Исповедь греховных

      В темноте безлюдного коридора, где обычно слышится только собственное сердцебиение, сегодня было неспокойно. Из многих комнат доносилась сквозящая тревога и печальная молитва, а из некоторых плач да крик с просьбой оставить их в живых. Но не это беспокоило Эндрю. Больше всего его поражало спокойствие Нила. Неприступное да каменное. Он понятия не имеет, как можно быть столь спокойным в столь неспокойном месте. Даже у него на кончиках пальцев ощущалась дрожащая паника от криков, кои внедрялись в разум болью. Он не пытался забыться, пытался не реагировать. Но чем дольше он находится в этом коридоре, тем больше начинает нервничать, потому что не может найти ту самую выемку в стене, где были свечи.       Он прекрасно помнит, как их нащупывала Рене, и теперь повторяет ее действия. Нил был слишком близко к нему. Тот держится за подрясник Эндрю, дабы не потеряться в темноте. И спрашивает:       — Что ты делаешь?       — Ищу свечи, чтобы найти твою и свою комнату.       — Эту? — во тьме загорается свет из ничего. Из воздуха. Эндрю замирает, глядя на улыбающееся лицо Нила. Он как будто всегда имел при себе эту свечу.       — Ты где ее взял?       Нил долго смотрит на него, молчит, бегает глазами по помещению, словно слова подбирает. Ложные слова.       — Нашел, — поджимает он губы, а после остро ухмыляется: — Бог помог.       Почему-то Эндрю думает, что в этих словах таится некое незамысловатое кощунство.       — Не отдашь свечку? — осторожно спрашивает он, глядя как горит огонь. Странный огонь. Неправильный. Обычно он светлее, но сейчас в руках Нила был более чудный. Какой-то не такой. Нил тянет ему свечу, а Эндрю с невероятной осторожностью отбирает ее и хмурится, когда Нил еще шире улыбается. Он был таким же, как Рене – улыбчивым. Эти улыбки — безумные. Они острые и колющие, как простыни, на коих он спит. Они невероятно дискомфортные. И таковыми являлись улыбки Рене и Нила. В этом монастыре невозможно было улыбаться, а эти двое так и норовили всех ослеплять своими улыбками. Что больше всего интересует Эндрю, так это то, почему Нил никак не реагирует на здешние крики, на молитвы и хаос.       Он тихо шепчет слова благодарности, когда забирает свечу, а после двигается к первой же двери, понятия не имея, где находится его комната. Помещения у всех одинаковые, потому Эндрю по памяти на ощупь отслеживает неровности на полу. Наверное, именно благодаря этому приобретенному навыку, большинство грешников спокойно обходились без огня, дабы пройти по какому-нибудь темному коридору.       Эндрю наводит свечу на дверь, чтобы присмотреться к тому, что там вырезано. Царапины на дереве означали, что это была работа лезвия, кто-то вырезал на дверях номера через двоеточие. А в дверях находится небольшое окошко с решеткой, через которое можно наблюдать за грешником, находящимся внутри. Под ним как раз-таки и были вырезаны цифры.       Он щурится, пытаясь разглядеть написанное, даже Нил из-за некого интереса приближается к дверям, чтобы посмотреть. И в этот момент огонь свечи становится ярче, заставляя Эндрю вздрогнуть и слегка напугаться. Огонь просто взял и стал ярче. Эндрю не может прекратить оглядываться на Нила. Делает он это, чтобы удостовериться в том, что тот следует за ним. Эта комната явно не принадлежала Эндрю, но ему нужно было узнать, является ли эта комната Нила. 20:15       — Это не моя комната, — твердит ему Нил. Он приближается еще ближе, нагибаясь к лицу Эндрю. От его улыбки не осталось и следа. Она просто исчезла. Нил указывает на цифры, и сейчас Эндрю обращает внимание на его руки. Они были в перчатках. Украдкой поглядывает на ноги, чтобы поглядеть, нет ли на них четок, кои надеваются еще задолго до появления в монастыре. Ему важно узнать, помечал ли Совет Святых его, как дьявола. Ведь если помечал, значит Эндрю не просто тревожиться от одной мысли о существовании Нила. Его голубые глаза ужасно знакомые. Палец Нила проходится по цифре, оказываясь иной. 26:18       Просто неясно вырезано. Эти мелкие царапины тяжело разглядеть в такой кромешной тьме.       