Буревестник

      Илья наконец-то понял, о чём говорили люди в лагере, когда напоминали парню, что он задолбал кричать ночами. Теперь Бизон наконец-то услышал свой крик. Слышал его сквозь сон и просыпался с разинутым ртом, жадно глотая воздух, захлёбываясь во сне водой, которая обжигала изнутри лёгкие, делая их маленькими и бесполезными. Словно вместо воды Илья глотал кислоту. Он смутно помнил сам сон, но ощущал его всем телом, которое дрожало от озноба и одновременно с этим истекало холодным потом.       Дышать было страшно, засыпать вновь тоже, тусклый свет от торшера будоражил давно забытые картины помещений, где ему приходилось сидеть изо дня в день и ждать своих истязателей. Взволнованный Дима рядом был не более, чем размытым пятном на периферии зрения. Его голос доносился до парня будто из-за толстых стен и был незнаком. О чём ему говорил мужчина, Илья не понимал. Захлёбывался остатками кошмара и глядел бешеными глазами перед собой, хватаясь пальцами за одеяло.       Когда Пророк хватал его за плечи, чтобы удержать на месте, Илья начинал бояться того, что его кто-то трогал. И не где-то во сне, а наяву, превращая кошмары и все страхи в явь. Чужие прикосновения приносили боль. Бизон засыпал, обессиленный и изнеможённый, но вскоре просыпался вновь, стеная, скуля или вновь крича. Он был мокрым, его трясло, что во сне, что при пробуждении. Слёзы катились сами собой. Илья их чувствовал, но по-настоящему не плакал, и остановить бесполезный поток влаги не мог. Что с ним происходило и как это остановить, он не имел ни малейшего понятия. Дима, что крутился рядом, хватаясь за голову, тоже не понимал, что делать, но делал всё, чтобы помочь хоть как-то.       Проснувшись с утра, вздрогнув от падения во сне, Илья распахнул глаза и по привычке жадно глотнул воздуха, будто тело, привыкшее к аду ночью, вновь готово было глотать не хватающий воздух, чтобы потом вытолкнуть его вместе с болезненным мычанием или стоном. Но страха и желания выталкивать из себя тревогу и ужас криком или стенаниями не было. Были только бесконечная усталость, сильная сонливость, головная боль, что распирала изнутри, воспалённые глаза, которые резал свет, и тупая боль в пальцах, которыми парень всю ночь комкал постельное бельё.       Умереть хотелось сильнее, чем продолжать жить. Настолько разбитым, сонным и обессиленным Илья последний раз ощущал себя в госпитале, когда его пичкали сильными обезболивающими и антибиотиками. Всё тело ныло, словно парень заболел.       А возле дивана мирно посапывал Дима, подложив под голову руку. Рядом тазик с водой и лежащая в нём тряпка. Телефон мужчины лежал чуть дальше, почему-то с разбитым экраном. Запястье, что было вытянуто на ковре, отдавало синевой, словно его кто-то сильно сжимал, удерживая на месте. И напрягшись, чтобы вспомнить ночь, Илья закрыл глаза, вспомнив, как удерживал мужчину подальше, не давая ему касаться себя и трясясь от страха.       Бизон ощущал себя жалким, бесполезным куском дерьма и вместе с тем испытывал к мужчине бесконечную благодарность.       Перед Димой было стыдно за своё глупое, невыносимое, неподконтрольное поведение. Кричал ночью, плакал, отбивался от друга. А вечером что было за представление?       Игнорируя ломоту в теле, Илья осторожно сел на краю дивана и осмотрелся по сторонам, думая, что делать, когда мыслительные процессы были непосильной для уставшего мозга задачей. После холодного пота, который промочил одеяло и всю одежду, ткань на теле чувствовалась неприятно. Хотелось переодеться, но перед этим сходить в душ. А ещё перед мужчиной, что спал, видимо тоже измученный ночью, хотелось извиниться. И ведь Пророк не ушёл, плюнув на больного, сошедшего с ума парня, а остался. Волновался и пытался успокоить.       После извинений надо было бы сказать «спасибо».       Опустив босые ноги на ковёр, стараясь не задеть спящего друга, Илья встал и сразу пошатнулся от дикой слабости в теле. В глазах потемнело, парня повело и пришлось упасть обратно на диван, что протестующе скрипнул и ударился о стену, возле которой стоял, когда рухнувший вес парня чуть подвинул его. Дима, до этого мирно спящий, вздрогнул и резко сел на месте, готовый к чему бы то ни было.       — Илья, — выдохнул он, моментально найдя сидящего на диване парня, что пытался прощупать ощущение мира вокруг, вынырнув из темноты слабости. — Ты как?       Илья не знал как он и вопрос казался тупым. Тело ныло и ощущалось больным, а голова и разум онемели, не чувствуя мыслей и эмоций. Что-то было, но этого «что-то» было так мало, что плевать на это.       — Проснулся, — шепнул себе под нос Дима и тяжело вздохнул, ведя уставшей ладонью по осунувшемуся лицу. — Так… — нахмурился он вдруг и встал с пола. Оглянулся, осмотрелся по сторонам и снова посмотрел на Илью, что сидел и обессиленным взглядом смотрел на товарища, смакуя на языке смятое «спасибо».       Что остался, пытался помочь, что принял таким, какой есть, и сказал те слова, прежде чем Илья заснул. Бизон помнил и теперь вряд ли забудет их.       — Дим, — просипел не своим голосом Илья и тяжело сглотнул, чтобы смочить горло и вернуть голосу хотя бы крупицу уверенности и силы.       Мужчина сонно вздёрнул брови, услышав своё имя. Бизону было плевать на «извини». Дима наслушался его на жизнь вперёд. Хотелось сказать другое.       — Спасибо, — добавил чуть погодя и кинул другу что-то, что должно было быть похожим на улыбку.       — Господи, за что? — растерянно произнёс мужчина. Он выглядел нервным и будто бы всё ещё готовым к действиям. Любым.       — Что остался, — выдохнул Илья и отвёл взгляд в сторону, смотря на прислонённую к стене гитару, что стояла возле телевизора. Было всё ещё стыдно за своё поведение. Он не должен был быть таким. Бизон сильный, а не нюня какая-то. Всегда.       — Илья, — вздохнул Дима и коснулся переносицы. Потёр, нахмурился, словно усиленно о чём-то думал, а потом недовольно, почти осуждающе посмотрел на Бизона, — Давай договоримся об одном… что ты перестанешь ждать от меня чего-то плохого, окей?       Парень не знал, как реагировать на эту просьбу. Он думать-то едва мог, чтобы давать адекватные и, главное, чёткие ответы.       — Я не собираюсь бросать тебя здесь. Ты можешь расслабиться и довериться мне вне боя хотя бы раз в жизни?       Не в состоянии думать трезво и рационально, на этот вопрос Илья мог ответить честно, даже не задумываясь.       Он покачал головой и вырвал из груди мужчины тяжёлый вздох. Не мог, но очень сильно захотелось — доверить Пророку всё, что имел Илья.       — Ладно, — спокойно сказал Дима. — Всему своё время, видимо, — добавил тише и кинул усталую улыбку парню на диване.       Изнурённого человека неподалёку захотелось обнять.       Илья больше не говорил. Лёг обратно на диван, снова медленно погружаясь в сон. Глянул на чёрное сомбреро, что продолжало лежать на рюкзаке парня, и закрыл глаза, боясь очередного кошмара, но не имея сил сражаться с усталостью и сном.       Пытки. Он продолжал их бояться и всё ещё помнил эмоции и ощущения, многие из которых ожили в кошмарах, возвращая парня в те дни. Словно организм вновь хотел довести себя до грани, сдаться, а после восстать из мёртвых и зажить прежней жизнью, закопав страхи подальше в прошлое. Илья не знал собственных замыслов. Делал то, что обычно — просто жил, доверяя своей психике, которая уже прекрасно знала, что делать в экстренных ситуациях. Он знал, что она понимала как себя спасти. Главное — расслабиться и сдаться перед течением жизни, что уносило всё ближе и ближе к высокому водопаду.       Весь день Илья спал, вздрагивая при каждом пробуждении. Выпил какую-то таблетку, которую ему оставил Пророк на бумажке рядом со стаканом возле дивана и заснул опять. Проснулся, посмотрел в потолок бездумным взглядом, снова провалился в сон. Встал отлить, держась за стены, увидел спину Димы на кухне, что в наушниках сидел в планшете Ильи и что-то смотрел, и снова лёг, чтобы продолжать спать. Не ел, пил только воду, которая время от времени появлялась рядом с диваном, с Димой не говорил. Спал, успокоенный присутствием товарища в квартире, и изредка просыпался. И только под вечер, когда на улице стемнело, погружая комнату в темноту, а парня в состояние, близкое к вчерашней истерии, заговорил с мужчиной, что очень вовремя зашёл в комнату, стараясь как можно меньше шуметь. Вдруг парень спал.       — Включи свет, — прохрипел сонным голосом Бизон и вскоре облегчённо вздохнул, когда торшер, горевший всю прошлую ночь, вновь осветил половину комнаты.       — Ты спать? — спросил из угла комнаты Пророк, пока Илья рассматривал подсвеченный тёплым светом от лампы торшера потолок. Парень шмыгнул носом и пожал плечами, вроде чувствуя себя лучше, а вроде и всё ещё опустошённо. А что ещё делать, когда сил жить нет, если не забываться во сне без сновидений? Не лежать ведь и не вспоминать пережитое?       — Наверное, — спустя минуту ответил Бизон. — Сил ни на что нет. Абсолютно.       Дима понимающе хмыкнул и грохнул корпусом гитары о стену.       — Тебе поиграть?       — Да, — с готовностью и желанием ответил Илья, даже повернулся, чтобы на мужчину взглянуть и увидеть его будто бы понимающую слабую улыбку.       — Рядом посидеть?       — Только меня не трогай.       — Ну, я не настолько рисковый, — усмехнулся Дима и, взяв гитару, сел рядом с парнем как вчера вечером. Подмял под себя одну ногу, вторую, с ожогом, который почему-то не очень его беспокоил, вытянул и принялся играть незамысловатые мелодии, глядя в вечернее тёмное небо за окном и больше ничего не говоря.       А Илья лежал на боку и смотрел на товарища, окончательно понимая и смиряясь с тем, что он самый близкий ему человек, и всё ещё испытывая к нему такую благодарность, которую не знал как объяснить и показать. После ночи и воспоминаний Илья боялся и противился прикосновений, но лёжа на диване и слушая гитару, понимал, что их не хватало в его жизни. Лежал, бегал взглядом по корпусу гитары, рукам Пророка и хотел коснуться его. По плечу хлопнуть, руку пожать, обнять. Впервые в своей ёбанной жизни хотелось без какого-либо смысла коснуться человека и сохранить на пальцах его тепло.       Когда Дима вдруг тихо запел, глядя в окно, Илья, оттаивая, слабо улыбнулся уголком губ. Следил за пальцами на грифе, за рукой, что слабо била по струнам, и за лицом мужчины, что спокойно и вполголоса пел неизвестную Илье песню. Расслабленный, довольный музыкой. Без кепки, без арафатки. Близкий, домашний и почему-то родной.       Бизон тяжело вздохнул, словно что-то мешало дышать внутри — под и между рёбрами, теплом обхватывая всё внутри. Приятным и спокойным. Илья бы дал этому одно определение: «уют». Уютное, приятное и успокаивающее тепло, что вмиг стало очень значимым и дорогим. Это приятное и уютное ощущение в груди было не простым «что-то», чему Бизон не мог бы дать конкретное определение, а человеком напротив, который рождал всё это тепло. Рождал и своим голосом усиливал его.       Сведя уставший и растерянный взгляд с мужчины на его руку, что скользила по грифу, начиная новую песню, Илья не хотел думать. Хотелось одного: слушать голос Димы и успокаиваться от новой теплоты и уюта в груди, что медленно, но верно обхватывали сердце. Мягко и сильно, возвращая парню ощущение, что он всё-таки живой и не бесчувственный.       Хотелось сделать то, что всегда делал сам Пророк — ткнуться плечом в лоб и стоять в тишине, ничего не делая. Ткнуться лбом и этими прикосновениями сказать всё, что Илья хотел, но не мог. Но вместо этого он перевернулся на спину, чтобы перестать пялиться на мужчину, и благополучно заснул.       Ночью Бизон вновь просыпался от кошмаров, хватал воздух ртом, но хотя бы не кричал. По крайней мере спящий на своём месте Дима доказывал то, что со стороны Ильи было тихо. А парню надоело видеть непонятно что во снах и просыпаться с ощущением смерти. Поэтому, вместо того, чтобы заснуть вновь, увидев за окном начало рассвета, встал и пошёл курить. Уж что, а сигарета всегда успокаивала.       Включив на кухне свет, чтобы не быть в темноте, вышел на балкон, открыл окно и, высунувшись наполовину, закурил, глядя на тёмную улицу с первыми цветами холодного рассвета в небе. День обещал быть солнечным. Ни облачка, а воздух на улице был тёплым, приятно лаская обнажённые участки тела. И выкуривая сигарету, глядя на небо, Илья думал только об одном: когда это всё прекратится — чёртово состояние безнадёги и постоянных воспоминаний на уровне ощущений. Сколько можно вспоминать страх и тревогу? Когда его голове надоест это и она позволит жить как прежде? Илья устроил истерику, он мучился всю ночь кошмарами и мешал спать товарищу, может, хватит на этом? Сколько ещё дней или недель вести бесполезную жизнь среди нервов, к чему это приведёт, чему поможет?       Илья приоткрылся. Вот так вот странно, но приоткрылся. Сделал то, чего хотели многие, так может пора жизни оставить его в покое и дать время зализать открывшиеся раны? Позволить вновь забыть о пережитом, сделать из страха и неуверенности в себе и будущем новые шутки. Илья говорил себе, что больше не хотел смеяться над пережитым, но стоя на балконе, будучи уставшим от ощущения опустошённости, хотел бы вернуть в себе этот больной оптимизм. Не так страшна смерть, когда над ней смеёшься и Илья хотел снова отпускать в её сторону шутки. Что не смогла забрать, парень оказался сильнее. Уж если не его нервы, то его тело.       Ещё и Дима не знал, что сказать. И о чём? О чём вообще можно было говорить? Скажет ли Пророк, что ему стыдно общаться с парнем, который из раза в раз сдавался перед истязателями, позволяя делать с собой всё, что они хотят? Сможет ли он повторить слова, которые говорил ему перед сном, что он ценен мужчине и любит парня? Эти слова были важны. Чертовски важны. Они рождали надежду, что всё будет в порядке. Илью действительно не оставят даже такого покорёженного собственными воспоминаниями и забытыми страхами.       