Исповедь греховных

      Кевина сводит с ума мысль о том, что они с Жаном направлялись к самому исчадию Ада. В это поверить не то что сложно, в это поверить невозможно, потому что они никогда с подобным не сталкивались. Они не сталкивались даже с экзорцизмом, что уж говорить о самом дьяволе, которого они обязаны привести в низы монастыря и провести обряд по его уничтожению. Ноги подрагивают от предвкушения со встречей с дьяволом. Кевин судорожно сжимает крест на груди, столь сильно, что тот мог сейчас просто разрушиться под его ладонями. Жан идет рука об руку с ним, держит свечу, освещая темные коридоры, в которых они не были уже много лет.       Все, будучи грешниками, попадают в этот корпус, привыкают к холоду, что сочится из окна с решеткой, да изучают лазейки, где есть надзиратели, а где их нет. В последние дни, после произошедшего, что сильно напоминало сошествие, но не Христа, а дьявола, кой обрамлял монастырь своим бедствием да заботился о том, чтобы большинство подверглись смерти. Кевин смог выжить только благодаря Жану. Тот в одной руке нес свечу, а второй легонько касался пальцами ладони Кевина, дабы знать, что он рядом, что он никуда не сбежал, он близко, и не стоит бояться, что Кевин вдруг исчезнет, и Жан столкнется с самым ужасным наказанием в своей жизни — со смертью Кевина.       Жан не позволит случиться ей. Однажды он уже предотвратил ее и надеется, что второго раза не будет, потому что Кевин слишком дорог для него. Жан уверен, что Кевин не поступит вновь эгоистично, идя по самому легкому пути — пути смерти. Они уже поговорили, прижимаясь друг к другу в объятиях и тихо шепча на ухо самые теплые и убедительные слова. Жан смог заверить Кевина в лучшем будущем, ведь прошлое не вернуть, не сделать краше.       Кевин рос в этом монастыре с самого своего рождения, будучи под опекой отца Кенго, царство ему небесное. Жан был передан в этот монастырь после того, как его семью жестоко убили. Он не знает, как это произошло, не знает, где это произошло, он помнит лишь то, как стоял в зале Совета Святых под надзором семерых старшин, кои решали его дальнейшую судьбу. Так Жан и попал под опеку Кенго. Тогда-то Жан и рос вместе с Кевином, Аароном и Николасом. Но с последними двумя он никогда не был в теплых отношениях, и Кевин тоже. Все из-за отца Лютера, кой не позволял своим детям становиться ближе к нему с Кевином. Он не позволял им дружить.       Аарон и Николас выросли слишком бездушными куклами в его руках, тем временем Кевин и Жан были просто тихими и послушными, из-за чего их почти не трогали. Не было жестоких наказаний, как у Николаса, кой был достаточно непослушным для того, кто с младенчества молился да крест в руках держал. Его характер сумели сломать, но он все равно вырывается у него моментами, и Жан это видит. Он видит, каким был бы счастливым и задорным, лучезарным ребенком Николас, если бы не нравы монастыря, если бы не его жестокая диктатура.       Со временем наказания смягчились, и Николас смог проявить свой слегка задорный характер, но он всегда был осторожен. Всегда скрывал улыбку и никогда не показывался отцу в таком виде. Аарон же, не поддаваясь проделкам Николаса, мог и вовсе быть безнаказанным. Жан всегда видел Аарона лишь оболочкой.       Слишком тихой и серьезной.       Они с Кевином не имели такого ужасающего надзора, кой имелся над Аароном и Николасом, но это не отменяло того, что их так же наказывали. В этом месте безнаказанными были лишь старшины.       Из-за того, что Кевин был слишком порядочным, а Жан только пришел в монастырь — Кевин поддался влиянию Жана. Он стал менее внимателен к своим ошибкам, и из-за этого наказания усиливались. Кевин никогда бы не винил Жана в этом, ведь тот страдал больше, чем он. Им удалось избежать большего рода наказаний из-за того, что их статус повысился к старшим монахам — более доверительные особи, кои проводят наказания и не получают их. Именно старшие монахи настолько сломлены и опустошены, что не делают ничего грешного, а если и провинились где-то — сами сотворяют себе наказание. Такими были Даниэль и Мэтью, кои, кажись, были с пеленок в этом месте так же, как и Кевин, но почему-то он только сейчас начал ломаться.       