In securis et quintessence

I

Ночь стояла хмурая, недобрая, и луна глядела с неба воспалённым жёлтым глазом. Исаак знал, что всякие приметы — суть сомнения в Господе и относятся больше к язычеству, но не мог не признать, что ночь и впрямь была нехорошей. Прочитав про себя краткую молитву, он, пригнувшись, размашистой рысью пересёк пространство в пустом дворе от особняка до стен поросшего густым плющом и виноградом здания, и только вблизи, когда тучи расступились, неожиданно узнал в нём церковь. Сперва она показалась ему совсем небольшой, можно сказать, отстроенной скорее фамильной, нежели приходской — но затем Исаак понял, что ошибся, когда увидел впереди широкий портик и каменные колонны, подпирающие стены. Он жестом подозвал к себе Марию и Гвендолин, и те перебежали по высокой траве, хлещущей их по икрам. — Выберемся отсюда, — сказал Исаак. — У больших ворот стоит моя машина. Полагаю, мы добежим быстро. — Мы не успели обсудить это в камере, — вдруг прервала его аббатиса. — Но мне нужно вам кое-что сообщить. — Начинается, — буркнула Гвендолин. Исаак остался совершенно спокоен. Он выслушал очень внимательно рассказ аббатисы о том, что один из вампиров — высокий, со светлыми волосами, видимо, один из их главарей, изъял у неё глаз Бога. Гвендолин всмотрелась в Исааково лицо, но не увидела на нём ни тени какой-либо эмоции. — Значит, нам надобно его вернуть, — кратко сказал он. — Что за глаз Бога? — спросила Гвендолин. Аббатиса Мария недовольно взглянула на неё и ровным голосом ответила: — Полагаю, вам, как особе, далёкой от дел и чаяний церкви, лучше не влезать в такие мелочи, шериф. — Полагаю, я имею право знать, если рискую своей шкурой, спасая вас и то, что вы так небрежно посеяли в плену, — раздражительно отозвалась Гвен. Внезапно, Исаак поддержал аббатису, холодно взглянув на свою спутницу: — Сестра Мария права. У тебя нет права знать, что это, а у нас — разглашать эту информацию. Видит Бог, ты совершаешь это паломничество по Его воле, и будешь за то всенепременно вознаграждена, ибо ничто доброе не остаётся… «Безнаказанным?» — едва не ляпнула Гвендолин, но вовремя поджала губы. Исаак запнулся, и ей показалось, что он странным образом чуть было не сказал то же самое. Однако, помолчав, он пробормотал: — …без вознаграждения. Взглянув на лунную дорожку, брошенную на землю, поросшую разнотравьем и плутающую между высоких, мрачных тисов, он прояснившимся взором увидел обводной путь, который быстро привёл бы к ограждению. Он перевёл взгляд на аббатису. — Сестра Мария, — сказал он. — Во что бы то ни стало, вы должны выжить, такова воля Господа и святой церкви. Если этого не случится, всё было напрасным. — Что вы предлагаете? — вопросила она. Исаак мягко взял её за локоть, отведя в сторону, и тихо продолжил: — Аббатиса. Этот путь вам может быть незнаком, но я помню наизусть карту местности. Если будете идти здесь вдоль ограждения, сумеете выбраться к бреши в стене, запечатанной нами артефактами церкви. Я не сомневаюсь в том, что большая часть кровососов не появляется в это время у стены: им попросту нечего там делать. Если на вас нападут, обороняйтесь вот этим. И он передал ей большой армейский нож и серебряный остроконечный крест. Аббатиса кивнула. — А ключи от машины? — Мои останутся у меня. Там есть запасные, — кратко сказал Исаак и шепнул ей на ухо, где их искать. Оказалось — запрятанными в арке заднего правого колеса. — Всё необходимое оружие, провизию на первое время — всё найдёте там. Свяжитесь с церковью. Кустодий Бенедикт ждёт этого. — А что же вы? — Я найду глаз Бога и вернусь, — сказал Исаак, и голос его звучал очень мягко, почти смиренно. Мария покачала головой. — Это невозможно. Его носит на груди тот вампир. Судя по его виду, и по тому, как он обращался и говорил с нами — к слову, другие звали его Аттикус — он среди них старший. Они ему