~ Вторая ночь сентября ~

Сердце Курапики колотилось где-то в горле от осознания того, как он себя вел. Словно кто-то вколол ему наркотик, полностью отключающий мозг, оставляющий лишь чувственное восприятие. Желание Манипулятора, и не только его — много эмоций, чувств, инстинктов — текли потоком через татуировку, заливались в горло, лишая самого права голоса, не давая сказать «нет». Эти чувства заполнили зияющую пустоту в том месте, где все было выжжено после того, как стало ясно — ему некому мстить. Пауки уже сделали все за него. Из своих побуждений, желая наказать тех, кто раскрыл пасть на то, что Рёдан уже счел своим — но они уничтожили всех, кому Курапика мог бы выставить свой счет. Жизнь в мгновение ока потерла смысл. Незачем был больше дышать, незачем стремится вперед. Лишь пустота и боль реяли над пепелищем. Можно отпустить себя, позволить себе не быть, не существовать. Не имело значения больше ничего — ни его чувства, ни жизнь. Он просто позволил Шалнарку делать то, что тому вздумается, отвечал и прикасался в ответ, сам одновременно все больше отмирая внутри, исчезая словно. Но вместе с Нен Манипулятора в голове набатом ударило чужое властное прикосновение. «…знай свое место. А так же то, что тебе не позволено умереть, сколько бы боли не было внутри» Голос Куроро хлестнул наотмашь плетью, вплетаясь в поток чужой ауры, как еще одна нить паутины. Курапика всхлипнул болезненно, чувствуя каждый миллиметр своего тела и саднящей внутри души. Но сотни сотен осколков, что раньше составляли его личность, теперь лежали бесполезной грудой черепков. Из них нельзя собрать себя заново — только не из этой грязи и гнилья, боли и остроты. Он застыл посреди смерти боясь двинуться в любую сторону… до тех пор, пока Шалнарк не взял его, жестко разворачивая лицом в стену. Снова унизительная открыто-беззащитная поза, чем аналитик явно более чем наслаждался. Уверенные прикосновения и насмешливо-притворный голос, стекающий по коже. Однако чужие слова будто заставили пульсирующий огонь, коим мальчишка тлел внутри, замереть. Жесткие, нарочито-грубые фразы, сказанные как в шутку, зацепили, принудили вспомнить чужое желание и отголоски жестокого восхищения, вожделения в глазах остальных членов Труппы. Пауки полнились странными чудовищными чувствами, они напоминали людей только лишь внешне, словно делали это по привычке. Они причиняли боль — вот только эта боль заставила его родиться заново в прямом смысле слова. Посмотреть на мир вокруг, словно он только прозрел, впервые раскрыл глаза по-настоящему. И увидел свет вдалеке. Теплый, согревающий. Но не тот, что люди привыкли называть «светлым» и «добрым», в привычном им понимании, а скорее то, что несло надежду и согревало его изнутри. Гон и Киллу, Леорио, Сенрицу. Они были разными — если уж смотреть прямо, они были эгоистами. Шли к своим целям, а не сбирались осчастливливать всех и каждого. Киллуа — наемный убийца, его жертв не честь, как и у Пауков. Но он же — озорной, смотрящий с хитринкой, подлезающий под руку кот, обнимающий Курапику и делящийся с ним своим и так почти не существующим теплом. Гон — идущий напролом, делающий так, как он считает правильным, не задумывающийся о том, как это выглядит для людей вокруг. Однако за тех, кого он сочтет своими, мальчишка горы свернет, умрет, если надо, что доказывал уже не раз. Леорио — желающий стать врачом, добрый, соответствующий понятию слова «этичность» и «мораль» — их совесть и глас разума… время от времени, пока не проснется его внутренняя часть, достающая из-за пазухи нож, готовая пойти по трупам за близких. Сенрицу — мягкая, видящая окружающих насквозь, готовая помочь поддержать — но работающая спокойно на мафию, ради исполнения своей мечты. Все они — отнюдь не добро и свет. Но они его огонь во мраке, из-за них он до сих пор не сломался, за них он готов сам умереть, быть униженным, если придется. Почему чтобы осознать все это, увидеть, как много он имеет, нужно было почти их потерять? Курапика сжал чужой телефон в руке, закусил губу, чувствуя, как в него безжалостно, но осторожно погружаются чужие пальцы. И такое оказалось возможным. Шалнарк не собирался жалеть Курута, и жертвовать своим удовольствием — да, он прекрасно понимал что насилует чужое тело и душу, ему нравилось это… но Курапика не чувствовал той гнили, которая говорила бы о том, что Пауки занимаются подобным постоянно. Может это все бред воспаленного разума уже, или его мозг пытается хоть так нащупать чертового равновесие, что выходит на более чем странные выводы. Но Курапика не идеализирует никого и ничто. Нет, они не ангелы. Себе на уме, чудовища, монстры. Но живущие в соответствии с собственной моралью, искореженной, однако существующей. И если они решили не калечить… то и не будут пока он слушается. Это осознание будто заставило начать дышать заново, пронеслось по всему телу от татуировки и обратно, замкнулось, образуя нечто новое. Уверенность, что скоро, он встретит своих друзей. Курапика облокотился лбом о кафель, с его волос капало вниз прямо на чужой мобильник, который он все это время инстинктивно сжимал в руке. Дьявольская морда оскалилась в ответ насмешливо-жестко. Мальчишка снова вздрогнул, чувствуя, как проникают глубже и