Стоит Эндрю отстранится от цифры, как огонь становится тем же. Не таким ярким. Блеклым. А когда поднимает взгляд с цифры на окошко в двери — ужасается. На него смотрит обезумевший грешник, который схватился за решетку и судорожно разглядывал их двоих. Глаза его становятся шире, и он сильно дергает решетку. Эндрю шарахается от этого, отходя на шаг назад, а Нил выхватывает у него свечку и приближается к грешнику. Глаза его сквозят ужасом. Мольбой.       — Пощадите, — нашептывает он с широко раскрытыми глазами. Смотрит он на Нила, что заставляет Эндрю почувствовать нарастающий ком в горле и отдаленный страх в конечностях.       Нил выглядит не впечатленным, будто ежедневно подобное видал.       — Подскажи, где здесь комната 20:15, — в голосе ни капли сочувствия к грешнику. Эндрю становится не по себе от поведения Нила все больше. Он появляется в монастыре при зарождении хаоса и никак на него не реагирует.       — Д-дьявол знает,— заикается грешник, а глаза Нила наливаются недовольством. — Все знает.       — Господи, о каком дьяволе речь вообще, — кулак громко ударяется об дверь, пугая грешника. Тот отскакивает, словно испуганная антилопа, и прячется где-то в темноте своей комнаты, куда свет от свечи не достает. — Хотя бы примерно знаешь? Комната. Где она?       В ответ тишина. Эндрю видит, как на лице Нила сквозит желание выбить дверь и добиться ответов, но он лишь чешет свой подбородок, раздумывая. В этой темноте Эндрю желает раствориться. Он обращает слишком много внимания на то, что Нил сказал «Господи». Как правило, вся нечистая сила утопает в агонии, стоит ей оказаться рядом с чем-то святым. Нил находится в монастыре, в окружении громких молитв и икон, в окружении крестов, держа церковную свечу. Значит, он не мог относиться к нечисти. Его даже не пометили как дьявола. Вероятно, у Эндрю просто страх. Просто воспоминания из недров колодца, кои не отпускают его так же, как и касания. Призрачные. Воспоминаниями плененные. Это и не сон был вовсе. Он уверен.       Нил вальяжно разворачивается в другую сторону. К двери напротив, дабы взглянуть на вырезанные цифры. Эндрю стоит на месте и судорожно теребит ткань подрясника, чувствуя себя слегка оголенным. Нужно надеть рясу. Секунду подумав, он осмеливается спросить:       — Почему ты здесь? В монастыре. Как ты сюда попал? — слова вырываются слишком быстро, что вызывает у него удивление. Он собирался поставить лишь один вопрос и на нем остановиться. Что-то пошло не так.       Нил, сгорбившись над какой-то дверью, пытаясь рассмотреть символы, выпрямляется. Замирает да задумывается над ответом столь тщательно, что сердце Эндрю останавливается вместе с дыханием Нила.       У Нила не было дыхания. Господи помилуй…       От этого осознания мурашки по коже проходятся, но не просто пробегают — они гвоздями впиваются в него. Так остро, что, кажется, вот-вот доберутся до костей и уже будут их колоть. И он почувствует это, потому что мурашки — не просто наконечники гвоздей: они ощущались, как лезвия. Еще острее.       Нил вздыхает, а вместе с ним и Эндрю, которого насторожило то, что тот не дышал.       — Здесь я, потому что меня привели, очевидно, что за глупые вопросы, — он продолжает высматривать цифры на дверях, но уже будучи более напряженным. Он напрягается после слов Эндрю, а тот это хорошо замечает. Подобное даже в самой кромешной тьме будет ощущаться, ведь воздух этим напряжением пропитывается.       — Ты знаешь правила монастыря?       — Мне плевать на правила и что здесь происходит, — беззаботно говорит он, голос его тихий. Томный даже, сказал бы Эндрю. Глубокий, прямо как дно колодца, на котором он оказался один на один с точно такими же голубыми глазами как у Нила. В окружении криков тяжело было услышать чужие слова, но они будто проговаривались прямо ему на ухо, так отчетливо он все слышал. — Этот монастырь — исправительный лагерь для тех, кто поддается греховной похоти к себе подобным, выглядит не так, как писано в обществе, и идет против уставов Божьих. Гиблое местечко, — двигается он к следующей двери, пальцами нащупывая вырезанные цифры, — здесь единое правило: делай как говорят, и все. Больше нечего здесь делать. Слушаться и становиться тряпичной куколкой… Твоя комната, случаем, не 19:21?       Эндрю становится явно нехорошо.       Откуда Нил вообще мог предположить номер комнаты его?       Эндрю делает шаг и натыкается на знакомый камень, выпирающий из пола. Такой же был у его комнаты. Он смотрит на дверь, освещаемую огненным светом, и осознает, что да. Это его комната. Его комната, помеченная 19:21. И почему-то Нил нашел ее столь быстро, будто искал именно эту, а не свою.       — Да, моя, — кивает Эндрю и двигается к двери, — откуда ты знаешь все это?       Он останавливается прямо рядом с Нилом, сталкиваясь плечами и смотря ему прямо в голубые глаза, словно нуждаясь в этом. Нуждаясь в их голубизне, ведь Эндрю был действительно зависим от них. Каждый раз, когда он их встречал, то ощущал спокойствие. Неправильное и стремительное. Происходит это снова — вновь спокойствие двигается по телу, стоит ему задержаться, дабы взглянуть в желанные глаза.       — В книжке прочел, — легонько улыбается он, и в этот раз Эндрю действительно успокаивается.       — Врешь ведь, — движется Эндрю в комнату и отдает свечку Нилу.       — Может быть, — Нил заходит следом за ним аккуратно, без помощи рук, закрывая дверь. Эндрю не видит того, что она двигается самостоятельно, стоя спиной к ней и гостю.       В комнате неожиданно становится еще светлее — Нил держит две свечи. Эндрю замечает это, он напрягается. Быть с подобным человеком в закрытой комнате не очень-то и безопасно, смотря на то, что тот умеет. Спокойным был лишь его разум где-то отдаленно, но не напряженное тело.       — Ты как ее поджёг?       — Об вторую свечу, — Нил садится на тот самый одинокий стул, да выгибает бровь, будто Эндрю оскорбил его. Но недовольства как такового не было.       Эндрю начинает видеть те вещи, которых нет, и не замечать те, которые есть.       На кровати его дожидается его новая ряса. У него всего-то был один комплект одежд, так что новая ощущалась слегка некомфортно, так как была не изношена подобающее. Ткань новая, потому грубая и колючая — вот что он ощущает, когда легонько прикасается к ней. Выбора другого не было, а выдвигать свое недовольство насчет этого нельзя. Он быстро привыкнет к тому, какой ткань не была бы колючей.       Он лёгким движением, не ощущая ни капли боли, снимает с себя подрясник. Его пальцы слегка подрагивают от лёгкого бессилия, которое начинает медленно подходить, когда тело осознает, что в желудке пустота. Из-за этого он долго возиться сначала с пуговицами, а после с лёгкой неловкостью, которая возникает из-за пристального и любопытного взгляда Нила.       Тот вальяжно сидит на стуле, рассматривая каждый его шрам на спине, так как Эндрю стоял задом, позволяя Нилу глядеть на все свое оголённое тело. С одной стороны, в этом не было ничего такого. В душевых приходиться оголяться перед каждым, потому это давно перестало тревожить, но взгляд Нила не даёт ему покоя. Такой пристальный и изучающий, что желудок скручивает то ли от голода, то ли от тревоги.       Это больше схоже на неловкость, которую связали в узел и сильно натянули. Странная неловкость, от которой не хотелось отказываться. Ее хотелось ощущать ещё острее, но это было грешно для него. Грешно ощущать подобные мысли. Он будто всех их отвергал, понимал, что подобное неправильно. И позволял этому случаться.       Теперь это вновь возродилось в нем.       