подчиняются. Если вы войдёте туда, — она пронзительно посмотрела в загорелое лицо Исаака, — то вы оттуда уже не выйдете. Гвендолин услышала это, слегка побледнев. Однако Исаак был непреклонен. — Но да просит с верою, ни мало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой, — процитировал Библию Исаак и смиренно опустил взгляд. — На всё воля Господа. Если Ему будет угодно, я верну утерянное. Но глаз Бога оставлять им нельзя. Мария некоторое время смотрела ему в лицо и не видела в них ни сомнений, ни тревог, ни чего-либо ещё, кроме покорной готовности к действию. Потому, убрав оружие под ремни на груди и бёдрах, она кивнула: — Да поможет вам Бог, брат Исаак. Шериф… — Мария пристально посмотрела на Гвендолин и качнула подбородком. — Пойдёмте. — Она останется со мной, — ровным тоном сказал Исаак и, словно пастырь дитя, накрыл плечо Гвендолин своей большой ладонью. — Лишние руки и глаза мне никогда не помешают, аббатиса. Она хотела было возразить, но что-то в его глазах было таким, что она не решилась. Он был не похож ни на одного ей знакомого монаха, этот брат Исаак. Посему кивнув, она удалилась в тень церковной башни, а затем её сокрыла ночная мгла у дальних тисов, и вскоре даже едва слышимые шаги слились с тишиной, царившей вокруг. Монах Исаак глядел ей вслед своими удивительно прозрачными глазами, в которых не было ни единого проблеска какого-либо чувства, и коротко сказал Гвендолин: — За мной. Тем временем, аббатиса Мария спешила к его бронированной машине, и глаз Бога грел ее за вторым слоем кожи, будучи вшитым в голенище сапога.

II

Исаак аккуратно выдавил небольшой фрагмент витража из окна и, осмотревшись внутри церкви, скользнул туда, в брешь в раме, не создавая никакого шума. Гвендолин, озираясь, поглядела на рощу, залитую лунным светом, и вздрогнула, когда Исаак протянул ей руку, чтобы помочь перебраться к нему. Она тоже справилась с этим, пусть и менее быстро. Исаак, осторожно поставив витраж на место, обвёл взглядом высокую крышу церкви и тёмный деревянный крест с распятым Христом на стене, в дальнем конце зала. Возле него стояла группа золочёных, высоких подсвечников с оплавленными в них церковными свечами. Пол был закапан воском, залит чем-то давно засохшим и въевшимся в каменные плиты, чем-то бурым — кровью? — и под каблуками ботинок Исаака похрустывало стекло. Он шёл очень осторожно, но даже собственное дыхание в этом месте казалось слишком громким. Гвендолин рядом с ним, пусть была много легче его, но шумела малость сильнее. Тем не менее, Исаак никак это не комментировал. Для человека, который впервые лицом к лицу с вампирами оказывается в опасной вылазке — человека не тренированного и знакомого с этим только как обычный гражданин, живущий за стеной, охраняемой церковью — шериф справлялась поразительно хорошо. — Так что за глаз Бога? — вдруг спросила Гвендолин и посмотрела Исааку прямо в лицо. Он сделал вид, что отвернулся теперь вбок, чтобы разведать там обстановку, но Гвен догадывалась: только потому, что не хотел чувствовать на себе её взгляд. — Особый артефакт, — пояснил он, не видя в этом ничего страшного, если говорить аккуратно и не сообщать лишнего. Тем более, невозможно искать то, о чём не имеешь никакой информации. — Серебряный крест с капсулой в центре, напоминающей миндалевидной формой глаз. Оттого и прозван глазом Бога. — Зачем он нужен? — Многовато у тебя вопросов, Диана, — заметил он. Та лишь пожала плечами, опустив руку, в которой наготове держала кол. — Будь ты малость откровеннее, и мне не пришлось бы досаждать ими, — сказала она. — Значит, ты хочешь, чтобы я был с тобой откровенен? — низко спросил Исаак, бросив на неё взгляд такой быстрый и обжигающий, что она не сразу поверила, что это случилось. Господь, даже вампиры не были столь угрожающими, сколь угрожающим выглядел этот чёртов монах. Она поджала