In securis et quintessence

I

Исаак придержался за раму рукой, примерился и резко ударил локтем там, где должна быть щеколда. Старое дерево хрустнуло, пыльные стёкла задрожали. Вцепившись в раму так крепко, что занозил пальцы, Исаак не дал ей распахнуться с громким скрипом. На его загорелом, обветренном лице ярко выделились челюсти. По тёмно-русым волосам серебром пробежал лунный свет, косы стали изнизаны ранней сединой, туго спрятанной в плетении — Исааку было тридцать шесть, он много чего повидал и много что натворил прежде, чем стал монахом. Он медленно открыл окно, без единого звука спрыгнул в комнату и поманил Гвендолин. Она забралась на подоконник, напоследок с опаской поглядев по сторонам, в густую поросль обросшего, неухоженного сада. Ей чудилось, кто-то постоянно за ними наблюдает. Исаак молча протянул ей руки, но жест был не джентльменским — во взгляде его не было ни одной посторонней эмоции, кроме желания сделать дело, как следует. Гвендолин сперва строптиво выпрямила шею, но он приложил палец к губам, неотрывно глядя на неё. Пришлось принять помощь. Чтобы она не издала ни звука, он взял её под мышки, удержал на весу и мягко опустил рядом с собой, после чего медленно и осторожно закрыл окно. Он знал, что нельзя оставлять даже намёка на их присутствие, и подозревал, что вампиры могут пустить по периметру дома патруль, подозревая, что здесь находятся чужаки. Не могут же они быть так безразличны к своей безопасности? Исаак спокойно прошёлся по комнате, в которой вместо мебели остались только деревянные её обломки. Его ботинки оставляли следы от подошв на толстом пыльном ковре. Гвендолин сложила на груди руки, наблюдая за его рослой фигурой с опущенными плечами. — Нам нужно найти пленников, — шепнула она. Не оборачиваясь к ней и стоя у двери, Исаак поднял вверх указательный палец, точно приказывал замолчать. Гвендолин недовольно поджала губы. Хотелось бы ей сказать, кому и при каких обстоятельствах он будет указывать — но Исаак был ей нужен: без него она не справится в одиночку. Понимая это, Гвендолин пересилила себя и молча подошла к нему, встав у левого плеча. Исаак приоткрыл дверь и выглянул наружу, в узкий тёмный коридор, не тронутый никаким светом — очевидно, вампирам это было ни к чему: они прекрасно видели в темноте. Коридор был пуст, но Исаак с большой осторожностью прокрался из комнаты вдоль стены, слыша тихие-тихие шаги Гвендолин позади. Он шёл почти наощупь, вслушиваясь и всматриваясь в темноту: очень скоро зрение к ней привыкло и различало слабо очерченные силуэты бра на потрескавшейся краске или дверные проёмы. Некоторые Исаак быстро миновал, возле других задерживался. Тёмный коридор казался Гвендолин почти бесконечным, пока Исаак не остановился. — Это з… — снова шепнула она, но он молниеносно прижал ладонь к её губам и молча кивнул. Взглядом он впился в бледное лицо Гвендолин. Да она сама похожа на вампира. Интересно, какая на вкус её кровь? Исаак задумался, не торопясь отнять руку и разглядывая Гвендолин, точно диковинную птицу, которую поймал и удержал в ладонях. Взгляд её стал грозным. Глаза метали молнии. Брови нахмурились. Когда-то давно одна женщина тоже так смотрела на него. Он вспомнил, как сладко и славно было резать её на куски, спуская кожу с плоти тонкими лоскутами, и вталкиваться внутрь. Ещё слаще было войти в неё лезвием ножа, а после, до крови порезавшись самому, протолкнуться следом. Он убрал руку, пока не стало слишком поздно, и приник к двери, чтобы вслушаться даже в малейшие звуки за ней. Гвендолин встала рядом, повторив его действия. Она смогла расслышать только чьё-то тихое дыхание и покачала головой. Исаак мягко усмехнулся. Шериф, вампиры не дышат, — хотелось сказать ему, но он лишь запустил руку в чёрные волосы Гвендолин. В них, прячась в фургоне мороженщика, он заметил пару заколок: сейчас