In securis et quintessence

I

Долька серебряной луны стояла над головой и была закрыта чёрной тучей, но тьма, окутавшая небо, не обманывала Исаака. Он знал, что грядёт рассвет, а значит, очень скоро многие вампиры послабее впадут в дневной сон, а их владыки, более сильные и могущественные, скроются под защитой домов, прячась от солнца. Но не только прямое касание солнечных лучей ослабляло их. Они чувствовали себя много крат хуже поутру и днём, их силы иссякали от одной только перемены в сутках — и Исаак понимал, что будет иметь значительный перевес на своей стороне. Как бы там ни было, но его крест и серебряные колья сослужат ему добрую службу. И если бы он был здесь один, то попросту притаился бы в церкви, под заслоном священной земли. Он дождался бы утра, вошёл в особняк и беспрепятственно перебил бы всех кровопийц, потому что мог бы. Теперь была проблема: Диана, которую он решил сделать своей спутницей и прогадал. Не от руки аббатисы Марии, так от клыков вампира, но она могла этой ночью погибнуть. Этого он допустить не хотел. Первый из встретившихся ему вампиров был пронзён серебряным дротиком из бесшумного АТ-14, портативного оружия, которое было по величине не больше пистолета, а по принципу походило на арбалет. Кровосос не успел выйти из-за угла дома, как Исаак уже всадил ему в лоб дротик — и с безразличным спокойствием проследил за тем, как вампир рассыпался в пепел. Теперь его разметёт беспокойный салемский ветер. Исаак перешагнул через горстку пепла и, осмотревшись, продвинулся дальше по улице. Он должен был попасть в особняк как можно скорее. Он, конечно, не исключал, что Диану могли похитить вампиры низшего порядка для низменного утоления своего голода, но, если это так, тогда он ничего не смыслит в их тактике и в них самих. В церкви считали иначе. Исаака звали «охотником на охотников», потому что он и сам был хищником не худшим, чем вампиры, и сам пил кровь, и истязал жертв, и был жесток и неумолим. Преследовать и убивать ему нравилось: в тюрьме, куда его поместили после того, как изловили, сказали, что таких ублюдков, как он, надо линчевать всей толпой — разрывая на части, но он был покоен и даже согласен. Да, кивал он, надо, ибо грех убийства есть один из страшнейших в целом сонме других грехов. Но в церкви считали иначе. Фантастические навыки Исаака были для них особым даром. Его не нужно было учить, как именно охотиться на вампиров. Он был всегда миролюбив и дружелюбен, всегда вежлив, и всегда — по-собачьи покорен. Он был истово верующим. Он знал молитвы, а те, что не ведал, изучал с огромным прилежанием. И, если бы он был не маньяк, от чьей руки пострадало множество людей, так он был бы великолепным монахом по природе своей, — так говорили в церкви. И хотя убивать вампиров было даже скучно, и это не будоражило в нём кровь, и не приносило столько тёмного удовлетворения, и он не хмелел от одной мысли о предстоящих смертях — но это было лучше, чем совсем ничего. Так решил Исаак. А когда заметил спрятавшихся в засаде двух кровопийц, то расправился с ними двумя, подойдя ближе и сделав вид, что идёт прямо к ним в лапы — с помощью двух серебряных кольев. Чем ближе он был к особняку, тем больше упырей сколачивалось вокруг него. Неужели охрана? Пусть в церкви говорили, что вампиры не развиты так, как развиты люди, и что в них преобладает яростное и дикое, животное начало, и что ум их несопоставим с человеческим, а ещё они бездушны — Исаак, будучи таким же, как они, зверем, прекрасно понимал, что всё это просто брошенные пастырями слова лжи, нужные, чтобы другие монахи — слепцы по натуре, или совсем неопытные юноши, или те, кто никогда не охотился на вампиров — следовали за церковью в вере в лучшие идеалы и высшее человеколюбие. Куда легче убивать тех, кто не похож на вас, и кто жесток, и свиреп, и дик, и безумен в своей жажде крови. А что, если сказать монахам — вампиры такие же, как люди, только питаются кровью и не переносят солнца, чеснока, серебра и осины? Исаак полагал, что охочих до их смерти окажется много меньше, потому что морализаторов среди монахов водилось достаточно. Особняк возвышался на холме в поросли каштанов, дикого винограда и хмеля, увивавшего стены. Исаак сразил дротиком рослого упыря, стоявшего на страже, и его собрата, который бросился из другой части сада, окружавшего старинный, обожжённый страшным пожаром дом. Второму упырю Исаак выстрелил в шею, и тот коротко взревел прежде, чем погибнуть и распасться грудой пепла. «На эти звуки, того и гляди, прибегут другие охранники» — подумал Исаак и оказался прав. Он притих в тени высоких каштанов, совсем неподалёку от особняка, и убил одного из трёх кровопийц дротиком, а к двум другим выступил с подветренной стороны, не опасаясь, что его так запросто учуют по запаху. Подойдя к ним ближе и опустив голову, Исаак, прячась в тени, ударил одного из них колом в грудь, а другому вонзил острие в живот — и вспорол бы его до шеи, однако вампир обратился в пепел. Исаак обежал особняк трусцой и отыскал тёмное окно в комнату, показавшуюся ему безлюдной. Точно так же, как в первый раз, выручая аббатису, он открыл его, поддев ножом, он поступил и сейчас — и, очень аккуратно открыв раму, проник внутрь, чтобы уже там почувствовать вибрацию маячка-рации у себя на запястье. С ним пыталась связаться аббатиса Мария.