глубже чужие пальцы. Колечко мышц сзади было почти воспалено многочисленными проникновениями, однако благодаря Нен и чертовски хорошей подготовке, это было еще не больно — просто слишком… чувствительно. Шалнарк смазывал тщательно каждый миллиметр бархатной слизистой внутри, до тех пор, пока лубрикант не начал вырываться из чужой дырочки с хлюпающе-чвакающими, непристойными звуками, на любое давление. Курапика закусил губу, чувствуя, что собственное возбуждение хоть и поостыло из-за испуга, от тяжелых раздумий, но не исчезло до конца, не смотря на невероятное количество раз этой ночью когда он уже достигал пика. И это тоже удивительно. Зачем им «его» комфорт, «его» здоровье? Что вообще тут происходит? Манипулятор специально вставлял пальцы на всю длину — не один, а три, разводил их в стороны, ощупывал, гладил — не ради чужого удовольствия, а из-за своего удобства… и по тому, как ему нравилось само ощущение, когда кто-то так покорно подчинялся, но все же не был сломан. Трахать куклу слишком неинтересно — она не реагирует или делает это чисто рефлекторно, не отвечает, в ней нет неожиданности и загадки. Иметь разломанное на части существо может кто угодно — и это по большей части удел отребья, а Геней Рёдан слишком много сделали, дабы подняться с того уровня, не только в статусе, но и морально. Иначе не заметишь, как покатишься по наклонной, а дальше и ниже — смерть. Живой, пусть и не очень-то добровольный партнер — куда забавней. Он сам к ним пришел, сам влез, обратил на себя внимание Паука — теперь, пускай не жалуется, по тому, как Рёдан счел его пригодным к употреблению, слишком ценным, чтобы оставить за спиной. Курута был удивительным и сам не осознавал насколько, вызывал желание и злость, похоть и ярость, желание уничтожить или оставить себе, среди остальных сокровищ Труппы. У Фэйтана бывали такие живые трофеи раньше — но они умирали, не выдержав судьбы вещи. Курапика же при всей своей стеклянности — не уйдет никуда, останется жить из чистого упрямства. А там Геней Рёдан согнет его под себя, ассимилирует новую часть — пусть даже небольшую, не лапу, но кусочек чего-то живого. Аналитик кожей чувствовал, как прямо сейчас внутри мальчишка собирается новый — хрупкий стержень, как пленник берет себя в руки, нажимая кнопки на клавиатуре мобильника. Анахронизм, учитывая, что все давно перешли на смартфоны с сенсорным экраном, но внутри, его сотовый не уступал им по начинке, просто такой внешний вид был привычен еще со времен Свалки, где он нашел похожую сломанную игрушку, починенную вдвоем с Уво. Его самый первый мобильник — вещица от которой нельзя отказаться по сию пору. С тех пор прежний там только корпус, но все же… чуткий слух Паука услышал первые гудки. Одной рукой и лбом Курапика опирался о стену, выгнувшись в спине и подставляясь под чужие проникновения. Чертовски бесстыдная картинка. Аналитик усмехнулся — пусть сотовый и занят сейчас, но в волосах и по всему убежищу достаточно скрытых камер, размером не более ногтя с детского мизинца, шпионящих для него. Поэтому фото останутся. Много фотографий в архив, что Манипулятор вел болезненно-скрупулезно собирая отдельно компромат, а отдельно воспоминания о каждом прожитом мгновении. «Курапика!» — трубка взорвалась голосом Гона, почти оглушая блондина, заставляя того вдохнуть полной грудью, словно сбрасывая сдавливающие его обручи. — «Где ты?! Что с тобой?! Почему телефон не отвечает?!» — горло сдавило от чужих интонаций, будто он их заново услышал. Мальчишки волновались за него, и теперь галдели, наперебой пытаясь задать тысячу вопросов разом. Можно было бы позвонить, конечно, Леорио — тот тоже мог начать разводить панику, но хотя бы вел себя сдержанней. Однако если честно у Паладинайта нет никакого авторитета перед этими двумя. Убеждать не лезть нужно именно их. «Извините, я… его разбил» — собственные слова даются с трудом он будто разучился нормально произносить связные звуки за эту ночь. Да и сложно говорить, когда ты стоишь более чем в непристойной позе, позволяя трогать себя…и внутри, и снаружи. Шалнарк обхватил мальчишку одной рукой, услышав, что пленник дозвонился до своих друзей, теперь его тело прижималось сзади — горячее, мокрое из-за воды. Чужие пальцы по-прежнему двигались внутрь и наружу, по кругу и просто поглаживали стенки, нанося больше смазки, проталкивая ту все глубже. К трем пальцам прибавился четвертый — это заставило подростка замолчать резко. Шалнарк улыбнулся, проводя губами по краю чужой ушной раковины видимой из-за телефонной трубки, показывая, что слышит каждый звук. «Курапика…» — после непродолжительной тишины выдохнул Гон. — «С тобой все в порядке?» — вместо ответа блондин сжал губы на мгновение, когда Шалнарк надавил на чувствительное местечко внутри. Мышцы невольно стянуло ощутимым спазмом, заставляя Манипулятора усмехнуться шире. В порядке ли он? — спрашивал Гон. Считается ли «в порядке» если этой ночью его уже трахнуло трое мужчин и еще два впереди? Норма ли то, что он получил оргазмов больше, чем за всю свою предыдущую жизнь? Норма ли — изнасилование раз за разом, пока от его личности не остался лишь напуганный ребенок, а все что строилось эти пять лет, оказалось жестко разломано на куски и обращено