Когда пламя поглотит любовь

***

1919 год. Ночь уже окутала землю, но лес не давал укрытия. Ранний март оставил деревья голыми, обнажив их перед холодным светом луны. Чонин бежал впереди, указывая путь, ноги его вязли в мягкой, влажной земле. Он знал, куда ведет своих товарищей, но сердце сжималось от предчувствия, что в этот раз привычные тропы не спасут. Лес, который всегда был их убежищем, теперь казался ловушкой. Он бросил взгляд через плечо. Лица остальных не было видно, только топот и хриплое дыхание говорили, что они всё ещё с ним. Сквозь рваные ряды деревьев, также слышался топот японских солдат. Они были близко, слишком близко. Хисын слышал, как лязг оружия перемешивался с криками на японском. Он хотел оглянуться, но Сонхун резко схватил его за руку. — Не останавливайся! — прохрипел тот, голос дрожал от напряжения. Чонин махнул рукой, указывая направление, где лес становился плотнее. Их единственный шанс — затеряться в этой едва пробудившейся чащобе. Сзади, чуть правее, Гону спотыкался на каждом третьем шаге. Его дыхание вырывалось из груди с таким шумом, будто он захлебывался собственным страхом. Ноги подкашивались, мышцы горели от усталости. Каждый раз, когда он спотыкался, он слышал в голове глухой голос: "Ты замедляешь их. Ты виноват." Это был его первый рейд за провизией, и он уже чувствовал себя лишним. В отличие от остальных, он не знал, как убегать от смерти. Рядом с ним Сонхун бежал молча, стиснув зубы. Он чувствовал, как каждый шаг отдаётся болью в ногах, но мысли были заняты только тем, как вытащить всех из этой западни. Позади солдаты не отставали. Их выкрики звучали угрожающе, резкие команды рвались в ночной воздух, словно пули. Это был не тот страх, который возникает внезапно, а тот, что накапливается, точит нервы, выжимает из тела остатки сил. — Они близко! — прошипел Чонин, перепрыгивая через упавший ствол. — Где поворот на овраг?! — крикнул Сонхун, не замедляя шага. — Ещё немного! Держитесь! Однако надежда слабела с каждым шагом. Раньше они знали, что японцы не зайдут так далеко, не осмелятся преследовать их в лесах, где партизаны знали каждую тропу. Но сегодня всё было иначе. Солдаты не отставали ни на шаг, их выкрики заставляли холодный пот стекать по спинам беглецов. Их план был прост: выкрасть рис, поджечь остатки и уйти, как делали не раз. Но что-то пошло не так. Хисын первым заметил, что охранников больше, чем обычно, и они не выглядели расслабленными. Когда Чонин тихо открыл дверь склада, внезапный свет фонаря ослепил его. — Засада! — закричал он, отпрянув назад. В темноте сверкнуло что-то металлическое — пуля свистнула рядом, врезавшись в стену. В тесноте склада раздались выстрелы. Пули свистели, как разъяренные осы. Одна из них разбила банку с солёной рыбой, и резкий запах ударил в нос. Кто-то закричал — голос был полон боли. Это мог быть кто угодно. Страх спутал лица. Всё смешалось в хаос: бегущие люди, крики, выстрелы. Сонхун затолкнул Хисына в сторону леса, за ним устремились Чонин и остальные. Никто не осмеливался оглянуться. Сейчас лес казался бесконечным. Мерцающий свет луны, пробивавшийся через облака, играл с тенями, словно пытался запутать их. Туман, стелющийся низко над землей, скрывал их следы, но не мог заглушить их шаги. Позади кто-то хрипло вскрикнул. Хисын резко остановился и оглянулся. В слабом свете луны он увидел Гону, который упал, держась за ногу. Он корчился на земле, пытаясь подняться, но его лицо исказила гримаса боли. — Он упал! — выкрикнул Хисын, делая шаг назад. — Не смей! — Сонхун резко схватил его за плечо. — Ты хочешь, чтобы нас всех поймали?! — Мы не можем его бросить! — глаза Хисына были полны отчаяния. — Мы не можем помочь ему сейчас! — голос Сонхуна треснул от ярости. Но Хисын уже рванулся, пытаясь вырваться из хватки. Тогда Сонхун схватил его за воротник, рывком развернул к себе и прошептал, стиснув зубы: — Если ты вернёшься, они убьют тебя. Ты ничего не сможешь сделать. Поэтому беги. Хисын застыл. Он видел, как к Гону уже приближались солдаты, видел их блеск штыков в свете луны. Один из них схватил упавшего партизана за ворот рубашки и рывком поднял его на колени. Гону даже не сопротивлялся. Он только посмотрел на Хисына, встретив его взгляд. В этом коротком моменте было всё: прощение, боль, и, самое страшное, смирение. Один из офицеров, высокий, с жесткими чертами лица, встал над ним. Гону попытался подняться, но офицер без раздумий ударил его кулаком в лицо. Голова его мотнулась в сторону, и он остался лежать, как сломанная кукла. Сонхун не дал времени на размышления. Он толкнул Хисына вперед, заставив его побежать. — Я вернусь за тобой, — прошептал Хисын, голос ломался от боли. Он обернулся в последний раз, прежде чем снова побежать вслед за Сонхуном. Майор Рики вытер кровь с костяшек пальцев, усмехнулся. Его грудь тяжело вздымалась после долгой погони, но глаза сияли от возбуждения. — Вот и первый попался, — проговорил он, не столько к подчинённым, сколько к самому себе. Он чувствовал, как адреналин пробегает по венам, заставляя сердце биться быстрее. Рики шагнул ближе к пленному. Луна осветила его лицо — спокойное, холодное. Он смотрел на Гону сверху вниз, словно на несчастного и жалкого животного. — Сколько вас? — спросил он тихо. Гону молчал. Грязь на его лице подсыхала, превращаясь в жесткую корку. Рики присел перед ним, их лица почти сравнялись по уровню. — Ты мне ничего не скажешь, не так ли? — произнес он, растягивая слова, как будто наслаждаясь их звучанием. Гону продолжал молчать. Его грудь с трудом поднималась, дыхание было рваным. Рики усмехнулся. — Ты думаешь, что молчание делает тебя героем? Но ты всего лишь мальчишка, который играет в войну. Гону поднял голову, и на миг в его глазах вспыхнул огонек. — Вы никогда не поймёте нас, — прошептал он. Голос был слабым, но каждое слово резало воздух, как лезвие. — Вы — только хищники, которые живут ради своей жадности. Но мы умрем ради свободы. Рики замер. Потом медленно поднялся, отступив на шаг. Офицеры вокруг замолчали, уставившись на своего командира, ожидая его реакции. Рики взглянул на небо, где сквозь оголенные ветви пробивались слабые звезды. Он заговорил, будто рассуждая вслух: — Свобода. Странное слово. Мы, японцы, тоже когда-то верили в него. Пока не поняли, что свобода принадлежит тем, кто достаточно силен, чтобы её отнять. Гону взглянул на Рики, и из его губ вырвалось: — Вы ничего не получите. Рики усмехнулся, облизал пересохшие губы. — Ты ошибаешься. Мы всегда получаем то, что хотим. Он повернулся к Йоши, который стоял чуть поодаль, вытянувшись, словно струна. — Отправьте его во второй штаб. Я допрошу его лично. — Так точно! — Йоши резко поклонился, глаза его горели восторгом. Для него майор был воплощением силы и правоты. Йоши, молодой, ещё не знающий ни настоящей войны, ни настоящей боли. Но преисполненный верностью. Рики вдохнул холодный воздух, наполняя легкие. — Это и есть жизнь, — сказал он самому себе. — Служить Империи. Ловить и наказывать его врагов. Установить власть Императора над этим миром. Ради этого стоит жить. Его тело ныло от напряжения, но он чувствовал себя живым, как никогда. В нем все еще пульсировала энергия. Погоня, борьба, власть — ради этого стоило жить.