Жан считает, что всему его вина. Он всегда верил в лучшее и говорил Кевину, что рано или поздно будет хорошо. Жана нельзя было сломать, сколько не пытайся, потому что его держало нечто странное.       Любовь к Кевину.       Даже если он будет на грани смерти, он все равно будет верить в лучшее.       Жан был слишком наивным ребенком со слишком сильной надеждой и любовью к Кевину, кои и держали его на плаву. Для человека это невозможно. Он должен был сломаться так же, как Даниэль с Мэтью, как Аарон с Николасом, и стать таким же бездушным. Стать рабом Божьим.       Но тогда произошло то, что достало его со дна, когда он окунулся в эту пропасть — Кевин его поцеловал. И именно это вернуло его к жизни, вернуло ему все те надежды на лучшее, ведь греховная любовь к Кевину была сильнее. Он никогда не видел в Кевине своего брата, он никогда не видел в Кевине своего друга. Жан не знает, каково это: иметь брата или друга. Он имел Кевина. Кевин — это просто Кевин, кой дарит ему улыбки и тепло в сердце, Кевин — это просто Кевин, чьи ладони касаются его холодной кожи, заставляя странный алый румянец расплываться по лицу, а щеки гореть. Кевин был чем-то бóльшим, чем просто Кевин.       Кевин был его жизнью.       И Жана это касалось тоже. Он — яркое огненное свечение в самой кромешной тьме. Жан смог спасти Кевина, и тогда-то с Кевином произошло то, что произошло когда-то с Жаном — вернулось желание жить и верить в лучшее. Они ломаются. С каждым днем все сильнее и сильнее. Они все менее осторожны, когда дело касается их греховной и неправильной любви, потому они сейчас грешны да неправильны. Им давно закрыта дорога в Рай, и если это так — они примут. Ведь Раем для них есть они сами. Их неправильные чувства, на поводу которых они движутся неуверенно, но желанно.       Жану хочется взять Кевина за руку, но он не знает, есть ли здесь надзиратели. Последний раз, когда надзиратель заметил их слишком близко друг к другу, он был сильно наказан за мужеложство, пригвоздëн к тому стулу в низах монастыря, через который пускали ток электричества, заставляя его замаливать свой грех. Жан знает, что наказания у Кевина не было, но самым главные его наказанием было увидеть Жана. Со слезами на глазах, дрожащего и обессиленного. Кевину кое-как удалось той ночью пробраться в его комнату и просто обнять. Крепко-крепко сжать в своих руках, но так, чтобы не приносить боли.       Жан был бы готов вновь получить наказание за то, что прикоснулся к Кевину, встал ближе и дал намек на мужеложство. Но он не был готов к тому, если бы наказание понес Кевин. Он не готов жертвовать его жизнью, ведь никто никогда не знает, что может взбрести в голову монахов.       Глаза Жана расширяются, когда ладонь Кевина сжимает его. Он смотрит на него и видит в зеленых глаза искру от пламени свечи. Видит, как тот закусывает губу, норовясь что-то сказать.       — Мы ведь идем к дьяволу, не так ли? — тихо шепчет Кевин, а в тишине это почти крик. В этом корпусе слишком тихо. Ужасно тихо, что кровь стынет в жилах. Голос Кевин дрожит: он не уверен в своих действиях, но некие желания оказываются сильнее, нежели боязнь. — Я бы хотел тебя поцеловать, вдруг что-то случиться с нами, — он сглатывает, поглаживая ладонь Жана, ждет и дожидается, пока тот осознает все сказанное. Поцелуи для них — это сродни приятного наказания. Это грех, равняющийся с грехом похоти. Поцелуи — это запретный плод, кой они отвергали многие года. Никто с них не порывался сорвать яблоко.       Однако это все-таки произошло. Они оба подверглись греху да сорвали запретный плод, вместе его попробовали, а он вызвал привыкание, вызвал приятные чувства, и теперь, сквозь все свои отрицания чувств — они кусают яблоко, они целуют друг друга нежно и неуверенно, поверхностно, будто лишь касаясь запретного плода, будто готовясь его сорвать, пока их поцелуй не углубляется, становясь их собственной смертью. Они слишком долго отрицали свои чувства, отрицали то, что грехом тянутся друг к другу, и теперь нежно-нежно целуются, не заботясь о том, что они больше не рабы Божие. Они больше не его дети, и если им вместе гореть в Аду — они согласятся, лишь бы быть вместе.       