они окажутся кстати. Она плотнее сжала губы, явно против таких частых прикосновений, но взгляд загорелся, когда поняла, что Исааку нужна была её заколка. Он легко отломил красивую часть, перевитую оливковой серебряной лозой, и отдал её Гвендолин, оставив только саму шпильку. Теперь пригодился бы свет, но придётся действовать наощупь. Исаак средним и указательным пальцем сделал Гвендолин знак: гляди в оба, и она кивнула, пока он присел на корточки, ковыряясь в замке. Какой же он здесь хитрый! Исаак покачал головой, не переставая плавно поджимать штифты, и думал, что делать это — всё равно что женщину ласкать: потихоньку, постепенно, до конца. Вдруг Гвендолин встрепенулась, положив руку на его плечо. Она первой заметила едва слышные шаги. Исаак сжал челюсти. Он провернул один затвор, остался второй. Гвендолин крепче сжала пальцы, безмолвно поторапливая его. Исаак теперь и сам услышал тихие голоса двух лениво беседующих вампиров. — Давай, — одними губами выдохнула Гвендолин. Исаак сверлил взглядом замочную скважину, стараясь мысленно читать молитву, а не посылать хулу и ругань. Голоса всё приближались, вот-вот вампиры вывернут из-за поворота… Вдруг дверь поддалась, послышался щелчок. Исаак быстро встал, открыл её и притянул к себе Гвендолин за талию. Он быстро притворил дверь, всё ещё прижимая к себе Гвендолин и выжидающе глядя на полотно: а ну как их заметили? Голоса стали ещё ближе. Вампиры подходили к двери. Исаак набрал воздуха в грудь, Гвендолин — тоже, увидев, что он делает. — И я сказал ей: если не умеешь убивать быстро, хотя бы не пачкайся, как свинья, — неторопливо говорил один вампир. Второй только посмеивался. — Что ты думаешь? Она была вся в крови, когда сожрала того, крупного… А теперь пленников есть нельзя, и это просто кошмар… — Аттикус на них словно помешался. Гвендолин зажала рот обеими руками: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пройдите мимо! Ей срочно нужно сделать вдох! Исаак прикрыл глаза. Ну же, уходите. Ну же. — Не знаю, чего он от них хочет, они всё равно молчат и несут околесицу… — Всю эту религиозную чушь. Я слышал. Их голоса удалялись, гасли там, в коридоре, и Гвендолин выдохнула, втянув воздух ноздрями с таким наслаждением, словно дышала в первый раз. А потом посмотрела на Исаака и застыла: он стоял, хмурый и неподвижный, глядя ей за спину. Туда, где, как он и ожидал, в пыльном мраке комнаты с забитыми наглухо окнами, прикованные цепями к кандалам в стенах, были пленники. Изморённые, бледные, но живые.

II

Аббатиса Мария была Исааку знакома по снимку из личного дела, но сейчас выглядела она не лучшим образом: измождённая, в синяках, ранах и крови. Сколько дней она здесь пробыла, в плену? Шесть? Семь? Воду ей и трём выжившим инокам давали, но кормили скверно — они были сильно истощены. Пристёгнутые на весу цепями, они медленно, устало смотрели на Исаака, но в глазах их Гвендолин не заметила радости. Исаак медленно прошёл вдоль стен, хмуро разглядывая каждого пленника. Он не торопился освобождать их, и Гвендолин нахмурилась этому: она не так представляла себе их спасение. Исаак остановился против аббатисы в рваной и грязной чёрной рясе с некогда белым воротничком и тактическим жилетом, вшитым под ткань так искусно, что Гвендолин не сразу его заметила. Он холодно посмотрел ей в лицо, засаднелое и усталое, лишённое красок. Светлые волосы, отливавшие сединой, были похожи на грязную паклю. Губы, отёкшие после ударов кулаком, были разбиты в кровь. Но аббатису берегли: инокам досталось хуже. Исаак присел подле неё на корточки на расстоянии вытянутой руки. Всё его внимание захватило изучение открытых участков тела: шеи и запястий. Он гадал, успели их обратить в вампиров или нет: во всяком случае, пока Мария не выказывала никаких кровопийских привычек, но эти твари умеют маскироваться под обычных