Когда приходит зло

Сентябрь 1972 года.

•

      Она принадлежит мне. Никто не имеет права оспаривать это.       Наивная юная азиатская девочка. Больше не придёт на занятия в школу. Больше не будет ловить попутку. Больше не позовёт мать на помощь. Больше не дышит.       Моя.       Теперь только моя.       Было нелепо слышать, как она спросила: «И кто из нас нервничает?», пока я искал конец скотча, которым потом залепил её маленький рот. А ведь я нисколько не нервничал. С чего бы мне нервничать? Глупая, дурочка, совсем ребёнок. Не понимала, что происходит? Думала, что я несерьёзно? Поиграюсь и отпущу? Ну, уж нет, я был чертовски серьёзен в своём намерении кого-то убить.       И я убил. Я выбрал её.       Обидно, что всё получилось немного не так, как я планировал. Особенно когда я случайно запер её внутри машины с пушкой, всё ещё лежащей под моим сиденьем — дотянись до неё, и мне конец. Но она оказалась доверчивой, а я умею убеждать людей с раннего детства, даже копов и психиатров дурю. Да, да, обычно все говорят: «У тебя такая располагающая энергетика» и бла-бла-бла, наверное, поэтому она и открыла мне дверцу, подписав себе приговор. Нет, она подписала его, ещё когда села ко мне в машину. Но откуда ей было знать, что я за человек? У меня на лице не написана вся подноготная. К сожалению для всех моих прошлых и будущих жертв.       Что ж, в следующий раз я буду предусмотрительнее и не стану возиться, как возился с ней. Не знаю, почему она не задохнулась с первой попытки, когда я заткнул её ноздри и рот. Потом мне пришлось навалиться на неё всем своим весом, хотя она оказалась сильной — не потеряла сознание, брыкалась, даже схватила меня за яйца, но это, конечно, не помогло. Хотя, всё же отдам ей должное — я почувствовал себя новичком, а ведь это отнюдь не правда. Я уже убивал.       Да, эта маленькая азиатская девочка — не первая и не последняя. Почему не последняя? Потому что я не могу по-другому. Просто, блять, не могу, и всё.

•

      — Сьюзан, чтоб тебя черти драли, где, блять, ключи от моей машины?       Я ещё раз пошарил рукой по комоду в прихожей, окончательно разворошив наваленный на него бабский хлам всякого рода: косметику, духи, расчёски, лак для волос, резинки, даже, блять, упаковку от… тампонов? Боже, кажется, мать совсем ебанулась. Или Сьюзан. Или Эллин. Короче, кто-то из них. Я скривился, набрал воздуха в лёгкие и проорал:       — Сьюзан! Иди сюда! Я с тобой говорю!       — Парень, да что случилось? — примерно через минуту раздался стук каблуков, и голова улыбающейся сестры показалась из-за угла со стороны лестничного пролёта, ведущего на второй этаж злачного логова матриархата.       — Не называй меня Парнем. — Я пригрозил Сьюзан пальцем. — Я уже предупреждал Эллин, чтобы вы обе завязывали так говорить.       Сестра лишь высунула язык, как полоумная, и, шагнув ко мне, принялась повторять:       — Парень, Парень, Парень.       — Ведешь себя, будто тебе пять. — Я сжал кулаки.       — А мне двадцать девять. — Сьюзан покрутила подолом платья какого-то поносного цвета, встала рядом с комодом и провела указательным пальцем по его уголку, оставив след.       — Вот именно, блять, — рявкнул я, быстро размазав её отпечаток.       Сестра тут же бросила пристальный взгляд исподлобья.       — Чего орал-то?       Я процедил, глядя на неё с высоты:       — Где-мои-ключи-от-машины?       Сьюзан скучающе пожала плечами и за каким-то чёртом развернула один из флаконов духов этикеткой вперёд.       — У Эллин спрашивай. — Её голос приобрёл такие противные снобистские нотки. — Она вроде бы хотела взять её, чтобы съездить к приятелю в Сан Хосе.       Я чуть не кончился прямо на месте и, шумно свистнув ноздрями, заорал, что есть мочи:       — Мою машину?!       Сестра задрала подбородок и вскинула брови.       — Парень. — Ну, вот опять это прозвище, да ещё каким поучительным тоном. — Допрашивай Эллин или мать. Я тут при чём?       — Где они?       — В магазине, в центре. Вернутся к обеду.       — Да чтоб вас всех! — гаркнул я и, долбанув кулаком по комоду, вылетел через приоткрытую дверь на передний двор.

