Когда пламя поглотит любовь

***

1921 год. В комнате стоял полумрак. Тусклый свет луны, просачивающийся сквозь грязноватое стекло маленького окна, бросал слабое, неравномерное сияние на потрескавшиеся стены. Тени, словно живые, ползли по углам, сплетаясь в причудливых изгибах. Мрачная атмосфера словно поглощала время, затягивая происходящее в свой холодный плен: отсыревшие доски пола, скрипящие ржавчиной дверные петли, узкая металлическая кровать, спинка которой вибрировала в такт движениям. Одежда была разбросана по комнате: смятая рубашка, ремень с металлической пряжкой, брюки, из кармана которых виднелся край сложенной бумаги. Воздух был пропитан тяжёлым запахом пота, кожи и слабым привкусом алкоголя — всё это смешивалось, проникая в легкие, оставляя едва заметное жжение. На кровати, едва прикрытой смятым одеялом, два обнажённых тела слились в напряжённом, неистовом порыве. Их движения были резкими и рваными, словно каждый жест рождался из глубин боли и отчаяния, словно они пытались вырваться из невидимой клетки. Горячее дыхание смешивалось в воздухе с запахом их кожи, солоноватым и тяжёлым. Губы майора жадно прижались к губам парня, с такой отчаянной силой, словно он хотел запомнить каждое мгновение, каждую дрожь, как будто этот поцелуй был его последним шансом оставить след в чужой душе. Майор прижимал его к себе, чувствуя, как под его ладонями пульсирует хрупкая грудная клетка. Пальцы блуждали по спине парня, скользя по влажной от пота коже, сжимая, оставляя красноватые следы. Парень лежал, запрокинув голову, его глаза были закрыты, но слезы тихо скатывались из уголков, оставляя влажные дорожки на бледной коже. Их солёный вкус уже смешался на губах майора с жаркими поцелуями. Он не мог понять, что именно причиняет парню эту боль — его собственная страсть, что захлёстывает их, или нечто более глубокое, скрытое за словами и взглядами, что остаётся недосягаемым для него. Майор остановился, прервав поцелуй, и его горячее дыхание обжег влажную кожу на щеке парня. Он медленно поднял руку и, сдерживая вздох, аккуратно стер слёзы большим пальцем. Жест был мягким, почти нежным, но в нём сквозила тревожная дрожь, которую он не мог скрыть. — Ты плачешь, — голос майора прозвучал тихо и хрипло, словно застрял в горле. — Я причинил тебе боль? Парень не отвечал. Его лицо, обычно холодное и сдержанное, теперь было искажено болью, словно вся его стойкость рухнула. Линии губ дрожали, но он не открывал глаз. Когда он наконец заговорил, его голос был настолько тихим, что майору пришлось наклониться ближе: — Это скоро закончится. Я больше не приду. Ты не можешь мне дать того, что я хочу... никто не может. Майор замер. Его сердце сжалось, как будто в него воткнули нож. Это были не просто слова — это было признание, удар по самому уязвимому месту. Он хотел возразить, закричать, вырвать из парня любое другое признание. Знал, что ничто из того, что он предложит, не сможет заполнить эту пустоту. Но он был готов разрушить себя, лишь бы дать парню хоть немного тепла, хоть немного покоя. Майор склонился к его уху, голос, несмотря на внутренний дрожь, стал холодным, как сталь: — Ты говоришь это каждый раз, и каждый раз возвращаешься. Так зачем лгать? Парень вздрогнул, но ничего не сказал. Его рука поднялась, медленно, будто с трудом, и коснулась лица майора. Это прикосновение было настолько лёгким, что напоминало разрыв тёплого ветра. Их глаза встретились, и в этот момент майор заметил всё: не только боль, но и страх, и скрытую, глубоко спрятанную привязанность. Их губы вновь встретились, на этот раз это был поцелуй, полный ответной страсти. Жадный, как последняя молитва, страстный, как последний вздох, он поглощал их, не оставляя места ни для мыслей, ни для сомнений. Пальцы