Когда пламя поглотит любовь

***

1921 год. Вокзал тонул в молчании, как в густом тумане. Последние отблески заката пробивались сквозь стеклянные своды, размывая тени на холодных, серых плитках. Густой воздух, наполненный железным запахом, давил на грудь, будто сам вокзал знал о произошедшем. Казалось, весь мир застыл, затаив дыхание в ожидании, когда из темного вагона выйдут солдаты, неся на себе бремя чьей-то трагедии. Люди, толпившиеся у ржавых железных рельсов, сдерживали дыхание. На фоне едва слышного шелеста ветра слышался лишь ровный, отработанный до автоматизма шаг солдат. Они двигались медленно, держа носилки, на котором лежало тело, укрытое плотной серой тканью. Ткань была вся в кровавых пятнах, и каждый новый шаг лишь сильнее пробуждал ужас в глазах зевак. Люди на платформе отшатывались, словно сама смерть проходила мимо. Кто-то из женщин приложила руку к губам, едва сдерживая крик, кто-то стиснул кулаки, но никто не смел нарушить гробовую тишину. Последним из вагона вышел майор Рики, высокий и властный, его лицо, подобно высеченной из камня маске, не отражало ничего, кроме холодного безразличия. На его виске свежими каплями темнела кровь — чужая кровь. В руке он держал пистолет, опущенный к земле, но даже в этом положении он выглядел угрожающе. Рики казался воплощением неумолимой силы, безжалостной и бесстрастной, как сама смерть. Тут из вагона выбежал Сонхун, бросаясь к майору с такой яростью, словно собирался растерзать его собственными руками. Его лицо было искажено от гнева, а глаза метались, как у загнанного зверя, готового к отчаянному рывку. Раненое и разбитое, его лицо выражало такую смесь ярости и боли, что в его крике слышалась не столько угроза, сколько отчаяние. — Ты чудовище! — его голос разрывал тишину, голос, полный гнева и правды, которую никто больше не решался озвучить. — Ты даже не дал ему шанса... Это убийство! Ты превратил свою власть в орудие страха! В тебе осталось хоть что-то человеческое? Рики медленно поднял взгляд, оценивающе разглядывая Сонхуна. Лицо его оставалось бесстрастным, как будто каждый обвиняющий крик просто скользил по нему, не оставляя ни следа. Он чуть склонил голову, как будто просто разглядывал нечто любопытное. — Пак Сонхун, — ледяным тоном произнёс Рики. — Ты забываешь своё место. И, возможно, забываешь, что здесь не ты принимаешь решения. Двое солдат перехватили Сонхуна за плечи, когда тот попытался приблизиться к Рики, с силой сдерживая его в судорожных попытках вырваться. Сонхун пытался оттолкнуть их, но хватка солдат была железной. Он рвался вперед, взгляд его был жгучим, но Рики встретил его взор с безразличием, застывшим как на каменной статуе. Лишь кровь на его лице, смешавшаяся с холодной тенью заката, напоминал, что он был живым, а не мертвым воплощением своей власти. — Ты не можешь так поступать. Ты убил его без суда, без права на защиту! Ты не оставил ему шанса! Рики лишь склонил голову, словно обдумывая услышанное, но его лицо оставалось бесстрастным. — Шанс, говоришь? — проговорил он, почти равнодушно. — Шанс у него был, он им не воспользовался. Закон прост, Сонхун, он всегда был прост. Нарушил — расплатился. Рики махнул рукой, приказывая подчинённым увести Сонхуна. Солдаты крепко схватили его за плечи, словно загнанного зверя, и начали тащить к машине. Сонхун, изнемогая от бессильного гнева, яростно вырывался, но их хватка была железной. В его глазах застыло отчаяние, смешанное с болью. — Ты всё разрушил, Рики! — выкрикнул он, срываясь в хриплый крик, пока его волокли к машине. Тем временем Джей стоял позади, еле сдерживая дрожь. Он, стоявший чуть позади Рики, смотрел на него, не в силах поверить в то, что видел. Он знал Рики с детства, знал его как друга, с которым они делили все — радости и тяготы, страхи и надежды. Тот Рики был честным, иногда готовым протянуть руку помощи своим близким. Но человек, стоявший перед ним сейчас, был чужим, холодным, словно в