Исповедь греховных

      Эндрю чувствует холод. Он ощущает его только тогда, когда разум возвращается к нему. А вместе с ним и боль. Тело пронзает столь жуткими ядрами зноба, что замирает. Не дышит, стараясь не двигаться. Эндрю находится в странной позе и ему не удается даже открыть глаза. Если он сделает это — ослепнет от яркого света.       Под его телом что-то мягкое, он проваливается в этом. Проваливается так, как когда сознание его падало в пучину бездны, когда он осознал, что больше не может ходить по этой земле. Возможно, свет, кой он сейчас узрел даже с закрытыми глазами, означал Рай. Вот-вот ему удастся узреть то самое небытие счастья и беззаботности.       Тело саднит. Оно кричит ему о том, что он всё ещё жив, что он все так же находится у себя дома. В пекле. Его комната, некогда единственное место, где он мог прятаться, стало для него чем-то хуже той малой комнатушки, где он стоял перед алтарем со свечкой в руках, обжигая воском свои руки. Эндрю не понимает, что и где он. Где его тело.       Разум давно смешался с воспоминаниями, и сейчас это не более чем путаница. Это пламя, в котором сгорает цельная картина, оставляя после себя пепел. С него ему не удастся осознать, что произошло.       Что-то ужасное, понимает он, раз чувствует себя замкнуто.       Замкнуто.       Он не должен себя так чувствовать в, кажись, своей постели.       Глаза не открыть. Он настолько обессилен, что способен лишь на то, чтобы приоткрыть их и тут же зажмуриться от неверия, что он пленен. Эндрю прикован к собственной кровати. Дёргает руками, чуть ли не ломая кисти, и осознает, что его наручниками приковали к металлическому изголовью. Панцирная кровать скрипит своей песнею, но что-то не так. Матрас был прогнут не только под его весом. Кто-то сидел рядом.       Большой. Неизвестный. Громадный.       Эндрю не может посмотреть на того, кто был рядом. Его глаза режет яркий свет из окна. Он ослеплён. Его движения скованные, а он сам исполосованный. Кровь на одежде высохла, ткань прилипла к ранам, а те рвутся по швам с каждым его движением. Спину невозможно было задействовать.       Ему было больно.       Не мог он прийти в себя. Не мог заставить полностью открыть глаза, как вдруг, чьи-то крепкие руки касаются его оголённых бедер. Он был в одной кровавой рубашке. Понимание того, что он полностью уязвим, приходит к нему быстрее, чем то, что руки, легко выводящие узоры на внутренней части бедра, принадлежали мужчине.       Это не мог быть отец. К нему никогда не прикасались столь громадные ладони, которые полностью ложились на его бедро, покрывали кожу омерзительными касаниями, что тошнота подкрадывалась к горлу. Эндрю не видел, кто это был, но знал, что мужчина. Он чувствует отвращение, он чувствует стыд и желание как можно быстрее избавиться от этих рук на своем теле. Они тяжелые, словно на Эндрю кладут неподъёмный металлический ящик, приковывают ноги к полу с помощью шара с цепями. Эндрю чувствует себя невозможно.       Тяжело двигаться из-за избитого тела, сложно дышать. Он вдыхает воздух ртом, ибо дыша через нос, боль бьёт по спине. Не знает, как это происходит, но боль настолько нестерпима, что ему больно даже лежать и не двигаться. Больно от каждого вздоха, больно от всего. Воздух горячий, он тяжёлый и рвет лёгкие, а ребра, кажется, трескаются. Его же комната становится чем-то чуждым, ужасающим. Из-за света, из-за того, как опухли его веки, он не может толком разглядеть, что происходит вокруг.       Явно что-то нехорошее, что причинит ему ярую невыносимую боль. Эндрю замирает. Дышит ртом и хрипит, когда ощущает, как в комнате повисает чья-то улыбка злобного удовольствия. Она цветет, как гриб Зуб Дьявола — невероятно ужасающий, кой кровоточит. Капли крови дождем витали вокруг. Он чувствовал, как они осадками опадают на него, но это был лишь его собственный пот, что возник из-за касаний. Отвратительных прикосновений, которые пугали.       В глазах все проясняется, и перед лицом возникает знакомое до удушья выражение лица хищного голода.       