майора сильнее сжали бёдра парня, их тела вновь начали двигаться в унисон. Майор притягивал его ближе, вжимая в себя, как будто хотел сделать их одним целым, слиться с ним так, чтобы никто не смог их разорвать, разлучить. Парень застонал тихо, глубоко, словно этот стон вырвался прямо из его души. Майор почувствовал, как этот стон отозвался в его теле, прокатившись электрическим током. Его движения стали грубыми, каждое проникновение сопровождалось резким стоном парня. Каждый толчок был попыткой доказать что-то, себе, ему, миру. Майор не мог остановиться, не мог позволить себе хоть на мгновение отпустить парня. Его губы оставляли следы на шее, плечах, груди — везде, где он мог дотянуться. Он словно хотел, чтобы эти багровые отметины кричали миру: этот человек принадлежит мне. — Ты мой, Ким Сону, — хрипло прошептал он, голос почти сломался. — Только мой. Сону не ответил. Он выгнулся под ним, запрокинув голову так, что свет луны выхватил его профиль. В этот момент он был болезненно красивым: тонкие линии его шеи, рваное дыхание, блеск слез на щеках. Рики склонился к нему. Его поцелуи обжигали кожу на шее, плечах, спускаясь ниже, к груди. Он оставлял свой след повсюду, словно хотел запечатлеть это мгновение на теле любимого, словно боялся, что всё это может исчезнуть в любой момент. Его руки грубо и вместе с тем нежно удерживали парня, не позволяя ему выскользнуть из этого блаженного плена, и с каждым новым движением, с каждым новым прикосновением всё в нём кричало о единственном — желании раствориться в этом теле, слиться с ним до неразрывности. Рики шептал что-то, неосознанно: фразы, обещания, угрозы. Все они перемешивались, терялись. Ему было всё равно, слышит ли Сону. В этот момент он хотел только одного — чтобы этот миг длился вечно, чтобы он мог снова и снова доказывать своё право на этого человека. Но где-то внутри уже звучал голос реальности. Её хриплый смех. Через несколько часов Сону уйдёт. Он всегда уходит. Резкий выстрел из автомата вывел Рики из туманного состояния воспоминаний. Он перевел взгляд на солдат, отрабатывающих упражнения, и, тяжело выдохнув, почувствовал, как напряжение сжимает грудь, не позволяя расслабиться. Леденящий ветер хлестал солдат по лицам, резал, как невидимый нож. Над лагерем тянулись низкие серые облака, грузно повисшие над рваными контурами деревьев вдалеке. Поздняя осень принесла сырость и пронизывающий холод, который пробирался под форму, цепляясь за тело, как голодный зверь. Солдаты, одетые в выцветшие шинели, стояли в рядах. Их дыхание, вырывающееся изо ртов клубами белого пара, смешивалось с мутным воздухом. Дрожащие пальцы сжимали оружие — тускло блестящие стволы автоматов, на которых оседала влага. В лагере не было звуков кроме четких команд и резких, коротких очередей выстрелов, разрывающих тишину, словно удары кнута. У одного из бойцов затряслась рука, и он слишком резко нажал на спусковой крючок. Пуля ушла выше мишени, врезавшись в голую ветку старого дерева. Легкий треск эхом отозвался вокруг. — Еще раз, — сухо произнес Рики, — Медленнее. Не дыши, пока не нажмешь. Солдат вздрогнул, отступил на шаг и кивнул. Его лицо покраснело от холода и стыда, но он тут же прижал приклад к плечу, стараясь не замечать взгляды товарищей. Никто не хотел оказаться на месте этого парня. Здесь не было места жалости. Ни к себе, ни к другим. Рики, сжимая в руках полевой бинокль, стоял у края тренировочной площадки. В каждом движении бойцов он искал слабость, малейший дрожащий палец на спусковом крючке, секундное замешательство. Совершенство достигалось только через боль. Тяжелый шаг за спиной был почти не слышен, но Рики почувствовал его, как чувствуешь резкий порыв ветра перед бурей. Он повернул голову, едва заметно, уголком