Они держатся за руки, когда их губы касаются, даже не дышат, осторожно целуя друг друга.       А после ладонь Жана осторожно выбирается из хватки Кевина, дабы прикоснуться ладонью к его щеке, осторожно поглаживая большим пальцем. Это было грешно, но это было желанно, и Кевин будет ненавидеть себя за грехи, но никогда не будет Жана. Он никогда не будет ненавидеть их связь, но всегда ее болезненное существование. Он ненавидит то, что мир запрещает им быть.       Они делают это аккуратно, слишком осторожно и боязно. Кевин чувствует как подрагивает ладонь Жана на его щеке. Он лишь накрывает ее своей рукой и поглаживает, чтобы немного успокоить. Пришел его черед. Если им предназначена смерть еще с самого рождение, если она может наступить прямо в это мгновение — он без какой-либо опаски первым делом поцелует Жана.       Если у него спросят, что бы он хотел сделать перед своей смертью, он без раздумий скажет: «Хочу провести время с Жаном». Большего ему не нужно. Лишь Жан, его касания и греховные поцелуи.       Они отстраняются друг от друга, когда слышат странный звук. Это не были цепи, кои предвещали бы о приходе надзирателей, это не были шаги.       Это был звук открывающейся двери.       Кевин чувствует, как Жана пронзает ужасающее напряжение, он чувствует в воздухе легкий страх, потому что двери, которые открылись, вели в комнату дьявола.       Из комнаты словно сочится дым, но это не сильно видно в такой-то темноте, но явно слышен запах, а после из помещения вызирает голова. Рыжие локоны и светящиеся голубые глаза.       На них смотрит сам дьявол. Его взгляд пронзительный и нереальный. В глазах таится что-то дьявольское, что-то действительно сказочное и завораживающее. Что-то злое и опасное.       Это их гибель.       Жан не знает, что стоило бы делать. Его охватывает страх от осознания того, что это — дьявол. Дьявол, кой недавно спокойно стоял около него. И поверить в то, что он был гибелью их будущего — было невозможно. Жан чувствует, как сердце пульсирует где-то в горле от такого напряженного испуга. Кевин закрывает глаза, надеясь, что смерть их наступит быстро и безболезненно, он начинает молиться.       Молиться настолько громко, дабы его крик заставил дьявола лишиться здравого рассудка. Он молится столь громко, что ноги подкашиваются, а горло раздирает от молитвы. Она обжигает его горло, потому что он неимоверно грешен, и, возможно, Бог не поможет.       Жан видит, как дергается голова дьявола, Нил идет прямиком на них, но медленно, будто молитва Кевина действительно останавливала его, действительно приносила неимоверное количество вреда. Его шаги нечеткие, шаткие, а шею будто ломит. Нил пытается сопротивляться молитве, сопротивляться тяжелым ожогам, кои тянутся по его телу, когда он все ближе и ближе подходит к Кевину, дабы убить его, дабы прекратить свои страдания из-за молитвы. Он не успевает заживлять свои ожоги, как появляются новые и новые из-за этой чертовой молитвы. Жан не отстает от Кевина, им остается только молиться и молиться, надеясь, что дьявола это остановит. Они понятия не имеют, как им действовать. Остается лишь делать шаги назад и рвать свое горло, крича молитвы, кои обжигают их уста.       Глаза открыты лишь у Жана, и вдруг он слышит до ужаса знакомый звук цепей, кой режет слух, ведь этих цепей было множество. Из темноты, тянущейся за дьяволом, возникает их спасение — цепи, заключающие дьявола в агонию, они обвиваются вокруг его горла и тянут назад. Из темноты показываются две фигуры. Два надзирателя, кои казались одновременно спасением, но и наказанием. Кевин, открыв глаза, начинает молиться интенсивнее, вспоминая все выученные молитвы. Его горло уже пересыхает от этого, но он продолжает, пока крики дьявола вдруг не перебивают его. Он настолько громкие, что вот-вот кровь из ушей пойдет.       