини в голове. Он же уснул, не очистив слив в ванной вчера. Блядство. Лини пытается встать. Вокруг валяются бинты. Мельком окинув взглядом руки, Лини понимает, что не зря не убрался. Все равно аптечку пришлось бы доставать вновь: марля на руках имеет отчетливые кровавые отметины. В глазах все ещё плывет. Тело, будто каменное, совершенно не хочет нормально двигаться, но Лини уверенно идет к своей цели — к ванной комнате. Стоит лишь открыть дверь, как у Лини начинают слезиться глаза, и сдерживать рвотные позывы становится попросту невозможно. Его снова тошнит. Теперь просто на пол. Ногой Лини пинает лежащую на полу бритву под ванну, а сам воду открывает, да начинает из слива все вытаскивать. И его продолжает тошнить. Теперь снова в ванну. Комичность данной ситуации Лини осознает прекрасно. И ему даже смешно, в какой-то мере. Но все же, он правда хочет, чтобы это прекратилось. *** Когда во время обеда Лини слышит, как за соседним столиком обсуждают то, почему на весь этаж с утра воняло «так, будто где-то кто-то сдох», он совершенно не удивляется. Лишь тихонько усмехается себе под нос, дожевывая хлебную корку. Вот это смерть... Рядом с ванной блевоты. Неужели это все, чего он достоин? *** Остаток дня, и следующие дни проходят без происшествий. Лини теперь все больше уходит в работу. Потому что больше ни на что не способен. Там, изредка подставляясь под удар, он может почувствовать себя лучше, почувствовать себя менее сумасшедшим, живым. Чем больше миссий он берет, чем больше выкладывается — тем больше хочется ещё. Так Лини может держать перед собой слово. С того злосчастного раза с этой чертовой ванной он больше ни разу сам с собой ничего не делал. И искренне считает это прогрессом. Миссии хотя бы Дому пользу приносят. Потому теперь Лини вечно «где-то». Больше никаких фокусов в оперном театре. Звезда Фонтейна теперь в бессрочном отпуске. В битве. *** Лини ловкий, быстрый и сильный. Но стоит ли это хоть чего-нибудь, когда перед ним маг бездны? Да. Лини по зубам и не такое. Маг успевает лишь немного поцарапать Лини плечо перед тем, как щит его спадает. Огонь Лини — самое настоящее яростное пламя. И пока у него есть силы, он будет испепелять на своем пути всё. А если сил не хватит... Лини о таком обычно не задумывается. Наверное, в таком случае, он найдет способ получить ещё. Но пока ему достаточно. Лини добивает мага и, выдохнув победоносно потягивается в закатном солнце. Оно окрашивает его волосы в приятный, золотистый оттенок, греет лицо, и Лини просто наслаждается им. Секунд пятнадцать. В следующий момент он падает на землю, скуля от боли. Из бера виднеется хвостик стрелы. «Хиличурл!», — проносится в голове. Но где? Замечает врага он почти сразу. По характерному поблескиванию заряжаемой пиро-стрелы из-за кустов. И успевает немного отползти. Стрела впивается в землю рядом с головой. Лини передергивает. Свой лук Лини достает кое-как, пыхтя от боли. Целится в кусты, стреляет, но мимо. Впрочем, не беда. Пиро энергия Лини поджигает куст, добивая врага за него. А сам Лини руки без сил опускает. Вмиг потяжелевшие веки сами собой закрываются. Последнее, что Лини чувствует, перед полным погружением в сон — сильный жар по всему телу и что-то, похожее на отчаяние. *** Просыпается Лини в лазарете. Незнакомый, белый потолок заставляет почувствовать себя неуютно и... Немного пугает. Нога болит ужасно. Но сейчас Лини этому даже радуется. Куда страшнее было бы ногу не почувствовать. Лини оглядывает себя. Видит бинты на ноге, окровавленную одежду и с облегчением выдыхает: его не раздевали. Значит и рукава не снимали. Пережив два облегчения, Лини решается попробовать получить третье и двигает раненной ногой. Выходит болезненно, но всё-таки выходит. Лини уже считает это победой. Однако интересно, сколько он, все же, проспал? И как тут оказался? Ответ на эти вопросы Лини не получает. *** В госпитале Лини проводит