Отступники.

темно. местами пробирал холод, гадко проскальзывающий по позвоночнику. здесь не было противного хруста стекла и других разбросанных атрибутов, которые могли бы помешать тихому передвижению. здесь была настольная лампа, которую они проигнорировали, и новенький синий диван, не порванный звериными когтями. Ыйджу чувствовал себя в изоляции. в хорошем смысле. ему было спокойно, он чувствовал, как сбитое дыхание переходит в размеренное, и даже ощущение того, что дай ему зайти за порог – его разорвут звери, жаждущие его плоти и крови, его не пугало. но он не уходит. ему нравится слушать тишину и слушать, как Николас дышит. ему нравится смотреть в тёмную стенку и вспоминать то, что было давно. нравится вспоминать свою семью, свою маму. отца он помнил смутно, да и тот ушёл ещё в раннем детстве. Бён не успел к нему привязаться, а мама и подавно смогла забыть его, чему Ыйджу, конечно, безмерно рад. ему нравится думать о том, что было бы, если бы не апокалипсис: он бы продолжал ходить с друзьями в походы, получать красивые фотографии, рассказывать истории у костра и жарить маршмеллоу, а после, обжигая язык, съедать его, даже не думая о том, что тот горяч. он думал о том, что мог бы продолжить учиться, радоваться новому дню, возможно, сделать ремонт в квартире или завести домашнее животное. может, он никогда бы и не пошёл служить, если бы не апокалипсис. он бы не смог никого убить, если бы не апокалипсис. просто теперь у него нет выбора – он пачкает руки в крови и не думает о том, как поскорее от неё отмыться. он продолжает сидеть на матрасе, сгибая ноги в коленях и прижимая их к корпусу. на нём тёплый серый кардиган, длинные штаны и милые фиолетовые носки, согревающие его ноги. Ван рядом с ним лежит на боку и, кажется, спит, не дождавшись заплывшего в своих мечтаниях Бён Ыйджу. но он оказывается не прав, когда чуть хриплый и низковатый голос обращается к нему: – ложись, – одно слово, которое выводит Бёна из собственных мыслей. он сначала хочет переспросить, но понимает, что достаточно расслышал чужой приказ, чтобы не исполнить его в ту же секунду. и он ложится, чувствуя, как прогибается под его весом нагло украденный с нижнего этажа матрас. уединение от остальной части компании казалось им обоим совершенно нормальным. им всем нужен отдых друг от друга, поэтому Ыйджу и Николас вызвались добровольцами, скрываясь на другом этаже. решение с кем-либо обговаривать не было смысла – всем всё равно, как и им самим. их компанию держит лишь то, что они все в ограниченных условиях проживания и поссорься они серьёзно, они вряд ли проживут много времени по-отдельности. постоянно читающий Юма был молчалив. последний раз Бён видел, как Накакита изучал дневник, и больше ничего. Джо он не видел вообще – с того момента, как они привели его с порта, он не проронил ни слова. его вид казался жалким и подавленным, но Бён естественно понимал почему. никто не смог вытащить из него ничего о том, что случилось, кто сделал это с Харуа и видел ли он хоть что-то. он молчал, не реагировал на вопросы и в принципе ни на что вокруг него. Маки вёл себя как обычно. то есть, необычно, но для него это совершенно нормально состояние. Кей и Таки всегда вместе – про них сказать что-то труднее. Николас относился с презрением к Юдаю, но Ыйджу не разделял его неприязни, несмотря на то, что Кога, очевидно, был противным парнем в аспекте поведения. по большей части, им неизвестно, что происходит на этажах ниже, потому что пока они не нужны – они предпочитают не спускаться вообще. Николас не хочет, а у Ыйджу банально нет сил. он готов пролежать всю жизнь, бездумно смотря в тёмную стену, потому что так было намного легче. запуская руки под подушку, Ыйджу ловит себя на том, что смотрит прямо в затылок Николаса и не отводит взгляд, прожигая в чужих смоляных волосах дыру своим внимательным взглядом. Бён чувствует чужое дыхание, может рассчитать по секундам, сколько тому требуется на вдох и выдох. а смотря в темноту, в которой утопает лежащий силуэт Вана, он снова видит