***

Утро начиналось как обычно. Сону завершал осмотр пациентов, мельком пробегая глазами по заполненным графам карт. Палаты наполнял слабый, почти стерильный свет, пробивающийся сквозь пыльные окна, а в воздухе стоял едва уловимый запах антисептика, пота и чего-то металлического, от чего всегда немного подташнивало. Тишину нарушал лишь ровный гул медицинской рутины — шаги медсестер, тихий стон раненого, глухое щелканье приборов. Сону чувствовал усталость, но и лёгкое удовлетворение: утро было спокойным. Однако это спокойствие было разрушено, когда молодая медсестра с обеспокоенным лицом вошла в палату и быстро подошла к нему. — Доктор Сону, вас зовёт главный врач. Срочно. Сону замер на мгновение, медленно перевел взгляд на нее, а затем на свои бумаги. Его сердце невольно екнуло. Главный врач редко звал кого-либо к себе в кабинет. Обычно он предпочитал сам приходить к подчинённым, передавая хорошие или плохие новости в непринуждённой, почти дружеской манере. Но если он звал... что-то было не так. Сону кивнул, отложив карту пациента, и машинально поправил воротник белого халата. Выйдя из палаты, он шагал по узким коридорам больницы, и с каждым шагом в нем росло внутреннее напряжение. Под ногами поскрипывали деревянные доски пола, их звук эхом разносился по коридору, усиливая ощущение тревоги. "Что ему нужно от меня? Что он хочет?" — мысли мелькали, как капли дождя на стекле. У дверей кабинета главного врача Сону остановился, словно налетел на невидимую стену. Двое солдат стояли по обе стороны от двери, их лица были каменными, а глаза, холодные, как сталь клинка, не выражали ни капли эмоций. Чёрные сапоги блестели в свете тусклой лампы, а оружие, притороченные к плечам, выглядело угрожающе. Их присутствие здесь казалось чужеродным — солдаты в больнице, где каждый привык к хрупкости и борьбе за жизнь. Сердце Сону начало колотиться быстрее, в горле пересохло. Он сглотнул и, стараясь сохранять спокойствие, сделал шаг к двери и постучал. — Входите, — раздался низкий, усталый голос. Сону вошёл и невольно остановился на пороге. Комната показалась ему странно темной: тяжёлые зелёные шторы почти не пропускали свет. В воздухе висела смесь табачного дыма и запаха влажной бумаги. Главный врач сидел за столом, за которым стояли стопки документов. Но взгляд Сону зацепился за незнакомого человека в форме, стоявшего у окна. — Это офицер Йоши, — сказал врач, не глядя на Сону, а перебирая бумаги на столе. Сону осторожно оглядел офицера. Молодой, с едва заметным пушком на верхней губе, но явно старающийся выглядеть старше своих лет. Его взгляд был серьёзным, но каким-то искусственным, а манера держаться — напряжённой, будто он сам не до конца верил в свою важность. — Доктор Сону, — начал главный врач, отложив бумаги в сторону. — У нас нет времени на формальности. Во втором штабе находится опасный преступник. Его допрашивают, но для продолжения допроса требуется медицинский осмотр. — Простите, — начал Сону, чувствуя, как голос предательски дрогнул. — Я никогда... — Именно поэтому ты и пойдёшь, — врач не дал ему договорить. Его голос стал жестче. — У нас сейчас двое тяжелораненых, которые могут умереть в любую секунду. Моё место здесь. Не волнуйся, ты всего лишь осмотришь человека, залатаешь раны, если это потребуется, и вернёшься. Это проще простого. Сону хотел возразить. Хотел объяснить, что не готов к подобному. Его руки предательски задрожали, и он быстро сцепил их за спиной. В голове всплыли рассказы, которые он слышал от медсестер и других врачей: японцы не жалели своих врагов. Их методы допросов были жестокими, чудовищными. — Ho... — Никаких "но", — отрезал врач, его взгляд стал холодным и непреклонным. — Мы все здесь делаем свою работу. Делай свою. Сону понял, что спорить бесполезно. Он опустил взгляд и едва заметно кивнул. Врач махнул рукой, отпуская его, а Йоши с мрачной серьёзностью шагнул к двери, делая жест, чтобы Сону следовал за ним. Когда они вышли из кабинета, его пальцы машинально сжали край халата. Он не знал, чего можно ожидать во втором штабе. Говорили, что допросы японцев были чем-то страшным, что даже самые крепкие не выдерживали. Теперь ему предстояло увидеть это своими глазами. В машине было душно. Офицер Йоши сидел рядом, его лицо оставалось непроницаемым. Сону уставился в окно, но пейзаж за ним был размытым, будто бы кто-то потер стекло грязной тряпкой. Он почти не замечал, как дома сменяют друг друга, как дороги становятся уже, а тишина вокруг гуще. Его мысли были полны ужаса. Он не мог избавиться от картин, которые рисовало его воображение: избитый заключённый, окровавленные стены, взгляды, полные боли и страха. Его дыхание участилось, но он старался держать себя в руках. Сзади, в грузовом отсеке, тихо бряцало оружие, напоминая, куда он направляется. Машина въехала на территорию второго штаба, и Сону почувствовал, как мир вокруг окончательно меняется. За высокими металлическими воротами скрывалось нечто совершенно чуждое для больницы, для его привычной жизни. Здесь не было места для человеческой слабости, только дисциплина и страх. — Выходите, — раздался сухой голос Йоши. Сону выбрался из машины, его ноги слегка подкашивались. Он огляделся, стараясь не слишком выказывать свою тревогу. Повсюду ходили солдаты, их тяжелые сапоги глухо стучали по земле. Некоторые бросали на него короткие, оценивающие взгляды, другие даже не замечали. Возле одного из зданий стояли грузовики, а рядом с ними — несколько ящиков, явно с оружием. Оттуда доносились обрывки разговоров, приглушённый смех, но это не облегчало обстановку, а лишь добавляло напряжения. Йоши направился к центральному зданию, и Сону поспешил за ним. Внутри воздух был спертым, стены — холодными. Свет ламп, свисающих на длинных проводах, освещал коридоры, но делал их только мрачнее. Сону чувствовал, как сердце начинает стучать всё быстрее, отдаваясь глухим эхом в ушах. Он старался не смотреть по сторонам, но краем глаза все же замечал детали: грязь на полу, чьи-то заляпанные кровью следы, остатки чего-то, что могло быть бинтами, брошенные в углу. Йоши молчал, но его шаги звучали уверенно. В отличие от Сону, он был частью этого мира. Это место не смущало его, не вызывало в нем ни отвращения, ни страха. Они остановились перед тяжёлой металлической дверью. Сону почувствовал, как его руки вспотели, и незаметно вытер их о халат. Йоши