его груди давно погас огонь человечности. Он наблюдал за Рики, и внутри него рождалась боль — боль от осознания того, что его друг, его брат, превратился в этого человека, которому ничего больше не было свято. — Рики… — хрипло проговорил Джей, — Ты правда так думаешь? Это все, что от тебя осталось? Ты убил без суда, без права на защиту... Рики повернулся к нему, и в его взгляде на мгновение мелькнула искра, но это была не искра сожаления, это был тот же холодный расчёт, тот же стальной взгляд, что он бросал на всех остальных. — Ты слишком наивен, Джей, — коротко бросил он, отворачиваясь. — Время слабости прошло. Мы сражаемся не за красивые слова. Рики было неважно, что произойдет дальше. Он видел лишь цель, а те, кто пытался встать у него на пути, для него больше не имели значения. — Мне нужно в штаб, — произнес Рики, бросив ледяной взгляд на Джея. — Позже встретимся. Джей хотел что-то сказать, хотел остановить его, схватить за руку и вернуть того Рики, которого он знал, но силы покинули его. Он смотрел вслед уходящей фигуре, поглощённой тенью, и понимал, что его друг уже давно утерян. Тем временем вокзал затих, как будто не было здесь ни гнева, ни смерти. Только следы сапог и свежие пятна крови подсказывали, что всё это было реальностью, а не страшным сном.

***

Майор Рики медленно закрыл за собой дверь, ощущая, как знакомый запах кабинета — чуть прелый, смешанный с ароматом старого дерева и чернил — обволакивает его, как холодная тень. Широкие окна были занавешены тяжелыми тёмно-зелеными портьерами. Вечерний свет просачивался через узкие щели, выхватывая из полумрака строгие линии дубовой мебели и отблеск полированных поверхностей. Тонкая пыль висела в воздухе, растворяясь в золотистых лучах, как будто сама комната была оторвана от времени, давно погруженная в безмолвие, которое никто не решался нарушить. Рики прошёл через кабинет медленно, словно измеряя каждый шаг. Его взгляд — холодный, твёрдый, сосредоточенный — искал точку опоры среди привычного убранства комнаты. Однако в этот раз он искал его, не для того, чтобы остаться. А чтобы запомнить и запечатлеть в памяти. Остановившись у стола, он аккуратно опустился в своё кресло, задержав дыхание. Пальцы его едва заметно дрожали, но лицо оставалось непроницаемым. Подбородок был поднят, челюсти сжаты так крепко, что казалось, будто он и сам готов был расколоться от напряжения. Протянув руку к ящику, он слегка постукивал пальцами по гладкой лакированной поверхности, словно пытался вернуться к действительности, и выдвинул его не спеша. Внутри лежала шкатулка, не броская, но сразу заметная среди прочих вещей. Кожаная обивка потемнела от времени, но это лишь подчеркивало ее значимость. Он провёл пальцами по поверхности, останавливаясь на потертостях, словно они могли вернуть воспоминания, которые когда-то были ему так дороги. Тонкая застёжка поддалась его пальцам легко, почти бесшумно. Внутри на бархатной подкладке лежало кольцо. Рики провел пальцем по кольцу, и в этот миг мир вокруг растворился. Перед его глазами замелькали сцены: склонившаяся над ним фигура, их переплетенные руки, голос, шепчущий слова, которые он так часто повторял в памяти. Всё было — и вдруг не стало. Одна лишь холодная тишина, которого ничто не могло заполнить. Из внутреннего кармана кителя Рики достал другое кольцо — такое же, но чуть меньшего размера. Он сжал оба кольца в руках и на мгновение прикрыл глаза. Миг, когда они обменялись ими, казалось, отпечатался в памяти навечно: момент, когда он впервые почувствовал что-то большее, чем долг, что-то, чему нет места в строгих стенах штаба. Эти кольца были свидетелями его жизни и любви, единственным напоминанием о человеке, которого он так страстно любил. Он держал их так, будто боялся, что оно растворится, испарится из его рук. Эти кольца были как мост между двумя мирами, как последнее напоминание о том, что для него значило жить. И сейчас, когда всё закончилось, он