перед глазами картину, только уже не привычный лес с разодранными в клочья телами и перевёрнутыми напрочь палатками, а кухню, залитую с потолка до пола кровью, и тот запах, стоящий на всём судне, который так и норовит въесться в одежду. Ыйджу не может поверить в то, что всё, что осталось от Харуа – это кровь, куски тела, порванная одежда и, как бы тошнотворно это не было, беспорядочно лежащие остатки внутренних органов, которые каким-то образом оказались под кухонным столом, где они когда-то ели. кажется, смерть ходит за ним по пятам, поэтому именно ему пришлось увидеть весь тот ад, который сохранился на кухне свежими лужами крови и ещё не протухшей человеческой плотью. ему правда иногда кажется, что он следующий. что именно его настигнет проклятье, которое пожирало их с неимоверной скоростью. рыба всегда гниёт с головы, поэтому первым почил Фума. следующим стал Харуа. неизвестно, за какие грехи их так ненавидит этот мир. неизвестно, почему всё сложилось именно таким сюжетом. Бён реагирует на шорохи слишком поздно, и Ван, смиренно лежащий рядом с ним, поворачивается к Ыйджу лицом, немного стягивая с парня одеяло, которое они делили на двоих. он хотел зажмуриться, притвориться, что спал всё это время, и тот пронзительный взгляд на затылке Вана явно не его проделки. но скрываться было поздно, а врать бесполезно. – Николас, – вновь его окликает Бён. он чувствует, что тот не спит, он видит отблеск пробирающегося с улицы света, который отражается в чужих открытых глазах. они молчат пару секунд, и Бён продолжает говорить, несмотря на то, что, вероятно, Николас уже знает, что Ыйджу собирается сказать. он из раза в раз повторяет свою несбыточную мечту. мечту освободить себя от мук. Бёну кажется, что Николас считает, будто Ыйджу способен лишь нагло повесить на Вана убийство, но это не так. он просто хочет свободы. хочет умиротворения, которое он получит только после смерти. которого он добьётся, обязательно добьётся. – убей меня. наверно, он будет умолять об этом до самой старости. пока не умрёт самостоятельно. пока не наберётся сил отобрать у себя жизнь добровольно. Ван единственный, кто способен убить его, ведь это так легко. прострелить голову или пырнуть ножом, любой способ из всех был бы отличным. Ыйджу доверяет ему, как никому другому. кажется, будто если бы его спросили, кому бы он отдал всё своё наследство после смерти, Бён без зазрения совести назвал бы его имя. Николас Ван. может, они не так близки. может они вовсе и не друзья, а Ыйджу совершенно не понимает, кто он Николасу, но Бён совершенно точно решил для себя: если он будет заражён, он примет смерть только от рук Вана, никак иначе и не будет. Николас по прежнему молчит. Ыйджу невыносимо это молчание. он знает ответ заведомо до того, как парень произнесёт его. ответ его разочарует, как и в прошлый раз. и Бён уверен, что Николас никогда не поменяет его – он всегда будет искать это чёртово подходящее время и будет томить Ыйджу ожиданием приближающейся смерти. а она так и не приблизится. и Бёну придётся стать палачом для самого себя. – пожалуйста, – не успокаивается он, смотря прямо в блестящие глаза человека напротив. ему кажется, что даже взгляд, интонация и ситуация не смогут в полной мере дать уверенность, что Николас наконец его послушает. – пожалуйста, я хочу этого, ты же знаешь, никто не станет тебя винить, Николас, я умоляю, ты слышишь? Бён вздрагивает, когда чувствует как холодная рука касается его лица, а сильные пальцы сжимают его подбородок. он ощущает чужие, слегка сухие, губы на своих и невольно прикрывает глаза, когда Николас, таким странным способом, решает завершить монолог Бёна. и Ыйджу правда замолкает. улавливает тонкий намёк. тянется вперёд, не позволяя Вану отстраниться, но тот всё равно умудряется ускользнуть, заставляя Ыйджу лишь вздохнуть. – закрой рот, – цедит Ван в губы Ыйджу, и тот лишь мелко кивает, осознавая всю серьёзность своей оплошности. Бён тянется к нему вновь, уже по собственному желанию, а не по нужде или порыву неизведанных ими