ещё дня три. Лишь потом его вновь забирают в особняк, ненадолго отстраняя от работы для восстановления. Нога приходит в порядок быстро. Лини следит за ней хорошо, мажет, обрабатывает, бинтует. Потому что вернуться к работе хочет. Но как? Как он умудрился проглядеть того хиличурла? Идиотская ошибка. Отец, наверное, злится. *** Лини уже может ходить. Бегать пока не рискует, но ходит без каких-либо проблем. Боли с каждым днем все меньше. А мыслей в голове все больше. Лини уверен — всего этого можно было избежать. Возможно, ему нужно было быть осмотрительнее. Или сильнее. Или и то, и другое. Он недоглядел и поплатился. Недооценил врага. Но, возможно, будь он сильнее, получилось бы поразить хиличурла раньше? Вероятно. Но Лини сильнее в тот момент очевидно не был. И сейчас не станет. Он ведь тренируется. Как и все дети Дома, очевидно. Над собой работает, но... Раз такие идиотские ошибки имеют место быть — значит этого недостаточно. Он должен работать усерднее. Стараться больше. Тренироваться чаще. Он ведь теперь один. Значит должен работать за двоих. И сил должно быть в два раза больше. А для такого эффекта нужно, по возможности, всё-таки получить глаз порчи. Уж сейчас то, наверное, он достоин? После стольких удачных миссий должна же Отец признать его успехи? *** Лини думает об этом ещё несколько дней. Каждый раз, ложась в кровать, представляет этот разговор. И, наконец, решается. Тихонько слезает с кровати и идет к кабинету Отца. Одет Лини в пижаму, на нем нет и капли гримма он — тот самый настоящий Лини и, наверное, этим он тоже хочет прибавить себе баллов. У дверей Лини медлит. Стоит тихонечко, собственное дыхание слушает. С мыслями собирается. Чтобы наконец постучать. *** — Войдите. — Слышится из-за двери знакомый голос. И Лини входит. Отец обнаруживается стоящей у окна. — Добрый вечер, — Лини подходит чуть ближе. Голос его звучит на удивление уверенно, — Отец, я пришел попросить вас кое о чём. Понимаете ли, моя дорогая сестра… Возможно скоро забудет меня, а другого такого напарника мне не найти никогда. Значит, мне придется работать одному. А для этого мне необходимо стать сильнее. Раньше вы не могли дать мне глаз порчи,и я понимаю причины, но сейчас, думаю, я достаточно осознаю свои действия и желания. Я могу обещать, что он будет использован лишь во благо Дома и... Пожалуйста, Отец. Я вас не подведу. Арлекино возвращается на свое место медленно, икаждый удар каблуков о пол вызывает в Лини небольшую панику. Которая стократно усиливается, стоит только Отцу встретиться с ним взглядом. — Нет. — Отрезает слуга. — Но, Отец, пожалуйста! Я сам хочу стать сильнее, и учиться на своих ошибках, я буду тренироваться с ним постоянно, я овладею им на высшем уровне! Мне нужна эта сила, чтобы мочь справляться самому также хорошо, как раньше мы с Линетт справлялись вместе. Я ведь должен быть сильным? Ведь если однажды я должен буду стать новым Отцом, то я ведь все равно его получу. Так почему не сейчас? — Потому что сейчас в этом нет нужды. Лини, ты разве не прекрасно справлялся без него? Так зачем же? Мы уже поднимали с тобой эту тему. Что изменилось с того момента? — Всё! — Лини начинает закипать. — Я вырос! Я стал взрослее и теперь это мое решение, осознанное. Неужели я так не могу? — Можешь. Но ты хорошо подумал? Ты знаешь, как работает глаз порчи. Мы уже говорили об этом. За любую силу нужно платить. И в качестве платы он навредит тебе. Повторю тот же вопрос, что звучал тут в прошлый раз:скажи, Линетт бы этого хотела? «Да я и сам прекрасно с этим вредом справляюсь, хуже не будет!» — едва ли не выкрикивает Лини в сердцах. Но всё-таки сдерживается и вместо слов лишь тихонько шмыгает носом. Глаза медленно, но верно намокают от подступающих слез, ком становится поперек горла. Момент, и одна, особо непослушная слеза уже скатывается по щеке. А за ней ещё одна, и ещё. Вот этого Линетт бы точно не хотела, но