знал, что возьмёт его с собой в последний путь. Рики открыл глаза и положил кольца во внутренний карман своего кителя. Они лежали теперь вместе, словно две половины, которых не должно было разлучать ничто. Его взгляд упал на сейф в углу кабинета. Он вынул ключи, вставил один в замок и повернул. Сейф открылся с глухим щелчком, и Рики потянулся внутрь. Там, на полке, лежали два предмета: танто с тончайшим, изогнутым лезвием и сложенное, помятое письмо. Он взял письмо первым. На грубой бумаге виднелись пятна — возможно, от воды, возможно, от слёз, он сам не знал. Бумага была тёплой от его прикосновений, но смысл слов на ней он помнил наизусть. Письмо он положил во внутренний карман кителя. Затем достал танто. Лезвие сверкнуло в тусклом свете, как смертельный цветок. Танто, сделанный специально для него: длинное, тонкое лезвие с узором, выгравированным по всей длине, орнаментом, который когда-то символизировал его приверженность делу, его клятву защищать, его желание подчинять. Теперь это стало просто красивым предметом, напоминанием о тех днях, когда он верил, что служение выше боли. Рики провёл пальцами по лезвию, чувствуя его холодную, смертельную гладкость. Он был символом его верности долгу, его силы и решимости. Но сейчас он видел в этом оружии не символ, а инструмент. Инструмент для последнего акта, после которого не останется ни боли, ни сомнений. Последний, глубокий вздох вырвался из его груди, и он, все так же молча, спрятал танто в ножны, и поднялся. Он направился к выходу, бросив последний взгляд на кабинет. Ему показалось, что кабинет смотрит на него так же, как и он на него — взглядом, полным усталости и боли. Взглянув на него в последний раз, Рики сильнее сжав танто, вышел из кабинета. Коридоры, казавшиеся бесконечно длинными, встретили его мраком. Ему казалось, что тени уже тянут к нему руки, готовые принять его. Он знал, что впереди не было ничего, кроме тишины и покоя.

***

Тусклый свет свечей в комнате кисэн казался еще мрачнее, чем обычно. Мягкий аромат благовоний и шелковые драпировки, что обычно создавали уют и спокойствие, сейчас давили своей зловещей красотой. В этой комнате, словно в ловушке, застыли молодые кисэн и музыканты, собравшиеся в углу. Их обычно безупречно нарумяненные лица были бледны, а глаза — полны тревоги. Каждое слово, произнесенное шепотом, словно подкрадывалось к ушам, боясь быть услышанным. Девушки шептались, не решаясь поднять голос, словно боялись, что любой звук может привлечь внимание гостя, о котором все предпочли бы забыть. — Он пришел... майор Рики снова здесь, — проговорила одна из кисэн, сжимая тонкий платок так крепко, что белые костяшки ее пальцев стали отчетливо видны. — Я видела, как он заходил... его взгляд был острым и злым. Кажется, он все еще держит на нас зло за прошлый раз. Ее голос дрожал, и другие кисэн, как испуганные птицы, переглянулись, стараясь не встречаться взглядами. Они помнили, как в прошлый раз майор до полусмерти избил юного музыканта за то, что тот неудачно взял ноту на каягыме. А потом разрушил всю комнату, как ураган, пока их госпожа не осмелилась умолять его остановиться. Никто не хотел снова пережить этот ужас. — Тот парень еще долго не мог играть, — вспомнил музыкант, сжимающий инструмент, так крепко, что его пальцы побелели. — Мне тогда показалось, что нас всех убьют... Он зажмурился, вспоминая тот ужасный вечер, десять месяцев назад, когда майор оставил кровавые следы не только на теле несчастного музыканта, но и в их сердцах. — Слуга сказал, что сегодня на вокзале он убил человека, — произнесла одна из кисэн, почти не осознавая своих слов, и ее голос прервался от страха. — Не знаю, кого он разыскивал, но он убил его на глазах у всех. Кисэн притихли, испуганно переглядываясь. Каждый думал о том, как избежать встречи с майором, но знал, что выбора у них нет. — Служанки... они шептались, что майор пришел с ножом, что он весь день был на взводе. Это