людей. Такова их охотническая тактика. «Прямо как у меня. Я тоже только притворяюсь обычным человеком» — вдруг подумал Исаак. — Аббатиса Мария? — голос его оставался покоен, но в глазах было столько безжалостного, что у неё дрогнули губы. — Мне сложно поверить, что вы прорвались в такой глубокий тыл к врагу, — равнодушно сказала она. По взгляду Исаак быстро определил, что она только пыталась держать лицо. — Да. Я аббатиса Мария из монастыря святого Германа. — Я прибыл по поручению протоархимандрита Константина и кустодия Бенедикта. Сам я — монах Исаак, а это — шериф Пибоди, Диана Ширли. Гвендолин за его спиной раздражённо кивнула. — Не могли бы мы беседовать с ними быстрее? И меньше расшаркиваться своими титулами, или что у вас там, — сказала она. — Вампиры могут явиться сюда с минуты на минуту. — Она права, — хрипло сказал один из иноков с глазами, залитыми кровью. — Нужно поторопиться. Исаак покосился за плечо, но ничего не ответил ни ей, ни иноку. Смолчав мгновение-другое, он продолжил: — Меня послали за результатами ваших исследований, аббатиса. — Мы утратили все записи, — она покачала головой. — Все видео и фотоматериалы. Несмотря на это, нам удалось добыть множество фактов, которые будут крайне полезны церкви в святой войне — Я обязан передать их, — лаконично сказал Исаак. — Где они? Мария кротко улыбнулась, но в её серых тусклых глазах мелькнуло что-то лисье. Гвендолин прищурилась. На лице служительницы храма Божьего она ожидала увидеть что угодно, но не такое выражение. — Всё здесь, — шепнула она. — В моей голове. Исаак поджал губы, выпрямился. В полумраке, рассеивавшемся только от слабого ночного света, который пробивался сквозь щели в оконных досках, его лицо казалось тёмным и жестоким. Он оценивающе скользил по аббатисе взглядом, не торопясь, хотя Гвендолин — Диана, как он называл её про себя — была права: на счету каждая минута. — Я доставлю вас в Трентон, — тихо обещал Исаак. Мария кивнула. — Но мне нужно знать, что вы не укушены. — Приложите ко мне серебро. Он признал, что это весьма быстрый способ — куда быстрее и точнее, чем даже пристальный осмотр. Молча вынув крест и прислонив его ко лбу Марии, он выждал несколько секунд. Ничего не происходило. Тогда он встал, подошёл к аббатисе и взялся за её цепи. Подёргав за них, обнаружил, что кандалы хоть и крепки, но звенья давно ссохлись, проржавели. Разбить их было просто. Взяв нож обратной стороной, за лезвие, он в несколько ударов раскроил звено и порвал цепь руками. Гвендолин застыла в нескольких шагах, ошарашено наблюдая за тем, как под монашеской чёрной рясой, покрытой сверху плотной курткой того же цвета, ибо монах облекается в особые одежды, как бы во вся оружия Божия — слова апостола Павла. Даже под тканью Гвендолин видела очертания мышц, оживших и враз закаменевших обратно. Цепи распались в пальцах Исаака, выскользнули из колец на стенах. Он убрал нож на место, в ножны на бедро, и придержал аббатису за плечи: она едва не упала от слабости, всё её тело занемело и затекло. — Вы сможете идти? — прямо спросил Исаак. — Я выдержу всё, что уготовано Христом как испытание. — Хорошо. — Исаак коротко взглянул на иноков и добавил. — Я и их освобожу. Их было трое; двое пристёгнуты рядом, один — близ аббатисы. Гвендолин спокойно ожидала, когда он раскуёт их, и подошла к Марие, чтобы подать ей руку. — Диана Ширли, — спешно представилась она. — Шериф Пибоди. — Благодарю за помощь и отвагу, мисс Ширли. Вблизи Мария показалась ей неприятной: холодной и скользкой, как лягушка, с большими непроницаемыми глазами. В ней было мало доброты и мало света, хотя казалось бы, служила в церкви и должна была источать благость. Гвендолин не знала, что аббатиса была кроткой только на словах. Скольких монахов она истязала этими руками, скольких била плетьми, скольких губила — тех, кто не подходил служению