в прах? Норма ли звонить друзьям пока его растягивают и смазывают, чтобы трахнуть? Норма ли брать в рот у мужчины или трогать чужой член, чтобы выторговать безопасность для своих друзей? От всех этих вопросов можно сойти с ума, а ведь их много больше. Но он не может рассказать мальчишкам — слишком стыдно. И они тут же точно кинутся мстить. Поэтому он улыбается — улыбка всегда ощущается в голосе, если она есть на губах, так учат нас учебники психологии. «Все в порядке» — выдыхает, а рука скользит по мокрому кафелю душевой, ногти сломаны до мяса окончательно и кончики пальцев саднят, хоть зажили уже из-за странно усилившейся регенерации. Шалнарк улыбается шире на такое заявление — его пальцы медленно выходят из подростка, оставляя странно болезненную пустоту, прежде чем он прижимает Курапику полностью к себе — контуры одного отела идеально вписываются в контуры другого, как две части пазла. Курута ощущает чужой член, протискивающийся меж внутренних стороне его бедер, трущийся о собственное слабое возбуждение. Пальцы Паука скользят по бокам, он трогает беззастенчиво, играет с чувствительность мальчишки, лаская то изящное украшение в пупке, то прослеживая тренированные мышцы вверх, и сжимая в итоге соски, оттягивая их, чуть выкручивая, заставляя кровь приливать к этой ставшей сверхчувствительной части тела. «Тебе плохо? Я слышу шум воды!» — вклинивается в разговор Киллуа. «Немного устал» — лгать Курапике слишком тяжело, тем более эти двое легко почувствуют любую фальшь. «Надеюсь, ты там не собираешься идти искать Пауков?!» — с подозрением уточняет младший Золдик. Его явно задевает то, как друг стремиться отодвинуть их в сторону и сделать все в одиночку. — «Тут мафия на них всем ориентировки раздала и кучу денег за головы пообещала. Я удивлен, что ты не кинулся впереди всех» — Шалнарк на это сжимает губы, сдерживая смех, с силой стискивает соски своей жертвы и прижимается губами к шее, оставляя новый след в цепочке, вкладывая внутрь Нен, чтобы не скоро зажило. Аура самого Курута такая тонкая и легковесная, да и не может сдержать никого из Пауков, раскрываясь и обнажая мальчишку, стоит только надавить с силой. «Я не буду их искать, Киллуа. Обещаю» — от сказанного мальчишки снова недоуменно-недоверчиво замолкают. Если Курапика дает обещание — он его всегда держит. Но сколько бы они его не трясли прежде, требуя пообещать, не лезть на рожон с Рёданом, он только сейчас отвечает так четко и прямо. — «Только вы тогда тоже пообещайте, не полезть к ним» — он сглатывает по тому, что чувствует, как Шалнарк медленно начинает входить в раскрытое тело. Мышцы не сопротивляются совершенно, лишь туго обхватывают чужой член и это слишком странно — что в него кто-то вот так легко проникает, заполняет собой. Хочется сжаться и застонать по тому, как это…слишком. Слишком хорошо. И при этом его трясет от осознания собственного положения, всей этой ситуации, напоминающий кошмарный сон. Но он не должен позволить голосу дрожать. «Ну…» — тянет Гон, и Курута обмирает, прекрасно вспоминая эту интонацию. «Пообещайте мне, слышите!» — выдыхает в трубку резко, стискивая пластик до побелевших костяшек. «Нам нужны деньги, Курапика» — Фрикс говорит жалобно, словно прося заранее прошения. — «За них назначили награду по два миллиона за каждого — если поймать всех, то нам хватит на входной билет для аукциона! Ты ведь знаешь, я так хочу найти отца, а Остров Жадности — единственная ниточка, ведущая к нему!» — Шалнарк прекрасно слышит разговор, он прикасается к шее Курапики губами и тот больше чувствует, чем видит улыбку Манипулятора. «Пока они не полезут к нам сами» — так сказал Куроро. Так подтвердил Фэйтан. Сейчас друзья Курута собирались именно это сделать, сводя на нет все его соглашения. Но Шалнарка подобное не волнует — если дети настолько безмозглы, то придется их проучить. Он передает эту мысль своими безжалостными властными прикосновениями, обхватывает член подростка пальцами, сжимает с силой, проводя от основания вверх, нарочито грубо стимулируя. Курапика вздрагивает, закусывает губу. Он стоит сейчас почти на цыпочках возле стены — все же разница в росте у них на полторы головы. И все равно даже в этом положении практически больно — Паук входит в его тело по самое основание. «Если вы… отправитесь их искать, то я сделаю тоже самое. В одиночку. Слышите?» — выдыхает обреченно Курута, проводя ногтями по растрескавшемуся старому кафелю на стене, обдирая кусочки ногтей до мяса, раня сам себя. За его рукой остаются тонкие алые следы, тут же стекающие с капельками влаги вниз, теряющиеся в разводах грибка и плесени. Он не хотел бы никого шантажировать — но они не оставляют ему выбора. Отсюда ему им не помочь, а если парочка попадется в руки Паукам, то их могут и не пожалеть. Манипулятор подтверждает это каждым своим жестом, каждым действием показывая — его интересует лишь сам Курапика, и выгода, которую он получит от их сотрудничества. «Но почему, Курапика?» — почти обиженно вскидывается с той стороны Гон. — «Мы могли бы встретиться, вместе все обсудить и продумать. Так выйдет безопаснее, и все не останемся внакладе» — что-то действительно детское слышится в чужом голосе. «Встретимся» — эхом отзывается Курута и