повернулся к нему, пристально посмотрел и медленно сказал: — Не думайте ни о чём лишнем. Вы врач. Ваша задача — осмотреть заключённого. Это всё. Сону кивнул, но голос внутри него шептал совсем другое. Он был не просто врачом. Здесь он был свидетелем. Того, что он увидит, он уже не сможет забыть. Дверь открылась, и запах сырости и чего-то более резкого ударил в лицо. Комната была низкая и тесная, освещённая только тусклой лампой, свисающей с потолка на перекошенном проводе. Тени плясали по грязным стенам, покрытым пятнами и трещинами. Воздух здесь был плотным, смешанным с запахом сырости, крови и чего-то едва уловимого, но мерзкого — как гниль. Металлическая дверь глухо захлопнулась за спиной Сону, будто отделяя его от всего, что осталось позади: больницы, рутины, привычной жизни. Заключённый лежал на полу, словно выброшенная тряпка. Его тело было истерзанным до неузнаваемости. Кожа местами обуглилась, местами покраснела от ожогов и была покрыта глубокими рваными ранами. На месте лица — нечто раздутое и багровое, изуродованное ударами. Его грудь едва поднималась, дыхание было рваным, хриплым, будто каждый вздох давался ему через усилие. Тёмная кровь стекала тонкой линией по щеке, застывая у шеи. Рубашка, превращенная в грязные лохмотья, лишь подчёркивала, как ослабло это тело. Возле стен стояли двое офицеров. Один из них опёрся плечом на грязную стену и лениво наблюдая за происходящим. Другой, сложив руки за спиной, смотрел прямо на Сону, будто испытывая его на прочность одним лишь взглядом. В углу комнаты находился стол, на котором лежали инструменты для допросов. Клещи, скальпели, кривые ножи, металлические шипы, а рядом — миска с чем-то, что напоминало остатки воды или крови. Возле другого угла тлел угольная жаровня, в котором грелись металлические прутья. Их концы едва светились красным, издавая слабый, но ощутимый запах горящей плоти. Сону почувствовал, как его нутро скручивается от отвращения. Он невольно отвел взгляд от раскаленных прутьев и снова посмотрел на заключенного. Этот человек... Он уже не был человеком. От того, кем он был раньше, осталась лишь оболочка. Кожа на его лице висела мёртвым серым полотном, взгляд, обращённый к полу, был пустым, словно он давно уже ушёл из этой комнаты, оставив здесь только тело. "Его не спасти", — подумал Сону. Всё было очевидно. Даже простого взгляда хватало, чтобы понять: внутренние кровотечения, истощение, необратимые повреждения органов. Этот человек был сломан. Он уже умер. Просто тело ещё цеплялось за последние секунды жизни. Его мысли прервал резкий голос. — Что он здесь делает? — кто-то рявкнул из угла комнаты. Сону вздрогнул и повернулся на звук. Из тени поднялся человек в форме. Это был майор Рики. Его высокое тело казалось неподвижным, пока он сидел, но когда он встал, все пространство комнаты словно наполнилось его присутствием. На лице читалась смесь раздражения и гнева. — Что, чёрт возьми, делает здесь музыкант? — его голос прорезал воздух, как нож. — Я приказал привести врача! — Он повысил тон, и Сону ощутил, как внутри у него все сжалось. — А вы притащили кого? Музыканта? Последние слова, были сказаны с издёвкой. Но взгляд Сону, вопреки страху, встретился с глазами майора. На мгновение он ощутил себя мальчишкой, которого поймали на лжи. В груди всё горело от стыда, страха и... злости. Йоши, стоявший позади, сделал шаг вперед, слегка подняв руку. Его лицо было напряжённым, а в глазах читался страх, как у ученика, которого поймал строгий учитель. — Главный врач лично рекомендовал его, — тихо произнес Йоши. Его голос звучал неуверенно и извиняюще. — Он сказал, что это лучший кандидат. — Лучший? — майор усмехнулся, скрестив руки на широкой груди. — Это какая-то ошибка. Этот человек еще несколько дней назад играл на каягыме, выступая как музыкант. Сону почувствовал, как лицо вспыхнуло. Эта кличка — "музыкант" — была как пощёчина. Он глубоко вздохнул, собравшись с мыслями, и, чтобы не выдать ни гнева, ни страха, тихо произнес: — Я врач. В тот день...это было недоразумение. Рики кивнул и махнул рукой в сторону заключённого. — Ладно. Раз ты врач, тогда покажи, что умеешь. Осмотри его. Не дай ему сдохнуть. Сону не ответил, просто шагнул к заключённому, стараясь сосредоточиться на своей задаче. Его взгляд снова упал на тело на полу. Оно было настолько безжизненным, что любой другой на его месте даже не стал бы пытаться. Сону опустился на колени и начал осмотр. Его руки дрожали, но он не мог остановиться. Кожа заключённого была горячей, воспалённой, в некоторых местах покрытой гнойными ранами. Пальцы были сломаны, ногти содраны. Рёбра, возможно, пробили лёгкое, из-за чего дыхание звучало как слабый, тяжелый шепот. — Как долго он здесь? — пробормотал Сону, не поднимая взгляда. — Мне нужна его история, чтобы точно… — Его история перед тобой, — холодно отрезал Рики. — Он — враг. Это все, что ты должен знать. Майор сел обратно на стул, скрестив руки на груди, и наблюдал за Сону, как хищник за добычей. Йоши остался у стены, будто бы стараясь исчезнуть. Сону сосредоточился на своей работе, обрабатывая раны. Внутри него было только одно желание: закончить это как можно быстрее. Но с каждой минутой он всё отчетливее понимал: он ничего не может сделать. Ни перевязки, ни антисептики не могли вернуть жизнь этому человеку. — Он умирает, — наконец произнёс Сону, подняв голову и посмотрев на майора. Тот лениво откинулся на стул, его лицо оставалось безразличным. — И что с того? — равнодушно бросил он. — Делай, что можешь, чтобы залатать его хотя бы на время. Сону чувствовал, как его душит бессилие. Никто не ожидал, что он спасёт этого человека. Его сюда привели просто для того, чтобы процесс смерти выглядел не таким уж жестоким. Чтобы кто-то мог сказать: "Мы пытались". Сону машинально вытер лицо заключенного влажной тряпкой. Кожа была горячей, обожжённой, местами вспухшей от ожогов. Мужчина, точнее молодой парень, едва заметно приоткрыл глаза, мутные, полные страдания, но всё же осмысленные. Губы шевельнулись, но из них вырвался только болезненный хрип. — Пожалуйста... — наконец выдохнул он, едва слышно. Сону застыл. Его сердце болезненно сжалось от этой тихой мольбы. Парень снова приоткрыл рот, его голос звучал хрипло, слабо, словно каждое слово рвало его изнутри. — Я... не хочу снова... Пожалуйста... Не надо…меня... Эти слова пронзили Сону, как нож. Он