Буревестник

      Пока Дима тихо смотрел телек, курил травку и пил внизу, Илья лежал на кровати и сверлил печальным взглядом потолок.       Он неожиданно вспоминал Жеку и то, что считал его глаза красивыми. Янтарные, почти горящие огнём на солнце, с тёмной каймой по краям радужки. Было ли что-то в этой красоте, на которую Илья любил обращать внимание? Или это была красота по типу горного хребта или удивительного редкого заката, на который хотелось смотреть независимо от своего состояния? Что было красивее? Глаза парня или Пророка, если вдруг сравнивать? И Илья ведь сравнивал, отчаянно воспроизводя в памяти два образа. Вспоминал, думал и понимал, что у Жени красивее. Но у Димы прекраснее. Просто потому, что это его глаза. Простой голубой цвет. Иногда его глаза казались серыми, как свинцовое небо, иногда лазурными, как берег океана, а иногда были как летнее небо. Вариантов много, всё зависело от настроения мужчины и освещения, но у Жени, несмотря на отсутствие разнообразия, цвет глаз притягивал к себе внимание. «Изюминка», как любили говорить люди. То, что цепляло внимание и приковывало к себе взгляд.       У многих людей было что-то такое. У кого-то это горбатый или уродливый нос, у кого-то веснушки или родинки, у кого-то, вот как у Жеки — красивые глаза. У Ильи не было изюминки, он был простым. У Димы, кажется, тоже. Они оба просто были. Не выделялись в толпе, не привлекали к себе внимания. Две серые мыши среди такой же серой стаи мышей. Тогда почему, несмотря на то, что Женя чаще приковывал к себе взгляд и у него было за что зацепиться глазу, смотреть хотелось на Пророка и Илья его считал лучше, хотя он был… простым, как бревно.       Но будто другая древесина. Статный, как корабельная сосна или старый, могучий и благородный, как дуб.       Словно смотреть хотелось больше не на оболочку, а вглубь, вгрызаясь взглядом в страхи, желания и мечты мужчины. Смотреть изнутри. Что обитало там, под его рёбрами? Женя был простым, как щепка. Обычный гражданский, и пусть этого мира Илья не знал, Женя был как открытый книжный бумажный лист. Но скрывал много прошлого, что для Ильи было тайным.       Пророк же был таким же солдафоном, как и Илья — и вроде тоже привычный, изученный вдоль и поперёк мир, но он не казался таким простым, как гражданский парень. Дима тоже видел мирную жизнь, он умел в ней вариться, но его мирная жизнь привлекала больше. Он не был книгой. Скорее древней каменной табличкой с надписями на никому не известном языке, но ведущие самые заветные тайны мира. И Илье хотелось скользить пальцами по рельефным надписям и ломать голову над расшифровкой, чтобы всё разузнать.       Влюбляются ведь в красоту, как понимал Илья. Там и тут он слышал, что красивая, сасная тёлка, ноги что надо, грудь большая, глаза там красивые. У кого что. Редко кто говорил, что ни за что подобное не любит. Илья этого не понимал. Как это любить просто так? Но, лёжа на диване и изредка вздыхая при мыслях о Диме, понимал, что, как оказалось, можно так любить. Без чего-либо. Просто за то, что человек жил с ним на планете Земля.       Но ведь красота была важной составляющей? Так почему это был не Женя с его красивыми глазами? Почему это Дима без чего-либо цепляющего глаз? Почему он стал красивым Илье только после того, как он понял, что да, чёрт побери, он влюбился.       Во что? Ведь надо влюбиться во что-то? И почему мужчина?       Илья с усилием потёр глаза, до бензиновых пятен, и в очередной, тысячный, кажется, раз тяжело вздохнул.       Было бы легче, если бы это был Женя? Раз уж Илья уже вляпался в подобные чувства. Можно было бы ему признаться в этом?       Парень усмехнулся, заранее понимая, что признается в подобном он скорее смерти, что придёт забирать его. Что только ей сможет произнести эти заветные слова «я влюбился». Признаться. Но больше никому. Даже себе в полнейшем одиночестве. И как же тоскливо становилось при мыслях, что эти слова, что нежно сжимали сердце тисками, он никогда в жизни никому не сможет сказать. Страшно и попросту некому. Пулемёту? Смешно.       Но как же, блядь, хотелось. Всему внутри. Просто вытолкнуть это из себя в лицо Диме и онеметь в страхе и ожидании горячо желанной взаимности, которой Илья боялся, но которую желал сильнее всего на свете.       Но слова умрут вместе с ним. Всё это, что крутилось и постанывало в груди, умрёт на войне вместе с Бизоном. Любовь — это не для него. Он не умел, не заслужил, и ничему тёплому на войне всё ещё не было места. Никогда не было и не будет.       Когда снизу послышалось тихое «блядь», а потом звук упавшей бутылки, Илья сел, не вынося горизонтального положения — спина болеть начинала. Да и кровать была мягкой. Не нравилось это парню. С мужчиной внизу сталкиваться не хотелось, но и лежать парень не хотел. Хотел курить. Поэтому, взяв себя в руки, встал и пошёл вниз, надеясь, что Пророк не последует за ним, чтобы сесть на уши историями и вопросами. И, наверное, Бизону придётся научиться жить с этим чувством в груди. Игнорировать его, чтобы не сделать хуже. И начинать учиться нужно прямо сейчас.       Тихо спустившись на первый этаж, Илья быстро стрельнул пугливым взглядом в Диму, что лежал на диване. Мужчина смотрел телевизор и, медленно поднося к губам косяк, курил. На парня даже не смотрел, погрузился в себя. И это нехило играло на руку парню, что мужчину в данный момент почти боялся.       Не теряя ни секунды, Илья вышел на крыльцо и сразу закурил, устремляя взгляд на всё то же поле сквозь сосновые стволы. Жадно затянулся, облокотился о перила и прикрыл глаза, не понимая, как его так угораздило и почему всё так резко. Стоял, медленно курил, думал и не мог найти ни одного ответа, ни одной причины, почему именно Дима. Это ведь вроде как неправильно. Он ведь мужчина. В его обществе это не то, что не поощрялось — это смерть. Сразу. Проткнут яйца, отрежут член. Не обязательно даже к своим лезть, даже неосторожное слово — уже повод. Как говорил Цезарь, защищая убитого, но всё же вставая на сторону остальных парней, у них тут не Римская империя и однополые отношения ни к чему. Это помеха. Это грязно.       И Илья, оказывается, грязный. Ненавидеть себя за это не получалось, он ведь не нарочно, да и плохого никогда не видел в этом, но всё равно было некомфортно.       Был бы это Женя… Может, всё действительно было бы проще. А это Дима. Тот самый неугомонный Пророк, что член хотел или в бабу присунуть, или в рот телятам, чтоб отсосали. Ему вообще лишь бы член куда-нибудь присунуть, что за человек такой? Как он вообще так может, почему Илья другой и член в трусах держит? Всегда вялый и не требующий внимания. Это из-за того, что яйцо одно? Сколько он уже на гражданке? Он хоть раз подрочил?       