Господу? Она была правой рукой кустодия Бенедикта, доносчицей всех сплетен, предательницей каждого человека, который оказывался у неё на пути. Она была большой грешницей, осатанелая в своих желаниях истязать до первой крови и даже сильнее, но в монахе Исааке почуяла то, что заставило её сжать плечи и не трогать его. Пока она будет слушаться его, потому что человек, проникший сюда, в город к вампирам — что было чистым самоубийством — был очень опасен. А приказы, отданные ему кустодием, кажется, были ещё опаснее Исаака. Мария опустила взгляд, думая о нём, а Гвендолин, напротив, поглядела на него. Он заслонил широкой спиной инока, потом отошёл от него. Тот дёрнулся и затих, и только. Исаак приблизился к двум другим. — Я освобожу вас, братья, — ровным голосом сказал он и резко вынул из-за пазухи два острых серебряных креста. Иноки не успели даже вздохнуть — а он уже перерезал им глотки. Кровь из длинных, глубоких ран брызнула на куртку и лицо Исаака. Он равнодушно посмотрел на обоих, ещё дышащих, и невозмутимо вонзил крест одному в глазницу, другому — в грудь. Когда иноки затихли, он прошептал: — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. Гвендолин оцепенела, но сумела вымолвить: — Что ты наделал? Вдруг в запястье ей резко впилась цепкая, удивительно сильная рука. Едва живая и измождённая аббатиса живее всех живых дёрнула её к себе и тут же схватила за горло. Гвендолин, силясь не шуметь, угостила её мощным пинком в живот, но та не растерялась — больно вцепилась в волосы и занесла кулак над ошарашенным лицом… — Оставьте её, Мария. Гвендолин не поняла, как так вышло, что Исаак оттеснил её от аббатисы: та бешено вращала зрачками, не понимая, отчего её остановили. Исаак развернулся к ней плечом, закрыв Гвендолин собой, и повторил: — Оставьте её. — Она всё знает, — возразила Мария. — Она всё слышала. Это слишком опасно, брат Исаак. Её нужно ликвидировать, вы ли не знаете правила… — Я всё устрою, — сухо сказал он и исподлобья посмотрел на неё. Гвендолин, не нуждавшаяся ни в чьей защите, тем не менее, стояла в его тени, чувствуя, что защищена куда больше, чем могла на то рассчитывать. — А пока она будет с нами, и если вы решитесь выкинуть что-то подобное — пеняйте на себя. — Если кустодий узнает, что вы себе позволили… Он сузил глаза. — Мне велели принести источник информации, аббатиса Мария. В наше время церковные деятели научились извлекать синтетическим образом воспоминания из мозга, отделённого от его носителя. Мне не кажется, что вы в конечном счёте нужны кустодию целиком и невредимой. Гвендолин похолодела, по рукам пробежали мурашки. Да что это за церковь такая?! Несколько мгновений аббатиса и монах буравили друг друга долгими взглядами. Затем она кивнула, всё поняв, и он кивнул тоже: это был молчаливый уговор держаться правил, оговоренных лишь между ними. Затем Исаак прошёл к окну, выломал доски, осторожно положил их на пол. В открытые створы, на которых он легко сломал шпингалет, повеял ночной холодный воздух, и в духоте тёмной камеры, среди трёх трупов, Гвендолин с облегчением вздохнула и подошла к Исааку. — Полагаю, — сказала она, положив руку ему на плечо, — мне стоит тебя поблагодарить. — Я сделал бы это для любого человека, ибо служу церкви и Господу, — равнодушно ответил он. Под её рукой, казалось ему, кожа плавилась, как свечной воск. Он выбрался первым, оценил обстановку, помог бесшумно слезть в траву Марие, потом — Гвендолин, задержавшись на её талии чуть дольше, чем должен был. Он знал, что от глаз Марии это не укрылось: она годами выискивала в монахах зёрна сомнений и грехов, но ничего не мог с собой поделать. Что-то, что было сильнее его, заставляло поступать так. Что-то голосами ангелов говорило с ним, как в былые времена, и он не заметил только одно. Взгляд Гвендолин, ставший ещё более осторожным, чем прежде.