глаз увидел фигуру. Полковник Кацу приближался медленно, а взгляд был таким тяжелым и пронизывающим, что любой, встретившись с ним глазами, инстинктивно захотел бы отвернуться. Полковник выглядел как человек, который всегда чувствует запах крови. Узкий рот изогнулся в подобии улыбки, но глаза, прищуренные и холодные, не смеялись. — Ваши солдаты, как всегда, поражают своей точностью, — начал он, подходя ближе. Рики не сразу ответил. Он поднял бинокль и посмотрел вдаль, как будто присутствие Кацу его совершенно не трогало. Затем, спустя несколько секунд, он медленно опустил бинокль и произнес: — Они такие, потому что их тренирую я. Рики говорил так, словно за каждым его словом стояли десятки его бойцов, готовых доказать это своей жизнью. Полковник замер на мгновение, но тут же вернул себе надменную уверенность. Его тонкий рот дернулся в усмешке, глаза прищурились. — Вы не страдаете ложной скромностью, майор. Эти слова, как стрелы, метились в самое сердце, но Рики даже не шелохнулся. Однако, внутри, он чувствовал, как натянутый канат его терпения подрагивает от напряжения. Его глаза сосредоточились на солдатах. Один из них, высокий и широкоплечий, рванулся вперед, перекатом ушел в укрытие и выстрелил. Рики коротко кивнул. Этот будет жить. Но Кацу не собирался уходить. Он слегка наклонил голову, словно пытался рассмотреть что-то у майора за спиной, и, не дождавшись реакции продолжил: — Слышал, генерал-губернатор приказал восстановить штаб, — заговорил он, стараясь звучать непринужденно. — То самое здание, с обугленными стенами. Я думал, что его оставят развалиной. Там ведь сгорели десятки, если не больше людей. Стоило бы оставить его как памятник. Но что я могу знать? Рики стиснул зубы. Ему хотелось сказать, что этот приказ — лишь пустая трата сил и средств, но генерал, как всегда, был глух к разумным доводам. Генерал не собирался идти на уступки. Более того, он настоял на том, чтобы Рики не вмешивался. — Ты согласен, правда? — голос Кацу стал тише, вкрадчивее. — Зачем вообще что-то строить? Лучше бы выдали нам больше патронов. Но, видимо, такие решения не для нас, простых смертных. Рики резко повернул голову, встретив взгляд полковника. Тот слегка отступил, не ожидая такой реакции. — Я не обсуждаю приказы генерала, — отрезал Рики. Он решительно сделал шаг в сторону, намереваясь покинуть лагерь, но слова, которые полковник бросил следом, ударили по нему сильнее любого выстрела, заставив замереть на месте. Все вокруг будто застыло, а воздух между ними натянулся, как струна. — Знаешь, что, в последнее время занимает мои мысли? Все ли члены "Сопротивления" были уничтожены? Или кто-то ускользнул? Рики медленно обернулся, его глаза стали двумя кусками черного льда. — Я лично казнил каждого из них. Кацу, опираясь на свой надменный тон, продолжил: — Правда? Интересно... А что насчет того парня? Молодой, красивый, с холодным взглядом. Его невозможно спутать с другими. Я помню его лицо. Уверен, он был среди тех, кто устроил пожар. Но вот что странно: я не нашел его тела среди погибших. И среди казненных тоже. Сердце Рики забилось чаще. На мгновение ему показалось, что Кацу видит его насквозь. Он подошел ближе к полковнику, наклонился, и твердо произнес: — Если появится кто-то, утверждая, что он из "Сопротивления", это будет значить лишь одно — у него либо слишком разыгралось воображение, либо тот, кто стоит за самозванцем, пытается приписать себе ложные заслуги, чтобы прикрыть собственные провалы. Кацу застыл. Его лицо дернулось, как будто его ударили, взгляд метнулся к Рики, холодный и полный ненависти. Рики развернулся и зашагал прочь. Ветер обдувал его лицо, но он не замечал холода. В голове билась только одна мысль: «Сону должен уехать. Немедленно».