Нила валит на пол надзиратель, что было странно. Кевин никогда подобного не видал. Он закрывает руками свои уши, потому что дьявол кричит настолько сильно, что голова вот-вот взорвется. И это не преувеличение. Череп будто покрывается паучьими трещинами и это чувствуется. Невозможно было продолжать молиться из-за крика дьявола. Надзиратели наверняка были глухими, раз продолжали обвивать дьявола святыми цепями. Все цепи в монастыре были освящены святой водой, потому дьявол так реагирует — ему больно.       — Да прекрати ты так орать! — надзиратель, поваливший Нила на пол, имел знакомый женский голос. Он жесток и раздражен. Надзиратель повалил его спиной на пол, а после сел сверху Нила, прижимая его дергающиеся ноги. Слышится сильный удар — надзиратель дал пощечину дьяволу, заставляя его замолчать, а второй надзиратель широко раскрывает рот дьяволу, дабы вылить туда непременно святую воду, дабы сжечь голосовые связки Нила. Дьявол успокаивается, пока цепи жестоко обвивают горло, а в него заливают святую воду, которая остановит его на некоторое время, утихомирит. Нил не ожидал того, что его поджидают из темноты святые угодники. Он не волнуется, продолжает лежать под весом надзирателя, зная, что его не смогут так просто убить.       — Эй, — кричит им надзиратель, который выливал святую воду в дьявола. Он снимает капюшон и оказывается женщиной. Это была Элисон в деяниях надзирателя. — Вы там как? — если присмотреться, то можно было заметить, как из ее ушей пошла кровь, стекающая по коже, но, кажется, что со слухом все в порядке.       — Слава Богу живы, — отвечает Жан. Он все это время пробыл на коленях, пытаясь закрыть свои уши от крика дьявола.       — Не «Слава Богу», — говорит надзиратель, сидевший верхом на Ниле, — а Слава нам, — капюшон снимается и под оказывается Рене, которая сверкала своими красными глазами да острой улыбкой. Глаза греховных монахов округляются, когда они понимают, что под надзирателями скрывались девушки. — Приве-е-е-ет, — уже обращается Рене к дьяволу, чье горло обвила цепями. Она почти лицом прижимается к лицу Нила и довольно хохочет, — так и знала, что ты дьявольское отродье, — ее голос моментально садится и становится грозным: — Эндрю где, чертвощинец?       Нил не может говорить из-за сожженных связок, он смотрит ненавистно на девицу и желает просто оторвать ей голову, но сил не было из-за того, что молитва заставила его тело ненадолго умереть. Рене вновь бьет его по лицу, а после встает на ноги. В ее глазах таится недовольственное безумство.       — Что вы здесь делаете? — осторожно и с хрипотцой в голосе спрашивает Жан, также поднимаясь на ноги, Кевин поддерживает его, помогая встать.       — Дело было вечером, делать было нечего, — пожимает плечами Элисон и вытирает кровь, которая сочилась из ушей, в отличии от Рене, которая не обращает на свою кровь внимание. — Если коротко, то я шла к Эндрю, дабы проверить как он там, без меня ведь не освятится, — она улыбается, а когда замечает, что Нил шевелится — ударяет его ногой. Будто он игрушка для побоев. — Я Эндрю не нашла, а так как это время отбоя — мы не имеем права без указаний разгуливать по коридорам, потому я пришла к Элисон и предложила ей поиграться в надзирателей и найти Эндрю, потом мы напали на каких-то надзирателей. Это было тяжело, мне почти сломали ребра, и что интересно! — она подпрыгивает на месте, задорно улыбаясь, пока Элисон достает откуда-то сигареты и зажигает их. — Оказывается, у некоторых надзирателей отрезаны уши и зашит рот, — она настолько это лучезарно рассказывает, что Жану начинает казаться, что она сама с удовольствием кошмарит каждого надзирателя в монастыре. — А еще у них так интересно сломаны руки, что теперь понятно, почему иногда невозможно понять, в какую сторону они смотрят.       Жан поражено моргает, пока Кевин неосознанно сжимает его ладонь.       — Для чего ты искала Эндрю?       Рене чешет затылок на секунду задумываясь.       — Ваймак сказал недавно, чтобы я с него глаз не спускала. Потому мы с Эли переоделись в надзирателей и пошли его искать, а после нас остановила Даниэль и Мэтью, кои приказали нам пойти в этот корпус и помочь вам с грешником 20:15 по приказу отца Лютера. Конечно же мы сразу пошли на дьяволенка поглядеть. Я так и знала, что он отродье, — Рене гневно глядит на медленно моргающего Нила, по устам которого разливалась кровь изо рта. Но он улыбался, смеялся над их глупостями. — У новоприбывших не бывает такого спокойствия, особенно при хаосе, ты бы скрывался получше, — выгибает она бровь, все еще обращаясь к Нилу, а тот только сильнее ухмыляется.       Элисон затягивается сигаретой, а после выпускает дым, смотря на Жана с Кевином.       — Вам бы поторопиться и притянуть его в низы монастыря как можно быстрее, — сигаретой указывает Элисон на дьявола, который все еще был жив, все еще наблюдал за ними. И если бы не знание того, что он — дьявол, Жан с Кевином приняли бы его за обычного грешника, который просто при смерти, но дьявол был жив, просто на мгновение обезоружен.       Появление Элисон и Рене было сродни спасением. Жан им будет благодарен даже после смерти, потому что они действительно спасли их. Эти две безумные девушки, которые, несмотря на все происходящее, продолжали быть вместе, не боясь наказаний, продолжали творить безумства, однажды даже целуясь на эмпорах, на виду у всего монастыря. Это было смело, безумно и бездумно, потому что обе были сильно наказаны. Почти мертвы. Но ими двигало такое сплоченное безумство, что забыли они все свои наказания. Элисон не была таковой, пока к ней не подошла Рене.       Рене попала в монастырь раньше Элисон и сразу схватила ее за руку, притянув к себе. Таким образом Элисон повелась с Рене и стала такой же безумицей, как и эта белесая девица. Они несколько лет в этом монастыре творят, что хотят. И этому можно было только удивляться, ведь они не ломаются, они осторожны несмотря на то, что вытворяют явно неосторожные вещи. Рене с Элисон были лишены здравого рассудка. Им нечего было ломать. Сломанное не сломать, потому монастырь при всех своих нравах не мог сломить Рене, сделать ее опустошенной куклой и Божьим рабом, ведь она давно была лишена того, что так рьяно пытаются в ней уничтожить, а сама Рене сломала Элисон по-своему. Так, что монастырь не может и на нее повлиять. Элисон попала в этот монастырь по непослушанию родителей, она не хотела верить в Бога, но в итоге родители так и не добились желаемой дочери и лишились ее.       Люди наивные, если отдают детей в эти исправительный лагеря — монастыри.       Их дети отсюда выбираются только мертвыми.       — Хочу пойти вместе с вами в низы и посмотреть, как отец Лютер избавляется от дьявола! — слегка покачивается на носках Рене да задорно улыбается, иногда подбивая Нила ногой, чтобы тот не шевелился.       Кевин хмурится от поведения Рене, ему все никак не понять, почему в таком месте, как монастырь, все еще остаются такие веселые люди, как эта девица. Она словно дьявол.

***

      Жан чувствует, что события повторяются.       Они с Кевином уже однажды вели в молитвенный зал так Эндрю, жестоко опускали его на колени, почти ломая его ноги. Они сдерживали тогда не Эндрю. Они сдерживали Нила, кой прятался внутри грешника. Они еще не знали, что Эндрю некий сосуд, носящий в себе такое чудовище. Потому пентаграмма на нем исчезла — она была меткой существования дьявола внутри сосуда, а после крещения Нил освободился, но пророчество и молитвы запечатали его на дне бездны. Нилу удалось выбраться. Он сделал это через Эндрю, кой самостоятельно упал и вылез из того проклятого колодца.       И теперь снова Жану и Кевину нужно сдерживать рвущееся на волю зло. Нил снова кричит и пытается вырываться. Он сгорает из-за их прикосновений, которые обжигают его своей святостью. Жан чувствует как силы покидают его, когда вокруг них начинает образовываться дым. Возможно, это был хороший знак, означающий, что дьявол умирает. Они еще не знали, чем это может закончиться. Крещение однажды смогло утихомирить дьявола, причинить ему боль. В этот раз Лютер собирается провести экзорцизм.       