III

Вампиры — твари, веками приученные к роскоши, вседозволенности и чувству собственного превосходства. Аттикус, древний кровопийца, пропустивший через себя тысячи молочных шей, сотни столиц и золотые эпохи человечества, был ярким представителем тех самых упырей, что сражались за статность и богатства, за признание и всеобщий страх, за влияние и превосходство над челядью. Аттикус Каспарас был одним из древних, одним из первых, кто услышал клич сородичей о том, что Салемс-Лот готов подчиниться, что вампиры в нём борются с людьми за абсолютное господство. Он пережил столько веков, войн и геноцидов, что небольшой город в лесистой местности казался ему пустяком. Воспитанный князьями, кровавыми барынями, лучшими художниками и писателями, продавшими души за вечные жизни, светскими обществами, генералами и серыми кардиналами в первой инстанции, он думал о Салеме исключительно как о пристанище, власть в котором должна быть сосредоточена в его руках. Он всю жизнь гнался за превосходством, и вот неосмотрительные, глупые, неосознанные упыри указали ему на рай для исчадий ада. Каспарас отправился в Салем сразу, как узнал новости. Он бросил жалкие дворы, закрытые клубы и мокрые переулки, в которых приходилось довольствоваться малым. Уже тогда он был знаком с Китом, перерождённым в эпоху безумных сороковых. Часто они вместе охотились, путешествовали. Кит и Аттикус всегда боролись за одно. Так, однажды, они пустились в битву за Салем, отвоёвывая его не только у людей, но и вампиров, оказавшихся там раньше них. По дороге они встретили Глэдис, чертовку в чёрном, болтливую сучку, которая была слишком уверена в себе и своей неотразимости. Когда Глэдис перегибала палку, Каспарас смотрел на неё с самодовольной улыбкой. Он помнил, какой жалкой, изрезанной, дрожащей, брошенной в яму худшими ведьмами нашёл её. И как только у Аттикуса выдавалась возможность, он напоминал ей об этом. Кит и Глэдис стали первыми последователями Каспараса. В Салеме к ним присоединилась новообращённая Глэдис. Небольшая, хрупкая, грациозная, ещё слабая, но преданная и до жути эрудированная. Количество последователей Аттикуса множилось: трое, шестеро, девять, двенадцать… а после — десятки. Никто в нём не сомневался, все верили в его силы и амбиции. Достаточно было увидеть его, чтобы понять, что он получит своё, чего бы это не стоило. У Аттикуса всегда было то, чего он хотел. Он добивался своего, даже если приходилось прыгать выше собственной головы. Его лицо и тело, изуродованные шрамами, указывали на это. Груда мышц, статно и элегантно перекатывающаяся под выглаженными рубашками и пиджаками, указывали на несравненную силу. Каспарас был хорош во всём. Он был неотразим внешне даже при исполосованной побоями коже, с золотой серьгой со времён заката последних пиратов, со старомодными мрачными одеждами. По венам Аттикуса текла сталь, позвоночник был вырван, а вместо него вставлена прямая, несгибаемая арматура. После смерти его глаза не потеряли огонёк, не стали стеклянными и безжизненными. Если раньше в них пламенели алые пожары, то после обращения в вампира зародились газовые голубые искры. Несравненно холодные, убийственно чёрствые, до одури властные. Каспарас говорил мало, но по делу, бил недолго, но больно и чётко, действовал на разумы окружающих практически не прикладывая усилий. Конечно, прибыв в Салемс-Лот, Аттикус получил своё. Пара показательных казней, несколько громких речей и, конечно, самые сладостные обещания для самых корыстных вампиров. И теперь он восседал в импровизированном тронном зале, вдоль стен которого стояли гробы приближённых. С изумрудным подобием трона, с вечно горящим камином и чугунной люстрой с настоящими свечами, воск которых порой капал на приходящих. — …И только попробуйте себе это