чудо, что он еще кого-то не зарезал... — прошептал молодой музыкант, сдерживая дрожь. — Я точно не пойду, — возмутилась одна из кисэн, недовольно морщась, — У меня есть клиент, который ради меня готов на все, я не могу умереть ради прихоти этого зверя! — Ее голос сорвался, и в нем одновременно прозвучали гнев и страх. — А госпожа Соен где? Почему именно сегодня ей нужно было отправиться в храм, расположенный в горах? — тихо произнес другой парень-музыкант, с надеждой поглядывая на дверь, как будто рассчитывая, что она вот-вот откроется и спасет их. Но было ясно, что помощи не будет. — Мы остались одни, как ягнята, оставленные на убой. — с горечью произнесла одна из кисэн. Разговор снова перешел в приглушенный ропот, каждый боялся быть тем, кого вызовут. Внезапно за дверью послышались шаги. Все стихли, как звери, затаившиеся перед прыжком хищника. Казалось, что воздух застыл, прилип к коже липким страхом. Скрипнула дверь, и на пороге появился молодой парень. Его лицо было мягким, даже нежным, с гладкими линиями, а взгляд — задумчивый и спокойный, как тихое озеро. На нем был простой, но аккуратный мужской ханбок темного цвета, перевязанный шелковым поясом, который подчеркивал его стройную фигуру. Он сделал легкий поклон, приветствуя всех, и улыбнулся короткой, едва заметной улыбкой. В его взгляде читалась какая-то печальная решимость, как у человека, готового пройти путь, на который никто не осмелится. Он встретился глазами с каждым, и в этот момент казалось, что страх, как дым, растворился в воздухе. — Я сыграю на каягыме, — спокойно произнес он теплым голосом, проникающим в самое сердце. Слова, прозвучавшие с такой уверенностью, разлились по комнате, словно нежный свет. Казалось, будто тьма немного отступила, уступив место его спокойной решимости. На миг в комнате повисла тишина, пока один из музыкантов, не посмотрел на него с недоумением и почти возмущением. — Почему ты вышел из комнаты? Тебе запрещено покидать свою комнату, забыл? — проговорил он, нахмурившись. Молодой парень только коротко пожал плечами и, присев перед каягымом, который одиноко стоял в углу, аккуратно положил руки на струны, пробуя их и слегка настраивая звук. Его пальцы, длинные и тонкие, уверенно пробегали по инструменту, и первый тихий звук, сорвавшийся со струн, окутал всех, будто теплый, защитный кокон. Одна из кисэн, все еще в потрясении от его спокойствия, робко заговорила: — Ты не обязан делать это. Госпожа Соён будет в ярости, если узнает об этом. Ты должен вернуться в свою комнату, мы что-нибудь придумаем. — Её голос дрожал, и в нем слышалась слабая, но неугасимая надежда. Парень встретился с ней взглядом и ответил с теплотой, которая, казалось, согрела холодный, наполненный страхом комнату. — Я здесь, чтобы играть. Госпожа не узнает, если никто из вас не расскажет ей. Это будет наш секрет, — сказал он мягко. — К тому же, если моя игра сможет спасти хоть кого-то, я это сделаю. — Ты понимаешь, на что идешь? — осторожно спросил один из музыкантов, его голос дрожал от волнения. — Если он снова рассвирепеет... Парень обернулся к нему, взглянул внимательно и ответил так же тихо, едва заметно кивнув. — В любом случае у нас нет выбора. И я готов сыграть. К тому же, я слышал, что майор не любит наблюдать за тем как играют, только слушает. Поэтому я буду сидеть за ширмой, и никто не узнает меня. Его голос был мягок, но в нем слышалась та спокойная решимость, которой обладают люди, готовые встретиться лицом к лицу с опасностью. Он слегка склонил голову и продолжил настраивать инструмент, его пальцы бегали по струнам, проверяя их звучание. Музыкант, который еще минуту назад бледнел от страха, невольно шагнул ближе. — Ты знаешь, на что способен этот майор? — пробормотал он, глядя на молодого парня. — Ты хоть представляешь, что он сделал с тем, кто играл для него в прошлый раз? Парень лишь на мгновение задержал руку на струне, а затем спокойно произнес: — Я