губы, обдумывая следующие слова. — Я хочу, чтобы мы, раз уж оказались напарниками по воле случая, могли доверять друг другу. Ты вполне можешь доверять мне. У меня нет дурных намерений насчёт тебя. — Я не расцениваю твои намерения как дурные, какими бы они ни были, — ровно сказал Исаак. — Привычный думать скорее благостно о людях, нежели худо, рад вверить себя в твои руки, Диана. Но, как служитель Господа, хочу заметить, что у меня есть свои тайны и обеты, которые я разглашать не имею права. — Что ж, — задумчиво промолвила Гвендолин, — это, во всяком случае, многое объясня… ох! Она оступилась в темноте о металлический канделябр, упавший в тени скамей, нагромождённых друг на друга, и тот со звоном откатился в сторону. Исаак подхватил Гвендолин под руки. — Обычно я не такая неловкая, — сказала она, смутившись. Он промолчал, прикрыв глаза веками, точно сожалея, что не остался один — но всё же неохотно заметил: — Сейчас нужно быть не как обычно, а вдвое аккуратнее. У вампиров тонкий слух. Хорошо, если никого из них не окажется поблизости. — Ты много о них знаешь, — сказала Гвен и внезапно для себя прибавила. — Я тоже много читала о них. Набиралась разных слухов. Признаться честно, узнать о них вот так, на примере, и увидеть воочию — удивительно. — Я ими не интересовался никогда, — сказал Исаак и разжал руки, отпустив Гвендолин. — Жил на другом конце страны. — До того, как стал монахом? Или ты всегда им был? — Нет. — Исаак стал очень задумчив. — Нет, не всегда. Почему-то с ней было легко говорить. Он знал, что разговорчив так лишь в одном случае, и первая мысль была — осечь себя. Но тот Исаак, которого он знал раньше, шепнул: это только разговор, и больше ничего. Ты держишь меня под контролем. Всё в порядке. Пока что я не хочу спустить ей кожу с лица или вырезать печень. Пока что я хочу только сжать её шею в руке и слушать, как она сипит и задыхается. Исаак убрал руки за спину, заложив их в замок. Гвендолин, словно нарочно, приблизилась к нему, коснулась его плечом. Возможно, она даже не заметила этого. Возможно, сделала специально. Исаак ощутил, как волосы на загривке встают дыбом, а по рукам бегут мурашки. — Как долго ты служишь церкви? Исаак задумался. — Несколько лет. — И что, тебе это правда нравится? — она насмешливо поморщилась. — Молитвы, службы, аскеза? — Да. — Да… и всё? — вскинула брови Гвендолин. Они остановились в тени, подальше от окон. Снаружи было спокойно, но Исаак не хотел рисковать. — И всё это далось тебе легко? — Я был скверным человеком, — вдруг сказал Исаак и деликатно помолчал. После прибавил. — Но мне дали шанс исправить свои прегрешения. — Какого рода? И как исправить? Он уклончиво сказал: — Ищите Господа, когда можно найти Его; призывайте Его, когда Он близко. — Но ведь жить в вечной аскезе… — Гвендолин покачала головой, легонько коснувшись своим боком — его, когда переступила с ноги на ногу. — Ты молод. — Я старше тебя. Полагаю, — он проницательно поглядел на неё, — лет на девять. Не меньше. — Но всё же, молод. И я не верю, что у тебя не осталось желаний молодого мужчины. Желаний жить и получать от жизни… всё, что можно взять. Исаак отвернулся. — Я не сожалею. — Жаль, — печально улыбнулась она. — Хотя, безусловно, такая жизнь наполнена смыслом и увлекательна, но очень… одинока? — Я и до того был одиноким человеком, — вдруг сказал Исаак. — Никто не мог стать ко мне слишком близок. Утешение своему характеру я нашёл в молитвах. — Мне казалось, ты человек с колоссальным самообладанием. — Оно воспитывается, — заметил Исаак. — Разными методами. — Например? Он опустил взгляд, провёл языком по передним зубам. Жест был хищническим. Он не вязался с его монашеским обликом. Внезапно, Гвендолин подумала, что он весь и не похож на монаха. Есть в нём что-то непонятное. Что-то порочное. Он хотел бы сказать ей, что его держали в карцере впроголодь и