сейчас Лини это уже не волнует. Волнует его только глаз порчи. — Этого бы хотел я! Почему я сам не могу решить? Зачем мне нужно обязательно спрашивать сестру? — Подумай, как она отреагирует, если увидит раны на твоем теле? Что скажет, если сможет вернуться, а ты внезапно начнёшь ходить один на миссии? Разве ты не будешь скучать? Может, стоит подумать ещё, пока нам не скажут, сможет ли поправиться Линетт? — Плевать! Отец, я думал! Я думал обо всём, честно, и я считаю, что я готов. Хоть в ближайшее время, — Лини неловко протирает заложенный от слез нос рукавом. — Да хоть прямо сейчас! — Допустим. — Лицо Арлекино остаётся непроницаемым. — А Фремине? — А что Фремине? — Лини недоуменно приоткрывает глаза. — Он-то тут при чем? — Войди. И двери распахиваются. На пороге стоит красный от смущения Фремине. Расстёгнутая пижама оголяет белую кожу ключиц и шеи, а растрёпанные волосы по-смешному торчат в разные стороны. Такой Фремине выглядит как что-то слишком личное и Лини становится немного неловко. А потом и по-настоящему стыдно — Фремине замечает его истеричное состояние и полные слез глаза. — Мне бы тоже очень хотелось узнать, при чем тут Фремине. — Отец вновь нарушает тишину, привлекая к себе внимание. — Может, он нам расскажет? — Расскажу. — Произносит Фремине тихим голосом и подходит ближе, становясь рядом с Лини. — Прошу прощения, что подслушивал ваш разговор, Отец. На самом деле я этого не планировал. — Ложь. Ты не умеешь лгать. — Отрезает Арлекино. — Извините. Я хотел подслушать ваш разговор. Но не в корыстных целях. Хотел узнать ваше решение по поводу глаза порчи. И, если что, вмешаться. — Вмешаться? — Да. Попросить вас об одолжении. Но раз дождаться вашего решения я не смог — попрошу сейчас, нечего время терять. Отец, пожалуйста, выслушайте меня. Я понимаю, вы ждёте от Лини большого будущего и большой силы, понимаю, что рано или поздно вы покините свой пост, но, пожалуйста, Отец, умоляю вас, — Фремине делает глубокий вдох, чтобы в следующий же момент повысить громкость своего голоса до предела, — не давайте Лини глаз порчи! Клянусь, эта штука убьет его сразу же, вы правда думаете, что он готов? Лини отшатывается, ещё сильнее округляя глаза. Слезы будто начинают течь с новой силой. Такого ножа в спину он ожидал меньше всего. Но почему? Почему именно Фремине? Лини думал, что они могут быть друзьями. Почему же этот «друг» оказался наглой крысой? От обиды Лини срывает крышу. Он уже сам не замечает, как подходит к Фремине вплотную, как берет за воротник пижамы, с силой встряхивает и начинает сжимать. Не замечает, как в истерике дрожат у него руки. Не замечает, что Фремине даже не пытается сопротивляться. — Ты какого черта тут несёшь?! — Лини беззастенчиво кричит Фремине прямо в лицо. Лишь бы тот услышал. — Что это ты имеешь ввиду? Считаешь, что я не достоин? А?! А может просто сам себе глаз порчи забрать хочешь?! Да, я все понял, ты, ублюдок, в друга играешь чтобы подлизать, а потом место мое занять! — Нет. — Хрипит Фремине в ответ. Лини это лишь сильнее обрывает тормоза. От отпускает воротник и с силой швыряет брата на пол. — Что «нет»?! — То и значит. — Фремине, на удивление, приземляется гладко. Обойдется парой синяков. Но его это все ещё совершенно не волнует. — Не хочу твое место. И «подлизать» не хочу. И глаз порчи мне, тем более, не нужен. Просто, Лини, ответь и мне, и Отцу, а зачем тебе эта сила? Лини замолкает, снова шмыгая носом. Фремине думает, что никто и никогда раньше не видел Лини таким. А Арлекино думает, что никто и никогда раньше не видел таким Фремине. Никому больше он не доказывал что-то настолько рьяно. А тут будто с ума сошел. Интересно. Фремине медленно поднимается с земли и заглядывает брату в глаза. Слёзы красиво слепили Лини ресницы, но лишь сильнее подчеркнули красноту глаз. — Лини, я... Сказать хоть что-то ещё Фремине не успевает. Лини размахивается и со всей