Когда пламя поглотит любовь

***

1921 год. Госпожа Соен стояла у входа, глядя, как служебная машина скрывается в пыльной мгле. На душе у нее было пусто, как в заброшенном храме. Она тяжело выдохнула, пытаясь отогнать навязчивые мысли, но вместо этого лишь глубже ушла в них. Она знала: майор Рики не сдастся. Он вернется. Ей следовало бы смириться с этим, но память о том, как Сону уже один раз разрушил себя ради майора, мучила её больше, чем всё остальное. Она закрыла глаза, позволяя тяжести своих мыслей проникнуть в её сознание, медленно и мучительно. Её сердце било едва уловимую тревогу, тянущуюся внутри, как невидимая нить, — ощущение неправильности и ожидания беды, которое не отпускало с того момента, как она узнала, что майор Рики вернулся. Она знала, что этот решительный и беспощадный человек, не оставит в покое того, кого считает «своим». Когда она вернулась в свою комнату, её внимание тут же привлек силуэт у маленького столика, скрытый в полутени уголка. Сону казался почти хрупким в этом тускло освещённом пространстве, но Соен знала, что в нём таилось что-то большее, что-то стойкое, словно внутри него укрывалась острая боль, от которой нет спасения. Сону сидел, обхватив колени руками, и, не мигая, смотрел на нее. Он не сводил с неё взгляда, в котором читались тысячи невысказанных вопросов. Его глаза мерцали острым, почти болезненным интересом — этим взглядом он словно пытался пробиться сквозь её молчание, разглядеть за ним что-то, что ей не хотелось раскрывать. В нём было много противоречивых чувств — смесь невинного любопытства, детского желания понять и тяжелого разочарования. Он был почти как ребёнок, потерявший дорогу в лесу чужих воспоминаний. Соен проигнорировала его взгляд. Она медленно подошла к стопке книг, чтобы хоть чем-то занять руки и мысли. Книги были для неё почти как старые знакомые, те, с кем она могла бы переждать бурю, найти опору в их тишине. Одна за другой, она брала их в руки, чуть дольше, чем требовалось, скользя пальцами по краям страниц, пытаясь заглушить внутренний крик. Она чувствовала, что книги могут стать её убежищем от разговоров, которые ей не хотелось вести, от правды, которую она хотела скрыть. Соен осознавала, что Сону требуются ответы, но она не могла дать ему того, что снова открыло бы прежние больные воспоминания. Но Сону, как и всегда, был упрям. После продолжительного молчания он вздохнул и мягко произнёс: — У вас не получится игнорировать меня вечно, нуна. В его тоне не было агрессии, он говорил спокойно и мягко, но эти слова, тихие и настойчивые, проникали в её сознание, разрезая тишину комнаты. Соен осталась стоять спиной к нему, сжимая одну из книг чуть сильнее, чем требовалось, как будто это могло защитить её от его слов. Сону ждал, и его терпение, его готовность остаться и слушать, делали ситуацию невыносимо напряжённой. Когда ее молчание затянулось, он встал с места и подошёл к ней. Его шаги были мягкими, едва слышными, но она чувствовала его приближение, как приближение чего-то неизбежного. Наконец, он остановился за её спиной и, поколебавшись мгновение, слегка коснулся ее плеча. Когда она обернулась, ее взгляд был наполнен слезами, блестевшими в тусклом свете комнаты, как хрупкие капли росы. Её губы дрожали, но она сдерживала себя, стараясь не разрыдаться. Сону замер, глядя на неё с тревогой и растерянностью. Он никогда прежде не видел её такой. Её лицо, всегда уверенное и спокойное, сейчас казалось уязвимым и несчастным, будто её душу пронзили острые осколки прошлого. Он сделал шаг назад, но его взгляд оставался цепким, неотступным, он всё ещё искал ответов, которые не мог найти. Хотел узнать, что связывало его с майором Рики, и насколько они были близки. Он был готов встретить любую истину, какой