двумя чувств – он хочет и он действует, первым являя инициативу, заставляя Николаса ответить на новый поцелуй, всё такой же неумелый, смазанный, немного стеснительный. Бён тянет руку и касается длинными пальцами чужой шеи, но замирает, осознавая, что, наверно, того делать не стоило, но Николас никак не сопротивляется, и Ыйджу ведёт её дальше, вплетая в мягкие тёмные волосы. Ыйджу не может ждать ответа вечность. Николас обещал ему, что убьёт его, когда придёт время. но пришло ли оно? и придёт ли вообще? сдержит ли своё обещание Ван? Бён понимает, что всё, что между ними происходит – это неправильно. но почему-то он чувствует себя свободным, когда целует Николаса в губы, наплевав на неопытность и отсутствие особой связи между ними. они просто сослуживцы, по случайности попавшие в одни обстоятельства, а позднее построившие какое-никакое общение. а потом Фума, побег, порт и всё так закрутилось, что теперь они здесь – в полной темноте на неизвестной базе, единственные живые существа на всём этаже, к тому же практически теряющие сознание от нехватки воздуха и напора, который чувствуется от них двоих. Ыйджу ещё никогда не чувствовал такой надобности в чужих губах как сейчас. и несмотря на попытки Николаса остановиться, прекратить стремительное разрушение рамок, они оба сдаются, и Бён больше не игнорирует нахлынувшее желание. второй рукой он опирается на чужой живот и, недолго думая, пролезает пальцами под свободную кофту, естественно выжидая пару секунд, за которые Николас вполне мог бы начать сопротивляться чужим прикосновениям и окончательно прекратить. но тот не предпринимает никаких попыток, снова. Ыйджу не чувствует ограничений и впервые осознаёт, что ему дозволено абсолютно всё. и эти мысли заполоняют его голову, заставляя думать, думать и думать бесконечно о том, какая тёплая у Вана кожа и как приятно ощущать её под своими пальцами. Бёну кажется, что всё происходящее – плод его больных фантазий, хоть и думать о Николасе в таком ключе он не пытался, да и само оно как-то не всплывало, более неожиданно было попробовать это наяву так скоро и без каких-либо усилий. Ыйджу просто берёт и действует, а Ван растекается в теплоте чужих ладоней. будь они не одни, Ыйджу бы стало стыдно. но, во-первых, никто даже примерно не знает, в какой из десяток комнат они находятся, во-вторых, их этаж не последний, поэтому, вероятно, если их не найдут здесь, они пойдут на следующий этаж. Бён отстраняется от чужих губ и слышит, как их сердца подстраиваются под один ритм. от этого чувства, звука собственного и чужого сердцебиения кружится голова и хочется упасть, но Ыйджу лежит, так что падать ему некуда. он смещает градус интереса к шее Николаса и делает первый шаг, больше тестовый, оставляя поцелуй на светлой коже. Ван не реагирует отрицательно. Ыйджу продолжает идти в уверенное наступление, покрывая выделенный ему участок поцелуями. они совершенно точно сошли с ума. Бён чувствует, как постепенно его сознание остаётся где-то позади, задавленное желанием, из ниоткуда возникшими чувствами и потребностью, кажется, врождённой, целовать его шею, ключицы, плечи и всё, что позволит ему Ван. казалось, будто всё вокруг теперь и правда совершенно не важно. будто мысли, гнетущие его всё это время, были не так важны. будто смерть Харуа не смогла бы никогда отнять эти чувства, это желание любить, касаться и целовать. но любил ли он на самом деле, сказать было трудно. по крайней мере, сейчас. он никогда не заводил отношений с парнями. он всегда был хорошим другом для девушек, а парней опасался, потому что им нравилось всё совершенно другое. нет, Ыйджу не был заучкой, типичным геем или чересчур феминным парнем. он ходил в спортзал, он выпивал соджу, хоть и достаточно редко. просто он не чувствовал, что сможет когда-нибудь построить крепкую дружескую связь хотя бы с одним парнем. группа, в которой он находился, когда они ходили в походы в леса, приняла его не сразу. да и Бён не спешил вливаться. ему хотелось разнообразия, потому он и начал всю эту неимоверно