понял. Заключённый просил не спасать его. Не давать этим людям продолжить пытки. В глазах парня сверкнули слёзы — маленькие, сквозь опухшие веки, они медленно скатились по обожжённым и изуродованным щекам. В этот момент дверь комнаты с грохотом распахнулась, ударившись о стену. Звук эхом разнёсся по помещению, заставив Сону вздрогнуть и поднять голову. На пороге возник полковник Кацу, с жестким лицом, на котором читалось едва сдерживаемый гнев. Его форма была безупречно чистой, словно он не касался грязи войны. Глаза полковника холодно скользнули по комнате, остановившись на неподвижно лежащем заключенном. Кацу сузил глаза, затем перевел взгляд на майора Рики, который всё так же спокойно сидел на стуле. Взгляд полковника мгновенно налился злостью: — Я ведь приказал вам доставить заключенного в первый штаб. Я сам хотел допросить его. Какого черта вы не слушаетесь меня? Рики медленно встал, его лицо оставалось равнодушным, но в глазах читалась тень усмешки. Он небрежно стряхнул пыль с рукава формы и ответил, сохраняя ледяное спокойствие: — Этого партизана поймали мои солдаты. Я лично преследовал его. Было глупо ожидать, что я отдам его в ваши руки, особенно после того, как он едва не поджег наши склады. Особенно когда этот партизан может дать нам информацию о тех, кто сжигает эти склады. Злость Кацу стала почти осязаемой. Его лицо покраснело, а руки крепко сжались в кулаки. Он шагнул к Рики, и прошипел: — Щенок. Как ты смеешь так разговаривать со мной? Кто ты такой, чтобы игнорировать мои приказы? Ты должен беспрекословно подчиняться моим приказам! Рики, словно не замечая агрессии, медленно наклонился вперед, почти улыбаясь, но взгляд его оставался холодным. — Я подчиняюсь только генералу. И знаете, он не возражал против моих действий. Более того, он одобрил мои методы... если так можно выразиться. Слова майора звучали спокойно, но в них сквозила насмешка. Полковник нахмурился еще сильнее, чувствуя, как этот спокойный тон майора пробуждает в нем ярость. Они какое-то время продолжали обмениваться язвительными фразами, словно два зверя, готовящихся к схватке. Сону, наблюдавший за этой сценой, чувствовал, как напряжение в воздухе становится почти невыносимым. Но его внимание вновь привлек парень, чьё дыхание становилось всё более слабым. — Ладно, — наконец бросил Рики, делая шаг назад, будто устав от бесплодного спора. — Мы привели врача. Если ему удастся его спасти — так и быть, забирайте его. Слова майора прозвучали откровенно издевательски. Все в комнате понимали, что заключенного не спасти. Но Кацу, не желая потерять лицо, зло бросил в сторону Сону: — Быстро залатай его! Сону снова наклонился к парню, чувствуя, как его руки вновь начинают дрожать. Он провёл влажной тряпкой по изувеченному лицу, стараясь не смотреть на горящие угли и не слышать капающий с железных прутьев жидкость. Парень снова открыл глаза, и его взгляд встретился с Сону. В этих глазах было отчаяние, мольба, и почти детская беззащитность. — Пожалуйста…не спасайте меня… — прошептал он еще раз, а затем закашлялся, выплёвывая кровь. Эти мольбы прошли сквозь него, словно ледяной нож. Сону крепко зажмурился, стараясь не поддаться нахлынувшим чувствам, но его сердце разрывалось от боли. Парень просил избавить его от дальнейших мучений. Сону на мгновение замер, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. Его рука потянулась к сумке, где лежали лекарства. «Каждое лекарство — это яд, если превысить дозу», звучал в голове голос главного врача. Он достал шприц и лекарство. Дрожащими руками набрал дозу, которая явно превышала норму, но в этот момент он не думал о последствиях. Вколов препарат, Сону затаил дыхание. Тело парня вздрогнуло, потом начало судорожно дёргаться. Руки его сжались в агонии, грудь поднялась последний раз, и затем всё затихло. — Что с ним?! — взревел Кацу, подскочив к Сону. Сону, стараясь сохранять спокойствие, ответил, не отрывая взгляда от парня: — Его организм…не выдержал. Полковник выругался, яростно ударив кулаком по стене, и вышел из комнаты. Рики, наблюдая за этим, лениво махнул рукой остальным офицерам, и те последовали за полковником. В комнате остались только он, Сону и безжизненное тело заключенного. Когда дверь закрылась, Рики медленно подошёл к Сону. Тот остался сидеть рядом с телом, словно окаменев. Рики наклонился, провел рукой по его волосам, затем резко дернул, заставив поднять голову. Их глаза встретились. В глазах Рики светилось что-то странное: смесь удивления, злости и холодного интереса. — Ты не только плохой музыкант, но и плохой врач, — прошептал Рики, глядя ему прямо в душу. Сону ничего не ответил, только по его щекам медленно стекали слезы. — Ты нарушил клятву врача, — продолжил Рики, глядя прямо в глаза Сону. — И это всего лишь начало. Рики отпустил волосы Сону так резко, что его голова качнулась назад, как у сломанной марионетки. Тяжёлая тишина опустилась на комнату, наполненную запахами смерти, горелого металла и крови. Рики выпрямился, глядя на застывшую фигуру врача, который словно прирос к полу возле тела заключенного. — Но ты всё-таки сделал выбор, — бросил Рики, начиная медленно ходить по комнате. — Убил его. Быстро, без лишних церемоний. Наверное, ты думаешь, что это был акт милосердия, да? Думаешь, что избавил его от боли? Он остановился прямо перед Сону, склонившись чуть вперед, его лицо опасно приблизилось к лицу врача. — Ты ошибаешься. Сону поднял взгляд, его глаза дрожали, но в них появилось что-то похожее на слабый огонёк протеста. — Я не мог позволить... — начал он, но голос дрогнул, и он осёкся. — Ты не мог позволить что? — Рики издевательски приподнял бровь. — Не мог позволить его страданиям продолжаться? Или не мог выдержать их сам? Эти слова были как плевок в лицо, и Сону отвёл взгляд, чувствуя, как поднимается комок в горле. Его руки всё ещё дрожали, но теперь это была не только слабость. Это был гнев, который он с трудом подавлял. — Ты убил человека, — произнес Рики, его голос стал тише, почти интимным. — И ты будешь жить с этим до конца своих дней. Рики повернулся и направился к выходу, но перед тем как открыть дверь, он оглянулся через плечо. — Но помни, если ты еще раз ослушаешься или сделаешь что-то подобное... — он позволил своему голосу зависнуть в воздухе, его глаза на мгновение вспыхнули холодной яростью. — Я сделаю так, чтобы ты сожалел об этом