Однажды он уже это ощущал, однако воспоминания столь пусты и неизвестны, что он может только понимать, что подобное с ним уже когда-то было. Грех был принят им уже давно. Осталось лишь принять его вновь. Молитвы поперек горла встают преградой, которая твердит ему о том, что он грешен. Господь — его наказание.       Его желудок скручивает еще больше, когда Нил поднимается со стула, дабы подойти к нему поближе. Эндрю так и замирает: оголенный, держащий края другого подрясника, ибо тот, кой был на нем, был пропитан запахом лечебницы и потом.       Нил стоит сзади него, у плеча. Он внимательно и поближе осматривает тело Эндрю — его шрамированную спину. Оглядывает так, будто сам и оставил эти следы. Он выглядел так, словно понимал и знал, кто их оставил, ибо его взгляд был непринуждённым. Спокойным. Он столь ужасающе спокоен и непреклонен, держа Эндрю в напряженном состоянии, что разум сжимается в небольшой комок, а после становится все меньше и меньше, пока не теряется в темноте. Эндрю теряется в своих мыслях, не осознавая, что творится, не понимая, чего желает Нил. Он замер, дожидаясь дальнейшего. Нил избавляется от одной свечи — тушит ее и откидывает на голую кровать, а после подходит близко.       Очень–очень близко к Эндрю. Нил дышит ему в шею, в затылок, опаляет своим дыханием, которого, как Эндрю думал, не должно было быть, ведь Нил — это забвение. Это заблуждение и лабиринт, где нет ни входа, ни выхода. Это танцевальная чума — смертельный хоровод, которому нет ни конца, ни края.       Нил снимает перчатку со своей левой руки, дабы оголить кожу, дабы прикоснуться к ней.       — Этот шрам, — тихо шепчет он, и Эндрю чувствует, как подушечкой пальца Нил водит по кресту, который был выжжен у него сзади на шее. — Откуда он?       Нажим, с которым Нил вёл по шраму, становится сильнее, и Эндрю ощущает остроту в этом прикосновении. Его воспоминания хлыстом, всего на мгновение, ударяют по спине и движутся вдоль позвоночника, разнося боль по всему телу. Он не может двигаться. Он не может отстраниться и убрать от себя чужой руки. Эндрю не желает этого делать. Что-то останавливает его. Касание Нила оказывается острым, колющим, но почему-то ему хотелось верить, что где-то пряталась скрытая нежность, к которой стоило добираться и добираться окольными путями.       Эндрю сглатывает, когда осознает, что на мгновение вспоминает фрагменты из прошлого. Касание Нила было реакцией, из-за которой эти воспоминания пронеслись перед глазами. Он будто всего на секунду оказывается в своей старой жизни, что была у него задолго до монастыря. Это лишь одно мгновенное воспоминание. Его невозможно было уловить, его невозможно было успеть рассмотреть.       Он не сможет дать ответ Нилу.       — Я не знаю, — твердо говорит Эндрю, поджимая губы, а после поворачивается лицом к Нилу. Он пристально глядит на него. Нил был таким смешанным. Он, как смесь чего-то, что нельзя было совмещать в одно целое, но в итоге получилось нечто невероятное — получился Нил с пустыми глазами, в коих горела улыбка. Это было невозможно.       Нереально видеть что-то в пустоте.       В голубых глазах слишком много всего, чего ему не увидеть, потому они — пустотные.       — А этот шрам откуда? — теперь-то на лице Нила сквозит довольная ухмылка. Он перекладывает свечу в другую руку, вновь снимает перчатку, чтобы прикоснуться к Эндрю. Его тонкие пальцы холоднее зимнего утра, холоднее дна колодца, и Эндрю, кажется, осознает, почему Нил носит эти перчатки: прячет холод. Прячет ужасающую бледность: кожа почти льдом покрылась. И палец слишком обжигающе прикасается к Эндрю, но не он ощущает это, а Нил.       