слышал, об этом. Но страх — это не то, что удержит меня от выполнения долга. В его словах не было ни вызова, ни ненависти, только тихая, почти печальная уверенность. Он посмотрел на парня и на остальных собравшихся, и в этот момент его спокойствие, казалось, передалось всем остальным, заставив их немного выпрямиться и собраться с мыслями. Внезапно одна из кисэн, дрожа от волнения, придвинулась ближе. — Но почему ты…? — с болью и нежностью в голосе спросила она, не отводя от него взгляд. — Потому что, — ответил он тихо, не поднимая взгляда от инструмента, — Страх не должен быть единственной музыкой в этом доме. Я буду играть, потому что это нужно вам. В этот момент двери открылись, и в комнату вошел слуга, слегка поклонившись. — Господин майор ждет, — проговорил он тихо, бросив на парня тревожный взгляд. Парень кивнул и поднялся, легко держа каягым, как если бы это было его оружие. Он прошел мимо собравшихся, а на лице его играла та же печальная, спокойная улыбка, как у человека, готового войти в логово зверя без страха. И его взгляд, встречаясь с каждым из них, будто говорил: «Не бойтесь. Я готов взять это на себя». Слуга открыл для него двери, и он шагнул вперед, оставив позади весь гул панического шепота и застывшие лица.

***

Гостевая комната была освещена лишь мягким светом лампы, который касался старого деревянного пола, падал на острые углы теней и отражался на холодном металле танто, лежащего на столе. Танто был острым и безупречным, словно воплощение неминуемой судьбы, а рядом с ним лежали два кольца. Эти кольца как символы утраченных обещаний лежали рядом, безмолвные свидетели какого-то давно забытого чувства. А дымка от благовоний плотно повисла в воздухе, смешавшись с тонким запахом алкоголя. Рики сидел, слегка наклонившись вперед, его глаза были мрачными, застывшими в немигающем созерцании, наполненные чем-то гораздо большим, чем физическая усталость. В его лице, за привычной маской военной строгости, было скрыто непримиримое одиночество, уязвимость, которую он давно погреб под тяжестью своей жёсткости и власти. На столе также стояла бутылка и чаша, полная терпкого алкоголя. Этот напиток уже затуманил его сознание, позволив мыслям отвлечься от безжалостного окружения, в котором он жил. Не отрывая взгляда от колец, Рики поднял чашу и выпил содержимое залпом, с каждым глотком чувствуя, как горечь алкоголя смешивается с горечью воспоминаний. Только они облегчали ему тяжесть дыхания, словно погружали его в давно ушедшее прошлое, где он был еще способен чувствовать. Тишину комнаты нарушил скрип открывающихся дверей, и в проёме появились двое, но Рики не удостоил их взглядом. Один из вошедших, музыкант, тихо прошёл к ширме, за которой он должен был играть на каягыме. Укрывшись за ней, он украдкой взглянул на майора, и сердце его пропустило удар: этот человек казался фигурой, вырезанной из боли и страданий. Взгляд Рики, едва заметный за тяжёлой тенью, проникал сквозь стены, как будто ему не нужна была ни музыка, ни чьи-либо слова, только тишина. Молодой парень отвел взгляд и, пряча дрожь в руках, пытался сосредоточиться. Он не рискнул начать играть, ожидая приказа. Тем временем Рики достал письмо из внутреннего кармана кителя. Лист бумаги был измят от многократного перечитывания; он знал его наизусть, но снова и снова возвращался к этим строкам, как если бы они могли дать ему успокоение. Пальцы его слегка дрожали, когда он разворачивал письмо, он заставил себя посмотреть на знакомые строки, чтобы почувствовать ту единственную и болезненную искренность, которая еще связывала его с жизнью. Сердце, что он долгие годы носил закованным в латы, билось как в последний раз. Рики еще раз взглянул на знакомый почерк, затем поднес чашу к губам и залпом выпил. — Играй, — тихо, почти шёпотом приказал Рики, и молодой парень, закрыв глаза, начал играть. Его пальцы коснулись струн, и первые ноты полились мягкоЙ, но проникновенной мелодией, словно