бы горькой она не оказалась. Наконец, Соен тихо, почти шёпотом произнесла, ее голос был полон усталости и тревоги: — Чтобы он тебе ни говорил, ты не должен верить его словам, Сону. Ее глаза, смотрящие куда-то вдаль, были полны боли и отчаяния, словно она видела что-то, что ее пугало, но с чем она была готова бороться до конца. В её голосе прозвучала забота, но Сону почувствовал, что в её словах прячется куда больше, чем просто забота. Он ощутил странный, мрачный подтекст в них. — К каким словам мне относиться с недоверием? — спросил он осторожно. — У меня есть подозрения по поводу моих прошлых отношений с майором. Похоже, что между нами была… связь интимного характера. Это так? Его прямолинейность была почти безжалостной, но ему нужны были ответы. Он чувствовал пустоту, обремененную тяжестью прошлого, о котором он не помнил. Это ощущение жгло его, как яд, проникающий в кровь. Он слишком устал от этих пронзительных, неясных воспоминаний, которые тянулись за ним, как тени на закате. Соен побледнела. Её пальцы задрожали, она машинально поднесла руку ко лбу, стараясь взять себя в руки. Она помотала головой, почти отчаянно, пока искала слова, которые могли бы хоть как-то скрыть правду. — Ты... ты не хотел этого, Сону. Это не было твоим выбором. Это... — её голос сломался: — Это было навязано тебе. Ты был сломлен и несчастен. В тот раз, в первый раз тебя заставили и я… Сону, прошу, не вступай на этот путь снова. Не приближайся к майору Рики. В её голосе была такая настойчивость, будто её слова могли бы остановить само время и спасти его от призраков прошлого. Но Сону молчал, и его взгляд стал мрачнее, как будто ее слова впивались в него, как иглы. Он осознал, что его воспоминания, даже если они вернутся, не принесут покоя. — Ты была там, когда это случилось? — тихо спросил он. — Да, — ответила Соен, ее голос был едва слышен. Она больше не могла говорить — слишком много было в её взгляде, слишком много невысказанного. Сону отвернулся. Теперь он чувствовал всё отчётливее, что ответы не принесут ему желаемого облегчения. И все же он не мог остановиться, он знал, что как бы не старался, тьма внутри него уже разрослась до такого размера, что однажды поглотит его полностью. Даже если он откажется от этой тёмной правды, она найдёт его снова.

***

Рики проснулся среди ночи и провел остаток времени в тягостных воспоминаниях. Джей, который не отходил от него и оберегал его душевное равновесие, ушел после ряда строгих требований и некоторых угроз со стороны Рики. Он ничего не сказал о своей обиде, и свое недовольство оставил при себе, лишь перед уходом сообщил, что утром Рики ждут в резиденции по личному распоряжению генерал-губернатора. Рики поднялся на рассвете. За окном размытая серость, подёрнутая лёгким туманом, предвещала сырой день, в котором, как и всегда, не будет времени даже остановиться и перевести дух. Он медленно застегивал пуговицы на кителе, не глядя на своё отражение. Поправил воротник — плотный, туго прилегающий к шее, словно петля. Тишина казалась липкой, тягучей, словно окутывала его в кокон. В этой тишине Рики мог бы снова пойти ко дну, позволить прошлому затянуть его, но, стоило ему только поднять взгляд и встретиться с самим собой в зеркале, он мгновенно почувствовал, как лицо исказилось от усталости: бессонные ночи и груз нераскрытых тайн, тяжело давивший на сердце, словно вытянули из него все силы. Его отражение в слабом свете выглядело иссушенным, как высохшая кожа пустыни, лицо было бледным, будто лишённым жизни. Тёмные круги под глазами, глубокие и почти фиолетовые, напоминали следы от побоев. Это было лицо человека, давно и безнадёжно потерянного, чужого даже самому себе. Рики не хотел долго смотреть на себя, но его взгляд все-таки