II

Пауки, сплетшие кружевные, шёлковые паутины и поселившиеся без позволения в гнетущем особняке, метались по стенам мелкими чёрными точками, падали с высоких потолков вместе с кусками сероватой штукатурки. Резвый, маленький и невообразимо прыткий, приземлился на макушку Гвендолин, пробегая по волосам, шее и проваливаясь под одежду, щекоча. От усилившегося ветра причудливо танцевали расшатанные двери и трещали оконные рамы. Ни один луч солнца, бережно принесённый зарёй, не проникал в коридоры и большинство комнат жилища кровопийц. Где-то поблизости, в стенах, а может, под полом, глухо пищали пробегающие крысы, ни одна из которых не попадалась на глаза. Стоит усатой и длинноносой выбежать в коридор, как особенно непривередливый и неопытный вампир непременно схватит её, иссушая, как пакет детского сока. Хирш провела не так уж много времени в той покинутой, никак не обставленной комнате, предназначенной не столько для людей, сколько для обедов и ужинов. Совсем скоро, может, час спустя, за ней вновь явились, но на сей раз это был другой вампир, которого ей не приходилось не видеть раньше, разве что слышать. Своим видом, манерами и тоном он ничем не отличался от других: такой же искусственный, мертвенно-бледный, крупный и мощный. С тем, с которым Гвендолин виделась ранее, его разнили черты, навевающие ужас. Внушаемый им страх заключался в том, что лицо его полностью тонуло во тьме, которую разливали поля старомодной шляпы и необъяснимая живость в голосе. Это был Кит. С первых минут стало ясно, что этот упырь кардинально отличается от Аттикуса. Если здоровяк с лицом, изрезанным шрамами держался особняком, говорил мало, но колко, то этот болтал беспрестанно, практически безобидно, пускай и совершенно неприветливо. Кит отстегнул Гвендолин, даже не удосуживаясь заломить ей руки за спину, чтобы отвести к своему немо избранному лидеру. Он лишь оглядел её с неподдельным скепсисом, тут же решая, что она точно такая же, как и все остальные — не человек, а трясущийся осиновый лист. Рассыпавшись в небрежных приветствиях и кратко сообщив, что пришло время решать вопросы, он сказал, что проводит Гвен к Аттикусу — главному, что Хирш быстро смекнула — и что той нет смысла пытаться выкидывать хоть какие-то фокусы. Следуя за ним в главный зал, Хирш шла за его спиной, наступая в его ледяные, никогда не остывающие шаги. Псевдодетектив и не думала принимать попыток бороться с Китом, ведь, пока Аттикус был поблизости, а вокруг могли дремать или же бодрствовать десятки других кровопийц, предпринимать хоть что-то было немыслимо и глупо. К тому же, пока что она была жива и находилась в гостях. Пускай хозяева не казались ей особо гостеприимными, Гвен ещё могла презентовать себя как достойного гостя. Может, хотя бы так ей удастся узнать хоть что-то полезное? Хирш только начинала своё погружение в настоящий мир вампиров, несколько отличающийся от того утопичного и совсем уж кошмарного, коим его рисовал её дедушка. Тем не менее, ночи в этом грешном месте, полном монстров, которые когда-то являлись людьми, казалось достаточно, чтобы хотя бы чуть-чуть прощупать почву этой дьявольской стороны реальности. Вместе с тем ей удалось узнать, каково быть пленной, такой мелкой и незначительной по сравнению с теми, кому силы дарованы самой смертью. Даже по сравнению с Китом она была весьма мала, слаба, бессильна. Совсем малый личный опыт подсказывал, что ему достаточно ударить Гвен рукой, чтобы та отлетела на несколько футов, расшибаясь насмерть или вырубаясь. — Слушай, правила поведения предельно просты. Сейчас тебе просто нужно будет поговорить и не вытворять всякую дичь. Тем самым ты упростишь жизнь и себе, и смерть мне. Ну, это как минимум, — через плечо бросил Кит, вновь начиная болтать. — Аттикус… он хочет с тобой поговорить. А если он обозначает, что собирается поговорить, то в действительности это и планирует. От тебя многого не требуется — быть паинькой и кивать. Скажет, что ты пришла убить его — соглашайся. Предположит, что помогла сбежать другим людям отсюда — кивай. — Даже если это не так? — рискнула