представить! Я взбираюсь на эту скользкую крышу, начинаю падать назад, но моя нога проваливается меж гнилой черепицы. Лодыжка застревает, ломается так, что кость хрустит на весь город и выпирает, как отколовшийся осколок айсберга. В этот момент спина прогибается назад, я почти свисаю и вижу, что прямо подо мной = грёбаные палки с гвоздями, — рассказывала Глэдис, заливисто смеясь. От её хохота пламя настенных свечей дрожало, от разгорячённого и опьянённого дыхания запотели окна. Она сидела на камине, вызывающе качая ногами и чуть ли не касаясь каблуками языков огня. Кит, Глэдис и несколько других вампиров увлечённо слушали эту очаровательную особу. — Моя кость продолжает ломаться, я стремлюсь вниз. Я могла остаться без ноги и без глаз, чёрт меня побери! Но я выбралась. Я смогла найти опору, смогла приложить усилия. Я вернулась сюда на одной ноге, вторая волочилась мёртвым грузом, — продолжала она. — Так что когда вы, грёбаные лентяи, говорите мне, что не можете обнаружить людей из-за того, что мало поели, мне хочется сжечь вас. Зал с чёрными стенами, покрытыми лакированными деревянными панелями, затих. Глэдис огрызнулась, все затихли, почти перестали шевелиться. Отчего-то многие считали, что эта чертовка имеет какую-то власть, ведь трётся возле Аттикуса больше остальных. Подобное предположение было пиком идиотства. Аттикус Каспарас скучающе взглянул на неё, постукивая пальцами по деревянным, искусно вырезанным подлокотникам пальцами. Глэдис рассказывала об очередной неудаче как о великом подвиге, и, очевидно, рассчитывала, что «кровавый король» похвалит её и поставит в пример, поддерживая её речь, но он этого не сделал. Мимолётно посмотрев на Глэдис, Аттикус снова увидел лишь обрывки того, какая она на самом деле. Порванная одежда. Бледная, тусклая и грубая кожа. Чёрные колтуны. Измазанное в грязи и гнили лицо. Поломанные ногти. Скукожившееся тельце, омываемое дождём и еле заметное на дне ямы. Если бы не её истошный то ли вопль, то ли вой, она бы так и осталась погибать, избитая и израненная салемскими ведьмами. Глэдис нужно было ходить на цыпочках и склонив голову. Ей следовало бы целовать руку Аттикуса каждую полночь, ведь, если бы не он, возможно, часть салемских ведьм не была бы сожжена, издавая ещё более истошные визги. Не говоря ни слова, Аттикус поднял свой пустой бокал, стекло которого уже тосковало по вину. Стоящий возле него Кит наполнил ёмкость до предела, понимая небрежный жест товарища. — Во время последней охоты мы чётко ощущали запах людей. Не знаю, скольких. Много запахов, но слабых. И всё же кровью несло безбожно, — задумчиво произнёс Кит. — Даже я не могу унюхать их. Не могу их услышать и уловить, рядом ли они. — Это не копы, не наёмники, не киллеры, не органы, не врачи и не исследователи. Они послали кого-то другого, — размышляла Мод. Её лицо было скрыто под шляпой с широкими полями. Огонь бросал причудливые тени на её руки, которыми она поглаживала шелковистые локоны лежащего на её коленях вампира. — Этот кто-то знает, что делает и с кем имеет дело. — Охотники на вампиров? — скептично вопросила Глэдис, спрыгивая с камина. Она легко приземлилась на шпильки и, виляя бёдрами, подошла к Киту, забирая бутылку вина. Обхватив горлышко губами, сделала несколько жадных глотков. — Может и так, — не стала отметать идею Мод. — Смешно. Нет такого человека, который был бы сильнее нас, — покачала головой вампирша. Кит сверлил её взглядом. Два огонька сверкали из-под шляпы. Губы, с краешек которых стекали бордовые струи венозной крови, были искривлены с жуткой неприязнью. Этот его взгляд действовал как святая вода, так что Глэдис, поморщившись, вернула ему бутылку. Только вот пустую. Облачённая в перчатку рука Кита приняла её, однако не прошло и мгновения, как он раздавил