В том, что Нил являлся дьяволом, уже никто не сомневался. Но не было молитвы, которая уничтожила бы его. Молитва была украдена. Их спасение было потеряно, но Лютер считает, что он в силах избавиться от дьявола. Он в силах его убить, распяв на кресте так, как когда-то распяли Христа. Он не думает, что это будет неким оскорблением Бога. Он не думает ни о чем, кроме как убить дьявола. Избавиться от него любым способом. Лютер одержим желанием стать тем, кто убьет дьявола.       Он смотрит на Нила победным взглядом, пока тот пытается выбраться из плена греховных монахов, кои притащили его сюда. Тело его оголено и покрыто неимоверным количеством ожогов. Оно почти гниет под молитвой. Жестоко да болезненно. Нил терпит боль. Он понимает, что это временно, он понимает, что больно будет не ему. И его почти забавляет это, однако он не мог улыбнуться из-за боли в уголках рта, которые порвались, пока он кричал.       Нил чувствует, как ожоги все разрастаются да разрастаются по его телу. Стараться выбраться из хватки монахов было ужасным решением, ведь его могли бы облить святой водой или сильнее затянуть цепи на теле, чего ему не хотелось ощущать на себе вновь. И так все тело жжется, что он хочет избавиться от него да не может, потому что это его настоящий облик. От него не избавиться, его можно только излечить, но сейчас это было тяжело, ведь ситуация не под его контролем.       Перед ним стоит Лютер, в чьей ладони виднеется крест, направленный на Нила, чтобы утихомирить его. Лютер читает молитву, которая и сжигает тело дьявола.       Это неимоверно больно. Нилу так желанно выбраться из этого тела, раствориться. Он не может, потому что его держит молитва, он не может прекратить ненавистно смотреть на крест в руке Лютера, который разрывает его разум. Тело будто кислотой разъедает изнутри, и Нил действительно ощущает, как его кости трескаются. Он сможет восстановить свое тело, но не сейчас, не тогда, когда оно горит под воздействием молитвы. Из глаз текут слезы — и это происходит, потому что он не может закрыть их. Крест перед лицом не дает это сделать, как и молитва. Она не дает ему забрать контроль над своим собственным телом. Нил хочет кричать, но его крик — это лишь разинутый порванный рот в безмолвии. Связки горят, как и горло.       Ему сейчас голову отсекут из-за этих проклятых цепей.       Ему хочется сжечь это место дотла — и это желание неконтролируемое, его нашептывает пророчество, под воздействием которого он оказался. Древний дьявол, заведующий этими пророчествами, одарил его дьявольским влиянием, противиться которому нельзя. Нил под влиянием с обеих сторон. Дьявол пророчества контролирует его, не давая сделать так, как желает он. Нил обязан быть гибелью, но Нил не для этого создан. Нил создан для того, чтобы защищать Эндрю. Он — его дьявол-хранитель, но Эндрю пророчеством делан. Эндрю — спасение этого места, а Нил — гибель. Гибель монастыря. Гибель Спасения. Гибель Эндрю. Пророчество твердит ему избавиться от спасения, избавиться от Эндрю, но сам Нил знает, что Эндрю нужно защищать. Нилу нужно защитить Эндрю от самого себя. И это разрывает его сердце сильнее, чем молитва.       Нил хочет выплюнуть собственную кровь на довольное лицо Лютера, но тот своей молитвой и вовсе не дает ему пошевелиться. Он забирает все силы. Забирает у Нила контроль.       Клянется. Нил клянется, что убьет Лютера, чего ему это не стоило бы. Именно он притащил его с Эндрю в это гиблое место, именно из-за Лютера Нил теперь под воздействием пророчества, не в силах от него отрекаться. Не в силах идти против него. Ему придется принести гибель в это место, иначе быть не может. Древний дьявол этого пророчества, дурманящий его разум, не даст ему спокойствия, пока все здесь не вымрут. До единого.       Взгляд его отрывается от креста всего на секунду, и Нил замечает, что творится сзади Лютера.       Крест.       Там был огромный крест, обвитый множеством цепей.       