каждый день своей жалкой жизни. В следующий раз, я прикончу тебя на месте, если ты снова будешь возникать передо мной, со своим нелепым оправданием. Он открыл дверь и вышел, оставляя Сону одного. Сону остался сидеть на полу, рядом с мёртвым телом. В комнате было тихо, только едва слышный треск углей в углу напоминал о том, что время идёт. Его взгляд остановился на лице умершего парня. Теперь оно казалось спокойным, почти безмятежным. Но Сону это не приносило облегчения. «Он убил человека». Эти слова повторялись в его голове, как молитва, превращая каждую секунду в пытку. Сону опустил голову и закрыл лицо руками, чувствуя, как из его глаз текут горячие слезы. Его сердце разрывалось от осознания того, что он переступил черту, из которой нет возврата. Он не знал, сколько времени прошло. Может, минута, может, час. Сону медленно убрал инструменты обратно в сумку, стараясь не смотреть на тело. Когда он вышел из комнаты, коридор казался бесконечно длинным и пустым. Каждый шаг отдавался эхом, как звук ударяющегося в гроб молотка. Сону шёл, глядя перед собой, но видел лишь кровавую лужу на полу и глаза парня, умоляющие о конце. Он только что пересек ту грань, о которой никогда не думал. Убить человека. Даже из милосердия. Даже ради прекращения страданий. Это не имело значения. Когда он дошел до конца коридора, навстречу вышел офицер Йоши. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но замолчал, увидев лицо врача. — Всё в порядке? — наконец спросил он, хоть голос звучал неуверенно. Сону посмотрел на него. Взгляд был пустым, глаза ничего не выражали. — Заключенный мертв, — сказал Сону, его голос был сухим и бесцветным. — Мое присутствие больше не требуется. Йоши сжал губы, его взгляд на мгновение метнулся куда-то в сторону, словно он искал поддержки в пустых стенах штаба. — Мне приказано проводить вас, — ответил он коротко. Они шли молча. Йоши, казалось, хотел что-то сказать несколько раз, но каждый раз передумывал. Сону, наоборот, погрузился в собственные мысли, которые становились все более и более тяжелыми. Офицер открыл дверцу машины, пропуская Сону первым. Он сел, уставившись на свои дрожащие руки. Они все ещё были грязными, с пятнами чужой крови, которые уже начали высыхать. Йоши занял место за рулем, заведя двигатель, но не тронулся с места. Спустя минуту, он выдавил: — Мне жаль. Сону фыркнул, его губы дернулись в слабой тени улыбки, которая была скорее болезненным рефлексом, чем чем-то настоящим. — Жаль? — переспросил он с горькой насмешкой. — Ты даже не представляешь, что значит жаль. Никто из вас не знает. Йоши молча включил передачу, и машина тронулась. Сону смотрел в окно. Там мелькали здания, деревья, темное небо, в котором даже солнце казалось мертвым. Он чувствовал, как внутри него растет нечто холодное, тяжелое, словно огромный камень медленно опускался на его сердце. Образы не отпускали его. Раскаленное железо в жаровне. Труп парня. Капли крови, которые стекали по его пальцам, когда он держал шприц. И лицо майора — спокойное, равнодушное, пугающее в своей холодной расчетливости. Машина остановилась у здания больницы. Сону не сразу понял это. Йоши мягко тронул его за плечо. — Мы приехали, — сказал он, его голос был осторожным и тихим. Сону кивнул, открыл дверь и вышел. Он посмотрел на больницу — знакомое здание, где еще утром он спасал людей, где чувствовал себя врачом, а не убийцей. Теперь же это место казалось чужим. Сону направился к кабинету главного врача. Он знал, что ему придется отчитаться, рассказать о том, что произошло. Дверь в кабинет была приоткрыта, и Сону медленно вошел. Главный врач сразу заметил его. — Сону, ты вернулся, — сказал он. — Заключённый? — Он мертв, — ответил Сону, стараясь говорить так же бесстрастно, как раньше. Главный врач долго смотрел на него, затем медленно кивнул. — Тогда иди. Отдохни. Завтра будет новый день, — сказал он, в его голосе не было утешения. Сону развернулся и вышел, чувствуя, как тишина больницы давит на него. Новый день? Он уже не был уверен что сможет выдержать его. Всё казалось ему размытым, как будто реальность утратила четкость. Он едва осознавал, что уже находится в своей небольшой комнате, где обычно отдыхал между сменами. Захлопнув дверь, он рухнул на стул у стены. Его взгляд был устремлен в одну точку — на пятно на полу. Капля, засохшая давно, но почему-то именно сейчас она притягивала его внимание. Эта капля казалась кровью. Его мысли тут же вернулись к телу парня, к его сломленным ребрам, к глазам, полным ужаса и мольбы. Сону провел рукой по лицу, но она лишь размазала пот и грязь. Он ощущал, как что-то внутри него разрушается. Врач. Убийца. Два слова, которые теперь стали синонимами в его сознании. Он пытался оправдать себя. Старался повторять, что сделал это ради милосердия. Ради того, чтобы прекратить страдания. Но голос в его голове звучал безжалостно: "Ты убил. Не спас, а убил. Это твои руки сделали. Это твой выбор." Ему вспомнились слова отца Чонвона, сказанные много лет назад: — Ты должен всегда помнить, сын, лекарь — это тот, кто ставит жизнь выше всего. Ты не имеешь права забрать её, даже если это кажется правильным. Сону склонился, сжимая голову руками, словно пытался вытряхнуть из себя эти мысли. — Я не хотел, — прошептал он в пустоту. — Я не хотел... Но пустота не отвечала. Когда наступила ночь, Сону долго не мог заснуть. Лежа на жесткой кровати, он слушал, как за окном завывает ветер. Но едва ему удалось провалиться в забытье, появились кошмары. Ему снился заключённый. Едва дышащий, он тянул к Сону руки, изувеченные и сломанные. Его губы шептали что-то, но Сону не мог разобрать слов. Он хотел убежать, но ноги словно приросли к полу. Потом он увидел майора. Тот стоял в тени, наблюдая за ним. Его глаза горели мрачным любопытством, а губы растягивались в знакомой издевательской усмешке. — Убил одного, Сону, — говорил Рики, шаг за шагом приближаясь. — Что дальше, музыкант? Кто следующий? Сону хотел закричать, но его голос исчез. Вместо этого он проснулся, резко садясь на кровати. Его лицо было мокрым от пота, сердце колотилось, как сумасшедшее. Он с трудом поднялся и подошел к раковине. Вода была ледяной, но это не помогло. Его отражение в зеркале казалось чужим. Человек с изможденным лицом и пустыми глазами не был тем, кого он знал. "Я не могу так жить." Эта мысль пронизывала его, становясь всё громче.