её. Осколки бутылочно-зелёного цвета посыпались вниз, по ступеням, ведущим к изумрудному трону Аттикуса и точно такому же, но пустому, по соседству. — Гадёныш, — прошипела Глэдис, оголяя острые клыки. — Я бы не зарекалась, — с сомнением хмыкнула Мод, возвращаясь к теме и устало зевая, хотя, очевидно, совершенно не желая спать. — Они будут посылать к нам новые и новые группы, свежую плоть. Это ведь просто пушечное мясо. Чего они добиваются? — обозлённо запричитал Кит. — Я, конечно, чудесно обедаю и ужинаю за чужой счёт, но мне надоело сжигать их трупы. Я весь пропах сладким мясом. — У нас есть заложники. Почему бы тебе не спросить у них, чего они добиваются? — холодно вопросил Аттикус, осушая свой бокал. — Мы с ними как будто на разных языках толкуем! Я спрашиваю, что им надо и какими средствами они это получат, а они порют чушь. Мол, перебьют нас всех, очистят город, вернут его людям. Смешно! — воскликнул Кит, покидая пьедестал. Осколки приятно прохрустели под его туфлями с длинными носами. — Нам нужно с ними не разговаривать, а действовать, бить первыми. — Бить? — усмехнулась Мод. — Душа моя, отстань от волос этого хмыря, — попросил Кит, даже не взглянув на вампиршу. У Кита не было на него никаких прав, но она, закатив глаза, велела сонному парню убраться прочь. — Мы сидим в одном городе, не забираем себе другие территории, охотимся только поблизости, максимум в соседних городах. Мы ещё очень добрые упыри! — заметила Мод. — У нас другие интересы. Нам нужно пристанище и народ, чтобы мы не вымерли. Ты пробовал донести до наших зверьков это? «Зверьков». Эта вампирша делала комплимент их источнику крови и заложникам, называя так нежно. — Как об стенку горох, — проворчал Кит. — Чтобы наш народ не вымер, а город остался в моей власти, нужно не убивать тех, кого мы отлавливаем, а обращать. Наши ряды должны пополняться, — сообщил Аттикус. — Люди могут быть достойными врагами. Упёртыми и подготовленными. Драться с ними бессмысленно. Будем обращать их, пока тот, кто их посылает, не перестанет делать этого. Пока это всё. — Если наши ряды будут пополняться с такой скоростью, возникнет дефицит крови, — подметила Мод. — Значит, две трети обращаем, одну — используем как источник питания, но не убиваем, — нервно исправился Аттикус, а Мод поджала губы, решая вовсе молчать. — Начнём с тех, кто у нас уже имеется. Кит, приведи сюда двоих заключённых. — Устроим естественный отбор? — довольно оскалилась Глэдис, тоскливо разглядывая троны, на которые не имела права приземляться, как и любой другой вампир помимо Каспараса. — Пусть так, — кивнул Аттикус. Кит, довольный тем, что хоть что-то скрасит эту мрачную ночь, повиновался, покидая зал и двигаясь к разрушенной, пыльной, давно никем не приводимой в порядок комнате, где содержали заложников. Двигаясь в развалку по тёмным коридорам, затянутым паутиной, он насвистывал мелодию из шестидесятых. Параллельно Кит рылся во внутреннем кармане пиджака, ища сигару. Наткнувшись, вдвойне довольный закурил. Он снял с пояса тяжёлую связку ключей и, слегка звеня ими, начал искать нужный. Остановив выбор на верном, дважды провернул ключ в замочной скважине и, достигнув кульминации в своей мелодии, прокрутился на пятках, залетая в комнату. Пустую комнату. Конечно, если не считать трёх трупов, расплатившихся на полу. Гримасы ужаса и боли застыли на их лицах. Кит замер. Он широко распахнул глаза, цвет которых никто не знал. Рукой вампир разогнал дым от сигары, надеясь, что это видение, насланное на него нечистой силой. Кит поморгал. Вышел из комнаты. Вновь зашёл. Там всё ещё лежали лишенные жизни тела. Смачно ругнувшись, он помчался обратно в зал, гадая, разделит Аттикус с ним негодование или обвинит во всём своего древнего друга. Кит распахнул тяжёлые двери, привлекая