Монахи отпускают его, когда понимают, что свое тело он больше не контролирует, и на дрожащих ногах почти убегают от него. Жан и Кевин желают и вовсе сбежать с низов монастыря, но боязнь, что надзиратели схватят, не давала почувствовать эту смелость. Они движутся к Элисон и Рене, кои стояли неподалеку, замаскировавшись под надзирателей. Удивительные женщины.       Нил уже является проблемой Лютера и надзирателей, которые хватают того за цепи и тело волочат к кресту. Жан чувствует тошноту, когда смотрит на это, а Кевин и вовсе закрыл глаза да молился, заключив свои руки в крепкий замок. Девицы же стояли рядом и с интересом наблюдали за происходящим через деяния. Оказывается, что через ткань, натянутую на голову, можно было видеть окружение. Так что им видно все. Жан уверен, что если Элисон еще с закрытыми глазами, то Рене — нет. Эта безумица будет с интересом наблюдать за распятием Нила на кресте.       Его уже волочат к нему.       Лютер уверен, что Нил ощущает то самое чувство безвыходной ситуации, где ему предназначен один конец — смерть, но он еще не знает, что это сам себе ее предназначает.       Нил позволяет им себя тянуть к кресту, Нил позволяет им обвивать его конечности цепями, пригвоздив к кресту. Нил позволяет им читать молитву, калеча его тело. Он позволяет им убивать себя. Потому что еще не знает, как выбраться из этого бедствия, как выбраться из молитвенной пучины. Как выбраться. Он знает, что пророчество не даст ему умереть, ведь единственный способ его убить — книга, в которой таится та самая молитва, способная уничтожить его, как гибель сего места.       Он дьявол, случайно попавший в пучину не только молитвы и креста, но и в пучину пророчества, которое его губит. Нилу желанно идти против пророчества, но это невозможно. Ему не позволит древний дьявол этого пророчества. Дьявола этого можно уничтожить только благодаря той самой молитве, только если Эндрю судьбой предназначено ее зачитать — умрет и Нил. Это замкнутый круг, где он, как хранитель Эндрю должен его защищать, но как Гибель пророчества он должен его убить. Он не хочет. Не желает причинять Эндрю какого-либо вреда, но древний дьявол, засевший в нем, говорит иначе.       Тело больше не принадлежит ему. Его так сильно прижимают к кресту, что спина, покрывающаяся ожогами, могла зажечь дерево, ведь он, как дьявол, превращался в пепел. Дым из него уже сочится, а молитва режет да режет. Испепеляет да испепеляет. Он хочет кричать на Лютера да проклинать его, чтоб после смерти он спокойствия не знал. Из глаз идут слёзы. Они раздражают его. Его будто со всех сторон сжимают в тесноте. Это как во время крещения, когда он глубоко засел в теле Эндрю, но потом почувствовал как его, как паразита, вытягивают из своего места обитания и уничтожают. Он снова чувствует эту боль и не может предотвратить ее.       Остается ждать, когда Лютер окончательно сделает из него не функционирующую маленькую сферу жизни, которой придется снова восстанавливать свое тело. Нил ненавидит, когда молитва превращает его в дымового фантома, которому снова нужно собственноручно формировать свое тело. Ему становится еще больнее, когда цепи затягивают, сильнее прижимая к кресту. Он выглядит как распятый Иисус, вот только того пригвоздили к кресту, а его цепями да молитвой.       Вокруг дым. Еще мгновение и он вновь дымовой фантом с голубыми глазами, кои преследуют Эндрю. Он думает о нем, и почему-то в теле ощущается странная легкость и спокойствие. Лютер указывает надзирателям вертикально поднять крест с Нилом, и тогда он ощущает некую странную тянущуюся тревогу.       Он чувствует тревогу не за себя.       Он чувствует тревогу за Эндрю.       Нил — его дьявол хранитель, который понимает, что Эндрю сейчас больно, и больнее становится Нилу. Он ощущает, как тело раздирает от тревоги, потому что Эндрю что-то причиняет вред. Нилу хочется разорвать собственное тело, дабы выбраться из распятия, дабы выбраться из молитвы и креста. Он ощущает дикий зноб везде и даже в разуме, который твердит ему найти Эндрю. Убедиться, что с ним все хорошо. Но цепи все сильнее обвивают его, и руки разрываются. Они окровавленные. Все его оголенное тело окровавлено да ненавистно обвито этими цепями.       