обнажённым, и самообладание, и покорность воспитывались поркой и ударами током. Он хотел бы сказать, что всегда любил боль — и причинять, и получать. Но это была шаткая дорожка. Если разговор с Гвендолин зайдет в это русло, неясно, что случится здесь, в священных стенах. А она была так близко, и так доверчиво говорила с ним и льнула. В животе у Исаака стало очень горячо. Каждый позвонок теперь чувствовал трение ткани о кожу. Исаак опустил голову и пробормотал: — Я вижу здесь исповедальню. Ты позволишь мне немного очистить мои мысли? — Ну, — Гвен смутилась, — ты что, будешь молиться? Исаак не ответил. Гвендолин пожала плечами. — Мы переждем здесь время до рассвета, — предупредил Исаак. — Когда я выйду, ты сможешь поспать — я покараулю. Но, пока можно, хочу немного облегчить мысли. Перед тем, что будет. Гвендолин молча проводила его взглядом. Он зашёл в кабинку. Прошептал слова молитвы, сел на пыльную скамью. Отодвинул бархатную штору и удостоверился, что по соседству никого нет. В узкую решётку в двери была видна Гвендолин, и Исаак, склонив лоб на эту решётку, попытался взять себя в руки. Но ничего не вышло. Было бы легче, отправь он её с аббатисой. Но Мария убила бы Гвен — а он хотел сделать это пер… нет, нет! Он не хотел бы убивать её вовсе. Исаак громко сглотнул. Сколько времени у него не было женщины? Сколько лет? Сколько лет он не ощущал такого сильного вожделения? Вожделение, блуд, похоть — это грех, за которым последует наказание. Но по всему телу Исаака уже пробегали долгие, тянущие, похожие на судорогу импульсы. Оставшись один, он не смог себя укротить, и, не помня, как сделал это, прислонился спиной к противоположной стене, расстегнул одежду, поднял плотную тактическую водолазку под курткой. Живот часто и высоко вздымался, мышцы груди свело так, что он чувствовал боль в лопатках. Исаак, неотрывно наблюдая за женским, гибким силуэтом в тенях, не расстёгивая ремня брюк, погладил себя поверх ткани и откинул назад голову. Она не слышала того, что было в исповедальне. Она не слышала, как гулко билось его сердце. Извиваясь, сначала слабо, затем сильнее и быстрее, он тёрся о свою ладонь, двигая бёдрами, и толкался в неё, чувствуя, как по позвоночнику пробегает тепло. Исаак не соврал. Он и правда ушёл, чтобы прийти в себя. С момента, как его задержали, у него никого не было. Братьям в церкви запрещали удовлетворять похотливые желания своей плоти. Исаака за это избили бы до полусмерти. Подавлять их он привык, но теперь, оказавшись рядом с женщиной, которая так его увлекла, он хотел только одного — даже если за этим последуют муки. Её. Она стояла, не двигаясь, совсем замерев. И это было очень хорошо. Он вспомнил тех девушек, которых просил тоже не шевелиться — а они всё кричали и плакали. Подумав о них и о ней, Исаак расстегнул молнию на брюках и коснулся себя впервые за много лет. От одного только касания повело голову. Исаак сел на скамью, разметавшись по ней, и стиснул в руке собственную грудь. Он до боли сжал в кулаке уже мокрый член, с яростью дёрнул за него — и в глазах его вспыхнули искры. Он грубо удовлетворял себя, глядя на женщину, которую мог втащить в кабинку — но не стал. Вместо того выкрутил кожу на груди и едва не застонал. Разрядка была быстрой. Он не верил тому, что спустя столько лет снова делает это. Когда он сдавленно сказал «Диана», всё тело содрогнулось. Исаак разжал пальцы, и белая струя канула в подставленной руке. Легче не стало: в животе усилилось жжение и стало горячо. Он сделал несколько движений рукой снова и опять кончил. Это было мучительно больно: как раз то, что он любил. Исаак забылся. Он сделал это, позволив себе ненадолго отключиться. В глазах мир стал зыбким, и он не вспомнил бы, что было дальше. Ровно до тех пор, пока не открыл глаза, весь липкий от пота и наконец уставший, и не понял одного: он остался один.

