Когда приходит зло

      И всё же чердак у Трейси поплыл нехило.       Иначе какого чёрта она уставилась на меня глазами срущего оленя? Вроде бы я не делал ничего такого в её присутствии, чтобы заслужить подобный совершенно ошалелый взгляд.       — Ну а вообще, пианино, дорогая, — закончила свой монолог Сьюзан и кивнула на меня. — Эд пришёл помочь утащить его в подвал.       — Да-да, конечно, входите, — тут же опомнилась Трейси и, прочистив горло, указала на порог трясущейся рукой.       Нет, с ней явно было что-то не так — я обратил на это внимание, пока заходил в дом вслед за Сьюзан. Слишком дёрганная, слишком взвинченная и взъерошенная, будто боролась с кем-то. Пальцы её обнажённых ног были скрючены внутрь, взгляд бегал по поверхности крыльца, а соломенные волосы торчали словно после разряда током. Хотя после разряда тока она, скорее всего, была бы мертва…       Мертва. Как было бы славно посмотреть на мёртвую Трейси. Как было бы здорово хоть раз использовать ток. Я думал об этом, пока Трейси, закрыв за собой дверь, уже молча вела нас через лабиринт бесконечно длинного и мрачного коридора, и даже представил себе её остывшее обнажённое тело, когда мы остановились посреди не самой светлой гостиной и она обернулась на нас. Только тогда я заметил, каким мятым был её сарафан. Точнее, сарафан Эллин, насколько я понял по трёпу Сьюзан, вылетающему из её бездонного рта с момента, как сумасшедшая гостья ушла из нашего дома и до середины дня.       — Сьюзан, — обратилась Трейси к моей сестре, вцепившейся в свой сраный пирог словно он был состряпан из золота, а не из вишни, — присядь пока на диван. Я покажу Эду подвал.       — А почему мне нельзя с вами? — надулась сестра в своей совершенно невыносимой манере.       Трейси занервничала ещё пуще прежнего и затеребила подол.       — Лестница очень старая и едва выдержит даже одного Эда, а ему ещё ходить туда-сюда, — прохрипела она. — Не обижайся. Мы быстро.       Я лишь молча стоял, сверля взглядом два шкафа, и ждал указаний. Мне было что рассмотреть, пока Сьюзан хнычила и несла какую-то чушь в духе: «Хотя бы попробуй пирог, я так старалась над ним». Да всем насрать. То ли дело коллекция книг старухи Томлин: обшарпанные толстотомники по практической магии, оккультизму и спиритуализму в чёрных кожаных обложках с золотым теснением — зуб даю, ручная работа — труды Дарвина, Фрейда, Гайзенберга и прочих мыслителей, плюс даже несколько сборников заметок по древним цивилизациям. Шумеры, Египет — из того, что я успел бегло разглядеть.       Понятия не имею, чем занималась старая Томлин при жизни, кроме ползания по газонам, но такая избирательная подборка говорила об одной вещи: хозяйка дома была не самой типичной старухой. Потому что, как правило, полки пожилых тёток ломятся от книг по вязанию и кулинарии, а не всякой научной и шизотерической хрени. Хотя… Я вдруг подумал о своей собственной бабушке. Она тоже отличалась от представительниц своего поколения, правда, не столько тем, что писала книжки для маленьких деток, а тем, что была при этом злее любого дворового пса.       Бабуля Мот. Не доведи она меня тогда, восемь лет назад, до приступа бешенства, возможно, я бы не застрелил её и дедушку. Возможно, я бы вообще не стал охотиться на студенток.       — Эд? — Голос Трейси рассеял смутный образ убитых мной стариков. — Идём? — неуверенно спросила она.       — Ага, — кивнул я и поправил очки.

      •

      Это был самый странный подвал, который я только мог видеть в своей жизни: освещённый единственной тусклой лампой у входа, полностью мраморный от потолка до пола, обделанный болотно-зелёными плитами с неизвестными мне золотистыми символами в виде пятиконечной звезды и трёх линий с кругами и вензелями, заключённых в круг, а в самом центре кое-что более любопытное — большой ржавый сливной сток.       Пока Трейси показывала мне место среди груды хлама, накрытого затхлой выцветшей тряпкой — туда следовало затолкать пианино — я огляделся по сторонам и заметил во мраке у противоположной стены составленные в ряд портреты ссохшихся стариков и старух в красных рясах, а сразу дальше нечто, напоминающее самый настоящий алтарь, вырезанный из огромного чёрного камня. Что ещё чудачнее — над ним была выдолбленная в мраморе золотистая надпись, слова которой я уже где-то слышал: «Tasa alora foren astaroth».       — Это что? — вырвалось у меня откуда-то из глубины подсознания.       Трейси замешкалась и глухо прокашлялась:       — А…это…просто не обращай внимания. Бригитта…кхм, ну, то есть, бабушка была немного… со странностями.       Немного?! Я поправил очки и покосился на внучку старухи Томлин, не сдвинувшись с места. Моё «как интересно…» получилось слегка анемично, но, кажется, ей было наплевать на то, что я стоял тут и вообще умел говорить.       — Понял, куда задвинуть? — как ни в чём не бывало перевела тему Трейси и уставилась на меня, поджав губы так, что они слегка побелели.       «Твоей дохлой бабке по морде, — хотелось ответить и следом добавить: — за то, что я теперь должен тащить какую-то старую хрень в её стрёмный подвал».       — Да, понял, — бросил я и ещё раз окинул взглядом заплесневелый мраморный склеп.       Будь моя воля, я бы просто скинул пианино с чёртовой лестницы, отряхнул руки, захлопнул дверь и забыл это место, как страшный сон.