А Эндрю становится больнее.       Нил не в силах больше столько ощущать.       Молитва становится громче, и ему приходится вырваться из плена через удушающую неимоверную агонию. Ему приходится вновь потерять свое тело, вновь стать фантомом, чтобы освободиться из цепей да ринуться к Лютеру, кой от неожиданности резко прекращает читать молитву, да думает, что Нилу пришел конец, однако дым говорит иначе. Дым говорит о том, что Нил жив.       И Нил движется к нему.       Это опасность, это неминуемая гибель, о которой Лютеру еще неизвестно.       Нил движется к нему дымовой завесой, из которой виднеются лишь глаза.       Теперь Лютер осознает, что он не смог убить Нила.       Это Нил убьет его, заключая в свои дымовые объятия, ненавистно высасывая из Лютера жизнь. Молитвенная книжка выпадает из его рук, что заставляет каждого надзирателя и монахов начать отступать назад, начать паниковать и осторожно сбегать с этого места, потому что дьявол вырвался на волю, и никакая молитва не могла его остановить, потому что инстинкт, говорящий, что Эндрю в опасности, был сильнее чего-либо. Потребность избавить Эндрю от боли была сильнее его самого, потому он движется только благодаря этому. Благодаря ненависти и гневу в сторону тех, кто причиняет вред его свету. Эндрю — свет в его темном царстве, где всегда царила кромешная тьма. Он обязан его защитить, даже если это стоит ему жизни.       Дыма становится настолько много, что все вокруг задыхаются. Нил не только убивает Лютера, он забирает это воспоминание из всех разумов, стирает себя, как дьявола в их глазах. Воспоминания нужны ему для того, чтобы восстановить тело, чтобы вернуть себе свой истинный облик. Дым таит в себе все воспоминания этих людей, но самое главное, что позволит ему восстановиться — жизнь Лютера. Он забирает жизни и становится сильнее, имеет тело.       Лютер ломается под его воздействием, его кости громко трещат внутри, а тело будто наизнанку выворачивается. Цепи вокруг подвластны дыму, они тянутся по полу, как змеи, чтобы обвить мертвое тело Лютера и пригвоздить его к кресту так, как он желал пригвоздить Нила. Как он мечтал от него избавиться.       Но Нил избавился от него.       Огибая все помещение и понимая, что он может убить всех и каждого в нем, Нил замечает, что не может этого сделать. Пророчество велело стать Гибелью, но сейчас ему нашептывает не оно, а его собственный разум. Он понимает, что не хочет быть смертью. Он хочет быть лишь хранителем Эндрю. Нил ненавидит свое существование, он хочет быть как они.       Как Жан с Кевином, которых он замечает. Те перестали бояться чего-либо и просто связываются телами в объятиях, держась друг за друга как за последнюю надежду, как за последнее спасение. Они готовы были умереть вместе. Нил не готов был их убить.       Он хочет быть как они.       Он отвратительный. Слабый. Таких, как он, дьяволами не называют.       Нил с отвращением смотрит на Кевина и Жана и думает, что на сей раз смилуется над ними. Он заберет жизни у надзирателей и оставит этих монахов в покое, даже несмотря на то, что они причинили ему вред.       Нил осознает, что они так же причинили Эндрю вред. Он не может остановится и пойти к ним. Внутри закипает гнев. Внутри него творится не пойми что, тело начинает формироваться и его тянет к Эндрю. Понимание того, что нужно убить тех, кто хоть как-то навредил однажды его свету, встает поперек горла, как молитва, но его же ноги тянут его отсюда. Уводят из низов монастыря, заставляя оставить этих монахов, кои были в замешательстве, не понимали, что творится и ничего не помнили. Нил стер из их воспоминаний заседание совета. Чтобы никто не помнил тот факт, что он — дьявол.       Ноги уносят его из этого места, он лишь напоследок осматривает Лютера, которого распял на кресте, а после уходит, потому что исцелить Эндрю было важнее, нежели убить каких-то монахов.