III

Исаака не было слишком долго. Ещё несколько мгновений назад они славно болтали, укрывшись в своём священном укрытии и Гвен даже подумалось, что сработаться с ним будет проще, чем показалось на первый взгляд. То, что Гвендолин увидела в особняке, в котором, очевидно, базировались вампиры, произвело на неё впечатление. В идеале, она обязана была ощутить нарастающее напряжение, желание ретироваться, страх, растерянность. В реальности всё было с точностью наоборот. На неё, как снежный сугроб с крыши, обрушились восхищение, трепет, в некоторой степени даже радость. Она увидела то, что искала долгие годы, что рассчитывала узреть. Это было лучше любого музея или места преступления! Комнаты со сквозящим ветром, ледяные цепи, пыльные окна и умирающая вековая роскошь… так она себе и представляла обитель кровососов. Сидя в церкви и предаваясь ощущениям, самым свежим, ещё дышащим воспоминаниям, Гвен прикрывала глаза. С неописуемым блаженством она вновь рисовала себе увиденное, вбирала носом фантомные ароматы гнили, сырости, дыма, разлагающийся бумаги и гниющего дерева. По коже шёл лёгкий мороз, провоцирующий забеги мурашек. Её эйфорию можно было сравнить с детским восторгом. В какой-то мере ей удалось вырваться далеко вперёд именно благодаря Исааку. Если бы этот загадочный парень с тараканами в голове и свойством молчать не держался особняком, вероятно, они бы пошли ещё дальше, ворвались в комнату, кишащую хищными гурманами и устроили им весёлую смерть. Вторую, если быть точным. Ожидание напарника казалось Гвендолин пыткой. В церкви, пускай и не действующей, она чувствовала себя не в своей тарелке. К тому же, ей не нравилось бездействие, в котором она застряла, словно в вакууме. Хирш хотела поскорее обсудить дальнейший план действий, желательно — полный охотничьих мотивов, холодной крови и расследований. Она не могла присесть Исааку на уши и запричитать, насколько желанно данное действие. В это игре именно он отыгрывал роль профессионала, она же — шерифа, для которой ночные блуждания по Салему — очередная нежеланная работа. Не выдержав, Гвендолин поднялась с лакированной скамьи из красного дерева. Пол под ней слегка прогнулся, пускай вес её был очень даже приемлемый. Разглядывая резные кресты, наполовину стёртые изображение детишек-ангелочков, поникшие, грязные остатки венков на стенах и частично выбитые витражи, она мерила небольшое помещение шагами, не приближаясь к двери, за которой скрылся Исаак. Этот нелюдимый любитель опасных заданий явно был из тех, от которых можно ожидать чего угодно. Гвен не хотела застать его за жертвоприношением, фанатичной молитвой или же сакральным ритуалом, приоткрыв ту самую дверь. На ногах Хирш была довольно давно. День выдался длинным, насыщенным. И всё же, сна не было ни в одном глазу. Гвен только приоткрыла занавесу тайны Салема, только коснулась тех вещей, о которых рассказывал дедушка. Останавливаться и откладывать погружение в густую, чарующую и полную секретов тень не хотелось. Спрятав лицо за узкими ладонями, девушка сделала глубокий вдох, после — резкий выдох. Пытаясь сжечь бесконечно тянущееся время в ожидании, она подошла к одной из стен, водя подпиленным ноготком по линиям, складывающимся в образ Христа. Застывшая, твёрдая, как камень, краска, едва ощутимый рельеф. Определённо ручная роспись. Это место создавалось с особым трепетом. Но всё для чего? Что бы в один ужасно-прекрасный день, монстры, существование которых люди всегда ставили под сомнение, заполонили город, лишая его святости. Ну, видимо не для Исаака. Его вера была привязана не к местам, она всегда была с ним, теплилась в сердце. Медленно вышагивая и задирая голову к грязному, заплесневелому потолку, Хирш подошла к низкому столику, накрытому фиолетовой бархатистой тканью. На нём покоились лампадки с огарками свечей, чётко отдающими ладаном. Помимо того, покоились хаотично разбросанные стёклышки из витража: синие, красные, жёлтые. Оттенки казались едва различимыми в ночной мгле. Не в силах ждать ещё дольше, Гвен сдалась, поворачиваясь к нужной двери и буравя её взглядом. Она почти что сделала первый шаг, как услышала глухой удар. Совсем с другой стороны, чёткий, наверняка за стенами. Хирш резко обернулась, прислушиваясь. Звук