Смоль и кровь

От незнакомца в плаще несёт пиццей, первобытной злобой и трупными миазмами — «эй, Кровавая Мэри, не хочешь с сестрицей повидаться?». Не за просто так, разумеется, никакой благотворительности. Пицца, думается Мари, это хорошо; сложные решения принимать проще за ужином. Злоба, гуталиново-чёрная и такая густая, трещит сбежавшим молоком и лезет через уши [или что вообще, блядь, из этого мужика вытекает?] — и ей, сиротке-убийце, чужой на празднике жизни в Годолкине, она хорошо знакома. А вот миазмы… Чтобы заглушить смрад крови Бутчера, через пару недель совместной работы Моро покупает свою первую пачку сигарет. Дым пахнет химозной вишней, а Мари курит очень неумело, не в затяг, сжимает цигаретку зубами, а не губами; и Билли потешается над ней так, словно в жизни ничего более смешного не видел, а потом сгибается в три погибели, хватается за грудь, заходится болезненным кашлем — напоминает надрывный собачий лай. Моро неуклюже ловит Мясника под локоть, тряпичной куклой приставляет к стенке, дотрагивается кончиками пальцев до чужих взмокших висков — и боль ненадолго отступает, и дышать становится легче, и веки тяжелеют от блаженства избавления. — Знаешь, это похоже на оргазм, дорогая, — хрипло паясничает Бутчер, из последних сил давит смешливый оскал, и от неловкости и пережитого страха Мари слегка теряется. — А после оргазма положено дунуть, этикет такой. — Пошёл ты, — получается как-то обиженно. — Я могла случайно взорвать тебе голову. — Так это тоже вариант. Билли не смущает ни заметная неопытность Моро в делах супских, ни след от помады на фильтре. Он смотрит хитро, затягивается заметно истлевшей сигаретой, и вишнёвый цвет распускается в его лёгких. Если бы Мари на самом деле лопнула его башку, неважно, умышленно ли или по чистой случайности, получилось бы красиво. Ей идёт кроваво-красный.