Пророк наверняка несколько раз спустить успел втайне от товарища.       Когда дверь в дом открылась, Илья напрягся, ведь это говорило об одном — вышел Дима. Но он вышел молча и даже встал у другой стороны крыльца. Так же, как и парень, облокотился о перила, закурил и кинул взгляд вперёд. А Илья, запрещая себе думать о новом, всё же смотрел краем глаза в сторону друга, чувствуя сладкий запах травы и горький запах пива, что исходил со стороны мужчины и так ярко чувствовался на свежем воздухе. Расслабленный, пьяный, взъерошенный, в одних только штанах, босоногий. Он все ещё был домом для парня, и от этого сводило что-то под ребрами.       — Я хочу уехать отсюда, — сказал Илья, отвернувшись от мужчины. Хотя куда ехать? В квартиру? Туда, где от Димы точно не скрыться? Тут хотя бы простор, можно разойтись, потеряться, уйти к речке, в конце концов. А в городе уже привычно — плохо. Тесно и всегда голодно до безумия.       — Поехали, — просто кинул Дима. — Я, правда, ужранный не по-божески, — хрюкнул он и покачал головой. — Но ты ведь умеешь водить и более трезвый! Довезёшь нас?       Илья даже не думал, что прямо сейчас они поедут. Думал про завтра, понимая, что мужчина пьяный, но это предложение тоже казалось ему хорошим. Авантюрным.       — Но у меня прав нет… — как отговорку кинул парень, вновь косясь на мужчину, что выкинул недокуренную сигарету в сосновые иголки, что были разбросаны там и тут, и повернулся к парню.       — Ну и чё? Ща сколько времени? Ну, стопорнут тебя, на лапу дадим. У меня там ещё осталось дохуя. Поехали, хули. Я вижу, что тебе тут плохо. Сорян, что потащил… — тише заговорил Дима, поворачивая голову в сторону бора. Вздохнул, почесал затылок и опять облокотился о перила. — Хотел как лучше, но я, если честно, даже не знаю, что тебе лучше и где…       Илья не знал, молчать ему или нет. Но он подобное уже говорил, поэтому не смог промолчать ещё раз. Несмотря на дискомфорт и стыд, с Димой хотелось говорить. — Мне хорошо там, где ты, — признался честно и весь замер в страхе и ожидании, когда Дима медленно повернул к нему голову. Тишина ночи сделала его фразу лишь громче. Да и слова обожгли всё изнутри, будто Илья огнём плевался.       Дима отошёл от перил, прошёл к Илье и встал прямо рядом с ним, не сводя с него внимательного взгляда. И Илья смотрел в ответ, потому что иначе не мог. Как бы было некомфортно внутри от этой чёртовой любви, он не мог ей противиться, игнорировать что-то, избегать мужчину. И когда Пророк стоял так рядом, Илья мог лишь сдаваться, позволяя себе смотреть на родное лицо в темноте ночи и лунном свете. Видеть его будто по-новому, с новым рельефом, новыми углами. Красивое и прекрасное настолько, что кружилась голова. И что с этим делать? Илья любил впервые в жизни. Что делать с этой любовью? Он её боялся и не умел ей владеть. Он вообще ничего не умел, кроме как воевать. Не умел, не умеет и не будет уметь.       — А мне хорошо там, где ты, — выдохнул Дима и ухмыльнулся, а Илья изнутри почти задрожал от нового ощущения прекрасной и уютной нужности человеку, который был для него Вселенной. — Ладно, — пьяно махнул рукой Пророк. — Дай мне полчаса по кускам себя собрать и погнали. Ещё надо где-то деньги сунуть за всё это… — вздохнул, в очередной раз взъерошил волосы на голове и тяжело, разочарованно вздохнул. — И я хочу к телятам.       Илья, до этого влюблёнными глазами смотрящий на товарища, закатил их.       Вот он — Дима. Пьяный, укуренный, родной. Хотел к телятам, чтобы они ему отсосали. И этого человека Илья любил.       Дикость.       — Ну сходи ты к телятам, — сдался Илья с улыбкой на губах. Наверное, они ничего не потеряют, если Дима наконец-то получит своё. Да и в конце концов, доволен Пророк, доволен и Бизон.       Жизненные позиции Ильи совсем немного изменились. И они, пусть были непривычными, но нравились ему.       Пока Дима пытался сообразить, что делать, Илья ходил по дому и убирался. Застелил свою кровать, перенёс свой рюкзак вниз, собрал мусор в мешок и проветрил помещение. И за полчаса, которые нужны были Диме, чтоб собраться, собрался Илья, сделав всё за мужчину, а Пророк как сидел полуголым, так и сидит, пялясь в экран телевизора. Бизону было плевать. Выпил, накурился, бывает. Он понимал состояние Димы, поэтому даже не думал на него бурчать. Наоборот, хотелось голос смягчить и спросить, как он.       — Одевайся, обдолбыш, — сказал вместо того, что хотел, и кинул в мужчину футболку. — Иди к телятам, я буду ждать у машины.       — Ты не пойдёшь? — с искренним удивлением спросил Дима и поднял почти наивный взгляд на товарища.       — Мне там нечего делать. Меня такое не возбуждает.       — А что тебя возбуждает? — нагло ухмыльнулся Дима и надел футболку. — Кровь, убийства? Может, молоденькие мальчики? — и загыгыкал, из-за травы и алкоголя не ощущая тормозов.       — Твой дебильный оскал меня возбуждает, — грубо рявкнул Илья и закинул рюкзак на плечо. — Вытряхивайся на улицу. Реще.       Дима на подобное нагло ухмыльнулся и тоже встал. Потянулся, выключил телек, подмигнул Илье и вышел из домика, оставляя парня стоять и гадать, что это такое было. С Пророком было легко, несмотря на влюблённость. Это, конечно, странно, но это радовало, потому что ранее Бизон думал, что будет тяжело.       К машине, как он хотел, он не пошёл. Как крыса за дудочкой Нильса, Бизон шёл за Димой и слушал его бесконечный трёп. Пророк оставил в почтовом ящике деньги и записку с благодарностями, забрал из сарая ещё пару бутылочек пива в дорогу и, по пути расстёгивая ремень, направился к телятам, всё зазывая Илью присоединиться. А Бизону было неприятно от этого действа. И то ли дело в новом отношении к человеку, то ли в том, что именно Дима собрался делать. Точно Илья знал одно — об этом не хотелось думать глубже.       Дойдя до загона, Бизон встал поодаль и уставился на чёрно-белых телят, что с любопытством пошли к двум людям, один из которых протягивал им далеко не солёный лизунец. Илья стоял, смотрел на телят в свете луны, а Дима занимался тем, на что Илья смотреть не очень хотел. Зато Бизон слушал чавкающие звуки и тихие стоны Димы, от которых на затылке шевелились волосы.       