замолкает, когда его сосок сжимают с силой, тянут почти до боли за украшение предупреждающе. — «Может быть…но не в ближайшие дни. Я сейчас слишком… устал» — он сглатывает, когда в качестве поощрения руки аналитика снова спускаются вниз. Одна ласкает живот, гладит вокруг вдетого там пирсинга, а вторая снова ложится на член. Шалнарк заставляет его отступить от стены, беззвучно охнув, лечь спиной почти на него и до упора насадиться на чужой пульсирующий орган. Меж их телами хлюпает и капает на пол смазка, густые белесые потеки спускаются по внутренним сторонам бедер, уже почти до колен. Теперь у пленника нет иной опоры — ему приходится доверять только рукам и телу шестого номера Геней Рёдан. Позади, ладонь, которой парень опирается на тело Шалнарка, обжигает, как укусом, он вскидывается, опускает взгляд - чтобы увидеть медленно перебирающуюся по бедру аналитика, черную словно смоль, татуировку двенадцатилапого паука, движущуюся к паху, пощелкивая жвалами. И эти движения вполне себе ощутимы. Манипулятор перехватывает чужую кисть за запястье, рассматривает несколько секунд алеющие следы укусов. Их клановые символы неподвижны обычно. Секс — то редкое исключение, когда они могут пошевелиться, но вот так активно… это впервые. Что собственная татуировка Курапики, что теперь рисунок на теле Шала — они, кажется, тяготеют к этому мальчишке. Быть может, считают его… вкусным? «Но когда?» — голос Гона отвлекает Курута от этого жуткого и одновременно завораживающего зрелища. — «Как нам с тобой связаться?! Этот номер не определен, а твой сотовый разбит — ты сам сказал!» «Я…прекрасно помню ваши номера. Буквально на днях куплю новый… и свяжусь. Хорошо, Гон? Аукционы продлятся до конца недели — не думаю, что до этого срока Пауки…покинут Йоркшин. Ты обещаешь мне, что вы не сунетесь… к Рёдану?» — подросток старается контролировать свой голос, не стонать и не издавать никаких провокационных звуков, ничего, что может навести мальчишек на подозрения. Ответом ему служит задумчивое сопение. «Ладно» — наконец соглашается мальчишка — «Мы пока попытаемся найти другой способ и не будем искать Пауков» — Фрикс вздыхает тяжело, смиряясь с неизбежным. «Ну, вот и хорошо. Увидимся, мальчики» — невольно Курапика выдыхает это слишком мягко, чувствуя, как перехватывает голос. С той стороны какое-то время слышна лишь тишина. Таких интонаций друзья точно не привыкли слышать от Курута. Однако ждать пока они очнутся, ему не дают — ладонь Шалнарка ложится сверху и тот большим пальцем нажимает на кнопку отбоя. Он забирает свой сотовый — чтобы отбросить его на стопку одежды лежащей там, где относительно сухо. «Будем надеяться, глупостей они делать не станут» — проговаривает аналитик насмешливо, обвивая рукой чужие бедра. Вторая по-прежнему держит укушенную ладонь, потирая глубокие, но не кровоточащие следы, нажимая на них болезненно. Он заставляет опять прикоснуться к себе — кладет кисть Курута прямо на татуировку, замершую на бедре. Тот дергается напугано, пальцы осязают буквально ауру Куроро внутри, оживляющую это Нен-создание, иначе его и не назовешь. Не так чтобы разумное… однако, живое определенно и имеющие некоторые… желания. Жвала снова смыкаются на плоти, вырывая судорожный вздох — по пальцам медленно стекают дорожки крови, капая на пол. Смешиваясь с водой, они придают той розоватый оттенок, пока ее не унесет в дыры слива. Паук жадно пробует кровь… и отступает, замирает снова рисунком, насытившись — узнав и признав. Где-то в руинах, Фэйтан ощущает, как его татуировка наполняется жаром на мгновение. Куроро отвлекается от книги, Уво вскидывает голову недоуменно, прислушиваясь к себе, и Финкс дергается, нервно зажимая собственный рисунок. Остальные Пауки ворочаются, но не просыпаются. «Тшшш» — произносит Шалнарк, поднимая чужую руку на уровень своего лица, внимательно осматривая чистые, пусть немного рваные края, оставленные жвалами. Прямо на его глазах те исчезают — края плоти стягиваются, будто время поворачивает вспять и вскоре на фарфоровой бледности кожу остаются лишь красные пятнышки — едва различимые. Можно не сомневаться — они пропадут еще быстрее. — «Твоя новая способность, скорее всего, связана с самоисцелением. Нечто из области специализации, если ты это не контролируешь» — с интересом констатирует молодой мужчина в любой ситуации, не переставая анализировать данные. Он смотрит в ошарашенное лицо Курапики, и снова улыбается. Это выражение на его лице будто не исчезает никогда, Паук лишь меняет интенсивность своего фальшивого дружелюбия, чуть более приторного, нежели у Куроро. Впрочем, обыватель не знакомый с Шалнарком близко примет все за чистую монету. Холодный, расчетливый, думающий в первую очередь о себе, и о Пауке — его внутреннее содержание откровенно не соответствует внешнему виду. Только холодные, будто зеленые стеклышки, глаза могут подсказать о чужой натуре. Он улыбается своему невольному партнеру, своей жертве, пленнику Паука, которого Рёдан уже попробовал на вкус, пустил внутрь яд и теперь переваривает — не в пищу, правда, а скорее переделывая под себя. Шалнарк улыбается — и резко тянет чужую руку за запястье вверх, заставляя Курапику тихо вскрикнуть, привставая на цыпочки так, что ноги вот-вот сведет