***

Дом стоял на окраине города, словно забытая рана на теле тщательно залатанного пейзажа. Его обветшалый фасад был покрыт сеткой трещин, похожих на паутину, которую натянуло время. Доски крыльца скрипели, как старые кости, и влажный воздух принес запах гниющей листвы и плесени. Здесь, на краю города, жил страх, замаскированный под смирение. Здесь не было ни громких лозунгов, ни революционных плакатов, только гнетущая тишина. Даже ветер старался идти окольными путями, обходя этот район, словно не хотел тревожить спящих. Люди, казалось, обособились от всего мира, замкнувшись в своих домах, но их тени за шторами говорили о другом — о бессонных ночах, о тайных слезах, о ненависти, которая горела тихо, не находя выхода. Чонвон остановился у калитки и оглядел улицу. Всё выглядело слишком спокойно. Ни одного случайного прохожего. Только безликие дома, каждый из которых держал за своими стенами мрачные секреты. Здесь жили те, кто выбрал молчание. Не трусы, не предатели — просто люди, решившие притвориться слепыми. Чонвон не осуждал их. Он знал, что не все могут позволить себе роскошь борьбы. Он двинулся к двери, держа шаг размеренным, но внутри него все кипело. В голове, как заезженная пластинка, звучали мысли о Гону, о тех пытках, что он, должно быть, пережил, прежде чем умереть. "Смерть — это милосердие в руках таких, как майор Рики," — подумал Чонвон, прежде чем взяться за ручку двери и медленно повернуть её. Дом встретил его тишиной. Внутри пахло древесной пылью, воском и чуть уловимым запахом сырости. Простая мебель стояла так, будто давно выбрала себе место и больше не желала его менять. На низком столе лежали пожелтевшие газеты, а в углу тускло тлела лампа. Несмотря на порядок, в доме ощущалась некая запущенность, словно хозяева боялись привнести в него хоть каплю тепла или жизни. Чонвон прошел в первую комнату, стараясь не шуметь. На полу, завернувшись в одеяла, спали трое. Сонхун, Чонин и ещё один человек, чьё лицо скрывало одеяло. Чонвон замер в дверях, взгляд его скользнул по их фигурам. Чонин лежал ближе всех. Тот спал беспокойно: плечо нервно дергалось, пальцы судорожно сжимались в кулак, будто он продолжал сражаться даже во сне. Лицо молодого человека было изможденным, с резкими скулами, которые тень делала еще острее. Чонвон отвел взгляд. "Слишком молод," — подумал он. Все они были слишком молоды для этой войны, для того, чтобы выбирать между жизнью и смертью. Он тихо закрыл дверь и направился в кабинет. Здесь было темно. Лишь одна свеча бросала неуверенный свет на бумаги, разбросанные по столу. В кресле сидел Хисын. Его лицо скрывали руки, локти упирались в колени, а плечи казались будто бы ниже, чем раньше, под тяжестью невидимой ноши. — Тебе нужно поспать, — сказал Чонвон, осторожно похлопав его по плечу. Хисын не пошевелился. Он только опустил руки, и Чонвон увидел его лицо. Глаза красные, опухшие, взгляд остекленевший. На щеках ещё блестели высохшие дорожки слёз. — Он умер? — спросил Хисын. Голос был хриплым, как будто каждое слово выдиралось из его горла когтями. Чонвон отвёл взгляд. Его пальцы нервно взялись за бумаги на столе, начали перебирать их, будто в этом хаотичном движении он мог найти ответ или же спокойствие. — Всё изменилось, Хисын, — начал он торопливо, стараясь уйти от вопроса. — В Сеул прибыл новый майор. Самоуверенный, жесткий и опасный, за которым стоит великий клан. Именно он устроил вам засаду. Именно он схватил Гону. Мы все должны залечь на дно. — Я спрашиваю: Гону умер? — повторил Хисын, встав и шагнув к нему. Его голос стал резче. Чонвон напрягся, но не поднял головы. — Да, — выдохнул он после паузы. — Он не выдержал. Они запытали его до смерти. Тишина после этих слов была оглушающей. Хисын закрыл глаза и глубоко вдохнул, но воздух будто застрял у него в горле. Он тяжело выдохнул, словно пытаясь вырвать из себя боль. — Это моя вина, — прошептал он. — Я должен был вернуться за ним... должен был... — Не вини себя, — перебил Чонвон, стараясь говорить твердо, но голос предательски дрогнул. — Это не поможет. Вы все должны залечь на дно. Новый майор — это не генерал Ясуо. Он опасен и беспощаден. Мы пока ничего не можем поделать. Скорбь и гнев ничего не изменит. — А что изменит, Чонвон? — Хисын резко повернулся к нему, его глаза вспыхнули яростью. — Твоё молчание? Твои бумаги? Или твои речи о «залечь на дно»? Мы теряем людей! Ты предлагаешь сидеть тихо, пока они убивают наших людей? — А ты хочешь, чтобы нас всех перебили? — ответил Чонвон, его голос стал холодным. — Это война, Хисын. Здесь нет места справедливости. Только стратегия. — Это убийство! — Хисын почти закричал. — Они убивают нас, а ты хочешь, чтобы я молчал? Наш путь — справедливый путь! Мы боремся за нашу землю, за нашу свободу! — Справедливый путь не спасет от пули, — сказал Чонвон, глядя ему прямо в глаза. — Если не хочешь жертв, прекрати бороться. Забудь о независимости. Живи, как остальные. Прими их правила. Борьба всегда сопряжена с потерями, особенно если противник силен и неумолим. Это цена, которую приходится платить за сопротивление. Принять такой выбор — значит осознать, что на этом пути неизбежно будут жертвы, и они не случайны, а являются частью общего дела. Если ты выбираешь путь борьбы, ты должен быть готов принять неизбежность смертей. Хисын горько усмехнулся. — Принять? — он подошёл ближе, его голос упал до угрожающего шёпота. — А убивать — это просто? Ломать чужие жизни? Ты говоришь так, будто это не требует никаких усилий. Но попробуй сам… Попробуй отнять жизнь, почувствуй, как уходит тепло из чьих-то глаз, и посмотри, что станет с тобой. Увидишь, как это отзовется внутри, как изменит твою душу, оставив шрамы, которые уже никогда не исчезнут. Почувствуй, как страх и сомнения начнут точить тебя изнутри, как призраки тех, кого ты лишил жизни, будут следовать за тобой, появляться в снах и смотреть на тебя с немым упреком. Ты поймешь, что убийство — это не просто действие. Это клеймо, которое останется с тобой навсегда. И чем больше жизней ты сломаешь, тем меньше останется от твоей собственной. Он отвернулся и вышел из комнаты. Дверь тихо закрылась за ним, оставляя Чонвона одного в гнетущей тишине. Он опустился на кресло, его руки дрожали. Он смотрел на бумаги перед собой, но слова на них расплывались. "Справедливый путь," — мысленно повторил он. Что это? Иллюзия?