поинтересоваться Гвендолин. — Да ну брось, дамочка! Как бы не так, — неприятно усмехнулся Кит, убирая руки в карманы. — Ты бы не оказалась здесь, если бы проезжала мимо с чисто благими намерениями. Аттикус — не дурак. Моя чуйка — тоже вроде не дура. В общем, не трепли мне нервы и не подставляйся. Хирш несколько позабавило, что этот вампир позволил себе с ней поговорить. Всю дорогу он рассказывал ей, куда и зачем они идут, как себя вести и чего делать точно не следует. Создавалось невесомое впечатление, словно Кит несколько нервничает, проговаривая раз за разом, что и как делать. Так, словно ему дали задание повышенной сложности, а он из кожи вон лез, чтобы сделать всё верно и угодить главному. Гвендолин и Кит пересекли большой, мрачный холл с мраморным полом, выложенным чёрно-белыми плитками и напоминающим шахматную доску. Оказавшись возле больших, створчатых дверей, вампир слегка ускорился, хватаясь за ручки и распахивая широкие двери так, что руки его развелись в сторону, как у Христа на распятии. Кит отпрыгнул в сторону, указывая Гвен вглубь зала, на который только-только открылся вид. Охотница не думала перечить или глупить, а потому быстро зашла внутрь, чувствуя, как ледяной, подвижный упырь движется за ней тенью, ни на шаг не отступая. Пройдя внутрь, Хирш бегло осмотрела старомодные, тёмные интерьеры прохладного зала. Её внимание привлекли серебрёные, похороненные под слоями пыли фестоны под потолком, тяжёлые колонны с резными капителями и карнизами, кресло в стиле эпохи барокко, стоящее перед затухшим камином и, конечно же, Аттикус, расположившийся в нём. Главный вампир величественно восседал в кресле, как на троне, закинув ногу на ногу. Рука его лежала на подлокотнике, а при тусклом свете свечей поблескивал лазурный перстень. Аттикус подпёр щеку другой рукой, постукивая музыкальными пальцами по щеке и скучающе поглядывая на гостью. Кит обогнул Гвендолин, торопливо приближаясь к двум вампирами при Аттикусе. Хирш удивилась. Ничто не вызывало такого пугающего восхищения и странного оживления, как вид женщины, которую тронула сама смерть. Одна из них стояла возле кресла, опершись локтем на спинку. Её острый подбородок был вздёрнут, любопытные глаза-бусины выглядывали из-под дамской шляпки с зелёным цветком. Одна её нога была выставлена вперёд, будто бы девушка демонстрировала стройность ног и блеск горчичных туфель. Вампирша элегантно изогнулась, отчего левое бедро округлилось, а талия стала ещё уже. Другая, более современная и, признаться, более эффектная, нежилась на алой софе без спинки. Чёрные, блестящие, словно нефть волосы, огибали лицо, спадали тонкими прядями на красную обивку. Расположившись на боку, она положила одну руку на талию, другой — подпёрла голову. На пол спадал подол чёрного кружевного платья. Красные глаза с хитрым прищуром взирали на Гвендолин. Эта девушка с точёными чертами лица, что было бело, как мел, казалась самой заинтересованной, но при этом самой осуждающей. Словно кошка, она потянулась, поднимаясь с софы и садясь, вытягиваясь, как смычок для игры на скрипке. Все вчетвером, находясь в такой близости и сплочённости, они выглядели причудливо. Перед Гвендолин предстали одновременно несколько эпох, представители разных сословий и времён. Создавалось впечатление, будто бы четверых людей, умерших при странных обстоятельствах минутой ранее, перебросили в один год и в одно место. Однако, как бы разномастно не выглядела эта кровавая шайка, наверняка она являлась одним из самых сплочённых, мощных кланов. Об этом свидетельствовало хотя бы то, что им удалось поработить и захватить целый Салем. — Попробуем поговорить ещё раз, Гвендолин? — мертвенно спокойно предложил Аттикус, называя Хирш по имени, отчего та поёжилась. — Чтобы несколько помочь тебе, начну. Я полагаю, что ты прибыла в Салем, как и другие — с конкретной целью и явно, что не для переговоров. Ты бы не заявилась сюда одна, люди никогда не отправляют вас в одиночку. И ты точно бывала здесь ранее, как бы не пыталась отнекиваться. Прошу, укажи мне хоть одно место, где я не прав. Мысленно