•

      Сентябрь в Аптосе всегда удавался сухим и тёплым. Не лето, конечно, но можно было прохаживаться по окрестностям, не укутываясь в несколько слоёв одежды, которая вечно липла к телу или колола его во всех возможных местах. Наверное, поэтому, когда я выскочил из материнского дома на улицу в одних шортах, майке и раскрытой рубахе и жадно вдохнул свежий воздух, меня ничего не смутило, разве что случайно попавшая в поле зрения хозяйка дома через дорогу, бродившая по своему неогороженному газону в ослепительно белом платье и… с фатой на седой башке.       Мне показалось? Я поправил сместившиеся к концу носа очки и прищурился: чёрта с два. Не показалось. Заплетённые в косу редкие волосы, закрытое ажурное подвенечное платье, фата, украшения на шее, крупные серьги. Эта восьмидесятилетняя карга по фамилии Томлин даже накрасилась. Я рассмеялся, и мои усы заходили туда-сюда вместе с верхней губой. Какая к чёрту машина, когда тут такая мизансцена прямо на соседнем дворе?       — Tasa! — вдруг выкрикнула старуха и закружилась. — Alora! — её морщинистые кисти взметнулись вверх. — Foren! — что-то посыпалось из них на газон.       Я не расслышал последнее слово. Казалось, старая перечница вот-вот пустится в пляс. Она всё металась то туда, то сюда, пока её руки не опустились и не повисли, словно верёвки, а сама она не рухнула на колени где-то слева от дома, в кустах ярко-алых роз.       «Какого чёрта тут происходит?» — подумал я, замерев на крыльце. — «Я один это вижу?»       Пришлось осмотреться: ни справа, ни слева по улице не было ни единой души. Никто не выгуливал, скажем, собаку, не садился за руль и не курил у калитки. Даже машины не проезжали мимо. Лишь пригревающее полуденное солнце, редкие облака в небе, пустые тропинки, да и я со старухой Томлин, теперь уже ползущей на четвереньках к себе на задний двор. Это было очень странное зрелище — настоящий маразм в безумном действии, но я всё наблюдал, как её костлявая задница удаляется и удаляется, а потом постепенно скрывается за углом.       Иногда старость — постыдная участь.       Я выдохнул, мысленно радуясь, что съехал из дома матери. Всё-таки жизнь в Аламида — другой разговор. Это не сраный Аптос, который в десять раз меньше, и в котором хочется вздёрнуться от удушающей скуки, потому что делать здесь, по сути, нечего, разве что разглядывать умалишённых соседок, но и это тот случай, когда стать случайным свидетелем прогрессирующей деменции — ещё терпимо, лицезреть регулярно — нет.       Я бросил взгляд на двор дома напротив и нащупал в кармане шорт пачку «Мальборо». Достал, посмотрел внутрь — почти пустая, а денег едва хватало, чтобы не ходить в дырявых трусах и не сдохнуть с голоду. Увы, работа в дорожной службе не приносила мне много средств. Ну, и пусть. Лишь бы не жить с мамашей под одной крышей и не слушать её вечное брюзжание по любому поводу, особенно, когда речь шла обо мне.       Я зажал сигарету между губами, поджёг и закурил. От первой затяжки запершило во рту. Очень приятно. Люблю это чувство. Мысли мгновенно очистились, что вернуло меня к разговору со Сьюзан — надо дождаться младшую сестру и устроить ей взбучку за то, что умудрилась взять мою машину, пока я гостил у матери этот уикенд. Хотя, я сам виноват, что недосмотрел. Будет уроком.       У меня ведь нет права на такие халатные мелочи. Заметь Эллин или мамаша на заднем сиденье капли крови, и враньём уже не отделаешься, а загляни они в мой багажник, что ещё хлеще, и та азиатская девочка Айко Ку станет последней убитой девчонкой во всей, мать её, Калифорнии, чего бы я очень не хотел допустить.       Я швырнул окурок на идеальный газон своей ненавистной мамаши и, ухмыльнувшись, вернулся в дом.