***

Сону сидел за своим столом, обложенным книгами по медицине, на японском. Он не задавался вопросами, как и почему начал понимать язык, который ранее был для него абсолютно чужд. С каждым днем, с каждым прочитанным текстом Сону ощущал, как этот язык вновь становится частью его новой-старой личности. Но мысль, как это случилось, всегда приводила его в замешательство, в мучительное смятение, которое отдавалось болью в висках. Он пытался не думать об этом, и просто поглощал текст, каждую строку, каждый симптом, болезнь, причину и следствие. В этих книгах не было пустоты. Тут была логика, строгость, ясность. Здесь не было места для забытых лиц, воспоминаний, образов которые его пугали. Почти все книги в его комнате были по медицине. Они заполняли тумбу, переполненную до краёв, и почти каждая из них была на японском. И если бы ещё полгода назад ему сказали, что он будет сидеть и читать это, он бы даже не поверил. Но сейчас это было как рутина — ежедневная пытка и спасение одновременно. Когда мысли обрушивались тяжёлым грузом, он находил убежище в книгах — в строках, которые не предлагали утешения, но неизменно оставались неподвижной опорой в мире, где всё остальное могло разрушиться. Их неподвластная времени прочность казалась ему единственной точкой опоры, словно слова были тёплым, но молчаливым собеседником, которому не нужно ничего объяснять. В тишине раздался знакомый стук в дверь. Чонвон. Его единственный друг. Сону не понимал, как ему удавалось всегда оказаться рядом в самый нужный момент — в те минуты, когда всё вокруг начинало рушиться, а внутри разрасталась пустота. Когда боль становилась невыносимой, а воспоминания накатывали волной, с которой он больше не мог бороться. Чонвон приходил без лишних слов, без вопросов. Просто появлялся, словно тихий якорь, удерживающий его на грани между отчаянием и забвением. Чонвон стоял на пороге в своей неизменно тёмной одежде. Она словно обволакивала его невидимой бронёй, излучая холодное спокойствие. Он подошёл к столу и замер, его взгляд сразу зацепился за кольцо на пальце Сону. — Ты всё ещё носишь его? — голос Чонвона был низким, но в нём звучала едва уловимая тень удивления, смешанного с чем-то похожим на упрёк. Сону не сразу ответил. Он почувствовал, как его внутренности напряглись, как кольцо снова заискрилось на его пальце, словно напоминая о своем присутствии. — Не могу его снять, — сдавленно ответил Сону, его пальцы сжались вокруг книги. Это кольцо, что застыло на его безымянном пальце, стало еще одним напоминанием о том, что он не может контролировать свою жизнь. В первые дни он пытался избавиться от него, но, зная, что это оскорбит майора, не рискнул. Он почти привык к его тяжести на пальце, но мысли о его значении продолжали разрывать его изнутри. — Ты сможешь избавиться от него, когда окажешься в Гонконге, — прошептал Чонвон, избегая взгляда Сону.— Там всё изменится, — добавил он, и стало ясно: речь шла не о кольце. Он говорил о будущем, которое пугало своей неопределённостью. Или, возможно, о том, что их пути могут разойтись — слишком скоро и слишком далеко, чтобы вернуться назад. Сону молчал. Будущее казалось ему чем-то зыбким, далеким и чуждым, как будто его просто не существовало. Он не хотел показывать свою слабость, свои страхи, которые постепенно поглощали его. Не хотел, чтобы друг увидел, как хрупка его вера в завтрашний день. Чонвон вытащил пожелтевшую фотографию из внутреннего кармана костюма. Пальцы его нервно скользили по краям фотографии, прежде чем он протянул её Сону. На фото были четверо парней. Сону, с застывшим лицом и усталым взглядом, сидел между Чонвоном и человеком, которого он не знал. Этот незнакомец был старше, но в его глазах был такой свет, которого Сону так давно не видел. Чонвон указал на этого человека. — Это Хисын, — сказал он тихо. Сону