не повторился, но зато возникло непреодолимое чувство конца несусветной скуки. Перестав дышать, она стала прислушиваться, желая убедиться в том, что это не шутка сознания. Может, Гвендолин сходила с ума от безделья, но ей почудился шорох и шуршание. Совсем приглушённые, едва различимые. Первое, что ей пришло в голову — кто-то прошёлся по битым витражам. Хирш несколько смутилась. Такое не могло ей казаться — она ещё не сходила с ума. Слишком мало времени ей выдалось на экскурсию по Салему! Гвен подошла к своим вещам и заученными движениями, практически на автопилоте, принялась распределять необходимое для самообороны оружие. Девушка взяла святую воду, пряча за поясом. Взяла давно ожидающий своего момента кол, заточенный удивительно остро, прихватила пистолет, который весьма лестно достался ей от настоящего шерифа. И, не дожидаясь возвращения Исаака-у-меня-есть-план-как-сделать-всё-без-рисков, отправилась на выход из церкви, желая узнать, кто стал нарушителем её скучного, но всё же спокойствия. Гвендолин прошествовала по ковровой дорожке в проходе между длинными скамьями. Крадучись, подошла к тяжёлой двери и, навалившись плечом, едва приоткрыла её, желая избежать предательского скрипа. Выглянув на улицу, осмотрев непроглядную тьму, она открыла дверь шире. Но ровно настолько, сколько нужно было для того, чтобы просочиться на улицу. Хирш оказалась на свободе. Выдыхая носом, она создавала едва различимые облачка пара, свидетельствующие о том, что снаружи стремительно холодает. Не отходя от двери, более того — практически касаясь её лопатками, она стала сканировать периметр, старательно вглядываясь в темноту. Звуки точно раздавались со стороны входа, левее от двери. Если кто-то и был здесь, то мог успеть скрыться. Полагаясь на чутьё и третий глаз, Гвен двинулась влево, норовя обойти церковь со всех сторон. Она сделала несколько неуверенных шагов, на слегка согнутых коленях. Удостоверившись в том, что от её движений не происходит ничего ужасающего, выпрямилась и, сжав оружие в руках, двинулась дальше с некоторой уверенностью. Оказавшись у угла, Хирш резко выглянула, поворачиваясь корпусом к неизведанному. Перед ней вновь не было ничего, кроме жухлой травы, смятых полиэтиленовых пакетов, жестяных банок и осколков витражей. Сверху донёсся резкий шум. Гвен перезарядила пистолет, задирая голову и стараясь определить, в чём дело. В окружающей её черноте мелькнуло что-то ещё более тёмное. Гвендолин с удовольствием признала, что это то, что она надеялась увидеть. Нечто бесформенное и быстрое свалилось с крыши, словно булыжник. В момент это нечто оказалась под ногами Хирш. Ещё быстрее оно выпрямилось, растягиваясь во весь величавый рост. Пистолет в руках Гвен мигом сменился на смертоносный, но ещё никем не испробованный кол. Даже перед ликом вампира — а это был именно он — охотница не потеряла самообладания и уверенности в том, что давно готова к этому моменту. Аттикус не видел в ней Гвендолин, угрозу, помеху. С высоты своего роста он взирал на подтянутую, полную уверенности девушку, со спокойностью в хладном сердце признавая, что это очередная потенциальная жертва. Для гепарда по имени Аттикус она была импалой. Быстрой, приспособленной к выживанию, но всё-таки жертве, стоящей ниже в пищевой цепочке. Ему бы даже не пришлось стараться, чтобы приложить её, а после испить крови. Единственное, что его останавливало — запах, который сочился из её тела через поры. Жжёного сахара, прелых яблок и чёрного перца. Гвендолин сделала выпад вперёд, совершая широкий мах рукой и надеясь хотя бы задеть вампира колом. Тому было достаточно отклониться в сторону, продолжая твёрдо стоять на ногах. Лицо Хирш исказилось в недовольстве и непонимании. Приблизившись к упырю на опасное расстояние, она направила кол перпендикулярно его телу, желая вонзить, но Аттикус умело, заученным движением, перехватил её руку, едва не ломая запястье под нешуточным натиском. — Превосходная попытка. — Хрипло произнёс он, и, выбив охотницу из строя, приложил головой о холодную стену церкви. Гвен мгновенно обмякло, оседая на влажную землю. Кол выпал из руки. Аттикус, посмотрев на её бессознательное тело, нагнулся, поднимая на его на руки. Небрежно, словно охапку дров.