Любовь — это ведь близость. Касания, поцелуи, объятия… секс. А что насчёт подобных мыслей о Пророке? Его обнять, коснуться, поцеловать. Этот придурок стоял и тихо постанывал из-за телят, а Илья себе места найти не мог, сильно и нервно сжимая пальцами деревянный забор. Думал о близости с человеком, которого любил, и ощущал дикое желание попробовать ощутить, каково это — обнимать любимого человека. Каково это — целовать его. Его тепло, его любовь, забота, внимание. Всего этого хотелось до безумия, но всё, что получал Илья — слабое возбуждение от стонов товарища, в которого был по уши влюблён.       Хорошо, что ублюдку хорошо. Только теперь Илье было плохо от того, что ему хорошо. И с довольно громким «блядь» он оттолкнулся от забора и пошёл к машине.       Лучше бы это была Марина. С ней хотя бы была бы возможность попробовать. С Пророком же ни шанса на что-то подобное. Максимум хлопок по плечу, а уж взаимность — это сказка.       Дима пришёл через несколько минут. Уставший, довольный. Крутил связку ключей на пальце и посвистывал, а Илья его даже слушать не хотел. Взял ключи, открыл машину и залез в салон, кинув рюкзак на заднее сидение. Он не злился на друга, скорее на себя, за то, что идиот влюблённый, что позволил себе это и теперь не знал, как от подобного избавиться. Ещё и Дима был рядом, лишь усугубляя положение. На него постоянно хотелось смотреть.       — Погнали, Илюх, — широко улыбнулся Дима и поставил свой телефон с навигатором на приборную панель.       Илье хотелось выплеснуть накопившееся напряжение хоть как-нибудь. Он сжимал руль, иногда поддавал газа, но этого не хватало. И Пророк, как назло, молчал, продолжая бесить. Может, если бы он заговорил, было бы легче, но нет. Тот сидел рядом, смотрел в окно на темноту и пил пиво.       Интересно, какой шанс смерти от рук Пророка, если Илья попробует его поцеловать?       От мыслей стало страшно. Конечно же, он никогда этого не сделает. Протяни к нему Пророк руку, Илья отпрыгнет от неё как ошпаренный, а тут поцелуй? По инициативе самого парня?       — Втопи, братан, я вижу, что хочешь. Похуй на всё, — выдавил коронную широкую и пьяную улыбку Дима и привстал на сидении. — Если уж подыхать, так вместе, а? — и заржал, протягивая руку куда-то в сторону парня. Ткнул на кнопку и открыл люк на крыше, а Илья, улыбнувшись словам и улыбке Димы, и вправду втопил, даже не думая тормозить. И смотреть, как стрелка спидометра идёт к 100, потом к 110, потом к 120 и 130, было хорошо. Скорость на неосвещённой трассе чувствовалась всё лучше, а адреналин в крови начал медленно и приятно просыпаться.       Когда Дима наполовину вылез в люк на крыше, он заорал, что есть мочи. Как его не снесло от скорости, Илья не знал, но широко улыбнулся от чужих безрассудств, что кипятили кровь похлеще скорости. Мужчина хлопнул ладонью по крыше, уронил бутылку, что отбила по капоту и улетела, и заорал снова, радуясь жизни, а Илья повернул голову к Диме и, несмотря на скорость и не совсем ровную трассу, замер, глядя на виднеющийся из-за приподнятой футболки живот, который вопреки всему здравому смыслу захотелось потрогать.       От собственных мыслей стало обжигающе стыдно. Такого в голове Ильи никогда не было.       Поэтому, когда на дороге появилось какое-то небольшое животное вроде косули, Бизон, не раздумывая, снёс его джипом и поехал дальше, даже не притормозив. А Дима, пошатнувшись от силы удара, продолжил орать, прекрасно прощая товарищу любую его выходку.       Хотелось потрогать чужой живот. И ещё хотелось уткнуться в него носом и вдохнуть запах тела Пророка. Наверняка терпкий и горький.       Жадно вздохнув, Илья начал тормозить, когда появился знак крутого поворота. И когда скорость опять стала скучной, Дима залез в салон.       — Знаешь, я всё чаще убеждаюсь, что на войне можно научиться, блядь, всему, нахуй! Вот всему! — кричал восторженно, утирая со щёк слёзы, что образовались из-за бьющего в глаза ветра. — Стирать, шить, копать, чинить, водить, готовить, собирать, разбирать, стрелять, петь, играть на музыкальных инструментах, пить, курить, там даже можно научиться бросить пить и курить! Это просто кладезь грёбанных знаний, Иль! — всё не унимался Пророк, доставая откуда-то из-под сиденья вторую бутылку пива. — Не зря война — это двигатель всего ебучего прогресса. И пусть все нахуй идут, кто против войны топит. Нихуя они не знают, мудни, блядь, тупые. Мы с природой воевали в начале нашего эволюционного пути! С другими животными! Потом племена! Выживание, блядь, заставляет нас думать. Как победить врага, как его перехитрить, как жить там или тут. Ооо, — засмеялся и сделал большой глоток, после чего протянул бутылку Илье, что тоже выпил, сделав два больших глотка. — Почему-то никто не понимает, что если мы будем в ажуре, то мы просто сдохнем все… Так что война учит. Война заставляет жить и развиваться.       — Война любви не учит, — зачем-то сказал Илья, прекрасно понимая, о чём он говорит. И от сказанного стало душно в груди.       Дима рядом посмеялся.       — Любовь — это уже душевное…       — Чем душа не двигатель прогресса? — хмыкнул Бизон. — Искусство. Любое. Будь то музыка или картины. Вспомни писателей прошлого века и взгляни на мир сейчас. Это их изобретения.       Дима опять рассмеялся, чем взбесил Бизона. Но смеялся он беззлобно, скорее пьяно, но будто бы смехом говорил, что не хочет слышать товарища.       — Согласен, — кивнул он, удивив парня. — Любовь очень важна. Но согласись, человек не постигнет любовь, если не познает жизнь. А жизнь ощущается как никогда ярко где?.. — и посмотрел на Илью, что тяжело вздохнул и покачал головой.       — Хуйню несёшь…       — Бля! Я думал, это ты у нас Бог войны и всё такое! — возмутился Пророк, взмахнув руками и пролив на себя немного пива. — С чего это ты вообще о душе начал говорить? Тебя ж не ебёт вся эта сопливая хуйня! Любовь, отношения. Ты тот, кто не вылезает из зон БД, и тут что?..       — А может, ебёт? — и мельком взглянул на Диму, вновь ощущая, как между рёбер становится всё меньше и меньше места.       Дима мягко хмыкнул.       — Обожаю тебя, Илья… никогда не знаешь, что ты выкинешь на сей раз… Просто, блядь, обожаю…       И замолчал, отвернувшись к окну. Бизон тоже затих. И до самой квартиры ехал молча, потому что через несколько минут Пророк благополучно отрубился. Илья часто поглядывал на спящего товарища на светофорах, смотрел на него во время движения, когда дорога была пустой. Следил за чертами лица мужчины в свете городских фонарей и не понимал себя. Все, о чём он мечтал — это вернуться в строй. Чтобы всё наладилось. Но по итогу нихуя не становилось лучше — только хуже.       