провел пальцем по краю снимка, почти боясь коснуться его, как если бы прикосновение могло пробудить что-то давно забытое, что-то страшное и неведомое. Он не знал, почему эти слова так потрясли его. Просто имя. Не мог понять, что именно было в этом имени, что заставляло его так болезненно чувствовать пустоту в груди. Он уже знал ответ, но все равно спросил: — Он жив? — Нет, — короткий ответ. Сону смотрел на фотографию, но все, что он видел, лицо Хисына — сияющее, несмотря на все беды. Он пытался понять, что значил этот свет в глазах того, кто уже ушёл. Были ли они все такими? Способными сохранять свет даже в самых тёмных уголках мира? Но в глубине глаз Чонвона, Сону увидел только боль — ту же, которая крепко сидела в его собственном сердце. Сону перевел взгляд на других. Рядом с Чонвоном сидел еще один парень — с темными густыми бровями и строгими чертами лица. — А этот? — Сону указал на него. — Сонхун, он жив. — ответил Чонвон. Сону не мог скрыть облегчения. Странное чувство, как если бы он только сейчас вспомнил, что надежда всё еще существует, что те, кто остались, еще могут пережить это безумие. Это была жизнь. Та, которую они все когда-то разделяли. Но казалось, Сону не был частью этой жизни. В его глазах — пустота. Он был там, на том снимке, но как будто чужой. Не знал их. Не знал себя. — Я был такой... — сказал Сону, в его голосе была горечь, словно он был чужд самому себе. — Я был худым...и усталым. Чонвон просто кивнул, и через некоторое время встал, чтобы уйти. Но перед самой дверью его голос слегка дрогнул, когда он тихо сообщил: — Через три дня ты уедешь в Гонконг. Сону не ответил. Он просто смотрел в пустоту, чувствуя, как тяжело ему будет оставить все, что он знал. Как тяжело будет оставить Чонвона. Когда дверь за Чонвоном закрылась, Сону остался в удушающей тишине. Он стоял, не двигаясь, на пороге своего собственного исчезновения. Он тяжело дышал, ощущая, как холод пробирает его до костей. Чонвон ушел. Его лучший друг ушел, оставив его наедине с этим адом. Легкие дрожали от холода, но ему было все равно. Ощущение пустоты было гораздо глубже, чем любой физический дискомфорт. Свет угасал так же, как и всё остальное в его жизни. Сону почувствовал, как его тело поддается слабости. Он опустился на стул, закрыв лицо руками. Мысли о Гонконге, о новой жизни, о том, что нужно уехать, не давали ему покоя. Он не хотел быть один. Сону позволил себе пролить слезу. Он всегда знал, что так будет — что, несмотря ни на что, он останется один. Осознание того, что одиночество будет его единственным спутником, заставляло сердце сжиматься от страха. Это было страшно — осознавать, что никого рядом не будет.

***

Тишина города напоминала затянувшуюся молитву: глухую, без надежды на ответ. Тесные улочки мерцали остатками угольного света изредка зажжённых ламп. Густая тьма обволакивала стены, исцарапанные временем и войной. Ночь пахла гарью и холодом. Зловонный ветер приносил издалека запахи прелой древесины и гнилого металла, смешиваясь с едва уловимым ароматом увядших осенних цветов. Сону шел впереди, держась поближе к стенам, его тень плясала, прижимаясь к неровной кладке домов. Чонвон следовал за ним, чуть позади, стараясь ступать так же тихо, как и его друг, хотя сердце, бьющееся в груди, казалось, сейчас вырвется наружу. В лицо бил холодный ветер, пахнущий влажной землёй, ржавчиной и дымом. — Почему всё так тихо? — прошептал Чонвон, сжимая зубы, чтобы не дрожать от напряжения. Сону крепко сжимал пальцы в кулаки, стараясь унять дрожь, и напряжённо вслушивался в тишину, будто надеясь почуять угрозу прежде, чем она окажется рядом. Госпожа Соен, не отпускавшая его до последнего, все еще стояла у него перед глазами: её покрасневшие глаза, чуть дрожащие руки, которые вытирали воображаемую пыль с его рукава. — Спи, когда можешь. Ешь