Тихий стук со стороны кухни привлёк внимание парня. Обернувшись на него, Илья заметил Диму, замершего у балконной двери. Сонный, взволнованный, в одних штанах, с вопросом в глазах.       — Ты чего не спишь? — спросил у него Илья и подвинулся от окна, чтобы друг встал рядом, если тоже собрался курить.       Пророк сделал шаг в его сторону.       — У меня к тебе такой же вопрос, — сонно буркнул мужчина и от протянутой сигареты отказался. Встал рядом и глотнул свежего утреннего воздуха. — Я проснулся, а тебя нет…       — И что? — тихо спросил Илья, краем глаза следя за мужчиной. Дима прислонился плечом к оконной раме и разбитым взглядом, словно он не спал несколько дней, смотрел на улицу. — Я проснулся и покурить решил.       — А я испугался…       Внутри что-то неприятно сжалось, но Илья проигнорировал это ощущение. Реагировать на страх мужчины почему-то тоже не захотелось. Словно знал, что ответ ему не понравится.       — Ты как? — спокойно спросил Дима и всё же протянул руку к сигарете, не осмеливаясь самому забрать её из чужих пальцев, зная, что касания сейчас, любые, это ошибка.       — Жив ещё, — кинул Илья, осторожно передав сигарету.       — Это хорошо… — выдохнул Дима и затянулся, всего одной затяжкой дотянув сигарету до конца.       И повисло молчание. Илья стоял и смотрел на улицу, думая о том, как спокойно и хорошо рядом с человеком, что был почти плечом к плечу, а Дима, глядя в небо на последние звёзды, думал о чём-то своём.       После того как первая сигарета была выброшена в банку, Илья закурил вторую. Привычно одну на двоих. И чем дольше она кочевала из одних рук в другие, и чем чаще Илья неосторожно касался чужих пальцев, тем легче становилось. Курил, вздыхал, прогоняя из тела двухдневное напряжение, и изредка посматривал на друга. Смотрел как свет с кухни ложился на взъерошенные пшеничные волосы и подсвечивал часть лица, линию челюсти, скулы, отрастающую бородку. Скользил взглядом по углам, по знакомым деталям, вроде маленькой родинки на щеке или шрама на шее, и замирал телом и дыханием, когда ловил на себе ответные взгляды Пророка.       Курил третью сигарету, снова передавая её из рук в руки и всё чаще ловил себя на том, что чужих тёплых пальцев касаться было всё приятнее, а наблюдать за тем, как свет с кухни освещал лицо Димы, всё занимательнее.       Как янтарные глаза Жеки. Только лучше. Красивее. Всё в нём.       Откровенное и прямое осознание почти выбило почву из-под ног, но Илья стойко выдержал этот удар, продолжая рассматривать профиль товарища новым взглядом. Внимательным и открытым.       Это был первый человек, красоту которого Илья смог оценить и ощутить внутри себя. Теплом и слабостью. Непривычной, но уже принятой всем внутренним миром.       — Хватит курить, — нарушил тишину Дима и кинул окурок в почти наполненную банку из-под энергетика. — Идём спать…       — Я ещё постою, — почти шепнул Илья, наконец-то сводя взгляд с мужчины рядом. Поднял его к светлеющему небу и тяжело вздохнул, стараясь прогнать из себя всё новообретённое, чему не мог дать названия. Человек рядом был просто нужен и точка. Желательно рядом, а не в другой комнате.       — Как знаешь.       И ушёл, оставляя парня одного. Смотреть на небо и думать, что это такое пробиралось сквозь все выстроенные за года баррикады и почему парень не сопротивлялся этой безмолвной борьбе? Или об этом вообще не стоило думать? Вдруг это всё лишь отголоски усталости, которая забирала из парня последние силы и рассудок? Галлюцинации, не разума, но духа, что путал одно с другим и давал вещам разные названия.       Илья остановился на этом — что лучше ни о чём не думать. Ему нужно просто хорошенько отдохнуть и дать уставшему от последнего дня разуму реабилитироваться так, как он умел. А то, что Дима ему важный человек — так это давно понятно.       Оставив окно открытым, Илья решил пойти и доспать ночь, что с каждой минутой становилась всё светлее и светлее, окончательно сдавая перед утром. Выключил свет на кухне, вошёл в комнату, в которой ещё горел торшер, и остановился возле дивана. Окинул взглядом скомканное в ногах одеяло, смятую подушку и оглянулся, когда услышал тяжёлый вздох. Дима сидел на краю кровати и смотрел в телефон, что лежал на ладони.       — И чего не спишь? — озвучил первый вопрос, пронёсшийся в голове. Сам ложиться тоже почему-то не планировал. Стоял посреди комнаты и глядел на мужчину, не смея свести с него взгляда.       — Да вот решил чатик проверить быстро, — тихо заговорил Дима. Выключил телефон, отложил под подушку и умыл лицо ладонью, после чего взглянул на парня. — Митяй с собой покончил. Застрелился прям перед выходом. Цезарь написал…       Илья поджал губы, вспоминая человека, с которым часто служил на дальних направлениях. Добрым он был мужиком. Детей любил и птиц. Всегда кормил пернатых. Даже стервятников. Покупал окорочка коровьи, выкидывал в чисто поле, да ждал, пока прилетят. Странная у него была любовь к птицам. Но хоть к кому-то была. Илья вот ничего и никого не любил, что можно было бы назвать одушевлённым.       — Почему решился? — тоже тихо спросил Илья, не желая нарушать впервые приятную тишину громким голосом. — Боевой мужик же был…       — Из плена вернулся.       Внутри кольнуло неприятными воспоминаниями, а потом всё скрутилось. Плен… сколько гадости и вожделения в этом слове. Смотря с какой стороны оказаться. Хотя после всего, что было в последнее время, Илья ощущал только горечь от этого слова. Если плен, то почти всегда допросы. А если допросы, то пытки. А если пытки…       — Пару дней в плену был. Вернулся почти невредимым, — снова заговорил Дима, теперь глядя куда-то в пол. — А на следующий день застрелился. Что там было никто так и не знает…       Илья облизнулся, стараясь вновь не погружаться в свои воспоминания ощущения безнадёги и забытого страха. Его ведь только начало отпускать. Вместо этого зацепился за другое, что сверхскоростным самолётом пролетело в сознании. Даже, скорее, в подсознании — Илья очень сильно боялся потерять человека, что сидел на кровати не так далеко от парня. Сидел, сверлил взглядом пол и молчал.       Ощущение бессилия перед судьбой пугало. Ощущение липкого страха перед смертью нового друга — раздражало. И Илья понимал, что так оно и будет — появится что-то близкое и придётся бороться за этот самородок, что стал близок, ибо будет кому его забрать. Только вот с кем бороться? Со смертью? Не очень-то честная получится битва. С этой сукой договориться сложно. Её невозможно было увидеть заранее. Чувствовал Илья её всегда только рядом с собой, остальные же как жили так и жили, пока вдруг не свалятся замертво совсем рядом или не испустят свой последний вдох на руках медиков, летя в полевые госпитали к врачам. И когда смерть заберёт Диму? Когда наступит момент его последнего вдоха?       Илья не хотел видеть, как жизнь ускользнёт из его тела. Ни быстро, ни медленно. Илья не хотел видеть его бледное лицо, запавшие закатанные глаза с грязью на белоснежных белках — маску того человека, которого он знал. Безжизненную и уродливую. Не хотел ощущать холод его остывшей кожи, смотреть на кровь на своих руках, что ещё не так давно грела мужчину и несла по венам жизнь. Илья не хотел смотреть на человека, который не так давно ещё жил. Он боялся этого — смерти товарища и остаться без него.       И вроде бы заранее понимал, что страх потери придёт, стоит только мужчину пропустить в глубины своей жизни, но даже не представлял, что страх будет таким сильным и гадким. Словно Дима уже умирал на глазах Бизона, а он ничего не мог с этим сделать.       — Иль, — разрушил тишину Пророк и быстро поймал в сумерках комнаты растерянный взгляд парня. Услышанное привычное «Иль» ощущалось по-другому, ещё и перевернуло всё внутри. — Пообещай мне, что если тебя будут мучить такие же мысли, ты скажешь об этом мне или ещё кому. Кому посчитаешь нужным.       Илья не мог сопротивляться своей беспомощности. Он впервые сталкивался с чем-то подобным. Что было в разы сильнее него и страха умереть. Новое и до безумия знакомое, но не разуму, а сердцу.       Кротко кивнул и, заметив на чужих губах благодарную улыбку, сел на диван. Всё, что Бизон мог — это вздыхать, прогоняя тяжесть из груди. И пока Дима продолжал молча сидеть на краю кровати, Илья наблюдал за ним со своего места. Подмечал каждую деталь и медленно понимал одну простую, но до безумия неприятную поначалу вещь. Странную, на глубинном уровне понятную, сильную и обжигающую разум и тело — человек на кровати становился центром его Вселенной. Вот так внезапно и с другой стороны так давно. Всё, что только было, тянулось к нему: мысли, воспоминания, какие-то глупые и неподвластные анализу желания.       Откуда родом был Дима? Кажется, из Питера? А кем он был раньше? Как работал в спецназе и где? В каком? Почему всегда прятал шею и низ лица за арафаткой? Откуда тот шрам на шее? Что там у него с женой, переживает ли?       О чём мечтал Пророк?       — Я вот всё думаю о том, какая у нас работа, Ильич… — вдруг протянул Дима и поднял взгляд к парню, быстро ловя в рассветных сумерках при свете торшера его взгляд. И как только Бизон зацепился с мужчиной взглядом, весь замер, как на балконе: телом и дыханием. — Чем и как мы на жизнь зарабатываем… Ты никогда не думал об этом?       