Хирш грязно ругнулась. Никто из них не собирался верить ей, даже если в словах присутствовала доля лжи. Главный вампир несколько ошибался, но был слишком упёрт, чтобы признавать это, а убеждать его в том, что его правда не совсем верна казалось идеей, не приносящей никаких плодов, кроме как смертоносных. — Я внесу поправку. Никто меня не присылал. — Приняла попытку Гвен. Черноволосая вампирша плавно поднялась с софы. Так, словно её подхватила невесомость. Скрестив руки на груди, она, виляя бёдрами, подошла к Хирш. Ростом «умершая» была ниже, сложением — тоньше. Она походила на элегантный скелет в готичных одеждах. Встав перед Гвендолин, она задумчиво рассмотрела её, наклоняя голову вбок. — Хорошенькая. — Оскалилась она, проводя острым ноготком по плечу девушки и исчезая за её спиной. Вампирша принялась кружить вокруг, точно коршун. — Как можно приехать сюда добровольно, да ещё и в одиночку? — вопросила вторая, не покидая своего места. Шевелились у неё только губы. Прямо как у оживающей статуи. — Я не нахожу страха в глазах, не чувствую его в воздухе. Кем нужно быть, чтобы чувствовать себя в своей тарелке? Отсутствием жизни тут и не пахнет. — Мод имеет ввиду, что обычно у таких, как ты, трясутся коленки и льются горькие слёзы из глаз, когда мы просто появляемся рядом, — пролепетала девушка в чёрном, продолжая кружить вокруг Гвен и касаться то её волос, то оголённых участков кожи. — Может, ты просто глупая? Недалёкая. Простые вопросы ставили Хирш в тупик, лишний раз доказывая, что на самом деле девушка была не готова к встрече с настоящими вампирами, о которых она слушала с раннего детства. Конечно, у неё был ответ, но теперь он не подходил для разговоров, действительно являлся слишком глупым. Гвендолин не могла представить, как она говорит кровососам о том, что ворвалась в Салемс-Лот исключительно для того, чтобы наконец-то увидеть хоть одного настоящего вампира и самоутвердиться, убивая его. Подобное можно было сравнить с поведением сопливой фанатки, которая случайно встретила кумира и никак не может поверить в то, что он тоже из крови и плоти. Гордо заявлять о том, что она — потомственный охотник на вампиров, тоже было нельзя. Ей так и не удалось прикончить хотя бы одного из них, проявить свои навыки и умения. К тому же, беседуя с четырьмя упырями, которые казались более чем осознанными и разумными, она наверняка бы оказалась поднятой на смех. Гвендолин чувствовала себя настоящей неудачницей, которая влипла в историю, к которой была не готова. Её ужасала одна лишь мысль о том, что убивать людей у неё получалось гораздо лучше и, вероятно, стоило переквалифицироваться, пока не поздно. — Хотела разведать обстановку. Моя семья была родом отсюда, — соврала Гвен, осознавая, что смысла в этом мало. — К тому же, я знала, что вы заполонили город. Подумала вот узнать, кто всех пугает и выгоняет людей из домов. Сложно бояться тех, о ком довольно много знаешь. — Что же ты такое знаешь, птенчик? — проворковала ближайшая вампирша, внезапно возникая лицом к лицу с Хирш. — Глэдис, уймись. — Пробасил Аттикус, недовольный одной из компаньонок. Девушка, ещё не забывшая, как может достаться в случае непослушания, тихо и недовольно фыркнула, отходя в сторону. Всего несколько шагов отделяли её от Гвендолин, и тем не менее, она перестала мельтешить перед глазами и трогать её. — Знаю ваш режим дня. Преимущества, способности, возможности. Знаю, что может вас убить, а что и пробовать не имеет смысла. — Отчиталась Гвен, складываясь руки за спиной и глядя на Аттикуса. — Знаю, откуда вы взялись, чем питаетесь и как охотитесь. Знаю, как обращаетесь, а как убиваете. — Откуда тебе столько известно? — вопросил главный. — Нездоровый интерес, небольшие усилия и проверенные источники, имевшие дело с такими, как вы. А, может, и с вами, — ответила Хирш. — Но всё равно никто меня не подсылал. Я ни на кого не работаю, просто интересуюсь и изучаю. — Учёная? — поинтересовалась Мод. — Да погляди на неё! Какая из неё учёная? — насмешливо произнесла Глэдис, обращаясь к подруге. Аттикус задумался, позволяя своим