три раза в день, Сону. Даже если еда скудная, съедай хотя бы рис. Не задерживайся на людных местах. Носи теплую одежду, даже если думаешь, что не холодно, — она тихо, но настойчиво выговаривала всё, что Сону, по её мнению, должен был запомнить. Сону молчал, кивал, смотрел на нее с тихой тоской в глазах. Ее морщины на лбу будто углубились за последние несколько дней, а глаза блестели, как тусклые стекляшки. Он не знал, как ее утешить, и не знал, что сказать. — Я обязательно вернусь, — соврал он тогда. — Обещаю. Но слова теперь ничего не значили. Они разлетелись в воздухе, как пепел. Здесь и сейчас, на этих улицах, была лишь реальность — холодная, влажная, пахнущая сыростью и страхом. — Чонвон, — прошептал Сону, еле слышно. — Ты уверен, что это правильный путь? Чонвон оглянулся, глаза его блестели в темноте. — Да, — коротко ответил он. Они пересекли очередной перекресток, прислушиваясь к каждому звуку. Вдали, за поворотом, слышался мерный гул вокзала. Грузовые составы готовились к отправке, а звуки железных лязгов смешивались с редкими окриками работников. Отсюда Сону должен был отправиться на юг, но путь этот был отнюдь не безопасен. Свет тусклых фонарей, обрамляющий платформы, дрожал в ночном воздухе. Однако что-то не давало покоя. Чонвон почувствовал это первым: непонятное, нарастающее с каждым шагом, давление в груди. Он остановился. — Что? — едва слышно спросил Сону. Чонвон лишь кивнул вперед. У входа, где они рассчитывали увидеть майора Рики, стояли вооруженные патрули. Их было много: двадцать, может, больше. Некоторые курили, другие переговаривались, кто-то просто стоял с оружием наперевес, всматриваясь в темноту, будто знал, что кто-то уже прячется неподалёку. Чонвон почувствовал, как кровь застыла в его венах. — Это плохо, — прошептал он. Они прижались к стене, вглядываясь в солдат. Ждать здесь было бессмысленно: если их найдут, то пути назад не будет. — Что теперь? — спросил Сону, с трудом сдерживая страх, который сжимал горло железной хваткой. Чонвон на мгновение прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. — Уходим, — сказал он, кивая в сторону, откуда они пришли. Они начали отходить, медленно, не спуская глаз с солдат. Сердце колотилось так сильно, что казалось, будто его стук можно услышать на другой стороне улицы. Каждый шаг был пыткой: слишком быстрый — выдаст звук, слишком медленный — оставит их на виду слишком долго. Но когда они пересекли главную улицу, из-за угла раздался крик: — Эй, вы! Стоять! Крик разорвал тишину. Сону замер, а затем почувствовал, как его тянет за руку Чонвон. — Бежим! И они побежали. Их шаги гремели по мостовой, раздаваясь эхом между стен, а позади слышался топот сапог, свист и громкие приказы. — Стоять! Остановитесь! Вы арестованы! Они свернули в переулок, где стены были такими узкими, что казалось, что можно коснуться их одновременно обеими руками. Лабиринт улиц быстро сменялся, но выхода не было. — Давай разделимся, — предложил Сону, задыхаясь. — Нет! — Чонвон почти остановился, яростно тряхнув головой. — Я не оставлю тебя! Сону видел, как горит его взгляд, но времени на споры не было. Он резко свернул влево, бросив: — Тогда прости! Чонвон выкрикнул что-то, но Сону уже не слышал его. Он мчался вперед, в сторону тёмных, заброшенных зданий. Чонвон, выругавшись, затаился за стеной одного из домов. Он медленно достал пистолет. — Чёрт возьми, Сону, почему ты всегда делаешь то, что хочешь? — прошептал он себе под нос. Сону мчался, не разбирая дороги. Дома вокруг становились всё мрачнее, а стены чёрными, словно их облили смолой. Когда ему показалось, что погоня прекратилась, раздался выстрел. Резкая боль пронзила его ногу. Сону вскрикнул, его голос эхом отдался в пустоте. Земля под ногами закружилась, и он упал, ударившись плечом о холодный камень. Боль была острой, жгучей. Он