      •

      Вообще-то, в какой-то момент я действительно захотел так сделать. Спускать габаритные тяжёлые вещи без помощи — тот ещё геморрой. Трейси, разумеется, думала, что упрощала мне потуги, крича снизу у основания лестницы: «Ещё чуть-чуть, Эд», «Осторожнее на следующих трёх ступенях, они самые шаткие». Спасибо. Вот это помощь.       — Может, лучше хотя бы немного придержишь углы со своей стороны? — гаркнул я, чувствуя гул злости в ушах.       Да, Трейси, конечно, постаралась внести запрошенный мною физический вклад и, взобравшись наверх, схватилась за ту, продолговатую, накрытую крышкой часть с клавишами, но толку от неё было даже меньше, чем если бы она так и осталась стоять внизу.       Десять минут моего пыхтения в сочетании со скрипом хилых ступеней и едва уловимым кряхтением Трейси, как я услышал заветный скрежет металлических ножек об пол.       — Только не говори, что тут нельзя оставлять царапины, — прохрипел я, навалившись на пианино.       — Можно, — бросила Трейси, переводя дыхание.       Отлично! Иначе я бы разнёс всех и вся в этой юдоли мрамора.       Чертыхнувшись, я упёрся ладонями в дубовый каркас и просто сдвинул всё пианино в угол с хламом за один рывок.       — Готово.       Как вдруг случайно зацепился за что-то ногой и чуть не повалился лицом прямо в слив под тихий вскрик Трейси. Острая боль пронзила всю правую ногу.       — Сука, чтоб тебя! — зарычал я, но удержал равновесие.       Тепло заструилось по боку ступни и моментально спустилось в ботинок на пятку. Я обо что-то порезался!       — Эд… — тихо пискнула Трейси, — у тебя кровь… вон там… под штаниной…       Старики на портретах в тени свидетели — я бросил на неё свой самый убийственный взгляд и прорычал, пытаясь сдержать уже просто максимально вскипевший приступ агрессии:       — Сам знаю! Только какого хрена она вообще появилась!? Что у тебя там, блять, спрятано? Сабля?       Под нечленораздельное лепетание Трейси я рванул чёртову ткань с груды хлама и, отмахнувшись от пыли, сразу заметил блеск…       Крови.       Не чужой.       Как непривычно…       Моей собственной крови.       На серпе, лежащем на крышке одного из десятка заваренных стальных сундуков.       — Что за….       — Это всё бабушкино! — тут же взвизгнула, нет — со страхом в голосе взвыла Трейси, и звонкое эхо отрекошетило, кажется, от всех стен разом.       Я отшатнулся и бросил тряпку.       — Мне надо идти.       Больше я ничего не сказал.

      •

      Сьюзан ещё минут тридцать допытывала меня о том, что произошло в подвале внучки теперь уже официально отбитой старухи Томлин. Я рассказал всё как было и сообщил, что впредь не ступлю на порог сраного бордового дома, даже если от этого будет зависеть судьба Америки. Мы сидели на кухне матери, пока она отошла по делам в магазины, и доедали вишнёвый пирог — сестра слопала половину «от необъяснимого ощущения тревоги», пока ждала меня на диване в гостиной Трейси. Она призналась, что обстановка в доме последней показалась ей гнетущей и очень тяжёлой, несмотря на достаточно богатое убранство. Как иронично. Это она ещё не видела сцены моих убийств.       На самом деле я понял, о чём говорила Сьюзан. Подвал из мрамора со странными символами, сливом и серпом, рассёкшим мне лодыжку так, что пришлось несколько раз сделать перевязку, внушали примерно такие же чувства. Опустошение. Безумие. Желание побыстрее свалить оттуда. Мрак. Я не чувствовал себя таким уязвимым, даже когда убивал своих первых жертв: двух студенток — Аниту и Мэри-Энн. Там я хоть что-то да контролировал, в подвале же, казалось, ситуация вела меня к катастрофе по чьей-то воле, словно те старики с портретов или нечто другое руководили стечением событий из тени угла.       Да-да. Знаю. Звучит как полный бред.       Но так оно всё и ощущалось — как сумасшествие.       Поэтому я и принял решение держаться подальше от всякой хрени, которой не было рационального объяснения — именно такой план действий мне подсказывало моё неплохое чутьё.