приближённым переговариваться и задавать гостье вопросы. Признаться, тот факт, что Гвендолин позиционировала себя заинтересованным лицом, казался ему любопытным. За долгую жизнь вожака ему приходилось встречать множество умалишённых людей, которые принимали попытки изучать вампиров, сотрудничать с ними, пробираться в их дома, втираться в доверие и даже умолять об обращении. Однако ключевым моментом служило то, что они были умалишёнными, а Гвендолин Хирш, казалось, с самой собой уж справляется. Вампир не мог верить ей на слово. Многовековой опыт служил тому причиной. И всё же, в последнее время ему попадались лишь неопытные смертные, которые только и делали, что бросались на мутантов-кровопийц, не ведая, с чем имеют дело. — Почему же ты до сих пор никого не убила? — полюбопытствовал Аттикус. — Обстоятельства сложились иначе. Не выдалось подходящей возможности. — Честно отозвалась Гвен. — Может, дать тебе интервью, пнуть под зад и оправить восвояси? — хохотнул Кит, переступая с ноги на ногу. — Пожалуй, откажусь. Гвендолин Хирш. Она казалась неразгаданной загадкой, но не потому, что путала и сбивала с толку, а потому, что за её словами что-то да стояло. Аттикус отлично определял, когда ему врут, а когда говорят правду. То, что вылетало из уст Гвен, казалось ему ни тем, ни другим. Эта девушка явно имела представление о том, кто они такие и на что способны, вероятно, действительно знала, как их убивать. Хирш говорила об этом бесстрашно, глядя в глаза Аттикусу, ведь она предпочитала смотреть именно на него. При этом она явно лгала, говоря, что здесь одна и приехала просто так, меркантильной забавы ради. Гвендолин могла работать на кого-то, но, в отличие от былых подосланных, являться опытным знатоком дела. Так почему же её поведение так резко разнилось со словами? Где-то гостья Салема привирала. Может, что-то недоговаривала. Аттикусу не терпелось докопаться до сути. — Покиньте зал. — Приказал вампир, обращаясь конкретно к своим избранным. — Ну вот, ты снова за своё! Мы ведь только начали веселье! — простонала Глэдис, хлопая длинными, густыми ресницами и глядя в упор на Аттикуса. — Позволь мне убить её и дело с концом. Обещаю поделиться, если будешь настаивать. Хирш бросила гневный взгляд на вампиршу, но ту это вовсе не тронуло. Она лишь подмигнула Гвендолин, самодовольно задирая подбородок и всем видом демонстрируя своё положение и превосходство. — Покиньте. Зал. — Стальным тоном повторил тот, даже не глядя в сторону протеже. Кит прочистил горло, переступая с ноги на ногу. Переглянувшись с Мод, он кивнул в сторону выхода и нехотя поплёлся туда, не думая перечить. Старомодная девушка поспешила следом. Проходя мимо Глэдис, она коснулась её плеча и что-то неразборчиво шепнула. Голос её оказался не громче дуновения сквозняка. Темноволосая, взмахнув волосами, вновь обратила внимание на Гвен и, щёлкнув челюстями, зашагала прочь, стуча каблуками о гладкий пол. Как только двери захлопнулись, Аттикус медленно поднялся из кресла, возвышаясь. Бесшумными, медленными движениями он принялся надвигаться на Гвен, которая оставалась смирно стоять на месте, не зная, чего от него ожидать. Мужчина подошёл, останавливаясь на расстоянии нескольких сантиметров. Чтобы видеть Гвен во всей красе, ему пришлось опустить голову. Ей же, чтобы контролировать вампира, задрать свою. Аттикусу открылись черты лица Хирш, которые он не разглядывал ранее. Тёплая, отливающая жёлтым золотом кожа, живые алеющие губы, длинные нижние ресницы и пышные верхние, напоминающие паучьи лапки. Её глаза были огромными, яркими, выразительными и блестящими. Гвендолин выродилась несусветно живой и женственной, но Аттикус не сомневался, что такой, как она, непременно пойдёт смерть. — Чем вызван такой интерес к нам? — Осведомился он. — Вы, вампиры, все такие несмышлёные и скромные? — Изогнула бровь Гвен, рассматривая блёклые, но глубокие шрамы на лице Аттикуса. Она боялась предположить, кто и как одарил ими мужчину на память. — Вы ходите по земле, но при этом считаетесь мёртвыми, ведь ваше сердце не бьётся, а сонная артерия не