Илье было странно. Внутри. Между рёбер. От вопроса, голоса мужчины и его взгляда. Не получалось вынырнуть из состояния неясной готовности на всё.       — Может, по началу, — ответил честно и сжал края дивана, на котором сидел, снимая с себя половину напряжения. Отдающий тупой болью повреждённый недавним ударом палец лишь помогал этому. — А что?       — Да просто сижу, думаю и понимаю, что ебанутые мы. Если взглянуть на нас глазами моей жены или того же Жени. Какие-то сумасшедшие, что убивают других людей и в любой миг могут умереть сами. Абсурд, да? Убивать и умирать…       — Слиться хочешь? — почему-то спросил Илья и уловил внутри холодный укольчик страха, что Дима покинет кампанию. Покинет Бизона. И вроде хорошо — будет дальше от смерти, а вроде и плохо, потому что Илья заранее не мог без Пророка. Ни жить, ни дышать.       Странно и страшно от этого понимания.       Дима замотал головой.       — Я, как и ты — на игле, — усмехнулся и подцепил пальцами пуговицу на штанах, чтобы раздеться и снова лечь спать. — Я вообще думаю об этом каждый раз, как возвращаюсь в города, которые, ну… мирные. Люди живут спокойно, работают в магазинах, на складах. Машины водят, строят что-то, а я вот не могу. Пытался. После того как из органов ушёл, пытался. Года три назад пытался. Итог один. А люди вот могут, — вновь усмехнулся и пожал плечами, не понимая как это так. — Увольняются с одной работы, идут на другую. Учатся чему-то, планы строят, а мы что?       — Кто-то не сможет делать нашу работу, — тоже дёрнул плечом Илья, всё ещё глядя на мужчину и только на него. Не упуская ни одного его движения. Следил за ним как хищник следит за добычей сквозь высокую траву.       — Сможет, — почти беззвучно выдохнул Пророк и снова поймал взгляд парня. — На войне не так уж и сложно. К ней… привыкаешь… а вот привыкнуть к мирной жизни после неё — это то ещё испытание. И многие его проваливают…       Илья не понимал смысла этого диалога и был слишком растерянным, чтобы думать об этом. Утро превращалось во что-то непонятное и виной тому мысли в голове парня, которые не поддавались анализу. И глупые, неясные желания: сесть рядом, плечом к плечу и просто говорить. Обо всём: о войне, мире, о небе за окном, оружии и о том, о чём каждый когда-то мечтал.       Может, так и поступить? Попытаться поговорить о чём-то отстранённом, о чём никто никогда вот так вместе не говорил? Отвлечься от странностей и попробовать расслабиться чем-то ещё более странным.       — Почему ты шею всегда прячешь? — всё же спросил он, не уловив момента, когда уже был готов открыть рот. Просто сделал это.       Дима тихо и безрадостно рассмеялся.       — А почему ты всегда тело прячешь?..       — Хочешь сказать, что ты стесняешься шрама? — удивился Илья.       — То есть, ты поэтому всегда одетый? Шрамов стесняешься?       Илья резко помрачнел. Пророк уже почти привычно ударил туда, куда не следовало бить. Знал, сука. Всё знал. Будто бы заранее видел парня насквозь, но ждал удобных моментов, чтобы вновь просунуть пальцы за рёбра и коснуться старых ран.       Дима тяжело вздохнул.       — Меня по молодости душили часто и поэтому я не люблю, когда моя шея открыта. В армии я наткнулся на максимально жёсткую дедовщину. После неё стараюсь скрывать шею. Особенно, если рядом люди, которых я не знаю или плохо знаю. С тканью спокойнее и это легче, чем разбираться с проблемой вместе с психологами, — сказал Дима. Илья не знал, как к этому относиться. Он даже не думал, что Пророк признается в этом и за странностью что-то стояло. — Ну а ты… почему так старательно под одеждой прячешься?       Илья ощущал себя полным идиотом. Вёл себя как придурок и сказать не мог ничего нормального. Себя терял и найти потерявшиеся крупицы будто бы не мог. Или просто не замечал их, разбросанных, позволяя жизни подстраиваться подо что-то новое.       — Я не знаю, — честно сказал он, боясь заглядывать глубже.       — Да ну…       — Я правда не знаю, — тише повторил Илья и ещё сильнее обхватил края дивана, мучая отбитый палец. Диме хотелось доверить всё, что только было. Поделиться всем, рассказать обо всём. По крайней мере попытаться это сделать. Открыться ему, как он открылся парню. — Я ненавижу эти шрамы и… — облизнулся, сглотнул и отвернулся, прислушиваясь к себе и своим страхам. Испуганно и аккуратно. — И обнажённое тело будто… — вздох и тишина.       — Я не заставляю тебя говорить, Ильич. Не хочешь — не стоит. Будешь готов — я всегда выслушаю.       — Я хочу научиться доверять хоть кому-нибудь, — нахмурился и поджал губы. — Особенно тебе…       Дима промолчал.       Как же всё это было странно.       — Я думал, что всё нормально. Я смеялся над своим пленом столько раз, сколько там был. Всё думали, что это я такой безбашенный и мне всё нипочём, а на деле не… нихуя. Я просто отлично забываю всё, что мне не угодно…       Вопрос был другим, но Илья решил сказать об этом. Продолжить ту тему, которая была затронута день назад, вывела парня на настоящую истерику и так и не давала ему покоя.       — Ты прав, — заговорил дальше. — Я их стесняюсь — это уродливо. Но также я, сам того не замечая, боюсь обнажённого тела, потому что это ассоциируется у меня только с болью и унижениями. Я ненавижу, когда на меня смотрят, если я без одежды. Я ненавижу, когда меня трогают или лезут обниматься. Ненавижу невынужденные прикосновения.       И Илью устраивало это до тех пор, пока он не понял, что каких-то значимых и тёплых прикосновений стало не хватать. Хлопков по плечу, объятий. Особенно почему-то хотелось получить объятия от Пророка. Но об этом Илья боялся говорить — это уже чересчур личное и непонятное даже самому себе.       — Мне не доверяешь, раз всегда в одежде сидишь? Не то чтобы я просил раздеться и на голого мужика хотел пялить… — произнёс Дима, нарушив воцарившуюся тишину. А Илья в ответ тяжело вздохнул. Бизон доверял ему, но всё казалось сложнее и объяснить сложностей парень не мог. — Смотри, моя шея голая.       — Нахуя тебе это… — устало спросил Илья и прикрыл глаза, снова начиная медленно закрываться. И всё потому, что Дима не остановился, получив один ответ, а полез дальше. Ненавязчиво, позволяя отступить и не отвечать, но Илья всё — кончился. Доверять хотелось, а вот сил, чтобы это делать — не было.       — Ладно, — вздохнул Дима и встал с кровати. Потянулся, притягивая к себе взгляд парня и улыбнулся. — Прости, что лезу.       — Поверь, я хочу поговорить, но… не могу, — честно сказал Илья, стараясь не отпускать желания доверять всё и целиком. Диме можно было. Дима заслужил. — Не сейчас.       — Я понимаю, Иль… — всё улыбался мужчина. — То, что ты сказал обо всём этом, уже огромный шаг. Я рад за тебя. Ты молодец.       Илья робко улыбнулся от такой глупой похвалы, а внутри всё по странному потеплело. Хотелось объятий и тёплых прикосновений тоже, и Пророк, кажется, научился это делать, не касаясь парня физически.       — Может, в жопу твоего Зубра? — спросил Дима и Бизон вздёрнул брови от такого заявления. — Хватит бегать с этой бандурой. Бери РПК на крайний, будем в двойке работать. Мы друг друга с полуслова понимаем, прошли через многое… ты пулемётчик огонь, но… только тебе я абсолютно доверяю в любом пиздорезе, а тебя зачастую рядом нет.       Илья так опешил от предложения и признания, что окончательно растерялся. То ли это истерика его покорёжила, то ли он давно начал ломаться, но всё происходящее было таким ярким, непонятным и новым, что ни слов, ни мыслей.       — Твоё место рядом со мной. Вот, что я хочу сказать. Вместе мы любые горы сравняем с землёй.       Илья встал. Непонятно зачем, неясно для чего, но он встал. Провёл пальцами по волосам и весь замер, боясь сделать шаг к другу, а хотелось, оказывается, именно этого. Обнять в резком порыве смелости. Но глупо, наверное, вот так с места ломиться за объятиями? К тому же бессмысленными и неподкреплёнными словами.       — Ты ведь теперь командир, — вместо действий сказал Илья, стараясь просто забыться в диалоге.       — Я советчик, но не командир… Мексика это хорошо показала. Буду слезать с этой должности. Нахуй. Я мясо для штурма и больше никто. Нужен совет — скажу, а остальное, — отмахнулся и на этом всё. Снова тишина. Снова мысли в голове парня.       Илья стоял, смотрел на товарища и сгорал изнутри, а Дима стоял и смотрел в окно, где всё быстрее светало.       — Ты — лучший боец, которого я знал, Илья, — вновь заговорил он, переводя взгляд на парня. — Рад, что работаю с тобой.       Илья выдохнул и окончательно сдался всему, что его окружало. Всему этому ебучему утру и, главное, Пророку, что всё стоял, смотрел, а под конец криво ухмыльнулся, будто знал ещё и о том, что с парнем не так.       Илья не мог объяснить себе почему человек неподалёку стал так близок, дорог и прекрасен. Всё в нём, начиная от улыбки и заканчивая голосом. Успокаивающим и ровным. Громкий, уверенный, натренированный за годы бесконечной службы голос хотелось слушать годами. Красивый. И глаза его хитрые, в душу всегда смотрящие, светлые как голубое летнее небо и такие же тёплые, если мужчина был спокоен. Смотрели на Илью и видели насквозь, прибивая к месту. А руки его? Сильные, умеющие всё и не раз спасавшие парня. Руки, тепло которых хотелось ощутить ещё раз на своих пальцах и на себе.       Илья нервно выдохнул и почти задрожал, опуская взгляд в пол.       В голове только слово «странно». Всё это.       — У тебя есть семья? — вдруг спросил Дима, продолжая стоять на одном месте.       Это Илья тоже посчитал странным. Что они оба просто стояли и не двигались, хотя каждый был рядом со своим спальным местом, где можно было посидеть. Но нет. Стояли и смотрели друг на друга, словно каждый был настолько взволнованным и напряжённым, что легче стоять. Ведь так больше шансов удрать скорее от любой опасности. Дурная привычка.       — Не знаю, — пожал плечами Илья. — Нет у меня семьи, — исправился быстро. «Ты — моя семья», чуть было не произнёс вслух, но быстро убил в себе эту фразу. — А у те… — начало было и сразу поджал губы. — А…       Дима тихо усмехнулся.       — Была, да…       — Ты никогда о ней не говорил, — решил поговорить Илья, не решаясь оставаться в тишине, которая приносила со звоном слишком уж странные мысли.       — Ты никогда о ней не слушал.       Илья прикусил щёку изнутри и отвёл взгляд от мужчины к плазме напротив.       — Ты любил её? Жену…       Илья не знал зачем ему это, но говорил, и только после вопроса понимал, что да, интересно. Узнавать о мужчине, слушать его. Хотелось погрузиться в его жизнь, копнуть там, где ещё не было раскопано. Уж если не другими людьми, то точно не Бизоном.       — Я всё ещё её люблю, — вздохнул Дима и наконец-то сел на край кровати. Поскрёб затылок и рухнул спиной назад, отчего пружины матраса заскрипели. — Люблю и делаю всё, чтобы сохранить свою семью…       — Зачем? — сразу вбросил второй вопрос и тоже аккуратно сел на край дивана, вновь обхватывая его край пальцами и сжимая. — Она же тебя… кинула.       — Ну и что? Это моя семья. Я люблю жену, у меня есть любимая дочка. Не хочу показаться грубым, Илья, но… сложно понять, что это такое, когда ты всю жизнь в одиночестве.       Взгляд упал на ковёр и парень поник. Всю жизнь довольствуясь этим, теперь внутри завыла метель. Хотелось что-то. Кого-то. Тепла и желательно человеческого. Ощутить, что это такое, когда любят. Наверное, всё же не зря любовь везде. Даже жестокий и холодный Пророк любил. Да так, что готов был на многое. Хотел вернуться к человеку, сохранить что-то. Здорово. Илья был от этого далёк.       Тишина, что воцарилась, вновь начала давить и рождать всё новые и новые мысли и ощущения, что шли за этими мыслями. Что Дима был дорог и дорог сильно. О руках его думал, пальцах, что держали сигарету на балконе, голосе, который хотелось слушать и слушать. Думал о том, что Пророка всё ещё хотелось обнять и убедиться, что от него действительно пахнет сигаретами. Ощутить его тепло собой, коснуться чужих пальцев. Невзначай, но этим секундным прикосновением прочувствовать всё, что только можно.       Когда внутри всё скрутило, Илья побежденно закрыл глаза. Никогда в жизни ему не было так гадко и одновременно прекрасно от одних только мыслей о чужих прикосновениях.       Наверное, ему стоило бы всё-таки попробовать девушку? Побыть с ней, потрахаться, полюбить, да даже просто пообщаться. Всё общение Ильи — это суровые мужики из кампании. Женщинам или девушкам он максимум говорил убираться на хуй, потому что здесь не положено было находиться. Или смотрел на них так, что те сами уходили, больше не продолжая диалога.       Ему почти двадцать девять лет, а он ни разу не целовался и ни разу не влюблялся. Это ведь ненормально? Мужики странно на него косились, о парне ходили слухи, что он импотент и гомосек, и неважно, что то, что с членом у него всё нормально, Илья доказывал не раз. С другим слухом всё сложнее, но никто не рисковал говорить об этом в лицо, да и Илье по большей части было плевать. Он-то знал, что ему плевать что на мужчин, что на женщин, а остальные пусть думают, что их душе угодно. Да, иногда неприятно, теперь вот горько, что он сильно отличался от остальных.       На Пророка вот почему-то больше было не плевать и Илья безумно боялся заглядывать глубже в свои мысли и ощущения. Он просто стал другом, вот и всё. Единственным и самым близким, поэтому это нормально желать узнать о нём больше, чем о нём уже знал Илья.       Когда со стороны Димы послышалось сопение, Илья слабо улыбнулся. Заснул. Вот так вот полулёжа, свесив ноги на пол. Закинул ладонь на живот и благополучно засопел поперёк кровати. И не смея тревожить сон товарища, Илья тоже лёг. В одежде, закутанный как капуста, лёг на спину и прикрыл глаза, кладя ладонь на грудь. Постучал пальцами в такт биению сердца и вздохнул. Это хотелось делать всё чаще и чаще. И всё чаще хотелось думать о сопящем мужчине в другом конце комнаты.       У Ильи появился настоящий близкий друг. Это здорово. Теперь Бизон точно не одинок. Грело. Грело как ёбанный ЗАБ. До углей.