Перед ним сидит Дрейк.       Он улыбается приторно легкой улыбкой, словно Эндрю не лежит перед ним полностью уязвимым, словно он не прикован наручниками, не раздетый догола и не убитый почти насмерть.       Тошнота — то, что подбирается к Эндрю с самых недров, и даже не с желудка. Нет. Это возникает в голове и двигается к горлу. В желудке нет ничего, что могло выйти наружу, кроме желудочного сока, который скоро разъест все изнутри, потому что Эндрю долгое время не ел. Сколько он так пролежал без сознания, чтобы умудриться оказаться оголенным, прикованным к постели, а перед ним сидел тот, на кого Эндрю смотрел, но боялся до молитвы на губах. Боялся острых глаз и громадной спины. Дрейк изрезал его тело самим своим присутствием, а сейчас его ужасно-ужасно-ужасно отвратительные руки тянутся по телу. Пленят.       Хочется закричать. Силы никогда не возвращались так стремительно как сейчас, потому что ему удается дернуться вверх к стене, к спинке кровати, где красовалась другая часть наручников. Где ключ?       Где ключ? Где он? Где его искать?       Кроме пустоты и дьявольского оскала удовольствия ему не было видно ничего.       Все размыто. Все плывет, что еще немного, и он начнет думать о том, что теряет зрение. Уж лучше бы это было так, ведь он не может смотреть на Дрейка. Дрейка, что сидел без рубашки. Без штанов. Без всего. Абсолютно. Даже на Эндрю одежды было больше, чем на нем. И это пугает. Он не может понять происходящее, но его тело на осознанном уровне понимает, что он должен бежать. Бежать с этой комнаты.       Но он прикован.       Рот приоткрывается в желании закричать, но Дрейк льнет к нему и закрывает рот ладонью, так сильно сжимая челюсть, что она хрустит. Еще секунда и она сломается. Дрейк так сильно сдавливает ее, что она сможет деформироваться, пока полностью не раскрошится в порошке, и тогда Эндрю будет суждено страдать. Умирать болезненно. Вся его жизнь болезненная, и это никогда не прекратится. Дрейк так близок к его лицу, что слышится омерзительный запах перегара.       — Тише-тише, Дрю, мальчик мой, — говорит он, когда замечает, как Эндрю открывает рот, дабы разлиться криком. Другая рука Дрейка тянется все выше и выше по оголенной ноге, а Эндрю не может выбраться. Пытается приоткрыть рот хоть немного для того, чтобы укусить Дрейка за руку, но глаза его настолько голодно глядят, что Эндрю страшно двигаться. Он задыхается. Задыхается от того, насколько громадные ладони были омерзительными. Они движутся вверх, все выше и выше, сильнее сжимая его тело. А раны его недавние разрываются.       Дрейк смотрит на его ноги — изрезанные, в полосатых белесых и алых шрамах. И ему это нравится. Он ухмыляется каждый раз, когда глаза Эндрю наливаются ужасом.       — Хотя, — начинает Дрейк и его рука отпускает челюсть Эндрю. Это как камень, что спал с души и плеч. Эндрю чувствует иллюзию освобождения и холод, ведь ладонь Дрейка нагрелась, пока он в нее дышал, пока он в ней задыхался. — Можешь кричать, — улыбкой бьет он под ребра, — никто тебя не услышит.       — Что…— пытается вымолвить хоть слово Эндрю, но его горло настолько связано, страх настолько сильно сжимает его желудок, что еще слово и его вырвет. Его должно вырвать. Дрейку может стать противно, и он отступит. Эндрю дышит кислотой, что поперек горла встала, дышит носом, чтобы вдыхать запах Дрейка, чтобы его стошнило окончательно.       Дрейк видит, как Эндрю открывает рот так, словно вот-вот опустошит желудок. Он ухмыляется зубами. Оскал оскверняет его лицо таким образом, что Эндрю понимает — провал. Это провальная идея, это лабиринт, не имеющий ни входа, ни выхода. Ему суждено было лишь блуждать по нему в поиске выхода, имея ложную надежду на спасение. Его никто не спасет, никто не услышит. Никто не будет считать его человеком.       Его резко хватают за ноги и тянут на себя, чтобы Эндрю лег на спину. Дрейк не просто тянет его на себя, он вжимает его в постель, что спина больно трется об простынь, и Эндрю стонет от боли, стонет так, что это только заводит Дрейка. Эндрю не смотрит вниз. Ему отвратительно, ему тяжело дышать и видеть свет перед собой. Лишь острый оскал Дрейка. И больше ничего.       —Ты — сплошной грех, Дрю. А я — твое наказание, —шепчет Дрейк, голосом приближаясь к уху Эндрю, чтобы языком пройтись по шее и заставить Эндрю замереть. Умереть. Дабы он напрягся настолько сильно, что кости растянулись в треске. — То, что я сделаю с тобой — не будет грехом, это будет наказанием, которое покажет прелести твоей грешности. Я покажу тебе, каково это любить мужчин на самом деле, какие они.       Язык его движется по шее так, как движется острие топора по полу перед тем, как повиснуть над шеей казнённого. От ключиц до подбородка. От кузнеца до эшафота. Глаза Эндрю зажмуренные, он не желает видеть то, каким взглядом его пожирает Дрейк, как глаза меркнут словно свеча, чей фитиль догорел до своей кары. Эндрю понимает, что это — его обезглавливание. Он будто уже мертв, а его голова все еще в сознании, он как безголовый всадник. Обречен.       Что ему стоит делать? Он не способен ни на что. Тело слабо, и если он попытается ринуться — его остановят не только сильные руки Дрейка, но и наручники, которые раздражительно звякают при каждом его движении. И это сильно злит Дрейка, который говорит ему не двигаться. Не шевелиться. Но позволяет кричать. Кричать о своей боли, кричать о том, насколько он грешный.       Эндрю начинает дрожать. Это неконтролируемо. Его тело просто начало дрожать под касаниями Дрейка. Но это было не от удовольствия. Это было от накатившего страха. Это была паника, которая ядом парализовала его конечности, которая била по самому разуму и просто заставила его потерять рассудок. Он не может остановиться. Не может схватить контроль над своим телом, и просто начинает пытаться выбраться. Он дёргается, надеясь, что сможет покинуть эту адскую пучину накатывающей боли.       Она поражает его моментально. Стоит ему немного ринуться, стоит ему немного шевельнуться, подтянуть ноги, чтобы оттолкнуть крепкое, как неприступная стена, тело нависающего над ним Дрейка, как боль бьет и бьет его. Словно прямо сейчас над ним стоял отец и замахивался хлыстом, бил Эндрю до тех пор, пока он не успокоится.       И Эндрю не успокаивался.       Эндрю делал все, чтобы боль только сильнее охватывала его тело. Чтобы она заполонила собой каждую клеточку его тела. Он собирается сломать себя. Собирается умереть от болевого шока.       Ему снова не дают этого сделать. Его единственная мечта в сию секунду — умереть. Просто сдохнуть, как подыхают уличные коты, как погибают звери на охоте, когда кто-то целится в них. Ведь даже самый страшный хищник — чья-то цель, чья-то добыча. Эндрю не хищник. Нет. Он тот, кого они, хищные звери, употребляют. На кого охотятся и над кем издеваются.       Он — добыча, которую выслеживает Дрейк. Он схватил его с такой грубостью, что Эндрю уверен — его кости сломали. Его схватили настолько резко, что разум покинул его с болезненным криком, что нежданно вырвался из горла и порезал плоть изнутри.       — Ты хочешь убежать? Как так? Тебе ведь это так нравится, Дрю-ю-ю, — вновь эти слова, словно сигарета, которую тушили об его предплечья, когда он изрезал их, говоря, что это его тело, что он волен делать с ним, что угодно.       Как же он ошибался.       Он ошибался. Тело — не его. Оно принадлежит Дрейку, который так по-собственнически языком проходился по шее, сжимал руками его бедра, тем самым вжимая в матрас все сильнее. Будут гематомы. Будет много гематом, и Эндрю видит себя в будущем в зеркале. Видит синие следы ладоней на своих ногах, которые выжженным клеймом останутся с ним до конца жизни. Если он выживет, если глянет в зеркало. У него нет желания смотреть на себя. Он увидит только живой изрезанный труп, чье кровотечение никогда не остановится. Отвратительно.       Отвратительны ощущения чужого языка на своей коже, который никак не прекратит увеличивать все ощущения в несколько сотен раз. Он пытался перекрыть эти мерзкие чувства болью, но только усложнил все. Теперь тело пульсирует, дрожит, а касания Дрейка — крики, что застревают у него в горле.       