силы отвешивает Фремине пощечину, да так, что второй с тихим шипением снова падает на пол. — А тебя это ебать не должно. И даже если эта сила действительно меня убьет, тебе то что? Какое тебе дело до моей жизни, уж тем более, целости и сохранности? — Если убьёт, — Фремине пару секунд думает, — то я буду плакать. — Какая-то глупая причина. — Отрезает Лини. Фремине ничего не отвечает. Арлекино поднимается со своего места, привлекая внимание. — Надеюсь, вы закончили. В следующий раз ищите другое место для ругани и истерик. Во-первых, это ясно? — Да, отец. — Все же подает голос Фремине, поднимаясь на ноги во второй раз. — Да. — Лини зло на него косится, но больше ничего не делает. — Замечательно. Во-вторых, Фремине, ты ведь хотел прояснить что-то? — Вот пусть и проясняет! — Вновь вспыхивает Лини. — Без меня только. Счастливо оставаться. И из кабинета выбегает. Какой же он дурак! Поверил, что сможет на что-то Отца уговорить. И Фремине поверил. А этот, как последняя крыса, пришел планы его рушить, ещё и стоял, как святоша, пока Лини бил. Будто бы бедный-несчастный, самый обиженный тут. А он, Лини, что, не обиженный? Никто просто не понимает! Не понимает, каково ему! Никто! Ни отец, ни этот предатель, все они не понимают ничего. Он ведь и для них старается. Дому очага будет лучше, если у Лини будет глаз порчи, разве нет? Так в чем же тогда проблема? Лини не имеет ни малейшего понятия, но это вводит его в слепую ярость. Такую, что он собственных слез остановить не может. Только теперь это — слезы чистого гнева, обиды и... *** Лини пинает стену в коридоре голой ногой, злится на боль, глухо в этой ноге отдавшую, злится на все и всех. Неужели так сложно понять? Ему нужен этот глаз порчи! Просто необходим! Так в чем же проблема предоставить? Отец просто с ума сходит и слишком его опекает. А ему это не надо! Он и сам может чего-то достичь, он и сам способен на многое! Ей хочется отомстить. И Фремине тоже. Лини впервые в жизни испытывает настолько сильное желание сделать гадость. Именно поэтому он заходит на кухню, оглядывает все вокруг и замечает... Нож. И Лини берет его в руку, он массивный, кухонный, такой тяжёлый, что дрожащая рука чуть не роняет его сразу же. Сердце бешено стучит в груди, так, словно сейчас же само на этот нож прыгнет. Но оно не успевает. Лини больше не плачет. Теперь уже не может. Будто бы все слезы уже вылились и воды в организме на них совершенно не осталось. Пересохшее горло сдавливает ком, Лини снова чувствует рвотные позывы. Но желудок уже пуст. Кашель. Лини дрожит всем телом, дрожит так, что собственные ноги не выдерживают: Лини падает на колени. В голове царит непонятный хаос. Он не может разобрать совершенно ничего. Хочется кричать, биться о стены, хочется потеряться, хочется... Хочется.. Хочется... Хочется... Хочется... Лини резко делает надрез. Надрез ли? Острое, массивное лезвие ножа в трясущихся руках, кажется, отказывается слушаться вовсе. Выходит рвано, неровно, глубоко. И недостаточно. Недостаточно... Недостаточно. Лини повторяет. Ещё. Раз. Два. Так им! Так им всем! Вот умрет он тут, а Арлекино поплачет. Поплачет, да пожалеет! И Фремине, и все, вообще все вокруг! Ещё. И ещё. Лини сбивается со счета, мозг будто плавится, в глазах все расплывается, Лини совершенно в пространстве теряется и... Словно бы просыпается. Все на том же холодном полу кухни, все с тем же ножом в руке. В крови. Больно. Из глаз начинают литься слезы, как никогда раньше. Будто море выплакать хочет. Они, соленые и теплые, мешаясь с кровью на ледяном, будто пропитанном крио энергией лезвии, закручиваются в необыкновенные узоры и... Лини отпускает. Поток мыслей в голове затихает, сердце успокаивает свой ритм. Он возвращается в реальность. Но эти ледянистые следы на ноже остаются. — Ну когда, — Лини всхлипывает неприлично громко, — когда же это закончится? Почему никто не хочет просто меня понять?!