      •

      С возвращения в Аламиду из дома матери прошло три дня.       Не знаю, от чего и какой рычажок переклинило в моей голове, но все три ночи я видел кошмары. Хотя, возможно, всё же знаю. Догадываюсь, по крайней мере. Но я так и не смог разобраться в себе и понять, почему в принципе так сильно «впечатлился» от знакомства с новой соседкой матери в Аптосе. Это было нечто такое, что проникло в меня само…       Люди испытывают страхи разной природы. Рациональные — реальные — и воображаемые. И мне казалось, что моё подсознание подсунуло мне последний вариант. Эта хрень с сошедшей с ума старухой Томлин, ночной визит Трейси в грозу, дурацкая просьба спустить пианино в подвал (я так и не спросил, зачем вообще было нужно это делать), ну и, разумеется, сам подвал, похожий на логово чёртовой секты сатанистов — всё это было безумно, отчасти даже сюрреалистично, гипертрофировано. Мне показалось, будто я снова попал в тюрьму для психов, в которой провёл восемь лет.       Атаскадеро.       Злачное место.       Судья отправил меня туда после убийства бабушки и дедушки. Лучше бы он просто закрыл меня с другими подростками в любой федеральной тюрьме строжайшего типа, а не помещал в эпицентр конченных шизиков. Сейчас, оглядываясь назад, я бы предпочёл что угодно, только не Атаскадеро. Возможно, я бы даже попросил судью пойти против законов и назначить мне смертную казнь. Но кем я был, чтобы решать такие вещи? Никем. «Безумным мальчиком-убийцей», как писали газеты, «жестоко расправившимся с собственными родными из-за глупых детских обид».       Детских обид. Как банально. Никто не знал, что творилось в моей голове задолго до вышеупомянутых событий. Понятия не имел, с чем я жил каждый день. Что за зло носил в себе, как ядовитое семя, посаженное в меня мамашей ещё в раннем детстве. Какие отвратительные мысли пытался скрыть. Никто и не хотел разбираться в этом. Конечно. Зачем? Я бы тоже не стал вникать в проблемы постороннего для меня подростка-убийцы. Так что да, я понимаю, для чего меня закрыли в первую очередь в психиатрическом медицинском учреждении — чтобы мной занимались специалисты — но я не понимаю, как судья не догадывался, чем это может обернуться для моего растущего организма. Для моей психики, в конце концов.       Пока другие парни бегали на свидания с девчонками, я онанировал в своей палате и созревал среди безумцев, окружающих меня 24 на 7. Все знают, что именно среда формирует человека — это один из фундаментальных законов природы — а затем человек формирует среду вокруг себя.       Да уж. Нетрудно сообразить, почему сумасшествие так и липло ко мне, как навозная муха.       Ворочаясь после ночного кошмара в мятой постели, я пытался прийти в себя. Патрик — мой сосед, с которым мы снимали нашу квартирку с первого дня переезда в Аламиду — какого-то хрена ушёл на работу раньше положенного. У меня же до смены на заправке оставалось ещё полтора часа в запасе. Так что, пребывая в гордом одиночестве, я перевернулся на левый бок и уставился в приоткрытое окно.       Сегодня во сне я видел Айко Ку.       Но далеко не в привычном человеческом облике, в каком я запомнил её за мгновение до расчленения — она будто превратилась в одну сплошную чёрную тень без лица. В худой силуэт, истончающий парящие вихри туманной энергии. Её пальцы удлинились, заострились и напоминали когти злых ведьм, о которых писала бабушка Мот в своих дебильных книжках. Чёртовы сказки, чёртовы ведьмы, чёртова Айко Ку.       Я повернулся на правый бок.       Эта тёмная версия Айко стояла у пианино в сраном подвале бордового дома старухи Томлин, пока Трейси, закрыв глаза, плавно исполняла на нём неизвестную мне мелодию и символы на мраморных плитах светились с каждым изящным касанием пальцев о клавиши. Трейси не видела Айко. Не ощущала её присутствия рядом. Она лишь самозабвенно следовала порыву сотворить музыку из ничего.       Трейси, Трейси, Трейси. Да ты так же безумна, как и твоя шибанутая бабка-сектантка. Интересно, ты знала, какими вещами она интересовалась при жизни? Ты понимала, для чего ей те книги, серп, алтарь, слив в подвале? Ты не боялась переезжать в бордовый дом? Или подобно деньгам, наследство тоже не пахнет? Но ведь это буквально воняет! Смердит хрен знает чьей тухлой плотью.       Я уткнулся лицом в подушку и попытался выкинуть из головы воспоминания о грозе и её по-трупному холодной коже в моих объятиях — всё безуспешно. Казалось, образ этой вечно взъерошенной Трейси уже отпечатался у меня на подкорке. Ну только этого мне ещё не хватало в моей и без того своеобразной жизни! Думать о какой-то чокнутой девке. Она же не-нор-маль-на-я. А безумия у меня и без неё полно.       Понятия не имею, что в подобных случаях делают другие представители мужского пола — как борются с внезапной тягой к тем, к кому обычно не испытывают никакого влечения — в моём случае это были сумасшедшие женщины, но, приподняв голову над кроватью, я вдруг осознал, что мог бы избавиться от навязчивых мыслей о Трейси единственным доступным и привычным мне образом.       Теоретически, я бы мог просто убить её.