задержался. И вдруг, не сразу, он заметил: глаза, смотревшие на него, были не его. Он замер. В отражении стоял не Рики — там был Сону. С печальными, мягкими глазами, полными глубокой, неизлечимой тоски. Этот взгляд был слишком знаком Рики. Не было в его взгляде ни укора, ни гнева, лишь тихая жалость и сочувствие, от которых сжалось сердце. Так когда-то Сону смотрел на прохожих, попавших в беду, к которым никто не проявлял сострадания. Он не проходил мимо, всегда пытался помочь, несмотря на холодный, безразличный мир вокруг. Его тихая грусть, это сочувствие прожигало Рики насквозь, будто говорило ему: «Я теперь чужой тебе. Тебе не достичь меня». Эта мысль ударила, как пощечина. Рики почувствовал, как холодный пот выступил на его лбу. Он стиснул зубы, сдерживая рвущуюся из груди ярость, и хотел отвернуться, но не мог. Сону смотрел на него, как на погибшего — с той же тихой грустью и пониманием, но теперь без любви. — Что ты на меня так смотришь? — прошептал Рики, не понимая, кому говорит, самому себе или образу в зеркале. Но ответом ему было лишь молчание, это тяжёлое, невыносимое молчание, которое заполняло комнату, стискивало горло, не давало дышать. Рики больше не мог выдерживать эту тишину, эту жалость, что исходила от Сону. Рики ненавидел жалость. Он в отчаянии и ярости ударил кулаком по зеркалу. Осколки с грохотом разлетелись по комнате, один из них полоснул его руку, и тонкая струйка крови, яркая, алая, потекла по пальцам. Боль была резкой, пронзающей, но эта боль была проще и привычнее. Она отрезвила его и заставила вернуться в реальность, позволила снова обрести контроль. Он знал, что обязан собраться, обязан продолжить двигаться вперёд, теперь должен, ради него — ради Сону, даже если тот уже никогда не вспомнит, кто перед ним. Но это не изменит ничего в Рики. Он помнил. Хранил каждую мелочь, каждую клятву, каждое обещание, данное тихим шёпотом, когда они оставались вдвоём, укрытые от всего остального мира. Вне зависимости от того, вспомнит ли Сону о нём когда-либо или останется навеки незнакомцем, Рики не бросит его. Он вернёт его доверие, завоюет вновь его сердце. Но теперь — без той жестокости, что лежала между ними в прошлом. Он сделал несколько шагов назад, слыша, как осколки хрустят под сапогами. Остановился у стола, где на углу, рядом с бумагами, лежал его пистолет. Касаясь оружия, он вдруг вспомнил, как сжимал этот ствол не так давно, направляя его на Хисына, и глухо усмехнулся, наполовину с горечью, наполовину со злой иронией. Он не испытывал ни капли жалости или сожаления. Он сделал то, что должен был, и если бы пришлось сделать это снова — не колебался бы ни секунды. Хисын был виновен. Он стоял рядом, но не отговорил Сону, не уберег. Хисын отравил его сердце, мысли, и толкнул к пропасти. — Ты знаешь, — прошептал он в пустоту, будто сам себе, а может быть, призраку, который вечно был рядом, — Тебе повезло, Сону. Ты этого не видел. Лёгкий, как гниющая старая рана, запах мести снова взял его в свои цепкие лапы. Рики презирал Хисына. Теперь он мертв, и этим должно было бы всё закончиться. Но... Сону не знает, что кто-то за него отомстил. Нынешний Сону не понял бы, кого и зачем убил Рики. Он даже не знал, что кого-то потерял. А Рики? Сложно сказать, чего бы он хотел больше — чтобы тот забыл и Хисына, или чтобы его память частично стерла воспоминания о некоторых поступках Рики, но помнила об их любви. Теперь, направляясь в резиденцию генерал-губернатора, Рики думал о реакции Сону на смерть Хисына. Сону прежний, тот, кого он помнил, скорей всего проклинал бы его, попытался бы оставить, сбежать от Рики, несмотря на то, что это было бы бесполезно. Но нынешний Сону... Рики глянул на свою раненую руку и подумал: помнит ли Сону хотя бы Хисына?