пульсирует. Вам не нужно есть обычную еду, ведь для сытости хватает того, о чём человек никогда и не подумает — крови. Что-то в ваших телах отвечает за то, что вы сильнее людей, а что-то — за то, что вы сгораете на солнце. Мужчина, поджав губы, наклонился ещё ближе к Гвен. Его лицо оказалась прямо у её уха, нос — у волос, касаясь их. Гвендолин замерла, переставая дышать, будто бы это было наказуемо. Она слышала и чувствовала, как он вбирает её запах. Невольно Хирш захотелось воспринять свой аромат так, как это может делать Аттикус, чтобы узнать, чем вызвано подобное желание. Вампир в очередной раз убедился в том, что именно запах Гвендолин служил её следом и позволил найти её, схватить и поймать. Удовлетворённый этим, он разогнулся. Хирш же, сглотнув вязкую слюну, продолжила: — Те, кто не знают о вас — глупцы, которые многое упускают. Те, кто боятся — самые умные и рассудительные. Но те, кому вампиры не страшны, обязательно вами интересуются. Вы — опасный, но крайне любопытный феномен. — Как грубо, — Слегка свёл брови Аттикус, отводя взгляд. — Даже не попробуешь напасть? Ты знаешь, как это сделать, а я в зоне досягаемости. — Не имеет смысла, — качнула головой Хирш, не веря собственным словам. Точно сторонняя сила воздействовала на неё, вынуждая говорить исключительные глупости. — Что же имеет смысл? — Молить о пощаде. О том, чтобы ты меня отпустил. — Это невозможно. — Отрезал Аттикус, рассматривая белоснежные пряди у лица Гвендолин. — Тогда об иной. Убить, но только быстро и без мук. — Полагаю, что это теперь тоже. Хирш потупила взгляд. Вампир сделал несколько шагов назад, отступая и отворачиваясь. Он повернулся к ней спиной, походящей на глыбу. Эльбрус, но не из слоёв лавы, пепла и туфа, а из крепко сложенных мышц. Оглядывая прекрасно знакомый зал, Аттикус ловил себя на мысли, что убивать Гвен было бы ошибкой. Даже если она обладает какими-то знаниями, даже если пришла убивать, чего почему-то не делала, девушка словно была создана для большего. Прямо сейчас от неё не веяло страхом, Хирш не представляла опасности. Она просто находилась рядом, старательно подбирала слова, поддерживая диалог и недурно держалась для смертной. Что-то отличало её от дрожащих, мочащихся в штаны копов и учёных, исследователей и наёмников, что попадали сюда раньше. Аттикус не был удивлён. Всё потому, что ему и раньше встречались люди, которые не бросались убивать, не кричали истошно в апогее испуга и не молили о пощаде по-настоящему. В Салеме и раньше бывали люди, с которыми можно было договариваться, которых имел смысл переманивать на свою сторону. Тут-то вампир и понял, что Аттикус нужна ему, как агент, как связь с миром живых. Глупых и воинственных, слабых и далёких. При всём своём внешнем очаровании, Гвендолин нельзя было отнести к гениям, которые твёрдо стояли на своём. Аттикус допускал мысль, что её можно переманить, заставить работать на себя, поработить. Однажды Хирш не выдержит и проговорится, от кого она пришла и на кого работает. Тогда глава упырей непременно отправит её к начальству, заставляя убедить их оставить Салем и его новых жителей в покое. Однако для этого требовалось время. Гвендолин следовало проверить, испытать временем, убедить, завербовать, сделать своим спасением или простой приманкой. Убивать ту, что знала всё о вампирах и не падала перед ними на колени казалось даже скучной затеей. — Я дам тебе возможность понаблюдать за нами, если пожелаешь. Побыть здесь, освоиться, получить желаемое, что бы там ни было, — предложил Аттикус, вновь поворачиваясь к охотнице. — Уйти отсюда у тебя не получится. Навредить кому-то — тоже. От рук вампиров ты не умрёшь, как бы не молила, ведь для тебя это ничего не значит, лишь спасение и облегчение. — Хочешь сделать меня заложницей? — напряглась Гвен, распахивая глаза. — Гостьей, — Поправил её Аттикус, недовольный предложенной характеристикой. — Гостьей, у которой нет ключа от парадной двери. — Для чего это? — недоверчиво вопросила Хирш. — Чтобы держать тебя под контролем, очевидно. И не дать совершить то, что пытались все приходящие в поместье