Припарковавшись у дома, Илья заглушил машину и в очередной раз уставшим взглядом посмотрел на Диму, что как спал, так и продолжал спать пьяным крепким сном. Красивый, чёрт бы его побрал. Спал, ничего не знал и приковывал к себе внимание влюблённого товарища, что не спешил выходить из машины. Рассматривал друга и изредка вздыхал, живя только ощущениями и желанием коснуться. Это ведь вроде как не запрещено? Просто дотронуться до него и прикосновением разбудить. И, кажется, это вообще всё, что было доступно Бизону.       Возненавидев себя на несколько долгих секунд и стараясь ни о чём не думать, Илья потянул руку к товарищу и коснулся его плеча, чтобы разбудить. Сжал и провёл пальцами выше, пока не коснулся тёплой кожи на шее. Ощутил тепло, замер и закрыл глаза, представляя большее: объятия, свою голову на чужом плече и ощущения крепкого тела под своими руками. Теперь он понимал, как много значат для влюблённых прикосновения. Ему их тоже хотелось как никогда сильно.       — Дим, просыпайся, — разочарованным голосом сказал Илья и чуть потряс мужчину. — Мы приехали, вставай.       И вышел из машины, хлопнув дверью. Забрал рюкзак с заднего сидения, пока Дима сонно подтягивался, нашёл в рюкзаке ключи от дома, заблокировал машину, когда друг соизволил покинуть её, и только потом пошёл к подъезду, осознавая, какая это большая ошибка — приезд сюда. В город, в тесное помещение, где от друга будет не спрятаться.       — А ты мне подарок так и не подарил, — обиженно буркнул Пророк, заходя за парнем в подъезд. Илья лишь закатил глаза на это и хмыкнул себе под нос.       — И что ты хочешь на свой день рождения?       Вызвал лифт, не собираясь идти пешком, и стоял, слушал, как он гудит где-то выше на этажах. Дима молчал, словно думал, что именно он хотел бы в подарок. Что-нибудь, что Илье будет сложно найти или сделать. Это ведь Пророк. Другого и быть не могло. И Бизон ждал, нервно постукивая пальцами по стене, о которую облокотился. А товарищ всё молчал, прожигая затылок Ильи взглядом, который парень прекрасно чувствовал.       — Ну и? — спросил нервно и обернулся через плечо, поймав странный взгляд Димы. Ни то выжидающий, ни то разочарованный. Дима всё ещё был пьяным, и сложно было точно сказать, что было у него в голове, чтобы прочитать это на лице.       — Я хочу от тебя правды, — наконец сказал он. И Илья сразу фыркнул, отвернувшись к лифту, что наконец приехал.       — Ага, держи карман шире.       Дима промолчал. Опустил взгляд, резко смирившись с отказом, и больше не говорил.       Илья зашёл в лифт, подождал, когда войдёт задумчивый товарищ, и нажал на кнопку своего этажа. Первым кабину лифта решил покинуть Дима. Вышел, прошёл к двери и встал у неё, ожидая, когда Илья соизволит её открыть, чтобы можно было зайти внутрь и лечь спать. А Бизон следил за ним из кабины лифта, подмечая каждое движение. Медленное, чуть пьяное, и будто бы действительно мужчина расстроился от такого положения дел.       Илья покинул лифт, когда двери начали закрываться. Прошёл к двери в квартиру, открыл её, вошёл внутрь и, когда Пророк зашёл в квартиру следом за товарищем, запер дверь и встал в тёмной прихожей, сжимая ключи в руке. Дима начал разуваться, пока Илья думал о своём. Скинул ботинки, кинул их в угол, следом стянул с себя футболку и кинул её в ванную куда-то на машинку, а потом тяжело вздохнул и тоже завис, глядя куда-то вглубь квартиры. Илья не знал, о чём думал Пророк, парня больше волновало своё состояние и свои мысли. И особенно мысль о том, что он не умел обниматься. И как бы это странно ни звучало даже в собственной голове, он правда будто никогда не обнимался. Всё, что было — будто сон. А сон, как известно, не реальный опыт.       — Знаешь, почему я приехал к тебе, а не к жене и почему вернулся, когда ты решил ноги об меня вытереть? Знаешь, как я тебя нашёл в лесу? — вдруг заговорил Пророк, чей голос в темноте и ночной тишине звучал непозволительно громко для парня, что погрузился глубоко в себя. Илья даже не сразу сообразил, о чём говорил мужчина. Но когда понял, лишь вздёрнул бровь, хотя ответ уже знал на каком-то своём подсознательном уровне. Говорить его вслух не стал. Да даже себе молча не признался. — Я чувствую, когда и что происходит. Когда что не так и где нахожу…       — Не надо мне загонять эту магическую хуйню, Дим, — устало выдохнул Илья, прервав мужчину, и разулся. — Я в твои эти сказки не верю. Ты не пророк. Ты просто опытный боец, поэтому можешь думать наперёд и видеть врага.       Дима тихо посмеялся.       — Я не хочу ничего романтизировать, Илюх, но, не знаю, как у тебя, но у меня с тобой связь.       — Ага, губу закатай, — фыркнул он, но с места не сдвинулся, будто прихожая — это лучшее место для разговора посреди ночи. — Ты просто балабол и хороший боец — повторю, — сказал следом, хотя понимал, о какой связи говорил Дима.       — Сейчас тебе страшно, — сказал как отрезал Дима и повернул голову к Илье.       — Это в тебе твоя связь говорит или неибовый психолог, которого ты из себя иногда строишь, особенно когда я рядом? — почти прорычал Илья, тоже повернув голову к другу. Догадки Пророка ему не нравились, потому что били они частенько в цель. Наблюдательный сукин сын. И да, Илье было страшно. Очень страшно от того, что с ним происходило внутри. И ладно бы это была ерунда. Но это была влюблённость к товарищу, что стоял рядом и всё продолжал копаться и копаться, прогрызая в парне и без того большую дыру.       — Связь, — спокойно ответил мужчина, пропустив мимо ушей всю язву, которую из себя толкал парень. — Думай как хочешь, Иль, но сам знаешь, что я прав. Не знаю, на кой хер ты продолжаешь из себя корчить хрен знает кого. Такой же, блядь, человек, как и всё вокруг, но нет. Особенный, сука. Непробиваемый, ничего не боящийся. Но в тебе страхов и неуверенности побольше, чем в ботанике из седьмого класса. И вместо того, чтобы по-дружески поговорить, ты продолжаешь, сука, огрызаться.       — О, поговорить? — полыхнул Илья, заебавшись от вечных доёбок Димы. — Найди себе пятиклассницу и трещи с ней по душам. Я тебе не баба говорить о душевном, ясно? Мои загоны тебя не касаются, Пророк!       — А мне кажется, что именно меня они и касаются… — прошипел мужчина и встал прямо перед парнем, который быстро потерял самообладание. Ведь Пророк был прав, и это взбесило Илью. И испугало.       — Я тебе ща въебу, — устало вздохнул Илья.       — Всё укусить пытаешься… единственного человека, что хоть как-то пытается тебе помочь, — спокойно говорил Дима, будучи привыкшим к вечному оскалу товарища.       — А может, мне не нужна помощь? — рявкнул Илья и попытался заглянуть в глаза Димы в темноте. — Может, мне нахуй не нужна была эта ферма, эти, блядь, вонючие лошади, лес и прочая хуйня, которая тебе кажется полезной? Может, ты просто сделал только хуже?       Дима опустил голову, скрывая взгляд от прожигающих ненавистью глаз парня.       — Ты врач? У тебя есть образование, раз ты так уверен в своей помощи? Или ты своей блядской связью, нахуй, чувствуешь, как мне помочь?       Дима молчал, продолжая смотреть в пол. Илья уже не думал, что говорит и кому говорит. Злость и страх взяли своё. Дима в который раз ступил на запрещённые земли и продолжал идти, вместо того, чтобы свернуть назад. Благо он преследовал или нет, Илья не думал. Дима задел болячку, что сильно болела — этого не стоило делать.       — Ты сделал только хуже своей помощью, — прорычал, наклонившись к мужчине. — Мне. Хуево. От тебя, Дима.       «Я влюблён в тебя и мне хуево» — стояло поперёк горла морским ежом и злило лишь сильнее, потому что это никогда не будет высказанным.       — Уёбок, — сказал вместо того, что болело, и вздохнул, как разъярённый бык.       Тишина, что воцарилась в квартире, была звенящей и очень напряжённой. Илья почти жалел о сказанном, не получая реакции от Димы, которого искренне любил и которого продолжал обкладывать хуями вместо того, чтобы просто обнять и сказать «спасибо» за попытки сделать хоть что-то парню. Он действительно был единственным, кто был рядом всегда. И Илья всегда его кусал. Он был единственным, кому не всё равно. И, пообещав уйти при очередной выходке Ильи, он уже терпел какую по счету? Или это последняя?       При мысли, что сейчас он соберётся и уйдёт, Илья ощутил, как на шаг отступила злость. И сам сделал шаг назад, чтобы окинуть мужчину беглым взглядом. Было жаль, что не было видно лица. Бизону бы хотелось взглянуть на него сейчас. Может, это бы успокоило. Красивое, уставшее лицо Пророка. И этот шрамик на губе, от которого тянет внутри из-за желания коснуться его пальцем.       Илья не умел любить. И вот оно — чистое доказательство — Пророк. Он обижал тех, кто дорог.       — Извини, — тихо сказал Дима, подняв голову, и у Ильи всё замерло внутри, когда это он должен был извиняться, а не наоборот. — Я, правда, хотел как лучше.       Илья захотел сквозь землю провалиться от того, каким жалким он себя ощутил. Ещё и вся ненависть куда-то пропала, будто её и не было вовсе. Только детская растерянность и что-то похожее на боль внутри от того, что он сделал больно человеку, что был до безумия дорог. Так теперь это будет? Душевная боль от того, что дорогой человек был опечален и задет?       Хотелось резко извиниться и обнять товарища напротив. Причём обнять хотелось так сильно, что загудели руки. Илья не хотел делать хуже. Он идиот. Полный кретин и, как и говорил Дима, асоциальный еблан. И внутри от произошедшего было слишком паршиво. Так по-новому паршиво, будто это ему сделали больно, а не он Диме.       А тишина настолько затянулась, что уже начала давить. И так и не решившись на ответные извинения или объятия, чтобы сказать, может, всё именно ими, Илья обошёл Диму и вошёл в комнату, чтобы лечь спать.       Только, как бы он ни старался заснуть, не смог этого сделать до утра, думая, какой же он жалкий, и слушая сопение Пророка. И только днём, когда начал просыпаться Дима, Илья позволил себе немного поспать, наконец-то устав от бесконечных мыслей и сожалений, что он вот такой вот ущербный урод, неспособный на что-то человеческое. И заснул для того, чтобы, измученным последними днями, вновь проспать половину дня и проснуться совершенно разбитым от пересыпа и сразу с плохим настроением. И всё потому, что голова разболелась, в квартире было душно из-за жары, поясница снова начала сильно болеть, а ещё ебучая влюблённость, стоило прийти в себя, вновь шарахнула по голове, сметая мысли в сторону Димы, которого, к слову, не было на кровати.       — Пиздец, блядь, ебучий, сука, нахуй, — выругался Илья, как только сел на край дивана и потёр стучащие болью виски. Ещё, как оказалось чуть позже, глаз, который и так не очень хорошо видел, мылил в два раза сильнее, будто что-то прилипло к нему. То ли плёнка, то ли он слишком сильно слезоточил мутной слезой, хотя чувствовался сухим. Бесило. Всё и сразу, а ещё заранее бесило то, что ещё не настигло парня, но могло.       Но больше всего раздражала тупая боль в пояснице. Ни согнуться, ни разогнуться, даже дышать было неприятно.       И сразу вспомнился Женя со своим предложением о массаже. А следом Илья вспомнил Домино, которого забрал парень. Котёнка захотелось вернуть. Прямо сейчас. Это ведь его котёнок. Он его нашёл, он к врачам отвёз, он кличку дал. Неважно, что он с ним делал. Домино принадлежал Бизону и никому больше.       Кое-как встав с дивана, Илья заскулил от боли и пошёл на кухню, чтобы смочить горло и узнать, где Пророк. Но стоило завернуть из прихожей в сторону кухни, сразу увидел его спину. Тот сидел уже почти привычно в одних штанах, ссутуленный, притихший, и крутил в пальцах недопитую с дня рождения бутылку виски. А Илья всё стоял сзади и смотрел на плечи, на торчащие позвонки, лопатки и медленно раздражался ещё сильнее, потому что нравилось. Всё, что он только видел. Тело определённого человека. Мужское тело. Красивое, подтянутое, крепкое, с прекрасным маленьким животиком, который Илья видел прошлой ночью. И теперь вместо живота хотелось тронуть другое. Плевать что — что под руку попадётся. Ощутить текстуру и чужое тепло. Сохранить на кончиках касание.       Это бесило. Почти до дрожи. Почему? Почему мужчина? Почему ебучий Пророк? Почему Илья вообще влюбился и вёл себя как непонятно кто?! Как тупая слюнявая сука.       Пройдя глубже и обойдя мужчину, Илья опустил взгляд к нему, чтобы сразу застыть и потеряться.       Дима сидел и пустым взглядом смотрел в стол, не выпуская из пальцев горла бутылки. Что у того стряслось, было боязно думать. — Можно спросить? — безжизненным голосом спросил Дима.       Илья задумался над ответом, а потом решил ничего не таить от Димы, чего бы он там ни хотел узнать. Они ведь друзья, близкие товарищи. И огонь, и вода. Единственное, что будет в тайне — это гадость, что жила внутри парня.       — Валяй, — ответил недовольно и прошёл к холодильнику, чтобы бездумно заглянуть внутрь и хлопнуть дверью.       — Как ты так живёшь? — сразу заговорил Дима, стоило только холодильнику закрыться. Будто пока Илья пялился внутрь техники на скудные пожитки пищи, Пророк думал над вопросом. — Ты никогда не хотел завести себе семью? Тебе нормально одному?.. Ни девушки, никого.       — Я женат на работе, — закатил глаза Илья и встал у гарнитура, привалившись к нему пятой точкой. Скрестил руки на груди, закрываясь от внешнего мира, и задумался над вопросом, сразу понимая, что теперь хотелось многого.       — Все эти годы тебе ничего подобного не хотелось? — тихо спросил Дима и склонил голову в сторону парня. — Вообще?       Илья тяжело вздохнул, не желая думать об этом и тем более говорить о подобном. Неприятно. Эта тема задевала происходящее внутри, и парень начинал чувствовать себя ущербным и уязвимым. Но, что самое главное, живым. Это ужасно. После сна он понял, что любовь — это говно. Сильное тёплое чувство, что не давало быть собой. Илья скучал по жестокости и ненависти, но рядом с Димой не мог быть старым собой. И не потому, что любил, а потому что себе пообещал стараться быть другим. Адекватным. Правильным.       Только как им быть, если любовь к мужчине — это уже огромный изъян?       — Я не знаю, — выдохнул Илья, опуская взгляд на плитку под босыми ногами. — Я ничего не знаю об отношениях, чтобы думать о них как о чём-то действительно нужном, — сказал довольно честно и перевёл взгляд на балкон. — И не считаю, что в моей жизни они будут нести хоть какой-то смысл.       Дима хмыкнул и сделал глоток крепкого алкоголя. Почему он пил с утра пораньше, всё ещё оставалось загадкой для Бизона. Но он казался трезвым, и, наверное, это хорошо.       — Ты не думал, что появись у тебя отношения и любовь, у твоей жизни появился бы ещё один смысл, кроме как воевать?       Парень нервно повёл плечом. Он ощущал себя рыбой на крючке, которая не зацепила крючок ртом, а полностью заглотила его. И Дима всё тянул и тянул за леску, вырывая желудок и остальные органы. Каждый вопрос переворачивал всё внутри и заставлял думать, анализировать. За что? Почему эти вопросы?       — Не думаю, что это может быть сильнее моей любви к боям, — вновь сказал правду, понимая, что выбирая между горячо желаемой взаимностью от Пророка и войной, Илья выберет войну. И от этого осознания стало так неприятно, что сделалось холодно.       Кем он стал, отвечая подобно? Во что превратилась его жизнь? Он был никем. Всегда и оставался никем, и выбирал путь безликого человека, что погибнет неизвестным бойцом для остального мира. Он несколько раз объездил земной шар, ему мог позавидовать любой путешественник и учёный. Илья видел столько дерьма и красот мира, но не ощущал того, что было доступно всем, будто самостоятельно лишая себя подобного. Запрещая себе иметь что-то дорогое. И вроде причина есть, а вроде бы и иметь её больше не хотелось. Хотелось себя отпустить и стать обычным человеком. Хотя бы попробовать, каково это — жить по-другому. Как делало большинство.       — А если бы у тебя был шанс попробовать?       Илья в очередной раз вздохнул и закрыл глаза. Хотелось послать Пророка куда поглубже, но он был таким спокойным, отстранённым и ненастойчивым, что даже мысли рявкнуть не было.       Парень жил там — на работе. Он любил свою работу. Любил. Всем своим большим сердцем, что сейчас усиленно гоняло по телу кровь. Оно билось ради следующего боя. Оно билось для того, чтобы навечно остановиться, отдав свой ритм за товарища или ради успеха. Оно радовалось от стрекотанья орудий, от грохота взрывов вдалеке или от свиста снарядов над головой. Оно захлёбывалось счастьем вместе с остальными бойцами, когда задание было успешно выполнено. Ликовало, когда кампания в стране была успешно завершена. Илья умел радоваться почти как ребёнок, когда к нему в руки попадала новая «игрушка». Он отменно отдыхал с товарищами в отпусках или в перерывах между боёв. Это основа его жизни. Все эти эмоции.       Война рождала его сущность, закаляя жизнь так, чтобы она могла протекать в определённой среде. Выживает сильнейший — главный закон всей жизни на любой планете. Выживает самый сильный и приспособленный. И Бизон — эталон выживаемости, и почему? Потому что он отпустил всё ненужное. Он сильный, закалённый и опытный боец. Война — это его мир, его территория, которую он боялся покидать, потому что вовне, где граница привычного и любимого мира кончалась — новая среда. Среда, в которой он никогда не жил, чтобы знать, как там всё устроено. Мир, лишённый привычного адреналина и рисков. Он был лишён побед, важности и нужности, но наполнен тем, что выкинул, как нечто ненужное и бесполезное: дружба, любовь, сострадание, слабость.       На войне Илья — герой. Здесь — на гражданке, он никто. Он бесполезен. Нет эмоций, нет ничего. И навыки нужны были совсем другие. И отпустить из-за этого себя не получалось. Илья тот, кто он есть. Устоявшаяся личность, взращённая войной и толпой наёмников, что не прощали слабостей.       Два кардинально отличающихся мира: война и гражданская, мирная жизнь. И эта любовь, о которой теперь думал Илья и о которой говорил Дима, могла ли она быть третьим миром, где можно было бы затеряться? И что могло скрываться там неизвестного и пугающего. Если Илья не умел жить вне пыли и гари войны, как он мог жить в мире любви? Это хуже жизни в мирном городе.       Но Дима — это олицетворение войны в глазах Бизона. И он касался любви. И своей, и парня. Он касался всего. Наёмничества, гражданской жизни и отношений.       Голова шла кругом. Дима был новым миром Ильи, куда хотелось ступить. Только вот мир был запретным.       — Я бы выбрал войну, — устало ответил парень и открыл глаза. Война привычна. Это его дом, а остальное чуждо, так и нечего соваться туда, где ему никогда ничего не светило. — При любом раскладе.       — У тебя никогда никого не было?       Илья чуть ощетинился, теряя терпение и силы, чтобы дальше выносить собственные мысли и ураган в груди.       — Нет. Не было. Ни отношений, ничего. Что, — кинул раздражённый взгляд к Диме и поймал уставший, но внимательный и сосредоточенный взгляд мутных голубых глаз, — хочешь посмеяться над тем, что я девственник? Вперёд, — махнул рукой и встал ровно, — мне похуй.       Дима вопреки ожиданиям и мечтам Ильи действительно тихо засмеялся, покачивая головой. И стало ни то обидно, ни то врезать другу захотелось за насмешки.       — Ты по-другому ебешься, Ильич… — вздохнул и вновь приложился губами к горлу бутылки. — И тебя устраивает такая ебля?       — Хватит вопросов, Дим. Я есть я. Кто-то любит ебаться, а кто-то нет. Не всё в мире закручено на сексе, как у некоторых. Кто-то не может жить один, а я вот люблю своё гордое одиночество и минимум физических контактов с другими людьми. Я мерк, — положил ладонь себе на грудь. — И всегда буду мерком. В одиночестве… — добавил тише и поджал губы. Врать себе становилось всё сложнее, но парень не прекращал попыток верить в правдивость своих слов.       Ничего. Бизон вернётся, и война всё исправит. Она всегда всё ставит по своим местам и урезает ненужные эмоции. Главное — это вновь навестить её и позволить помочь. И всё, что важно сейчас, вновь перестанет таковым быть.       Дима тяжело вздохнул. Взял телефон, проверил там что-то и с ещё большей усталостью на лице отложил его дальше от себя. Илья мог подумать об одном — семья. Та самая семья Димы, которую он стремительно терял и любил. Пророку видно, что было крайне тяжело это переносить, и Илья, как его друг, что был рядом, не мог ни слова сказать, чтобы поддержать.       — Ты сложный тип, — сказал мужчина и сделал ещё один глоток виски. — И завидую я тебе, даже если быть совсем честным, — снова заговорил Дима. — Я бы, может, тоже хотел пожить один вот так вот, отдавая себя только работе… но не могу. Другое тесто, хах… Мне нужна близость. Часто и близко.       Илья хмуро хмыкнул на слова друга.       Иронично.       — Но, наверное, я поддержу тебя. Что на хуй всё. Нам ничего не нужно, кроме боёв, верно?       Илья бы поспорил, имея в своём арсенале влюблённость к определённому человеку, но промолчал.       Дима сделал два больших глотка и встал. Убрал почти пустую бутылку в шкафчик рядом с Ильёй и, хлопнув дверцей, встал напротив, пригвождая Бизона к месту одним только взглядом.       — Надо тебя на ноги поставить и возвращаться, дружище, — хмыкнул мягко, а потом, не дав парню времени на размышления, боднул лбом его плечо и тяжело вздохнул, замирая в таком положении.       Илья закрыл глаза, сосредотачиваясь только на том, как приятно было ощущать лоб друга на своём плече. Так близко, так горячо и в то же время так далеко, чтобы это можно было назвать хоть какой-нибудь близостью. Хотелось сделать хоть что-то в ответ, но парень не имел сил и мыслей на подобное. Да и не был уверен, что он всё ещё был готов к прикосновениям. Мысли о них были некомфортными. Хотя мысли о касаниях Димы, наоборот, казались желанными и приятными. И чёртов лоб на плече — прямое тому доказательство.       Открыв было рот, чтобы оправдаться, неохотно разорвать этот контакт, что говорил парню лишь о том, что Дима был ему верен и любил парня, как друга и товарища, Илья опять закрыл его, да ещё плотнее, когда мужчина осторожно, будто перед ним был настоящий бизон, приобнял его. А потом ещё и лоб щекой заменил, осторожно уложив её на плече.       Парень замер в непонятном приятном напряжении. Скосил взгляд на светлую макушку и ничего не смог с собой сделать, кроме как потянуться за чужим желанным теплом и коснуться своей щекой макушки мужчины. Буквально на пару секунд. Абсолютно бездумно. И всё это, эти недообьятия, это тепло и то, что позволил себе Илья — было самым приятным, что он когда-либо испытывал. Внутри сразу образовалось столько тепла и незнакомой нежности к человеку рядом, что парню показалось, что он тает, как кусок льда.       Дима хмыкнул каким-то своим мыслям и, снова ткнувшись лбом в плечо парня, прижался к нему теснее, сократив остатки расстояния между собой и другом. Прижался к нему грудью и надавил ладонью на лопатки, после чего тяжело вздохнул.       Илья вспыхнул внутри и разгорелся, глядя только перед собой и никуда больше. Впитывал в себя тепло мужчины, запах алкоголя, что от него исходил, сосредотачивался на широкой ладони на лопатках и приказывал себе сохранять трезвость ума и не поддаваться на эти телячьи нежности, что вдруг позволил себе Пророк. Самый тесный контакт вне боя, который для Ильи теперь был наиболее верным и громким признанием в преданности.       — Сколько ты выпил? — сказал неожиданно холодным голосом Илья, чувствуя себя горящей огнём каменной статуей. Всё, что хотелось, это двумя руками обнять товарища и прижаться носом куда-нибудь в область шеи. Обнять так крепко, чтобы было тяжело дышать. И шептать что-нибудь неуместное, что боялся себе сказать сам парень.       — Немного, — шепнул Дима, опалив плечо друга сквозь ткань боевой рубахи. — Извини, мне просто… хуево. Можно я так немного постою?..       Илья шумно сглотнул и отвернулся от Димы, больше не выдерживая этой близости. Приятной до дрожи и пугающей до бешеного биения сердца.       — Нет, — едва ли не рыкнул он, моментально жалея о сказанном. — Отвали.       Дима сразу же сделал шаг назад. Убрал руку, выпрямился и разбитым взглядом посмотрел на парня. Груди и спине, где Илья чувствовал тепло мужчины, сразу стало холодно. Сердце тоже тоскливо заныло в груди. Его только что обнял человек, в которого парень был влюблён. Это ведь праздник. И этот праздник он сам окончил. Грубо и резко, просто не позволяя себе быть счастливым. Это счастье пугало. Тёплое, нежное, влюблённое и спокойное.       Это просто дико.       Но вот прекратить смотреть на Пророка уже вечным открытым и влюблённым взглядом он не мог. Бегал им по лицу, всматривался в мелкие детали и часто задерживался там, что было наиболее мило сердцу: глаза и губы. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Изредка посмотрит на линию челюсти, погладит взглядом подбородок, скользнёт взглядом по шее со шрамом, которого тоже хотелось коснуться. И от всего этого приятно крутило изнутри. Крутило, спазмировало. Что это за ощущения? В груди, в животе, в спине. Новый и до ужаса приятный опыт.       Как на этого человека Илья мог кричать вчера? Как он мог сказать «нет» на просьбу постоять рядом? Он ведь прекрасен. Это же Пророк — самый ему близкий товарищ и друг, которому можно было доверить всё в своей жизни. Может, ему можно было бы доверить и эту странную любовь, что была внутри парня как паразит? Может, после всего, что мужчина узнал о нём, он примет и этот изъян? Это же просто, блядь, Димка. Вечно лбом бодался, сигарету предлагал и смотрел на парня хитро и с ехидством, если его голову пробивали авантюрные идеи. Всегда рядом, всегда спасает. И, оказывается, всегда переживает за Бизона. Разве подобному товарищу будет не плевать на что-то подобное, как любовь к себе? Это ведь не плохо. Да, он мужчина, но Илья любил его как человека, а не как мужчину. Да, был красивым, но глубже — лучше. Душа. Илья любил его душу. Характер, заботу, смех, улыбку, лоб, которым тот упирался в плечо или спину. Пальцы его нравились, что сигарету держали, да даже подъебки его любил. Раздражали, но всё же…       — Илюха-Илюха, — с улыбкой вздохнул Дима, а Илья уже всё. Растаял от собственных мыслей и наблюдений и ничего не хотел. Вновь перестал быть собой. Стал телёнком, которому если Дима скажет сидеть, то он сядет. Если скажет обнять себя, с радостью и осторожностью, на которую Илья только способен, обнимет. — Ты такой дурак… — сказал с улыбкой и протянул руку, чтобы поправить ворот рубахи. Выправил его, следя за своими пальцами, положил ладонь на плечо и застыл, прикусив нижнюю губу. А Илья почти бездыханно ждал приказа, больше не имея сил рычать и сопротивляться.       