***

Майор Рики стоял перед массивной дверью кабинета генерал-губернатора. Коридор тянулся, как глотка старого зверя, и все в нем — от тяжелых бархатных портьер до пыльных картин на стенах — было выцветшим и потускневшим, словно пропитавшимся чужими тайнами. Дверь открылась, и его пригласили войти. Рики мгновенно собрался, словно стягивая на себя невидимые доспехи. Он вошел, погружаясь в полумрак просторного зала, освещенного лишь мертвенным светом дождливого дня, что падал сквозь узкое, высокое окно. Запах табака, старой древесины и медного оружия наполнял воздух, как память о давних войнах и потерях. Кабинет казался немым свидетелем множества подобных встреч, будто сохранил отголоски всех сомнений, страхов и мимолетных горечей, что когда-то прозвучали в этих стенах. Генерал-губернатор стоял у окна, отвернувшись от входа. Его крупная фигура терялась на фоне предрассветного сумрака, за окном начинался дождь, капли бились о стекло с тихим, равномерным стуком. Серое небо, промокшие крыши, бледные стены домов — весь город казался обернутым в саван. Генерал наблюдал за двором, где солдаты сменяли друг друга на посту, их шаги гулко отдавались в тишине. Рики, отдал честь и, ровно, без излишнего почтения, склонил голову. Этот жест был больше формальностью, чем уважением, и каждый в кабинете понимал это. На его лице, выточенном из мрамора, не отразилось ни одной эмоции — ничего, что могло бы выдать внутреннее напряжение. Холодный, бесстрастный взгляд, собранный, как выверенная до миллиметра грань клинка, был обращен на фигуру генерала, все еще стоящего к нему спиной. Генерал-губернатор чуть повернулся, бросил быстрый взгляд на майора, словно окинул его каким-то внутренним сканером, стремясь заглянуть внутрь, но наткнулся на ледяную броню. Он посмотрел в глаза Рики, оценивающе, будто пытался найти в нем нечто большее, чем просто подчиненного. Но встретил лишь темный, напряженный взгляд, острый, как лезвие, и точно такой же неуступчивый. На его лице пролегли глубокие морщины — следы пройденных битв и трудных решений, стоивших ему слишком много. Генерал усмехнулся про себя, как если бы вспомнил давнюю шутку, понятную лишь ему одному. Он оторвался от окна и подошел к столу, обтянутому темным деревом с потемневшей от времени полировкой. — Присаживайтесь, майор, — сказал он тихо, указав на стул перед собой. Рики сел, почти машинально, все так же держась спокойно и сдержанно. Генерал достал сигарету из серебряного портсигара, зажег ее и сделал затяжку, выпуская кольцо дыма, которое медленно растворилось в воздухе, как воспоминание. Он заговорил, без эмоций: — Из-за ситуации на вокзале чуть не поднялся бунт. Видимо, народ узнал личность убитого. Слова его прозвучали глухо, как звук сапог по мокрому гравию, и в них чувствовалась скрытая угроза, облеченная в простое наблюдение. Генерал будто ставил перед Рики зеркало, в котором тот мог увидеть отражение своих действий. И всё же Рики оставался спокоен, не дрогнул ни единой чертой, лишь позволил лёгкой, ядовитой усмешке проскользнуть по губам. — Они должны понимать, что никакие герои их не спасут, — проговорил он с легким презрением. — Корея уже десять лет под властью империи. Они часть империи. Я просто наглядно показал, что бывает с теми, кто осмеливается поднять голову против императора. Генерал смотрел на него пристально, его взгляд был острым, как у человека, который видит нечто большее за словами, который привык смотреть сквозь людей и видеть их суть. Взгляд был испытующий, суровый, словно он пытался вынудить Рики опустить глаза, но тот встретил этот вызов спокойно, не двигаясь и не отводя взгляда. Он был непреклонен, как окаменевшая статуя, которая уже не может дрогнуть под тяжестью времени. Лицо генерала также оставалось непроницаемым, но в его тихом, усталом голосе, когда он ответил, проскользнул намек на заботу. — Я рад видеть тебя в здравии, Рики, — тихо произнес он, снова затягиваясь сигаретой. — Когда мне доложили, что ты не только поймал опасного преступника, но и казнил его публично... я был готов к худшему. К последствиям, в которых ты вредишь не только другим, но и себе тоже. Не думал, что все закончится благополучно. Особенно после того, как узнал, кто был убит. Рики заметно напрягся. Его лицо оставалось бесстрастным, но на миг глаза потемнели, и в них вспыхнул слабый огонь гнева. Он знал, что генерал не остановится, что тот будет копать, пока не доберется до сути. В голосе Рики появилась ледяная резкость. — Я всего лишь выполнил свой долг, — произнес он холодно, как человек, у которого уже давно не осталось выбора, у которого остались лишь