судорогой от напряжения. Пленника вытягивают вверх как куколку, второй рукой удерживая за талию, наслаждаясь натяжением мышц. Манипулятор прижимает его к себе всем телом, чужая голова невольно откидывается ему на плечо. Мальчишка больше не сдерживает своих эмоций и реакций, в отличие от начала ночи. Сейчас он дышит быстро, в его голубых глазах видно, что пленник стоит на границе боли. Но не сопротивляется — то, почему этого не стоит делать, Курута уже выучил, словно прилежный ученик. Все случившееся сегодня сильно ударило по его психике — психологический слом, устроенная Пауками ломка, насилие, боль, потеря и обретение ауры заново. В том числе, очень сильно его сопротивление подточило то, что он… получал удовольствие, не смотря ни на что. После оргазма мужчина ощущает усталость — количество спермы в организме уменьшается, пусть она и не может «кончится» вопреки некоторым бытовым мифам. Но меняется гормональный фон, очень часто подступает сонливость, требуется отдых. Многие спортсмены, к слову, зная об этом, часто отказываются от секса, где-то за неделю-полторы до соревнований. А уж обычный мальчишка возраста Курута от всего этого отключился бы уже. Но Курапика чертовски упрям, и он Нен-пользователь. Поэтому еще держится, хоть уже пребывает в каком-то пограничном сознании, когда реальность подернута сонной и усталой дымкой, через кою даже страх почти не пробивается. Он звонил мальчишкам из последних сил, а сейчас, прижатый к чужому телу, не может уже думать ни о чем, разрешая делать с собой все, что вздумается. Шалнарк усмехается, прикасаясь губами к скуле такой послушной куколки. Послушной не из-за подчинения его силе, но просто так — по тому, как они вывернули чужую психику наизнанку, вымотали своего «гостя». Манипулятор медленно ослабляет хватку, удовлетворившись тем, что видит и чувствует. А также, он выскальзывает из чужого тела, заставляя мальчишку втянуть воздух судорожно — не смотря на огромное количество смазки и быстрое заживление, его чувствительность они очень неплохо раскачали. Ноги подростка почти подгибаются, но его разворачивают и просто впечатывают в стену, так, что плечи царапает о стоящие кое-где дыбом расколотые кафельные плитки. Здесь не так чтобы чисто, но и Нен-пользователи имеют уникальный иммунитет, поэтому никакого заражения, или кожных болезней им не грозит. Да и со всем остальным та же история — те, кто владеют своей аурой, не подвержены, к примеру, венерическим заболеваниям — поэтому использовать презервативы Пауки даже не подумали. Это нужно с девчонками, чтобы те не забеременели — вот уж чего выходцы со Свалки опасаются и к чему относятся более чем серьезно. А после города упавшей звезды, здесь можно сказать все условия, почти стерильная чистота. И Курапика, прижатый к выщербленной стене, с чуть расфокусированным взглядом, с липнущими к коже золотыми прядями, потемневшими от воды, смотрится просто восхитительно на фоне сей изнанки человеческой жизни. Шалнарк проводит пальцами по чужому лицу, оглаживая, запоминая каждую черту, трет все еще припухшие губы. Забавно — чем менее серьезное повреждение там медленнее чужая способность его заращивает. Глубокий прокол ладони зарос за минуту. Искусанные губы — все еще воспалены. «Ты ведь теперь куда более сговорчивый, правда?» — произносит аналитик, зажимая у стены чужое тело, ощущая эту усталую вялость. — «То, что нужно» — улыбка молодого мужчины становится шире. Он видит, как хотел бы возразить мальчишка, но Курапика понимает — проще и дешевле выйдет промолчать, ему ведь нечего больше терять — даже от собственной гордости остались только жалкие осколки... а через мгновение Курута кивает даже, соглашаясь, смиряясь с уже произошедшим, молча обещая возненавидеть самого себя позже, когда на это найдутся силы. Шалнарк жестом, более подошедшим бы Хисоке извлекает из собственных волос иглу с навершием в виде дьявольских крылышек. Курапика вздрагивает, но больше никак не реагирует, недоумевает, зачем Манипулятору контроль над ним — он ведь итак не сопротивляется. Но аналитику и не нужно сейчас подчинять чужое тело — все равно телефон, что служит пультом управления, лежит в стороне. Он подносит иглу к телу подростка — одно движение и металл входит в ямку меж ключиц, впивается жадно в плоть, устанавливая соединение. Боль резкая, но быстрая — а затем место укола онемевает. Пульс Курапики учащается, он смотрит недоуменно, растерянно, чувствуя как в него прорастает буквально чужая сила, а аура аналитика проникает в каждый миллиметр тела, готовая при необходимости взять под жесткий контроль… но не трогающая его сейчас. Паук же прикрывает глаза, ощущая больше интеллектуальное удовольствие от того, что может следить за каждой пядью чужого тела. Мысли Курута — тягучие, усталые, больные, даже воспаленные и растревоженные, в точности, как вход в его тело. Шалнарк не может читать их вглубь, но слышит поверхностные — самый их край, и видит эмоции. Он проводит руками по телу пленника сверху вниз, ощущая, будто это его гладят, трогают и ласкают. Улавливает все чувственные точки, составляя карту перед глазами почти. Курапика понимает, в чем дело, когда мышцы буквально стягивает от приятных жестких нажатий. «Не зажимайся» — аналитик