IV

Голова, откровенно говоря, раскалывалась. Гвендолин чувствовала себя так, будто вот-вот откроет глаза после особенно удавшегося Хэллоуина или Рождества. Дневной свет ослепит её, она протянет руку к прикроватной тумбочке, нащупывая стакан воды, сделает глоток и осознает, что нужно взять отгул. Однако остальные её ощущение резко отличались от знакомых. Это вызывало диссонанс. Гвендолин ощущала, что голова болит только с левой стороны, ясно и чётко. От холода хотелось съежиться. Тело её не касалось мягкой постели, только чего-то твёрдого. Более того — она явно сидела, а не нежилась в кровати. Значит, дебют всё-таки провалился с треском, как она могла провалиться в подвал церкви из-за сомнительного пола. Совершенно нехотя, она открыла глаза. От дыма слизистую зарезало, словно ножом. Хирш торопливо смежила веки, морщась и подготавливая себя к тому, что придётся взирать на мир, приносящий ощутимую боль. Гвен нехотя осмотрела всё вокруг: знакомая комната, лишённая жизни, блестящие при лунном свете цепи, устаревшие интерьеры, которые давно пора было обновить. Появилась лишь одна новая деталь — теперь цепи не лежали бесхозным, ненужным грузом. Старомодные оковы смыкались на её запястьях, холодя кожу. Боковым зрением девушка уловила какое-то движение в неосвещённом, тёмном углу. Стоило ей моргнуть, как величественный, уже известный ей силуэт возник прямо напротив, заслоняя закрытую дверь. Вместо испуга она ощутила самую настоящую досаду. Перед ней стоял тяжело сложенный, крупный в плечах мужчина, очевидно представитель вида вампиров. Слишком многое в нём выдавало саму сущность: мертвенно-бледная кожа, леденящие одним видом глаза, отсутствие намёков на жизнь в лице. Светлые пшеничные волосы были убраны назад, некоторые колючие пряди выбивались, нависая перед лицом. Рот его был изуродован двумя тонкими, бугристыми шрамами. В левом ухе сверкала серьга. Он держался, как солдат. Глядя на свою жертву, не выражал ни одной эмоции. Казалось, будто бы ему вовсе всё равно, что она здесь. Но зачем тогда было притаскивать её сюда, так больно прикладывать головой о церковь? Аттикус не мог не заметить, что его рассматривают, подобно экспонату. Он замечал всё, что делает человек, находящийся в такой близости. Вампир слышал, как кровь едва шуршащим потоком бежит по её венам, как пульсирует в аорте. До него доносилось дыхание и сердцебиение Гвен. Одно он мог определить точно — физические показатели свидетельствовали о том, что она не боится. — Кто тебя подослал? — спросил он чуть ли не вежливо. Внезапно в голосе появился легко различимый английский акцент. На первый же вопрос, заданный ни с того ни с сего, у Гвендолин не нашлось точного ответа. Оказавшись в логове не врага, а потенциальный жертвы — так она характеризовала вампира до того, как оказаться скованной цепями — она не могла выбрать, какую версию действительно стоит рассказать. С одной стороны, она могла признаться в том, что является охотницей на таких, как этот ужасный монстр, тем самым давая понять, что не станет ужином так просто. У неё есть знания, которых не хватает обычным людям, есть оружие и информация. Конечно, в первый раз всё это не помогло, но всё же. С другой стороны, Хирш могла продолжить отыгрывать роль полицейского, не раскрывая всех карт сразу и дожидаясь наилучшего момента, чтобы показать себя. То, кем она представится, было напрямую связано с тем, кто мог её подослать. — Те же, кто и всегда, — несколько размыто ответила Гвен, откровенно не понимая, зачем вообще разговаривать. — Власть и церковь крайне обеспокоены вашим поведением. Не могли бы мы договориться? На лице Хирш нарисовалось нечто, напоминающее улыбку, но натянутую. Она словно пыталась произвести хорошее впечатление, но в то же время одним взглядом демонстрировала, что это фальш. — Мы занимаем не такую уж большую территорию, вряд ли кому-то мешаем и переходим дорогу, — спокойно продолжил вампир. — А вы, настырные, но бессильные, сражаетесь за одно