обязанности. Генерал, по-прежнему выдыхая сигаретный дым, усмехнулся с едва уловимой печалью. — Мы оба знаем, почему ты это сделал, — мягко проговорил он, будто касаясь самой сокровенной тайны, скрытой под слоями времени и боли. — Ты сделал это не из-за долга, Рики... а из-за неконтролируемых эмоций, которых ты прятал слишком долго. Мы оба знаем, кто стал причиной этих эмоций. Я видел, как ты мучаешься, и знаю, что в этом нет никакого героизма. Рики, внезапно замерев, вскинул голову, взгляд стал жестким, почти яростным. — Господин генерал-губернатор... — его голос был полон сдержанной угрозы, но генерал и не думал останавливаться, словно намеренно проверял, сколько тот готов выдержать. — Я рад, Рики, — спокойно, как человек, уверенный в своей правоте, продолжил генерал, наклонившись вперед. — Если ты отомстил за того человека, к которому питал странные, непонятные чувства, и все еще стоишь здесь, значит, ты избавился от этих чувств. — Дядя, — срывающимся, но твердым голосом произнес Рики, — Мои чувства не ваше дело. Генерал-губернатор едва заметно усмехнулся, но глаза его остались холодными. — Все, что касается тебя, — ответил он, — Касается и меня. Ты — последняя память о моей сестре. И единственное, что у меня есть от нее. — Здесь, в Корее, среди военных, вы — мой начальник, и только, — ответил Рики, пытаясь закрыть этот разговор. Тема была для него слишком болезненной. Генерал снова закурил. В комнате запахло табачным дымом и чем-то еще — воспоминаниями, которые тяжелым грузом висели над обоими мужчинами. — В следующий раз, Рики, будь осторожнее. Мстить — это твое право, но держись в тени, если тебе дорого всё, ради чего мы здесь. У тебя целый штаб — пользуйся им, и старайся не испачкать свои руки. Рики молчал, но, встретив настойчивый взгляд генерала, едва кивнул. — Я вас понял, господин. Генерал одобрительно кивнул, разрешая ему вернуться к своим обязанностям. Рики встал, сдержанно кивнул и уже собирался выйти, когда вновь раздался голос генерала: — Будь осторожен с инспектором. Говорят, он собирает жалобы с усердием, какого я от него не ожидал. Рики закрыл глаза, сдерживая раздражение. — Я вас понял. Он вновь развернулся к двери, но услышал за спиной едва различимое: — В любом случае, не давай ему повода, Рики. Генерал смотрел на него, словно ждал какой-то реакции. Рики на миг остановился, будто собираясь что-то сказать, но затем отвернулся и, без слов вышел, оставляя за спиной кабинет, пропитанный запахом табака, горечью и невыразимыми воспоминаниями. Выходя, Рики снова ощутил прилив раздражения. Проклятый инспектор со своими докладами и жалобами. Этот человек будто нарочно искал с ним стычек, каждый раз умудряясь надавить на больные места, указывая на любое действие, за которое Рики мог бы подвергнуться критике. И хотя его карьера держалась благодаря силе и жестокости, которой он не боялся применять, каждый такой инспекторский доклад становился очередной занозой в его жизни. Мелкой, но весьма раздражающей. Шагая по широким, темным коридорам резиденции, Рики почувствовал, как внутри него закипает злость. Он держался, как мог, но мысли о недавнем разговоре не отпускали. Генерал знал о тех чувствах, что Рики пытался скрыть, знал, к чему привело это столкновение с прошлым. "Сомнительная личность", как выразился генерал, был тем, кому Рики доверял, кого любил и кем восхищался, но кто всегда выбирал другую сторону. Всегда выбирал не его. Подойдя к окну в конце коридора, майор остановился. За окнами тянулись серые, унылые улицы, по которым прохожие спешили спрятаться от дождя. Вдалеке мимо одного из плацев прошел строй солдат, слаженно маршируя под команду командира, и в этот момент Рики вдруг понял, что город теперь кажется ему почти таким же пустым, каким он ощущал себя. Он стоял, глядя в окно, пока мимо него не прошли несколько офицеров, которые тут же отдали ему честь, прежде чем скрыться в конце коридора. Рики, казалось, не заметил их. Он остался один, словно в этом дождливом городе никого больше не было. В его голове снова звучали слова генерала: "Ты единственная память о моей сестре". Эти слова он слышал не раз, но каждый раз они пронзали его, вызывая какой-то давний, едва заглушаемый голос сожаления. Словно его жизнь не могла принадлежать ему одному. Будто на ней лежала печать прошлого. Стук шагов заставил его вернуться в реальность. Это был адьютант генерала, молодой лейтенант, который чуть не сорвался в бег, чтобы сообщить, что его присутствие требуется на плацу. Окинув офицера быстрым взглядом, Рики коротко кивнул. Он знал, что теперь ему придется встретиться с инспектором, и этот день станет еще мрачнее.