улыбается, но его губы не размыкаются. Эти слова проникают сразу в мозг, показывая, чего от Курапики хотят. Тот выдыхает судорожно…а затем кивает, отзываясь на поток чужих желаний. Он медленно — неловко и неумело поднимает ладони вверх как ему велят, обхватывает плечи мужчины, почти цепляется за них, соскальзывая с влажной кожи все еще не достаточно восстановившимся руками. Связки срастаются дольше, неохотней, чем мышцы– даже с его нынешней скоростью восстановления, к слову, так же съедающей энергию и добавляющей свою нотку в общую усталость, они придут в норму не раньше завтрашнего дня. «Очень хорошо» — проговаривает все так же мысленно Манипулятор, подхватывая чужое тело, заставляя Курапику скрестить ноги на своей талии и прижимая его к стене до боли от врезавшихся в спину острых сколов плитки. Он находит его губы своими, закрывая рот и впитывая каждый вздох, каждый жалобный звук, когда снова вторгается внутрь, заполняя до отказа, вдвигаясь полностью и безо всякой жалости, словно правда дерет у стены сговорчивую потаскушку. Однако своих временных партнерш или партнеров, если таковые все же случаются, Шалнарк никогда не целует — он всегда, лишь сбрасывает лишнее напряжение и предпочитает держать все под контролем. Курапика же настолько пропах Пауком, что закрыв глаза, можно представит каждого из них, оставивших метку на чужом теле. Грубого, но часто осторожно Финкса прекрасно осознающего свою разрушительную физическую силу, внимательного и властного Куроро, жестко-едкого Фэйтана. И нотка Уво на чужой коже — следы ударов и пальцев когда он связывал Курута — даже эти крохотные следы не смыть никакой водой с мылом, не вытравить кислотой. Курапика не свой еще — но он их неотчуждаемая собственность теперь, живая вещь наделенная разумом и собственным «я». К нему хочется прикасаться, как и к остальным. Инстинктивное желание, но может однажды оно сменится осознанным желанием, если мальчишка впитает не только запахи и прикосновения, но дух и их философию. Мужчина начинает двигаться, находя самый оптимальный угол для проникновения, окунаясь в жар не просто чужого тела но пробираясь куда-то ближе — прикасаясь к внутреннему миру пленника… пока что пленника, так, как могла бы наверное только Паку. Надломленность, хрупкость и боль пьянят, смешиваясь с удовольствием, заставляя двигаться медленнее, чтобы не заслонять их полностью возбуждением, чувствовать чужую душу на самых кончиках пальцев. Медленно, но жестко, вырывая тихие стоны и проглатывая их, насыщая внутреннее холодное чудовище, требующее повиновения и подчинения, тотального контроля над окружающим миром. Этого демона он всегда держит в узде, подчиняет Пауку, однако иногда внутреннего монстра тоже надо прикармливать и Курапика сегодня — его пища, жертва, попавшаяся в силки собственной глупости. Чужой взгляд в спину — более чувствителен, нежели любое прикосновение. Уво смотрит, не отрываясь, его хищные инстинкты можно ощутить на вкус, они наполняют воздух жаром. Усилитель приходит сюда по тому, что его рисунок на спине стягивает и подергивает. Остальные тоже бы теперь, наверное, хотели еще кусочек, но скоро рассвет и времени уже не осталось. Шалнарк устроил «нечто», пропуская через татуировку все то, что чувствовал сам и что ощущал их пленник. Это новым топливом, попало в разожженное еще накануне желание Увогина. Но он не приближается, пока только лишь глядя на то, как его партнер, поддается эмоциям и чувствам. Редко, чудовищно редко, удается увидеть Шала таким. Раскрыться для него — нечто непривычное, и крайне опасное, против чего бунтует сама натура Манипулятора. Поэтому Уво просто стоит и смотрит. Однако его аура распространяется во все стороны потоком, показывая, что он закрывает чужую спину, заливая помещение, заставляя Курапику всхлипнуть от обжигающего жара сдавливающего и топящего. Его тело слишком устало он не может дойти до грани снова, просто тихо сходит с ума, теряя самого себя в боли и удовольствии, в жесткости и жестокости, смешанной с выверенной не осторожностью, но аккуратностью, присущей аналитику, в каком бы состоянии тот не находился. Давление нарастет, однако не может раскрыться, заставляя царапать чужие плечи и кусаться от невозможности получить разрядку. Шалнарк же только усмехается шире и делает всего несколько быстрых толчков, чтобы, наконец, получить свое собственное удовольствие. Фэйтан назвал бы его эксгибиционистом, но присутствие того, кого Рьюсей мог назвать партнером, если бы мерил человеческими мерками, добавляет возбуждению градусов. Аура Манипулятора течет насквозь, как недавно это делала Нен Куроро, пропитывает и помечает всхлипывающего, мечущегося мальчишку. «Ему этого мало» — Шалнарк поворачивает голову чуть вбок, продолжая удерживать на весу тонкое тело. Он не говорит вслух, пусть это и повисает в воздухе — не говорит о том, что специально был таким медленно-вкрадчивым, зная — уставшему телу ни за что не хватит подобного для разрядки. Ничего не соображающий Курапика цепляется за чужие плечи. Выдыхает почти жалобно, когда из него выскальзывают. Аналитик удовлетворен — пусть он мучил их жертву меньше всего физически, но куда больше удовольствия получил от эмоций, от того, как наблюдал за остальными, в