попытался подняться, но нога отказывалась ему подчиняться. — Нет... нет... — шептал он, сжимая раненую ногу. Его руки дрожали от боли и страха. Нога пульсировала, словно огонь лизал его кожу, а кровь, медленно стекая на камни, оставляла за собой багровый след. Грудь болезненно вздымалась, и он не знал, что мучило его сильнее: физическая боль или предчувствие близкого конца. Сердце билось где-то у самого горла, громко и сбивчиво, заглушая даже дыхание. Казалось, что тьма вокруг сгущалась с каждым его вдохом. Впереди, во тьме, шаги стали громче, тяжелее. Их было двое. Фигуры медленно вышли из тени. Стук их сапог был тяжелым и размеренным, будто они знали, что жертва больше не сможет убежать. Сону поднял голову, и его взгляд упал на силуэты: один немолодой, надменный, с ледяной уверенностью в движениях; второй более моложе, с напряжённым взглядом и слегка дрожащими руками. Старший остановился в нескольких шагах, вытащил пистолет и направил его прямо в лицо Сону. — Ну, что, птичка, — произнес он с насмешливой холодностью, — долетался? Сону ощутил, как кровь застыла в его жилах. Он попытался двинуться, но тело не слушалось, поэтому просто опустил голову, стараясь не смотреть на убийц. «Это конец», — подумал он, ощущая, как страх, как холодная вода, заполняет его до краев. Сону стиснул зубы, закрыл глаза и тихо прошептал: — Прости меня, Чонвон... Он ожидал выстрела. Ожидал, что его жизнь оборвётся здесь, на этой сырой земле. Секунды тянулись, как вечность. Но вместо выстрела послышался короткий смешок. — Не может быть! — раздался голос старшего из них. Сону открыл глаза. Человек стоял над ним, прищурив глаза, словно вглядывался в нечто невероятное. Его лицо исказила ухмылка. Глаза блеснули в свете тусклой луны, когда он опустился на корточки перед Сону. — Красивый парень,— протянул он, наклоняя голову. — Тот самый, кто поджёг мой штаб. Помнишь меня? Я Кацу. Полковник Кацу поднял лицо Сону рукояткой пистолета, вынуждая его смотреть прямо на себя. Сону попытался отвести взгляд, но пальцы Кацу быстро схватили его за подбородок. — Это ошибка, — выдавил Сону, дрожащим голосом. — Вы путаете меня с кем-то другим. Полковник рассмеялся. — Ошибка? Серьёзно? — сказал он, бросая взгляд на своего помощника. — Он ещё отрицает! Думаешь, я тебя не узнал? Сону сглотнул, чувствуя, как грудь сжимается от страха. — Я... не понимаю вас. Я не знаю вас, — попытался он еще раз, но голос звучал слабее. Кацу склонил голову, его глаза сузились. —Ты хоть понимаешь, кто перед тобой? — прошипел он, наклоняясь ближе. — Ты хочешь заставить меня поверить, в то, что ты не тот, кто превратил этот город в пепел? — Я... не знаю вас... — вновь выдавил Сону, стараясь говорить спокойно, но голос предательски дрожал. Кацу хохотнул и резко ударил его по лицу. Удар был сильным, мощным. Сону пошатнулся, голова взорвалась болью. Он закашлялся, во рту появился металлический привкус крови. — Подними его, — бросил полковник своему помощнику. Тот без лишних слов схватил Сону за плечи и грубо поставил его на колени. Резкая боль пронзила ногу, и Сону закричал, не в силах сдержаться. Помощник сжал его плечи крепче, удерживая, чтобы он не упал. Кацу схватил Сону за волосы, дернул его голову вверх и указал на черный силуэт здания вдали, сгоревший до основания. — Видишь? Это твоё творение, — прорычал он. — Я своими глазами видел, как ты устанавливал бомбы. Видел тебя среди огня. Я думал, ты сгорел вместе с остальными, но ты, сукин сын, оказался живучим. Сону застыл, глядя на черное здание, как будто бы оно тянуло его обратно в прошлое. Перед глазами начали мелькать призраки, которых он не хотел вспоминать. Образы начали всплывать, сначала расплывчато, затем всё чётче. Вот он стоит в сумраке, рядом с Хисыном. Его руки дрожат, когда он передаёт кольцо и письмо, умоляя друга