Привилегия? Или единственное, что позволяет им оставаться людьми? "Какой смысл в справедливости, если она бессильна перед пулей?" — думал он. И с каждой минутой эта мысль становилась все более тягостной. Чонвон остался сидеть, без сил. Его спина слегка сутулилась, голова опустилась, а пальцы сжали края стола так сильно, что костяшки побелели. Он смотрел в одну точку, не замечая, как колебания огня танцуют на бумагах, создавая причудливые узоры теней. "Смерть ходит по пятам. Мы все — её жертвы. Живые мертвецы," — думал он. В кабинете стоял дух несбывшихся надежд. Стены, казалось, впитали в себя каждое слово, каждую бессонную ночь. На полу лежал скомканный лист бумаги, перечёркнутый яростными линиями. Чонвон знал, что это заметки Хисына. Вечно утопающие в моральных дилеммах и противоречиях. "Как бороться, не становясь такими же, как они?" — это была его постоянная мантра. Но Чонвон знал: такие вопросы не оставляют места действиям. Он встал, оттолкнулся от стола и подошел к окну. Улица тонула в безмолвной темноте, но в её тишине таилась угроза. Чонвон всегда ощущал это, как запах крови в воздухе перед битвой. Это было предчувствие неизбежного. "Хисын прав. Каждый выстрел делает нас другими. Но что делать, если этот выстрел — единственный способ выжить?" Он провёл рукой по лицу, пытаясь стереть усталость. Внутри него бушевала буря. Ему хотелось закричать, разбить что-то, выплеснуть все, что копилось так долго. Минуты тянулись бесконечно. Он почти мог слышать, как где-то наверху в доме скрипят доски под чужими шагами, но это была лишь игра его воображения. Звуки воспоминаний. Гону, его стоны боли, его руки, сжимавшие цепи до крови. "Это мог быть я. Это мог быть любой из нас." Дверь тихо скрипнула. Чонвон поднял глаза. В комнату вошел Чонин. Его шаги были осторожны, но лицо выдавало беспокойство. Темные круги под глазами делали его старше, но в его взгляде все ещё читалась юношеская решимость, наивная и безрассудная. — Я слышал, — сказал он тихо, но голос дрогнул. — Это правда? Гону... Чонвон кивнул, не скрывая правды. Чонин напрягся, его руки сжались в кулаки. — Я хочу мстить, — сказал он, глядя прямо в глаза Чонвону. — Ты даже не знаешь, что это значит, — ответил тот холодно, но в голосе прозвучали нотки жалости. — Ты думаешь, что месть даст тебе облегчение? Это не так. — А что нам тогда делать? — резко перебил его Чонин. — Ты же остался с нами, чтобы помочь мстить, не так ли? Поэтому ты всё ещё здесь? Чонвон вернулся к столу и откинулся в кресле, глядя на молодого человека перед собой. "Сколько же у него ещё впереди боли, чтобы понять, что жизнь — это не чёрно-белая картина?" Чонвон медленно покачал головой. — Я здесь, потому что знаю, что это единственный путь. Потому что кто-то должен быть готов делать то, от чего все остальные отворачиваются. Но знаешь, что я понял, Чонин? Люди мстят не за мертвых. Они мстят за себя. Чтобы избавиться от своей вины, от своего бессилия. Но это никогда не поможет. — А что тогда поможет? — выкрикнул Чонин. — Сидеть и ждать? Смотреть, как они убивают нас одного за другим? — Нет, — сказал Чонвон спокойно. — Учиться. Выживать. Ждать момента, когда мы сможем ударить так, чтобы этот удар имело значение. Чонин молчал, сжав зубы. Его плечи дрожали, и он казался потерянным ребёнком в слишком большом мире. Он хотел сказать что-то еще, но вместо этого развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Оставшись снова один, Чонвон почувствовал, как силы покидают его. "Сколько раз я ещё должен объяснять это? Сколько раз я ещё должен терять их, одного за другим?" Ему нужно было что-то делать. Каждый день бездействия казался предательством по отношению к мертвым. Но каждое действие, каждое решение, как удар молота, разрушало то, что ещё оставалось внутри. Он терял свою человечность…

***

Сону дернулся, словно от внезапного удара, и его глаза распахнулись в полумраке комнаты. Сердце колотилось, словно из его груди пытался вырваться раненый зверь. Его плечи были мокрыми от пота, а одеяло сбилось у ног. Несколько секунд он просто лежал, дыша тяжело и неровно, пока сознание не выдернуло его из кошмара, столь привычного за последние недели, и не вернуло в еще более мучительную реальность. Внезапный стук в дверь — резкий, настойчивый — заставил его вздрогнуть. Голос медсестры прорезал мрак: — Доктор Сону, вы меня слышите? Пожалуйста, поднимайтесь. Вечер скоро начнется. Сону не ответил сразу. Он закрыл глаза, задержал дыхание, будто надеялся, что, если он останется неподвижным, мир за дверью исчезнет. Но стук повторился, и голос стал строже: — Доктор, главный врач ждет вас. — Уже иду, — хрипло отозвался он. Ему не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни, тем более, идти на этот вечер, но приказ главного врача не оставлял ему выбора. Не желая оставлять Сону в покое, главный врач, решил потащить его на вечер к генерал-губернатору. "Отдохни, отвлекись", — говорил врач. Но как можно отвлечься, когда внутри тебя зияет пропасть, из которой глухо доносится эхо страданий? Сону сел, ноги коснулись ледяного пола. Тело протестовало — каждое движение отзывалось болью, будто изношенный механизм скрипел и рвался. На столе рядом лежали его часы, бумаги и фотография, которой он давно старался не касаться. На снимке — он с Чонвоном и родители Чонвона, улыбающиеся под цветущей сакурой. Когда-то он дорожил этим снимком. Теперь он казался осколком прошлой жизни, чужим, почти забытым. Сону подошел к окну. Дряхлые ставни едва сдерживали слабый свет заходящего солнца. Он приоткрыл их, и в комнату хлынул теплый оранжевый свет, освещая запыленные углы. Снаружи мир был тихим и почти умиротворяющим: лепестки сакуры медленно кружились в воздухе, словно сама природа пыталась создать иллюзию праздника. Но для Сону этот день, как и многие другие, был пропитан горечью. Три недели. Ровно три недели с того дня, как он нарушил свою клятву. Врач, поклявшийся спасать жизни, оказался палачом. Он видел их снова и снова: глаза парня. Стеклянные, мутные, наполненные отчаянием. Тот человек, в изорванной одежде, почти без сил, но всё ещё шептавший что-то — мольбу, или проклятие. "Прекрати... Прошу..." Это звучало в его ушах так часто, что он больше не различал, была ли это память или галлюцинация. Сону зажмурился и сжал виски, стараясь прогнать образы. Но они не уходили. Никогда. Они подстерегали его в каждом углу, в каждом тихом моменте, когда он был один. Он вспоминал, как дрожали его собственные руки, когда он брал шприц. Как сжал зубы, чтобы не закричать, и как, совершив это, остался стоять, не в силах поверить в содеянное. И потом — ночи. Долгие, безмолвные ночи, когда луна светила холодно, а он сидел на полу в своей комнате, глядя в пустоту. Он не молился. Не пытался оправдать себя. Просто проклинал тот день. — Хватит, — тихо сказал Сону себе и открыл глаза.