Он не боец. Он не наёмник. Он не жестокий ветеран. Он любящий человек, что стоял рядом с тем, в кого был влюблён, и получал от этого человека внимание. Кажется, он был даже готов к поцелую.       Чуть нахмурившись, Дима переложил ладонь на шею парня, отчего тот дёрнулся, сгорел внутри, но не отстранился. Пригладил большим пальцем щетину под челюстью и перевёл взгляд на глаза парня. Выражающие спокойствие и смирение перед всем чёртовым миром. Илья умел слушаться. Он умел быть покорным. Он не солдат, но он человек, что служил в ЧВК, а там тоже стоит уметь подчиняться. И рядом с людьми, которых он уважал и, оказывается, любил, он готов был подчиняться. Быть верным до последней капли крови, послушным и спокойным. И перед Димой, спокойным, с закрытым ртом, с его горячей ладонью на шее, что чувствовала каждое касание к себе наиболее сильно, Илья больше не хотел выёбываться.       Он устал. Вот так внезапно.       Стоял, смотрел в голубые глаза Димы, и если тот скажет признаться во всём, Бизон признается. Если попросит обнять, Илья обнимет как умел и своими объятиями попытается сделать так, чтобы показать свою любовь. Если Пророк скажет всадить себе нож в грудь, Илья сделает и это. Готовность на всё была почти больной. Как и напряжённая тишина вокруг. Как и плотный взгляд глаза в глаза.       — Ты ахуенный, Иль, — почти прошептал Пророк, и у парня потемнело в глазах от волны эмоций, что ударили куда-то в затылок. В груди спёрло, сердце словно спотыкнулось в груди, а губы сами открылись, без чёткой на то команды изнутри, и он начал говорить, будто прорвало плотину. Момент был таким странным и понятным одновременно, что Илья просто решил действовать.       — Извини за всё, Дим, — шепнул следом, бегая растерянным взглядом по спокойному лицу Пророка. — Я… мне жаль, что я сказал тебе всё те вещи ночью. Ты не представляешь, как сильно я тебя ценю, — говорил едва не дрожащим от эмоций голосом, глядя в глаза мужчине напротив. Ещё и чёртова горячая ладонь на шее и ебучий палец, что поглаживал её, будто заставляли говорить и говорить, сдаваясь перед всем чёртовым миром.       Илья не хотел выёбываться, и он больше не будет выёбываться. На это не было сил. Они ушли, исчезли, оставили место для чего-то нового, что захватывало парня и меняло его изнутри. Открывало глаза шире, понижало голос, заставляло быть мягче и тише, внимательнее по отношению к человеку напротив. Илья чувствовал себя по-новому. Это пугало, он не знал, как действовать, но всё внутри словно знало, что именно нужно делать и говорить, чтобы сказать человеку, если не словами, то поведением, что он любим. Илья не знал, что там, где было новое, но там точно было много слов о том, что человек рядом дорог до содранной зубной эмали и любим до последнего вздоха. Он — семья. Единственная и самая родная. Там точно были слова, что он красив, как величественные древние горы, и невыносим, как мошкара знойным днём. Илья хотел бы сказать, что он влюблён во всё, что только было в жизни Пророка, но понимал, что он почти ничего о ней не знал — о жизни товарища.       А ведь ему хотелось любить. Сдавшемуся и открытому Илье хотелось любить так, чтобы как в кино — отдавая себя человеку рядом. Забыть себя, свои правила, принципы и попробовать отдаться любви. Её было так много, что она почти сжигала изнутри. И всё, что мог сделать Бизон, это закрыть глаза и выдержать эту волну, что обязана была разбиться о выстроенные своими руками волнорезы и сойти на нет.       Илья всем своим нутром ощущал, что способен любить. Что, несмотря на отсутствие опыта, он умел. Будто на инстинктивном уровне.       Где все те проблемы того, что вода херовая пришла, что связисты опять хуйню творят, пружина в магазине ослабла, партия патронов пришла другого калибра. Где всё это? Откуда появились проблемы первой влюблённости и неумения быть слабым перед самым близким человеком? Илья скучал по фронтовым проблемам. Они казались такими лёгкими и понятными…       — Прости, — добавил едва слышно и опустил голову.       — Всё нормально, братан. Я понимаю, — ответил Дима и ещё раз пригладил пальцем щетину прямо под челюстью. К прикосновению хотелось податься навстречу — это самое близкое, самое тёплое и чувственное, что только получал Илья. Это хотелось запечатлеть в памяти навечно. — Иди ко мне, — осторожно, даже неуверенно шепнул следом и, переместив ладонь на затылок, от которого сразу пошёл ворох мурашек, потянул парня к себе и вновь прижал его к своей груди, теперь обнимая двумя руками.       Илья закрыл глаза и опустил голову на плечо друга, впервые в своей жизни чувствуя себя так спокойно, как никогда раньше. Спокойно, тепло, в самой безопасной безопасности и впервые любимым хоть кем-то.       Стоял как истукан, смотрел на темноту под закрытыми веками, почти ластился затылком к тёплым пальцам и слушал то, что говорил Дима, звуча тихо, мягко, слегка пьяно и почти что ласково.       — Ты справишься. Ты молодец. Вместе мы всё преодолеем, Илюх. Помнишь? Все горы с землёй сровняем. У нас связь. Связь, Ильич. Такое только на передке рождается. Только после мясорубок…       Илья кивнул, больше не смея спорить с этой связью. Смысла не было, он о ней знал. Знал прекрасно, но ночью решил поевыёбываться на Диму, потому что он лез глубже разрешённого. Теперь было плевать, куда он полезет. Илья всё разрешит.       Поднял одну ладонь, положил на горячий бок товарища и сжал кулак, не решаясь обнять по-человечески.       — Вот так… — шепнул Дима и скребнул пальцами где-то позади уха парня, вырывая из него судорожный, тихий вздох. — Ещё научишься всему, Иль. Время есть.       Илья просто терял себя рядом с Пророком: жестокость, холод и безразличие к жизни человека рядом.       — Ненавижу тебя, — шепнул другу и открыл глаза, всем своим контуженным слухом вслушиваясь в смешок товарища.       Кажется, это всё. Бизон — всё.