уйти. Другой образ сменяет первый. Он с тремя молодыми парнями пробирается в штаб. В руках у них мешки с взрывчаткой, в глазах — безумная решимость. Их сердца стучат в унисон. И вот, взрывы. Пламя. Оно охватывает все вокруг. Крики. Лица — изуродованные, искажённые болью. Он видит их, слышит, но не может остановиться. Образы мелькали, как вспышки далёких пожаров, а слова — то резкие, как удары, то тягучие, как яд, — звучали в голове, неумолимо усиливая боль в висках. Они переплетались, создавая хаотичную симфонию, от которой невозможно было скрыться. «— Думаешь, с таким хрупким телом ты выдержишь этот мир? — ледяной голос звучал с презрением. — Даже мальчишка, впервые взявший в руки автомат, сможет убить тебя.» «— Я делаю это не ради себя, — звучал его собственный, дрожащий голос. — Ради свободы. Ради тех, кто мне дорог...» «— Никто тебя не ценит. Потому что ты сам не ценишь себя.» «— Не сопротивляйся, — властный голос звучал совсем рядом, — Ты же сам хотел отплатить мне. Вот он, твой шанс.» «— Ты пришёл посмотреть, как я умру? — в голове вспыхнул чей-то холодный, полный отчаяния вопрос.» «— Сону... прошу, просто живи.» «— Плевать на пустые обещания твоих друзей, — голос стал ледяным. — Дай мне слово. Поклянись.» «— Тебе больно? — в этом вопросе был странный оттенок заботы, почти нежности, от которого становилось горько.» «— Вы мне отвратительны!» «— Смотри мне в глаза, — прозвучало сдавленно. — Видишь это лицо? Запомни его. Вот кто теперь владеет тобой. Вот кто должен быть твоим единственным приоритетом.» «— Я буду заботиться о тебе. — голос мягкий, теплый, утешающий. — Обещаю. Я всегда буду заботиться о тебе.» Эти слова обрушивались на него, словно волны, все сильнее и сильнее врываясь в израненное сознание. Они несли с собой боль, горечь, тоску — все, что он пытался скрыть от самого себя. Реальность расплывалась, превращаясь в калейдоскоп воспоминаний и обещаний, мольб и приказов, любви и ненависти. Последнее воспоминание — майор Рики. Его голос звучит сквозь огонь: «— Сону! Нет!» Сону задыхается от дыма, тело уже не подчиняется ему. Он падает на колени, видя, как Рики бросается в горящее здание. Реальность вернулась, как холодный плевок в лицо. Сону закрыл глаза, сотрясаясь всем телом. — Нет... — прошептал он, пытаясь оттолкнуть эти образы. Кацу наклонился ближе, его голос превратился в змеиное шипение: — Вспомнил, да? Сону замер. — Как ты думаешь, в этот раз майор успеет спасти тебя? — прошептал Кацу, зловеще улыбаясь. — Думаешь, этот ублюдок, который трахал тебя, придёт за тобой? Сону сжал зубы, его тело напряглось. — Я убью тебя у него на глазах, — продолжил Кацу, словно делясь секретом. — Посмотрим, сможет ли он сохранить свое бесстрастное лицо. Эти слова пронзили Сону, словно кинжал. Он почувствовал, как паника охватывает его, толкая в бездну. — Нет... — прошептал он, пытаясь вырваться, но помощник держал его слишком крепко. Кацу замахнулся, желая вновь ударить, но внезапный выстрел разорвал тишину. Рука полковника замерла в воздухе. На его лице появилось удивление, затем боль. Капли крови брызнули на лицо Сону. Полковник медленно опустил взгляд, на пятно крови, расплывающееся на его груди. — Что... — пробормотал он, прежде чем рухнуть на землю. Помощник бросил Сону и схватился за оружие, но второй выстрел раздался раньше, чем он успел сделать хоть что-то. Его тело обмякло и упало рядом с полковником. Сону тяжело дышал, его сердце стучало так громко, что он почти не слышал шагов. Его сознание дрожало на грани сна и реальности. Кто-то приближался. Из темноты вышла знакомая фигура. Сону рухнул на землю, слёзы потекли по его лицу, смешиваясь с кровью. Последнее, что он успел увидеть, — это лицо, столь знакомое и родное. Единственное, что он успел произнести, прежде чем тьма окончательно поглотила его, было имя: — Рики.