люди до тебя. Гвендолин покачала головой. Это казалось ей безумием. Безумный барон, мёртвый, но говорящий и двигающийся, давал ей понять, что с этого момента она пленница его поместья, его бесконечной тюрьмы, где каждая комната служит местом заключения. Аттикус был по-своему жесток, ведь он предлагал это лишь потому, что это никак не было связано с тем, чего действительно желала Гвен. Охотница сглупила, предлагая убить её или отпустить. Находясь в отчаянном, бедственном положении, она видела только такие благоприятные исходы, а Аттикус, понимая это, тут же отсёк оба варианта. Глава вампиров был готов мучать людей любыми способами, причём теми, что подходили конкретно каждому. В случае с болтливой Гвендолин это действительно было заточение. Говорить о том, что Хирш станет «Троянским конём» Аттикуса было рано. Мужчина просто не мог сказать этого, чтобы не лишить себя единственной пользы, что может принести ему Гвен. Потому он, в худших своих привычках, решил молчать, не давая ответов на нескончаемые вопросы. Его переполняла уверенность, что их у девушки запредельно много. Больше ничего не говоря, лишь взирая на новую загадочную гостью, Аттикус уже раздумывал о том, кому поручить следить за ней и какую комнату выделить для «заточения», если выражаться на её радикальном языке.

III

Плотно закрыв за собой окно, Исаак в первую очередь пристально осмотрел комнату, в которой очутился. Прежде это был чей-то кабинет, теперь — захолустное помещение с поломанной мебелью, старыми, отклеившимися обоями, лоскутами свисавшими с отсыревших стен, и с множеством бумаг, брошенных в хаосе на полу. Кругом были также осколки от разбитых стеклянных витрин, некогда прятавших на полках ныне распотрошённые книги и расколоченные статуэтки и шкатулки. Всё, что некогда составляло благополучие и красоту этого места, было уничтожено, и Исаак глядел в оба, чтобы не нарушить покой и тишину случайным неосторожным шагом или хрустом стекла под каблуком. Когда он удостоверился, что находится в безопасности, и, выглянув в длинный, тёмный коридор, не нашёл там ни дозора, ни посторонних, то ответил аббатисе, поднеся к губам датчик, скрытый под кожаной пластиной на запястье: — На связи. — Брат Исаак, — голос её звучал в его ушной раковине, где находился крохотный наушник. — Как продвигается поиск «глаза Бога»? — Продвигается, — уклончиво ответил тот и присел на корточки в углу, справа от двери. — В чём дело, госпожа аббатиса? — У меня недобрые новости, брат Исаак, — голос её был мрачен. — Добравшись до машины, я связалась с Пибоди, с полицейским участком. В городском округе меня уведомили о том, что шериф Диана Ширли была убита пару дней назад. Исаак промолчал, обдумывая сказанное. Может ли аббатиса Мария лгать? Конечно, да, однако зачем ей это сейчас? — Они нашли тело и опознали его? — Да. — Она помолчала. — Тело обнаружили в лесу неподалёку от Салема. Она была раздетой, без документов, без табельного оружия. Опознал её помощник — по фрагменту… остальное было уничтожено химикатами. — Deus requiem anima eius. Воцарилось молчание, такое, что Исаак на мгновение даже подумал — связь между ними отключилась. Наконец, в наушнике послышались слабые помехи, свидетельствовавшие, что аббатиса вновь коснулась рации. — Брат Исаак, — тон Марии стал твёрже. — Вы же сознаёте, что это значит? Он, конечно, сознавал. Это значило, что его спутница Диана Ширли была вовсе не Дианой Ширли, а, скорее всего, человеком, который убил настоящего шерифа Пибоди и со своими целями навязался в компанию к Исааку. Отчаянная женщина, которая не испугалась даже представителя церкви! Он сжал челюсти, рыская беспокойным взглядом по полу и блестящим в свете луны осколкам стекла. Теперь ему предстояло решить, что сделать с самозванкой. Проще всего было, конечно, оставить её вампирам. Исаак понимал, что живой из их логова она не выйдет. Худшее, что с ней может случиться — они обратят её в себе подобную. Лучшее — выпьют досуха. Единственное, что терзало Исаака — её имя. Как же, в таком случае, её звали на самом деле? — Брат Исаак? Он, верно, надолго