***

Резиденция генерала Ясуо походила на живописную иллюстрацию к учебнику истории. Массивные дубовые двери с латунными ручками, отполированными до блеска, открылись перед ними с тихим скрипом. Сакуры в саду цвели пышно, их аромат тонкой дымкой окутывал воздух, смешиваясь с запахом дорогих духов и свежевычищенных мундиров. Сону шел следом за главным врачом, ощущая нарастающее напряжение в груди. Тот двигался уверенно, легко обменивался приветствиями с охраной и обслуживающим персоналом. — Соберись, Сону, — бросил врач, не поворачивая головы. — Я не хочу, чтобы ты снова стоял в углу, как тень. Сону сжал зубы, но промолчал. — Ты не понимаешь, почему я тебя сюда зову, да? — продолжил врач, внезапно замедлив шаг. Он обернулся, его суровый взгляд был полон ожидания. — Это твоё будущее. Если хочешь выжить в этом мире, тебе нужно уметь играть по правилам тех, кто сильнее тебя. Эти люди в мундирах могут разрушить твою карьеру или поднять её до небес. Всё зависит от тебя. — Моё будущее? — Сону не удержался. Голос его прозвучал тише, чем он ожидал. — Какое будущее может быть у врача, который... Он резко остановился, чувствуя, как его горло перехватило. Главный врач пристально посмотрел на него, но, к его удивлению, промолчал. — Ты думаешь, я не понимаю, что с тобой происходит? — наконец произнес он, с неожиданной мягкостью. — Думаешь, я не видел, как ты мучаешься? Но это пройдёт, Сону. Время лечит. Сону хотел возразить, но промолчал, а врач продолжал, не дожидаясь ответа: — Ты талантлив, Сону. Чертовски талантлив. Но тебе не хватает уверенности. Ты должен вылезти из своего панциря, и забыть о «неудачах». Люди здесь — это твой шанс. Они могут открыть перед тобой двери, о которых ты и не мечтал. Сону не спорил. Он никогда не спорил с главным врачом — не потому, что соглашался, а потому, что слова не имели смысла. Тот никогда не понял бы. Что он знал о тяготах, что разрывали Сону изнутри? О страхе, гневе и вине? Для него всё сводилось к «перспективам» и «успеху». Сону хотел что-то сказать, но вместо этого молча кивнул. Какие двери? Какая карьера? Всё это казалось ему пустым фарсом. Он с трудом сдерживал раздражение, которое поднималось в нём, как ядовитая волна. Они вошли в зал, и шум голосов окутал их, словно невидимый поток. Гости — в основном военные в идеально выглаженных формах — заполняли пространство. Женщины в элегантных платьях держали бокалы с шампанским, а повсюду мелькали официанты с серебряными подносами. Сону замер на мгновение, поражённый контрастом: внутри — тепло, свет, жизнь, а снаружи — холод и беспощадность, которые он носил в своей душе. Эти люди отдавали приказы, которые ломали жизни, а потом приходили сюда, чтобы отпраздновать красоту цветущих деревьев. — Смотри на них, — сказал врач, кивая в сторону группы высокопоставленных офицеров. — Эти люди могут стать твоими союзниками. Или врагами. Все зависит от тебя. Сону ответил взглядом, полным усталости. Он не мог видеть союзников в людях, которые отдавали приказы убивать. — Сону! — Врач слегка подтолкнул его локтем. — Перестань стоять, как истукан. Сону шагнул вперёд, и начался бесконечный ритуал рукопожатий и обмена формальностями. — Это капитан Ода, — сказал врач, представляя очередного офицера. — Приятно познакомиться, доктор, — проговорил капитан, сжимая руку Сону так, что тот почувствовал, как хрустят его пальцы. — Надеюсь, вы разделяете взгляд вашего наставника на важность работы во благо нашей армии. "Армии, которая убивает людей, которых я потом вынужден спасать?" Сону почти сказал это вслух, но вместо этого кивнул. — Да, конечно. — выдавил он, с трудом подавляя желание вытереть руку о брюки. Так продолжалось снова и снова. Рукопожатия, улыбки, короткие диалоги, где каждый пытался оценить друг друга. Каждое прикосновение пальцев к чужой коже вызывало у Сону отвращение, но он продолжал. Лицо его оставалось спокойным, чуть угрюмым, что вполне соответствовало образу молодого врача. Главный врач был в своей стихии, словно дирижёр, который слаженно руководил оркестром. Когда их отпустили на мгновение, Сону шагнул к стене и глубоко вдохнул. Его мутило. Он осматривал зал, пытаясь найти выход, когда заметил знакомую фигуру в углу. Майор Рики стоял чуть в стороне от группы офицеров, словно создавая вокруг себя невидимую границу. Его уверенность была почти осязаемой, а в каждом движении и жесте читалось хищное высокомерие. Он разговаривал с двумя генералами, но смотрел на них так, будто делал одолжение, просто присутствуя здесь, рядом. Высокий, статный, с осанкой человека, привыкшего властвовать, он будто возвышался над всеми. Его взгляд, холодный и цепкий, скользил по собеседникам, но не задерживался — в них не было ничего достойного его внимания. Даже те, кто носил погоны выше его, ощущали на себе это открытое, почти демонстративное презрение. Сону невольно замер. Майор излучал опасность, которую нельзя было не заметить. И, словно подтверждая это, Рики повернул голову и встретился с ним взглядом. Тёмные, острые глаза пронзили Сону, как нож. В голове всплыли его слова: — В следующий раз, я прикончу тебя на месте, если ты снова будешь возникать передо мной со своим нелепым оправданием. Сону моргнул, отводя взгляд. Сердце бешено заколотилось, удары отдавались в висках. Он повернулся и быстрым шагом вышел из зала, чувствуя, как паника разливается в груди. Снаружи было холодно, но этот холод успокаивал. Сону остановился у фонаря, освещавшего часть сада, и попытался выровнять дыхание. Сакуры в саду выглядели словно из другого мира, их лепестки мягко сияли под светом луны. Через несколько минут, когда он уже был готов вернуться внутрь, он заметил две фигуры, входящие через сад. Одна из них показалась ему до боли знакомой. Сону всмотрелся, и сердце замерло. — Чонвон, — прошептал он, не веря своим глазам. Его друг, одетый в простой, но элегантный костюм, шёл вдоль дорожки вместе с кем-то. Сону застыл на мгновение, а затем, не выдержав, шагнул вперёд. Он сделал шаг, потом ещё один, пока их взгляды не встретились. Чонвон заметил его, улыбнулся и шагнул навстречу. — Сону, — тихо произнёс он, а затем подойдя ближе, обнял Сону крепко и тепло. — Почти месяц, — выдохнул Сону, не скрывая своих эмоций. — Тебя не было дома почти месяц. — Прости меня, — сказал Чонвон, легонько хлопнув его по спине. Человек, стоявший рядом, смотрел на них с едва заметным любопытством. Его лицо оставалось спокойным, но глаза, глубокие и внимательные, словно пытались прочесть Сону. — Это Хисын, — представил его Чонвон, разорвав объятие. — Мой... знакомый. Хисын шагнул вперед и протянул руку. — Ли Хисын, — представился он, не отводя взгляда. Сону пожал его руку, ответив коротко: — Ким Сону. Они ещё некоторое время говорили, обменивались короткими фразами, но в воздухе висело странное напряжение. Сону избегал прямых ответов на вопросы о своей работе, а Чонвон, чувствуя это, переводил тему. Сону не мог понять, что его беспокоит, пока не почувствовал на себе чей-то взгляд. Он повернул голову и увидел в одном из окон второго этажа силуэт. Майор Рики. Сону быстро отвёл взгляд, стараясь не поддаваться панике. "Почему ты смотришь на нас? Что тебе нужно?" — подумал Сону. Рики наблюдал за ними, его глаза блестели в темноте, как у хищника, подстерегающего добычу. Он не отводил глаз, следя за каждым жестом Сону. Вид того, как тот улыбался, как свободно говорил с этими людьми, пробуждал в нем странное раздражение. Это "недоразумение" Сону не должно было выглядеть таким счастливым. — Этот парень, с которым ты так душевно обнимался… он и есть твоя слабость, доктор? — тихо проговорил Рики, и в его голосе зазвучал хищный оттенок. — Интересно, сколько времени он продержится без тебя? Или ты без него? Он держал бокал виски в руке, сделал небольшой глоток и, не спеша, обернулся к Йоши, стоявшему за его спиной. — Разузнай всё, что можешь, о докторе и его... спутниках, — приказал он. — Хочу знать, кто они и кем приходятся друг другу. Йоши кивнул и быстро исчез, оставив Рики наедине с его мыслями. — Всякий слабак сдаётся, — тихо произнёс Рики, холодно улыбаясь. — А ты, Сону, слабак.