оживая, растворяясь в воздухе. Звук каягыма был невероятно нежным, он обвивал и убаюкивал тишину, будто бы старые раны открывались заново, но в то же время приносили утешение. Пальцы молодого парня скользили по струнам, звук был живым, дышащим, как дыхание любимого, что остался лишь призраком в мыслях. Рики с замиранием слушал, позволяя музыке затронуть ту часть его сердца, которую он столь упорно закрывал от боли. Но каждый аккорд, казалось, разбивал его внутреннюю броню, пробираясь глубоко, оставляя воспоминания открытыми, как незажившие раны. Ноты взмывали вверх и падали, пробуждая воспоминания, вытесненные болью и страхом, и в то же время звучали с искренностью, что была для Рики мучительно знакомой. Майор слегка пошатнулся, музыка унесла его в воспоминания, к тем далёким временам, когда он был кем-то другим. Каждая нота возвращала его к тем дням, к человеку, который однажды пробудил в нём чувства, от которых он не мог избавиться до сих пор. От которых он не хотел избавляться. Он готовился к последнему прощанию с этой жизнью, надеясь, что звуки музыки позволят ему уйти в мир с тем же спокойствием, с которым он встретил свои первые чувства. Но вдруг в мелодии произошла едва уловимая, но заметная для его уха ошибка. Маленькая, почти незаметная нота, неправильный аккорд на седьмой струне, который сбился с тональности. Рики замер. В его глазах на миг отразилось недоумение, ведь эта ошибка была слишком знакома. Его возлюбленный, всегда ошибался именно на этой ноте. Молодой парень, осознав свою ошибку, закрыл глаза, будто ожидая немедленной расправы. — Прошу прощения, господин майор. Седьмая струна требует усилий, позвольте исправить мою ошибку, — произнес он едва слышно, его дрожащий голос эхом пронёсся в комнате. Но вместо упрека раздался глухой звук упавшей чаши. Рики замер, его глаза расширились. Это был тот голос, «его» голос, но это не могло быть правдой. Внезапно он почувствовал, что задыхается, его дыхание стало рваным, и он невольно ухватился за край стола, будто пытаясь удержаться от падения. Он был уверен, что это — последняя издевка судьбы, что ему уже мерещатся призраки. Но голос... это был голос, до боли знакомый голос его возлюбленного… Его сердце застыло, а потом снова заколотилось, так сильно, что он на секунду не мог вдохнуть. Дыхание стало хриплым, нерешительным, как будто каждый вдох приносил новую боль. Он медленно поднялся, чувствуя слабость в ногах. Отчаяние, страх и мучительная надежда перемешались в его сердце. В его глазах было боль, страх и странное неверие. Его шаги были тяжёлыми, медленными, как у человека, который идёт навстречу своей судьбе. Рики понимал, что, возможно, это всего лишь насмешка судьбы, призрачное видение в преддверии смерти, но он не мог остановить себя. Он приблизился к ширме, его пальцы дрожали. Он не хотел верить в то, что услышал, боялся, что столкнется с иллюзией. Ему не нужен был этот мираж, чтобы отправиться в последний путь, но сердце разрывалось от страха: что, если это правда? Молодой парень, чувствуя приближение майора, зажмурился, готовясь к худшему. Он сжимал руки, как будто, если не видеть приближающегося майора, боль будет легче вынести. Но вместо ожидаемого удара, он почувствовал медленное движение ширмы и услышал легкий вздох. Тишина поглотила их обоих, и когда парень наконец осмелился открыть глаза и поднять взгляд на майора, его встретили глаза, полный боли и неверия. Майор Рики смотрел на него, не в силах скрыть слез, которые медленно стекали по его щекам. Он был обескуражен, разбит, словно видел перед собой призрака. Его губы чуть дрожали, и, не сводя глаз с молодого музыканта, он тихо прошептал: «Сону...» В этом слове, полном боли и печали, слышалась его разбитая душа. Как будто его чувства, страх и любовь, обрели голос. Внезапно он стал ничем иным, как человеком, утопающим в одиночестве и страданиях, человеком, отдавшим всю свою жизнь ради утраченной любви.