затянувшуюся историю с походами и страшными историями у костра. и именно тогда многолетняя школьная история плохого общения с парнями, кажется, кончилась. вся их компания, большая часть, состояла из парней, и Ыйджу было комфортно общаться с ними. не было пошлых шуток в сторону женских тел, не было противного слюра и остальных высказываний, от которых хотелось блевать. та дружеская атмосфера, которую вам точно покажут в американских фильмах про любовь. а потом он собственноручно оставляет их умирать. если бы он только знал, что всё сложится именно таким образом, он никогда бы не привёл того странного, бледного, до очевидности больного парня в их маленький лагерь. все погибшие души лежат на его плечах как многотонный груз, который может снять только Николас. мягкость его кожи, холодные руки и слегка грубые, стёртые подушечки пальцев. Бён не знает, в какой момент он окончательно забывает, где он находится. наверно, ещё пару минут назад, как только от поцелуев в губы он смещается к шее. Ван часто дышит, и Ыйджу слышит это. чувствует, как по собственной спине пробегает табун мурашек. его рука, до этого удобно лежащая на ровном и подтянутом животе, вылезает из под кофты, и Бён помогает себе, оттягивая ворот вещи, чтобы оголить новый участок кожи на теле Николаса. ему хочется растянуть этот момент как можно дольше. хочется ощутить всё это каждой клеточкой своего тела. хочется узнать о Ване всё, что только возможно узнать. Ыйджу останавливается, отстраняется, снова пытаясь вглядеться в глаза напротив. безумно красивые глаза. они блестят, как ночное небо. они смотрят так пронзительно, хоть и в кромешной темноте Бён не различает острых черт его лица. но ему хочется смотреть, касаться, изучать. осознавать, что это позволено только ему. неозвученные чувства остаются при нём. Николас не просит ничего говорить. они молчат и делают то, что хотят. они разделяют одно желание на двоих. и когда в тёплой кофте становится жарко, Бён снимает её, не думая о смущении и о чём-то ещё. он думает о Николасе. о его губах, глазах, о его хриплом и низковатом голосе, о его мягких чёрных волосах. думает о том, что им комфортно даже молчать. и понимает, что даже если он никогда не решится сказать это вслух – Ван поймёт его и примет. и разделит эту ношу на двоих. они никуда не торопятся. Николас избавляется от кофты также неторопливо, возможно даже неуверенно, но Ыйджу даёт ему столько времени, сколько ему нужно. они позволяют друг другу идти в таком темпе, в котором им обоим будет хорошо. и Ыйджу снова изучает его выступающие ключицы. касается руками выступающих рёбер на похудевшем теле парня. ему приходится сменить положение и удобно устроиться меж чужих ног, склоняясь над расслабленным телом Вана. они дышат в унисон, а Бён спускается дорожкой поцелуев к груди парня. в этот раз они зашли слишком далеко, но Ыйджу не думает над тем, чтобы останавливаться. и Николас не думает над тем, чтобы просить того остановиться, даже когда, как будто бы, одежда стремительно исчезает, а по голой спине проходится неизвестный сквозняк, тянущийся, кажется, с самого коридора вплоть до их маленького закоулка. он кусает губу, когда чувствует, что постепенно его пробирает возбуждение, которое становится безумно трудно игнорировать. избегать самого себя ещё труднее. Бён вновь наклоняется к Николасу, целуя его в губы, и тот охотно отвечает ему тем же, укладывая руки на промёрзшие от сквозняка бока. единственные звуки, разносящиеся по этажу – это их вздохи и еле различимые шорохи одеяла. Бён больше не боялся, что их застукают, потому что было бесполезно думать о чём-то ещё, когда под ним удобно распластался Николас, чьё лицо, безусловно, Ыйджу хотел бы видеть, но темнота не позволяла. у Бёна кружилась голова от новых ощущений, но это было приятное головокружение, которое не прекращалось, следуя по пятам за всеми остальными чувствами. и мир для них больше не существует, потому что есть только они вдвоём, их неозвученные мысли, тяжёлые вздохи и ощущение постоянных бабочек в животе.