замолчал. Мрачно нахмурившись, сжал свободную руку в кулак, чувствуя, как закаменели все мышцы до самого предплечья — а потом расслабил. Исаак принял решение, что делать, в один момент. Уже тогда ни один святой отец, ни один кустодий не могли бы переменить его выбора. — Я займусь этим, — кратко сказал он. — Аббатиса Мария, вы уже связались с церковью? — Я подумала, что сперва вам будет полезно узнать о том, что доверять шерифу Ширли крайне небезопасно. Отвергни от себя лживость уст, и лукавство языка удали от себя. — Притчей Соломоновых, — тихо откликнулся Исаак. — Глава четвёртая, стих двадцать девятый. — Всё верно, — смягчилась Мария и прибавила. — Мы служим Господу, брат Исаак, и являемся тем, что отделяет его благость от грехов и пороков людских, и от чудовищ, жаждущих крови. Кто, как не мы, есть воины Христовы, поборники справедливости, те, кто стоит стеной против эпидемии, объявшей наш род? — Да, аббатиса Мария, всё так. — Тогда вы знаете, что делать. — Знаю, — сухо ответил он. — Конец связи. Итак, всё тайное однажды становится явным — Исаак помнил своё детство и эту простую истину, сказанную ему ещё отцом. Диана Ширли была мертва, а её убийца — или подставное лицо от тех, кто расправился с шерифом — сейчас находилась в плену у вампиров. Всё, что предстояло сделать Исааку — убить её, убить вампиров и забрать «глаз Бога», чтобы после вернуться в машину, где его дожидалась аббатиса Мария, и вернуться в церковь с чисто выполненным заданием. Как и последние несколько лет. Но эта вылазка отличалась от всех прочих, и совсем не как в последние несколько лет, Исаак это чувствовал. Он сомневался в том, что сможет убить незнакомку, прикрывшуюся персоной шерифа. Но в другой смерти не сомневался ни на мгновение. В церковном «Хамви», где теперь укрывалась аббатиса Мария, оставался его пёс, верный Молох — и Исаак знал, что будет делать. Молоха нельзя было подкупить и невозможно было отвратить от преданности своему единственному хозяину. Ему, Исааку. Когда Молох был совсем ещё щенком, Исаак, как и каждый из охотников, тренировал его, как и каждый монах тренировал своего пса, а затем Молоха заразили вирусом вампиризма, над которым поработали лучшие генетики Церкви. Вирус этот давал Молоху возможность мыслить едва не человечески разумно. Он был невероятно сообразителен… и не по-звериному силён и быстр. Он мог есть обычную собачью пищу, а мог получать энергию из крови — но жажды у него не было никогда. Таких собак называли церковными гончими, и у них был единственный изъян — их тела были подвержены быстрому разложению из-за ускорения апоптоза клеток, заражённых вирусом вампиризма. Потому Молоха поместили в кибернетическую «умную» броню, которая поддерживала его разлагавшееся тело. Исаак поднялся, вышел в коридор и продвинулся до угла, когда навстречу ему вышел вампир совершенно иного порядка — холёный, гладкий, сытый и по всем внешним и поведенческим признакам больше похожий на человека, чем на кровожадного упыря. — Что за… Он не успел договорить, когда Исаак вогнал кол прямо в его рот, а затем резко вынул, наблюдая, как гораздо медленнее, чем обычные вампиры, этот кровосос превращается в груду серого пепла. У тварей вроде него — острый слух, а значит, если Исааку не повезло, кто-нибудь поблизости уже поспешил на помощь своему товарищу. Исаак быстро набрал на запястном маячке команду для Молоха, притаился в тени застенка и подкараулил женщину, вечно юную и прекрасную, но для него не представлявшую ровным счётом никакого интереса — разве что как добыча. Она наткнулась на прах, оставшийся от молодого вампира, и яростная, словно фурия, обернулась к своему врагу, точно поняв, где находится Исаак. И когда он бросился на вампиршу с колом, Молох в «Хамви», безучастно лежавший всё это время на брюхе, прыгнул на аббатису Марию, вцепившись ей в горло серебряными клыками. Молох загрыз её, подмяв под своё могучее тело гончей сильными лапами, и, издав короткий вой, скорее похожий на волчий, нежели чем на собачий, вырвался из «Хамви» и помчался на помощь к своему хозяину, как ему было велено.