особенности — за Куроро, доламывающим подростка. «Кто бы мог подумать, что он может быть «таким» — Усилитель ухмыляется — губы растянуты в зверином оскале, и глаза напоминают расплавленное золото. Дикость, как она есть, заключенная неким чудом в сосуд человеческой плоти. «Каким?» — позабавлено отзывается Шалнарк. — «Затраханным? Чувственным? Желающим чтобы его поимели только бы, наконец, получить разрядку?» — он говорит это специально, чувствуя, как вздрагивает от подобных грубостей Курута, к коему медленно возвращается разум, осязая и видя, как краска стыда и смущения пробивается через сонное оцепенение, пополам, с дымкой болезненного возбуждения. «Все вместе. Мститель» — саркастично произносит Увогин, наблюдая за Шалнарком, отпускающим свою игрушку наконец, оставляя того сползать по стене. Курапика дышит быстро, сжимает плотно ноги, ощущая, как внутри все пульсирует, как вытекает из него смазка пополам с чужой спермой, словно он и впрямь девчонка. Хочется сжаться под горячими уже струями душа, не думать не о чем — сознание воспалено и не принадлежит ему самому. Он снова помечен, сила Манипулятора бьется под кожей и меж органов, пропитывает насквозь, переплетаясь с уже существующими нитями паутины в которой Курапика безнадежно запутался. Возбуждение подергивает болезненно, но ему слишком стыдно, чтобы позволить еще и прикоснуться к самому себе. Парой минут ранее — пожалуй, пока разум был замутнен, однако не теперь, когда он хоть что-то, но соображает. Шаги Усилителя рядом — не слышны. Когда Уво желает — он может ступать, словно кот, не смотря на свой вес и силу. Просто обычно мужчина предпочитает пугать противников, действуя грубо, не сдерживаясь, компенсируя ту аккуратность, какую ему, с его огромным телом и мощью, приходится проявлять рядом с остальными Пауками — в особенности рядом с девчонками, и с Шалнарком. «Херово?» — его рокочущий голос прокатывается по коже тысячами мурашек, заставляя вскинуться заполошенно. Курапика даже аурой воспользоваться не может — не удается вспомнить, как это делать и зачем. Взгляд встречается с золотыми радужками Уво. Всё, как много часов назад в пустыне — тогда, глядя в эти глаза, он сломал сам себя. Рассыпался на куски по тому, как не смог… просто не смог переступить через чужие чувства. И это уберегло его от самой, наверное, большой ошибки в жизни. Пусть такой огромной ценой. «Зачем ты мне соврал?» — хрипло выдохнул. — «Ты сказал, воины моего племени хорошо сражались. Ты соврал. Они все были мертвы до вашего прихода» — буквы с трудом складываются в слова. Это отвратительно — чувствовать себя ребенком, только научившимся говорить и пытающимся сформулировать свои глупые мысли. А Уво лишь хохотнул в ответ, протягивая огромные руки, подхватывая мальчишку легко — словно ту же самую куклу, заставляя вскинуться заполошенно и… уцепиться за чужие плечи. Рефлекторный жест, оставшийся врезавшимся в память после того, как Манипулятор спроецировал его Курапике. Воспоминания об аналитике обжигают, Курута невольно притрагивается к ямке между ключиц… так и есть — иголка все еще там. Сидит глубоко в плоти, но не болит, вокруг нее все онемело, будто замороженное анестезией. Прикосновение к навершию с крылышками отдается вспышкой во всем теле. Поодаль, Шалнарк издает негромкий смешок, вытираясь полотенцем — видимо принесенным Увогином. Сам Усилитель не одет, и это заставляет Курапику вспыхнуть горячее пламени — когда он невольно окидывает чужое тело взглядом. Манипулятор чувствует все его реакции, как свои — ему кажется интересным снова ощутить каково это — как в первый раз оказаться в руках одиннадцатого номера. Смущенный донельзя, сонный и усталый мальчишка отворачивается, стараясь не смотреть на Уво, однако его сердце предательски быстро заходится внутри грудной клетки. Это и страшно, знать, что собирается делать Паук, и его тело по-прежнему сходит с ума, болезненно остывая от пика возбуждения. Шалнарк лишь разогрел, подстегнул реакции, но не позволил перешагнуть грань. «Ты меня разозлил — более чем. Что я еще мог сказать, чтобы вывести тебя из себя сильнее, мелкий? Чтобы сделать больнее. Я люблю яростных противников» — голос Уво вибрацией отдается в теле, через чужую грудную клетку. Гулкий, сильный. Разговаривая с ним и сражаясь, Курапика думал о мужчине, как об объекте, о препятствии, что необходимо сокрушить, уничтожить, растереть в порошок. О зле, кое требуется стереть с лица земли. Вот только он сам — не меньшее зло, как оказалось. А теперь, прикасаться кожа к коже, осязать, чувствовать чудовищную мощь, но не защищаться от нее, а позволять притрагиваться к себе…находиться в подчиненном, зависимом положении… отдает сумасшествием. Усилитель горячий — будто по его телу движется не кровь, а жидкий живой огонь. Он чудовище — они все чудовища. Однако эти чудовища почему-то не стремятся растереть Курапику в порошок, чтобы сегодня не произошло. Курута, через марево усталости, позволяет себе самую чуточку, совсем немного — насладиться чужим жаром и гулом, ощущением огромной нечеловеческой силы, коя отчего-то обтекает его, топит в себе, но не убивает. Потом… может уже завтра он возненавидит их за то, что они с ним сделали, снова возжелает мести. Возможно. Но