внимание. — Их убили, чёрт бы меня побрал. Аттикус, там просто призрачная тишина. Никого живого. Ни души. Ни кровиночки! Там было заперто, но это не имеет значения, — начал бормотать он. — И, Аттикус… мне кажется, что там не хватает одного тела. Мод вскочила с дивана. Глэдис замерла, вытягиваясь, как струнка. Аттикус, стоящий до той поры вполоборота к Киту, повернулся на него с безжизненной маской вместо лица. Не успел вампир моргнуть, как Каспарас пролетел мимо него. Прошмыгнул неощутимой тенью. Глэдис и Мод бросились за ним, приказывая остальным оставаться в зале. Кит, прикрыв двери, рванул следом. Аттикус влетел в дверной проём, задевая косяк плечом. Он встал посреди комнаты, оглядываясь и осматривая помещение. Кит был прав, говоря, что от заложников остались лишь остывающие тела. И он был прав, когда говорил, что кого-то не хватает. Этот кто-то сбежал. Или кто-то помог ему сбежать. Окно было приоткрыто, несколько досок, ранее приколоченных к раме, лежали на полу. Сквозняк щекотал шею Каспараса, проходился по его рукам. Изорванные, ледяные, испорченные цепи и кандалы валялись на грязном полу, извиваясь подобно змеям. — Какого дьявола, Кит?! Ты совсем идиот? — взревела Глэдис. — Ты упустил единственное, что у нас было! У тебя была одна обязанность! — Уймись, я здесь ни при чём, — огрызнулся вампир в ответ. — Ты всегда ни при чём. От тебя одни беды! Всё лохматому коту под хвост! — бешено кричала Глэдис, сдувая чёрные пряди с лица. — Тебе можно поручить только сортиры мыть, как в семидесятых, припоминаешь? — Заткнись! — рыкнул Аттикус, швыряя Глэдис. Мод и Кит отступили, застывая в дверном проёме и не желая попасть под раздачу. Вампирша с щенячьим визгом подлетела в воздух, ударяясь о ближайшую стену. Мешком с костями, но ещё живым, она сползла вниз, ошмётки штукатурки посыпались на её тёмную голову, как первый снег. — Очевидно, позволить заложнику сбежать сравни безумию. Но позволить убить в стенах собственного укрытия? — еле слышно произнесла Мод. Всё это никак не вписывалось в планы Аттикуса. Его тело напряглось, мышцы окаменели. Он стал казаться в два раза крупнее, выше, сильнее. На шее и руках разбухли вены, глаза налились красным, под ними вздулись чёрные артерии. Грудь Каспараса стала вздыматься от гнева, хотя ему необязательно было дышать. Аттикус стал одновременно призрачно прозрачным и отталкивающе мрачным. Казалось, стоит кому-то пошевелиться — он непременно разнесёт весь особняк и переломает кости каждому, кто попадётся на пути. Лишь Глэдис поскуливала, будто была ранена смертельно. Это была чушь. Она восстанет через два часа и вновь будет ехидничать, строя из себя невесть что. Аттикус присел на одно колено, касаясь цепей и проводя тыльной стороной ладони по охладевающей коже убитых. От его движений Мод вздрогнула и, сглотнув, сделала ещё один шаг назад, скрещивая руки на груди. Каспарас прикрыл глаза, ноздри его раздулись. Помимо грязи и застоявшегося запаха заложников здесь были какие-то ещё. Аттикус стал разбирать на лоскуты все ароматы, попадающие в его нос. Пахло свежей кровью, свежим потом, свежим мясом. Отдавало запахом необработанной кожи, воском церковных свечей, кисловатыми чернилами. Сквозняк приносил ещё не развеявшийся аромат жженым сахаром, прелыми яблоками, чёрным перцем. Жжёный сахар. Прелые яблоки. Чёрный перец. Этот запах застрял в его лёгких, перебил вонь комнаты, поубавил гнев, пробудил охотничий дух. Аттикус, медленно поднявшись и выпрямившись во весь свой величественный рост, распахнул покрасневшие глаза. Кому бы ни принадлежал этот запах, им должен был обладать Аттикус и никто иной. Каспарас всё ещё был зол, так что хотел заполучить обладателя любой ценой, чтобы сделать новой игрушкой, заменой утерянным, нагло выкраденным и безбожно убитым.