Прикосновение для Нила было сродни тому же, что протянуть свою руку в раскаленный металл, протянуть ее в огонь и держать. Он касается только кончиками пальцев, стараясь вызывать как можно меньше боли, ведь прикосновения к дитю Божьему — это собственная агония. Мог прикоснуться к нему через перчатку, да не желал. Нил хочет почувствовать кожу Эндрю, какой она была на ощупь, каким был этот шрам, тянущийся от края губы и по шее к ключице.       Нил знает, откуда этот шрам, в отличии от Эндрю, — это написано у него на лице. Это ярко, как снег под солнечными лучами. Это заметно.       Эндрю это замечает.       И позволяет Нилу дальше прикасаться, потому что его касание столь знакомо. Он уже видел эти глаза, он уже чувствовал эти фантомные руки.       Но разум твердит другое.       Твердит ему отстраниться.       Твердит закрыть глаза и вспомнить, в каком месте он находится.       Грех. Грех. Грех.       Эндрю грешен. Он — грех, и ему об этом не раз твердили. Он не сможет ощутить покой, не сможет быть прощенным Богом и никогда не отмолит свои грехи.       Ему никогда не избавиться от греховной мечты.       Ему никогда не избавиться от странных чувств, которые вызывает Нил.       Этот грешник был вовсе не новопришедшим. Этот грешник знает каждый коридор монастыря, каждую особь и надзирателя. Этот грешник… Нил.       Нил — не грешник.       Он кое-что другое.       Он — греховная мечта Эндрю, которая растворяется меж пальцев и уползает дымом, пестрит перед глазами огненным маревом.       Эндрю знает Нила.       Они встречались уже несколько раз.       И Эндрю не может это принять.       Ошибочно предполагать, что он позволит Нилу ступить на шаг ближе к нему, даже если понимает, кто он на самом деле. Только неосознанно. Он видит перед собой все того же новоприбывшего грешника, которому по приказу Рене помогает найти его комнату. В итоге оголяется перед ним когда переодевается, перестав чувствовать что-то похожее на стыд. В этом монастыре стыдиться можно было лишь своих грехов, но никак не тело, которое способны вынести на всеобщее обозрение.       Тело, по которому блуждают голубые глаза, наслаждаясь видом каждого шрама.       Эндрю моргает несколько раз. Он пытается вернуть себе обладание над своим разумом, кой был пленен голубыми глазами, был пленен Нилом. Его рука касается чужой руки, и он убирает ее от своего шрама на лице.       Нил шипит. Потому что это было неожиданно.       Это было больно.       — Я ведь легко прикоснулся, — настороженно говорит Эндрю. Его подсознание где-то глубоко что-то твердит, но мозг словно парализован — специально не хочет понимать все это. Нил достаточно быстро заводит руку за спину, будто вытирает возникший ожог. Эндрю судорожно замирает, когда замечает, как крест на груди Нила потемнел. Латунь, сверкающая обычно золотом, вдруг стала чернеть ужасающе стремительно. Нил отдает ему свечку и натягивает свои перчатки. Он выглядит весьма злым, когда понимает, что Эндрю заметил крест на его груди. — Думаю, ты будешь в силах найти свою комнату, она где-то поблизости.       — Несомненно, — жестоко. Ужасно жестоко звучит голос Нила. Это секира над головой, когда обезглавливание будет длиться долгими напряжёнными минутами, дабы после — моментальное отсечение. Именно так ощущается голос Нила — казнь. Эндрю должен ощущать угрозу. Эндрю должен ощущать опасность от такого тона, но его успокаивает ухмылка Нила, кой указательным пальцем — уже через перчатку — касается его живота, а после рисует круг.       И Эндрю вспоминает пентаграмму.       Именно ее желает вывести Нил, да останавливается, дорисовывая круг.       — Рад встрече, мой свет.       Сердце Эндрю разбивается вдребезги.       Он чувствует, как умирает.       Смерть его наступает тогда, когда Нил движется к выходу.       — Свечку не возьмешь? — дрожащее спрашивает Эндрю, а Нил останавливается у двери и через плечо бросает:       — Нет надобности.       А когда дверь закрывается, Эндрю касается задней стороны своей шеи, чувствуя потребность.       И понимает, что крест перевернут.       Нил перевернул его шрам.