Ему остается только лежать и выслушивать о том, что он — сплошной грех, что он грешит, любя мужчин. Он не понимает, каково это любить мужчин.       — Это страдания, Дрю. Любить мужчин — это что-то греховно кровавое. Твоя кровь поплатится за то, что она грязная, я покажу тебе, покажу, смотри! Смотри-смотри… — Дрейк оказывается прямо у его лица, но Эндрю еще сильнее морщится, когда чувствует, что его челюсть сильно сжимают, заставляя открыть глаза.       Он видит всë.       В отражении глаз Дрейка он видит себя. Такого напуганного. Беспомощного и игрушечного. Ненастоящего. Оболочка, которую душа давно покинула.       А после губы Дрейка расплываются в неимоверной улыбке. Она — спусковой крючок к чему-то неминуемому. Дрейк вцепляется в его губы. Грубо. Мерзко. Кусает их так, будто сейчас вырвет плоть, а челюсть сжимает еще сильнее. Впивается. Впивается так сильно, что Эндрю задыхается. Ему противно. Противно от вкуса крови, противно от вкуса Дрейка. Так ужасно противно, что по щекам идут слёзы. Последнее не кровью налитое в его теле.       — Ты меня так возбуждаешь, Дрю. Твой грех столь сладок, омерзительно сладок и заразен, но я наказание твое… Сейчас ты согрешишь, а после будешь вымаливать прощение. Хочешь попросить прощение? Хочешь ведь. Знаешь как ты будешь его просить? Ты будешь глотать мое семя, оно святое, оно очистит тебя изнутри, но сначала оно будет в твоей заднице, а после в горле. Я буду очищать тебя до тех пор, пока ты не поймёшь, что это грех.       Дрейк отстраняется всего на пару миллиметров, чтобы губы касались лица Эндрю, чтобы ужасное дыхание обжигало его лицо и выедало глаза. Чтобы Эндрю видел безумную похоть в глазах Дрейка.       Шепот.       — Нет…       — Да, да, да! И еще раз да! — задорно повторяет Дрейк, дабы вновь врезаться в рот Эндрю. Вторая его рука где-то на животе. Хватается за ребра, что выпирали неестественно сильно. Эндрю неосознанно втягивал живот, лишь бы не дать себе почувствовать, как на него ложатся огромные ладони, а после ломают и ломают каждую кость в его теле, измазавшись в крови. Всë в крови из-за его открытых ран, весь его подбородок в крови из-за зубов Дрейка, что вонзаются в него, вырывая плоть и съедая ее.       Дрейк – обезумевший хищник, который раздирает беззащитного зверька, наслаждаясь его беспомощностью, наслаждаясь вкусом его крови.       Эндрю дрожит на краю жизни и смерти, на краю здравого рассудка и пленения безумства. Он ощущает язык Дрейка на своей коже, ощущает его острием ножа. Он старается не дышать, смотреть в потолок, дабы не видеть то, как на него смотрит Дрейк, но ощущения…       Ощущение мерзкого языка так сильно, что Эндрю представляет, что это всего-то слизень, ползающий по его шее. Руки — всего-то толстые кожаные ремни, кои обвивают его ноги, сдерживают движения, чтобы он не ринулся в пропасть. Эндрю напряжен. Его спина надвое ломается от того, сколь сильно он выгибался от противных ощущений на своей коже. Дрейк видит все иначе. Он не думает, что Эндрю плохо. Он думает, что Эндрю хорошо. Что Эндрю поддается соблазну греха, что Эндрю выгибается не от боли, а от удовольствия. Глазами Дрейка это выглядит так, словно Эндрю грешит.       Эндрю наслаждается грехом.       И Дрейку это не нравится.       Ему не нравится, что Эндрю не издает звуков. Эндрю должен кричать от боли. Кричать, моля остановиться, но его горло настолько испещрено сухостью, что и слова промолвить было невозможно. Эндрю хотел пить, он дрожал от подступающей тревоги, от тошноты, а Дрейк думал иначе.       Он отстраняется, чтобы нависнуть над Эндрю дамокловым мечом. Очерчивает взглядом и рукой двигается от бедра к животу. Эндрю замирает, когда встречается с ним глазами, до этого он искал выход. Искал что-то, что даст даже ложную надежду на спасение, но хмурый, жестокий взгляд Дрейка останавливает его, заставляет держать зрительный контакт.       — Ты отвратительный, Дрю. Меня подослали к тебе, чтобы ты страдал от своего греха, а не наслаждался им, — палец, измазанный в пятнах крови, что сочилась с губ Эндрю, двигался по его лицу, размазывая алую тропу металла. — Лежи смирно, — он хлопает Эндрю по лицу так, что тот морщится, думая, что сейчас будет больно. Это движение оказалось легким, Дрейк легонько похлопывал его по щеке, что внутри все перевернулось. Нет, не от того, что Дрейк не будет делать ему больно, а от того, что он только начинает подходить к тому, чтобы не оставить в Эндрю живого духа.       Тяжелое, громадное тело, которое можно было сравнивать со скалами, встаёт с него. И Эндрю смотрит на его оголенное тело. Оно шравмировано, но не так сильно, как тело Эндрю, который коротко и рвано дышал, не зная, что ему ожидать. Он смотрит на Дрейка и видит, как тот возбужден. Его ужасно сильно возбуждал Эндрю, его страх, который он принимал за наслаждение и удовольствие. Эндрю следит за Дрейком, а тот словно специально светит своим телом, чтобы проверить встанет ли у Эндрю.       Кроме паники и отвращения, Эндрю не чувствует ничего.       Дрейк что-то подобрал со стола, кой скромно и пусто стоял в углу комнатушки. Эндрю не знает, что он взял. На столе его всегда пусто, там никогда ничего не лежит. Еще мгновение, и он видит нож в руках Дрейка, который улыбался, облизывая свои черные гнилые зубы. Он готовился пройтись острием по телу, а тот спохватился пытаться убежать. Эндрю приподнимается, но сбежать удается только прижавшись к спинке кровати.       Она холодна, обжигает своим металлом кожу. Панцирная кровать скрипит под его весом, а трубы столь пронзительны своей хладностью, что руки щиплет.       — Нет, не нужно…       — Что не нужно? — тянется улыбка Дрейка. Тянется да тянется. Расцветает, как полнолуние, которое задевает своими лучами самое сокровенное, обжигая так, как будет резать плоть. Клинок в его руках лёгок, но враждебен, нацелен на то, чтобы вызвать страх.       Насколько бы сильно Эндрю не был уже напуган, Дрейк этого не видел, он ждал большего. Больше испуга. Больше мольбы остановиться, а Миньярд мог только тихо шептать:       — Пожалуйста, не нужно…       — Ну, Дрю, ты ведь знаешь, что моя задача избавить тебя от греха. Избавить от грешной похоти, что засела в тебе. Я могу ее вырезать ножом, — он забирается на кровать и движется ближе и ближе. Эндрю морщится, жмурит глаза, когда ощущает, как острый кончик ножа впивается в его подбородок, но легко. Лишь царапая. — Что ты выберешь? Я могу вырезать из тебя грех, а могу вытрахать. М?       — Прошу, пожалуйста, нет,— умоляет и умоляет Эндрю, а челюсть его дрожит от чувства холодного клинка, который всё-таки остро впивается в его кожу, а после от уголка губ и до ключицы Дрейк режет плоть, вычерчивает кровавую тропу, что тянется новой раной по шее Эндрю.       Он сильно-сильно морщится, потому что по щекам текут слезы. Потому что Дрейк жестоко вонзает лезвие в его кожу. И радуется.       Радуется слезам Эндрю, который наконец-то испытывает то, чего Дрейк желал от него получить. Чувство боли. Мольба о том, чтобы он остановился. Но Дрейка это заводит. И он только сильнее желает сорваться с цепи и вонзить свои клыки в плоть Эндрю.       — Ты ведь знаешь, что возбуждаешь меня. Грешный, грешный, грешный Дрю.       Дрейк останавливается у ключицы, откладывает клинок в сторону неприкованной наручниками руки Эндрю, а после начинает слизывать тропинку крови с его кожи. Капля за каплей, наслаждаясь чужой кровью, словно аристократ дорогим вином.       Эндрю ещё не знал, что самое тяжёлое, самое ужасное и болезненное будет впереди.       Дрейк останавливает свои прелюдии, облизывает сладостные губы, на коих покоилась кровь Эндрю. Его глаза задорно наблюдали, как кровь продолжала течь по Эндрю, все его лицо: губы, шея и ключицы были в крови. Истекали. Измазанные.       Сладкие.       Сладкий-сладкий Дрю.       — Ещё слаще ты будешь вот здесь, — он начинает расстёгивать рубашку, что так оставалась единственной одеждой на нем. Но расстёгивать — легко сказано. Дрейк разрывал ее на куски. Это больше не рубашка — это кровавое тряпье, которое оказывается где-то на полу комнаты, и теперь Дрейку открывается вид на полностью оголенного Эндрю, на его худое беспомощное тело, которое испещрено шрамами. — Да ты, я посмотрю, холст, — тянет Дрейк с повисшей задумкой, облизывая губы. — Картина слишком скудна, нужно ее дорисовать.       Огромные руки хватают клинок, и острие повисает над животом Эндрю, который выпячивает ноги, чтобы оттолкнуть Дрейка. Не позволить ему коснуться себя снова. Дрейку не нравится чужое поведение, не нравится то, что он непокорный. Он достаточно резко разводит ноги Эндрю, чтобы тот потерял рассудок от резкой боли и закричал. Зажмурил глаза, позволяя Дрейку тут же удобно устроиться на нем. Чтобы их члены касались друг друга.       Отвратительно. Эндрю плачет не только от боли, но и от отвращения. Его вот-вот вырвет, но рвать нечем. Лишь только кровью, которая и так была везде. Но Дрейку было мало. Мало, мало, мало.       — Ну пожалуйста! — с последних сил кричит Эндрю, когда слезы полностью размывают все перед ним. Он чувствует, как Дрейк мнет его и собственный член в одной руке. — Прекрати, умоляю, прошу. Пожалуйста прекрати…       — Ты же знаешь, Дрю, я не прекращу пока все грехи не исчезнут, а они не исчезнут. Никогда. Мы с тобой тут навсегда.       Вторая рука Дрейка сжимает клинок, что начинает вонзаться в живот Эндрю с таким нажимом, что кровь хлынула сразу же. Эндрю ревет от боли, умоляя и умоляя.       — Прекрати, пожалуйста, умоляю, перестань. Прекрати!       — Нет-нет-нет, ты только посмотри какую картину я на тебе рисую! Она клеймом останется на тебе. Она всегда будет говорить о том, что ты — грех.       Эндрю сильно втягивает живот, пытаясь избавиться от ножа, но только сильнее натыкается на него, а слезы, такие неконтролируемые, никак не могут прекратить идти по его щекам. Они режут. А он всхлипывает, из-за чего живот натыкается на нож самостоятельно. Дрейк маниакально ведёт по его животу, вырисовывая нечто, что Эндрю мог распознать как круг.       Дрейк чертил ножом на Эндрю пентаграмму. Кровавую.       Он шрамом запечатывал ее на теле Эндрю, выводя своеобразные руны, которые часто использовались в призыве дьявола. Эндрю понимает, что Дрейк чертит звезду для призыва, но с его стороны этот круг выглядит как то, что защитит его. В церкви когда-то пробегали шепотки про то, что звезда защищает, а перевёрнутая, та, что похожа на козла, призывает нечистые силы. Но ему остаётся надеяться лишь на спасение и пощаду, на окончание этого ада.       Дрейк совершает грех с таким наслаждением, ведь думает, что откупится. Ведь он делает благотворительное дело — очищает Эндрю.       Очищать его пентаграммой по призыву дьявола было плохой идеей.       Эндрю уже не чувствует собственное тело. Оно уже не принадлежало ему. Кому угодно, но только не ему. Он не мог дышать, давился каждым криком, что замирал у него в горле тошнотой. Он давился воздухом, который обжигал его легкие запахом крови. Эндрю больше не чувствует свое тело. Не чувствует, как Дрейк прекращает рисовать на нем пентаграмму. Ему удается лишь на секунду увидеть странную тень, мелькнувшую перед глазами. Ужасающе странную тень.       Чужие руки отпускают его член, а после камнем ощущаются на бедрах. Это последнее, что кое-как может ощутить Эндрю, потому что он сделал шаг в пропасть, канул в бездну, что так долго пленила его, не позволяла умереть, и вот он на пороге смерти. На пороге самого лучшего благословения.       Дрейк входит в него, жестоко, доставляя боль, на которую Эндрю реагирует улыбкой. Он улыбается настолько задорно и весело, потому что его охватывают не две ладони. Много. Много. Много.       Этих ладоней так много и они все странные, и тени перед глазами пляшут хороводом. Странным хороводом. Его потряхивает — это Дрейк трахает его до смерти, а Эндрю не чувствует, он видит только тени. Такие манящие. Это Ад? Место, в которое ему было суждено попасть? Это то, чего он так долго жаждал? Смерть… Она так чудесна, но так болезненна.       