сейчас мальчишка болезненно закрывает глаза, и прячет лицо в сгибе чужого плеча, заставляя одиннадцатый номер замереть. Уво сжимает до хруста костей в кулак вторую — свободную руку. Мальчишка разжигает желание обладать им, совершенно не понимает что творит. Эта хрупкость и беззащитность сейчас… да лучше б он кричал, шипел и вырывался — и то меньше воздействовал бы на инстинкты. Курапика разбит на куски — в руках Увогина лишь трепещущая живая сердцевина — вот что он ощущает. Когда-то одиннадцатый номер уже чувствовал подобное. Взгляд золотых глаз находит Шалнарка и аналитик позволяет себе приспустить маску, улыбнуться... непритворно. Показывая — он тоже помнит. Сильные пальцы, вцепляющиеся в плечи до синяков, касания, от коих трещат кости, звериный злой оскал Усилителя. «Ты ебанутый?! Почему ничего не сказал?!» — тогда еще только будущий одиннадцатый номер вздергивает его на ноги, а Шалнарк не ощущает ничего, кроме бесконечной слабости и усталости. Ему чудится — все внутри болит и горит — от постоянной тошноты, от невозможности даже воду пить. Органы кажутся воспаленными, вздутыми. Он молчал до последнего, считая, что справится со всем сам, что нельзя открывать спину и показывать слабые места кому-либо, пусть даже союзникам. Ведь на Свалке, ты, по сути, лишь сам за себя, а любое сотрудничество — временно. Шалнарк не верил никому и ничему. Никогда. Поэтому, когда понял, что не справляется с подступающей к горлу желчью, со сходящим с ума организмом — он, как бродячая кошка спрятался дабы хотя бы умереть самостоятельно, а не попасть слабым кому-либо под руку и не оказаться замученным напоследок. «Шал, открой глаза. Смотри на меня Шал, слышишь? Дыши, мать твою! Не смей терять сознание!» — голос Уво обжигал, его сильные руки, поднявшие тощего мальчишку, каким аналитик был тогда, легко удерживали чужое тело на весу. «Со мной все в порядке» — мотнул головой Манипулятор…впрочем, тогда он еще не знал, к какому типу Нен относится. И улыбаться хоть умел, но в нынешнем состоянии уголки губ упрямо отказывались расползаться в привычной ничего не значащей усмешке. «Это какое-то новое значение слова «в порядке!» — рявкнули в ответ. Его тряхнули от злости, и Шалнарк дернулся резко, сгибаясь в три погибели. Мальчишку снова скручивал приступ тошноты — темно-зеленая желчь наполняла рот, будто поднималась прямо из пищевода волной. Может ли столько быть в человеческом организме? Черт его знал в то время. Шалнарка стошнило снова, и он почти отключился. Провалиться в темноту было проигрышем. Но он слишком устал — одиночество, даже доставляющее удовольствие, иногда порой все же выматывает… и поглощает. Просто сдаться и умереть — нет ничего проще. В себя его привело прикосновение губ к губам. «Шал, не спи» — теперь Усилитель почти шептал. Он сделал то, что хотел — аналитик удивился, немного пришел в себя, глядя больными глазами растерянно, приоткрывая измазанный в желчи и желудочном соке рот. Он бы дернулся и удрал, если мог сейчас — домогались до симпатичного пацана не редко. Но не было никаких сил. А Увогин лишь сильнее прижал к себе свой ценный груз, пробираясь меж завалами мусора. — «Потом об этом поговорим, ладно? Только не спи» — мужчина старался двигаться плавнее, не трясти и так бледного до синевы, даже до зелени, мальчишку, чувствуя того посреди адового дневного пекла Свалки, будто кусок льда. — «Фэйтан тебя поставит на ноги. Он кого угодно поставит на ноги» Чужие слова казались странными. Бредовыми. И ощущение волнения… Увогин был готов на что угодно, лишь бы удержать его на этом свете — даже подставить свою собственную спину. Это заставило лед Шалнарка пойти трещинами. Прикоснуться недоверчиво, ощутить чужую решимость и силу, готовность защищать, стоять рядом до последнего. Сердцевина нынешнего шестого номера Геней Рёдан обнажилась тогда, стала видна и ощутима через расколовшийся лед. Уво даже сейчас помнил ее биение под пальцами — точно так же, как Шалнарк помнил прикосновение грубых сильных рук, настолько осторожных, что это казалось сном. Сейчас сердце, всегда ровно бьющееся внутри, расчетливое и черствое холодное сердце-Манипулятор — дрогнуло, когда он ощутил это вновь, поглощенный чувствами Курапики, раскрывающегося, обнажившего себя. Рьюсей сделал шаг назад. Еще и еще один — пока не уперся в нагревшуюся от пара влажную кафельную стену. Он по-прежнему не отрывал взгляда от Уво, но непроизвольно сжимал безрукавку, что успел надеть, в кулаке на груди. Курута цеплялся за Увогина кончиками рассаженных пальцев с обломанными ногтями, прижимался, кожа к коже. И его сердце словно вошло в резонанс с сердцем аналитика через иглу, через самого Уво и его Паука. Оно болело и саднило — живое, бьющееся, полное осколков от разлетевшейся вдребезги личности. Шалнарк выдохнул беззвучно, опираясь спиной. Пуговицы брызнули, посыпались в разные стороны, когда он провел рукой вниз, раскрывая застежку с силой, добираясь до голой кожи под взглядом Увогина. Шестой номер провел по собственному телу, чувствуя, как-то горит — как горит Курапика, доведенный почти до конца, но оставленный на болезненной грани. Шалнарк медленно облизнул губы. Он хотел узнать… хотел вспомнить — что же, вот исполнение его желания.