место. Мы не сможем договориться, если ты не передашь мысль о том, что наше поведение весьма…уважительно. — Да, конечно, ничего такого. Просто здесь все люди мрут, в округе — тоже, — съязвила Гвен, притягивая к себе ноги. — Вряд ли я смогу передать твоё мнение. Ты ведь меня не отпустишь, верно? Аттикус дёрнул бровью, с удивлением подмечая, что не каждая его жертва вела себя столь спокойно и даже позволяла себе дерзить. — Да, вероятно, что так, — согласился он. — С кем ты здесь? — Одна. — Моментально солгала Хирш. — Правда? А запаха с твоего последнего визита было два. Гвендолин ругнулась про себя. Ей не сильно нравилась мысль о том, что вампиры уже были в курсе, что она бывала здесь вместе с Исааком. — Значит, в этот раз прислали побольше людей. Если бы я кого-то увидела в этой пустыне, то непременно бы сообщила. — Я не то чтобы хорошо отношусь к тому, что мне лгут. — Это прекрасно! Я тоже. Тогда ответь мне честно, зачем мне нужны эти оковы? ТЫ можешь отпустить меня или съесть. Зачем бесцельно держать и морозить? Это была в некоторой степени уловка от Гвен. Ей было достаточно нескольких секунд без скованных рук, чтобы вновь начать действовать. Или же любой близости, чтобы что-то предпринять и выбить кровожадного похитителя из колеи. В этот раз она не позволила бы себе оступиться. Аттикус, будто бы уловив скрытые мотивы в её словах, пустил тень улыбки на своём лице — у него тоже был опыт. Он как никто прекрасно знал, что не стоит считать всех смертных совсем уж глупыми и беспомощными. Некоторые из них оказываются способны на то, чего не ожидаешь. — Нужно провести консилиум на твой счёт. — отчасти честно ответил вампир. Это была лишь половина истины. Вторая заключалась в том, что ему с трудом вериться, что молодая девушка не робкого десятка, которая совершенно не испытывает страха, подослана правительством. Чаще в эту комнату попадали неподготовленные учёные, рядовые полицейские и просто отбитые смертные, готовые на всё ради большого вознаграждения. — Вы касательно каждого такое устраиваете? Аттикуса позабавило то, что она решила, будто бы имеет полномочия задавать здесь вопросы. — Да. — Без тени эмоций ответил он, но, как всегда, честно. После этого Аттикус едва заметно кивнул, отворачиваясь к двери и открывая её. Поворот ручки — и петли заскрипели. Она даже не была заперта. — И это всё? — удивилась Гвен. — Никакой жестокости и запугивания? Никаких допросов с пристрастием? Вампир повернул голову, поглядывая на неё из-за крупного плеча, скрытого под старомодным пиджаком. — Рано. Дверь распахнулась, ударяясь о стену. Тёмно-серая тень, в которую превратился похититель, мелькнула, исчезая. Гвендолин осталась сидеть, осознавая, что упустила шанс высвободиться или хоть что-то узнать. Раньше ей не приходилось иметь дела с вампирами и вести разговоры тет-а-тет, но что-то ей подсказывало, что из всех возможных ей попался самый неразговорчивый.

V

Исаак выбрался из церкви тем же путём, что она. Прошёл по её следам. Затем поглядел на конёк крыши и задумался. Нет сомнений, они забрали её. Вампиры забрали. Теперь она у них в плену, если ещё не съедена. Что-то заворочалось внутри Исаака. Он сжал руку в кулак, затем отошёл к стене церкви и присел на корточки, обдумывая своё положение. Его ввели в искус, он поддался — вот результат потери контроля над собой. Но шерифа он не отдаст, это он решил твёрдо. И дело не в том, что приказала бы церковь. «Она моя» — промелькнуло в его голове. Затем он попытался успокоить эту мысль, но снова возвращался к ней. Исаак разрывался между долгом и желанием. После, всё же взяв в губы свисток с серебряной цепочки на груди, подул в него. Он знал, что, кроме его пса, свист этот не услышат даже кровопийцы. Он знал, что высвободит свою спутницу, потому что хочет так сам. Лично сам. Он знал, что в той исповедальне он оставил что-то из нескольких лет праведной жизни с неправедными мыслями. И знал, что каждый, кто окажется у него на пути, отныне об этом пожалеет.