Но эти глаза.       Голубые.       Столь пленительные глаза сверкают перед ним. Эндрю понимает, что что-то не так. Осознание приходит к нему слишком-слишком быстро. Неимоверно быстро, ведь он понимает, что пропасть, в которую он так хотел кануть, сдвинулась. В мгновение ока бездна оказывается так далеко, настолько, что кажется смерть дала немного больше времени на существование такого грешника. Что это за глаза? Почему они голубые?       Столь голубые, что нереальны. Такими яркими бывают лишь картины морей.       Глаза Эндрю широко раскрываются, и он видит как странные тени, нет, дым. Он видит, как странный черный дым витал вокруг них, он заражал Дрейка, впивался в его тело, что тот был вынужден прекратить издеваться над Эндрю. Внизу чувствуется пустота, а тело на нем слабеет. Становится неимоверно легким. Это столь сказочно, неимоверно, что Эндрю удается только задержать дыхание, наблюдая за тем, как чужое тело жестоко парализуется. Невидимая сила вонзается в него своим тихим омутом, ломает и ломает кости изнутри, что Эндрю может поклясться — он слышит ужасающе отчетливый хруст. Он слышит крик Дрейка, который изнывает, сидя на нем, пытается прогнать неведомую тень со своего тела, но лишь замирает.       Дрейк парализован. Его глаза, как и рот, отвратительно широко открыты. Уголки рта разрываются трещинами, а глаза карие становятся светлыми, голубыми, а после и вовсе белыми. Дрейк походил на скульптуру живого вида. Походил на того, кого остановили во времени, и лишь что-то внутри его тела можно было услышать звуки: хруст, бурление крови и мелодию разрывающихся мышц.       Секунда. Всего секунда, и Эндрю видит чей-то силуэт. Голубые глаза. Огненные локоны. И взрыв.       Дрейка разорвало изнутри на частицы. Он взорвался, оставляя после себя маленькие ошметки плоти, и омерзительное количество крови, которое было повсюду.       — Какая легкая смерть. Он заслуживает большей кары…       Этот голос искрился из ниоткуда. Все было в крови. Ее так много, и Эндрю не под силу рассмотреть что-то в темноте, которая витала перед ним. Эта темнота дымом двигалась перед его глазами, но кроме шока Эндрю не чувствовал ничего. В его глазах заевшей пластинкой проворачивает момент, когда Дрейка разрывает на кусочки. Возможно, его сейчас тоже разорвет.       А голос продолжает наигранно, да жалобно, с удовольствием повторять о смерти Дрейка. Чарующий голос, как из тоннеля. Он в разуме. Он в воздухе. Или голос этот пульсирует со стен? Он везде. Его много. Так много… Это сводит с ума также, как и пентаграмма на животе Эндрю. Глядит на нее и видит запекшуюся кровь. Она была чернее смолы. Застывшая, которая с каждой секундой испарялась, а испарялась она потому, что чья-та фантомная из черного дыма рука — такая же нереальная, забирала эту кровь себе.       Это дьявол, думает Эндрю, а сил, чтобы даже приподняться у него не было.       Он видит острую улыбку из этого дыма. Видит голубые глаза и огонь. Что-то отдаленное схоже на огонь.       Дьявол забрал всю кровь, которой Эндрю истекал, а раны его чудным образом моментально затянулись. Осознав это, Эндрю начал отрицательно кивать, моля о смерти.       — Нет, прошу, убей меня. Кто бы ты ни был, просто убей, умоляю!       — В следующий раз, когда мы встретимся,— черная фантомная рука двигается ко рту Эндрю. Касается его сухих искусанных губ, чтобы отобрать всю кровь, а после в голосе слышится острейшая улыбка: — Пожелай, чтобы все прекратилось.       Напоследок. Всего напоследок неведомая рука касается наручников, расплавляя металл, позволяя Эндрю выбраться. А тот только тяжело вздыхает, желая разрыдаться, потому что в очередной раз, будучи на грани жизни и смерти, его вновь потянули в царство живых, не дав наконец отдаться мертвому покою.       Дьявол закрывает ему глаза, как мертвому, как тому, которого вот-вот должны похоронить.       И темнота пленит Эндрю. Снова.