Когда пламя поглотит любовь

***

1921 год. В двухэтажном каменном здании царила тишина, едва нарушаемая глухим шорохом шагов охраны за дверями. На первом этаже собрались пятнадцать заключённых — люди, истощённые, с телами, иссечёнными шрамами, и взглядом, утратившим всякую веру. Однако сегодня их впервые за долгое время накормили. Тёплая рисовая каша, крепкий солоноватый чай, кусок хлеба. Казалось бы, мелочи, но этот скромный приём пищи вызвал в их глазах почти детскую благодарность. Новый день, начало нового «путешествия» — не в кандалах, а в чистой, пусть и грубой, одежде. Их одели в слишком большую и неудобную одежду, словно пытаясь замаскировать их жалкий вид. Однако в этой доброте скрывалось другое: их готовили к чему-то тяжёлому, к новой, возможно смертельной работе. Но пока их поили, кормили и давали отдых, они цеплялись за это, как за последнюю милость. Скудная еда и теплая одежда немного приободрила заключённых: на многих лицах мелькнули тени улыбок, кто-то даже тихо переговаривался с соседом. Среди них сидел молодой человек, которого никто здесь по имени не знал, лишь по прозвищу — парень со шрамами. Он выглядел иначе, чем остальные: на его теле, на лице и руках — уродливые следы ожогов и ножевых ран, а его взгляд, усталый, с какой-то обречённой решимостью, вызывал у других какое-то мрачное уважение. Даже новая, грубо сшитая одежда, казалась на нём излишне чужой, почти насмешкой над его изуродованным телом. Парень со шрамами сидел неподвижно, почти застыл, наблюдая за каждым, кто сидел рядом. Они смеялись — короткими, хриплыми смешками, делились крошечными, рваными обрывками слов, и это звучало так тихо и осторожно, как будто они боялись, что их голоса снова отнимут. Он сидел в тени, прислонившись к холодной стене, его худое лицо с кривыми и прямыми шрамами казалось обрамлённым тенями. Глаза, смотрели в пустоту — то ли видели призрачные образы прошлого, то ли блуждали среди лиц остальных заключенных, подмечая их выражения, движения, слабые признаки жизни. В этих лицах он видел себя. Год назад, когда его воля была крепка, как сталь, а каждый удар судьбы лишь делал его сильнее. Тогда, вместе с другими, он сражался против оккупантов, выходил на ночные вылазки, поджигал склады, взрывал мосты. Он был живым факелом восстания, зажигавшим сердца других. Вглядываясь в изможденные, лишённые живого огня лица других заключённых, он вдруг почувствовал, как возвращается старое чувство — забытое, пронзительное, что-то сродни горечи и бескрайней тоске. Его пальцы привычно потянулись к лицу, где под кожей пролегали кривые линии шрамов, оставленных ножами. Провел рукой по плечам, ощутив, как обожжённая кожа стянулась, реагируя на воспоминания. В его памяти оживали образы — лица друзей, голоса, шёпот в ночи. В этих воспоминаниях он был другим человеком — горячим, смелым, почти безрассудным. Он был среди первых, кто вступил в борьбу против японских оккупантов. Ночью, под покровом темноты, вместе с другими смельчаками он пробирался к складам, поджигал здания, ломал мосты и прятался в лесах. Они казались призраками, неуловимыми тенями, заставляющими врага жить в постоянном страхе. Тогда он ощущал себя не просто человеком — он был воплощением гнева своего народа, огнём, что мог сжечь всё на своём пути. Но в один роковой день все изменилось. Его вспоминания превратились в кинжалы, пронзающие его душу: он вспомнил, как его поймали. Всё было, словно во сне — тягучем, затопленном кровью и болью. Их предали. Кто-то, из местных жителей, или даже из соратников, отдал их японцам. Он помнил, как они попались в ловушку — затравленные, как животные, окружённые на узкой дороге. Ему удалось прорваться, но ненадолго: его схватили на окраине, в холодной предутренней тьме, избили так, что он едва различал, что происходит вокруг. Тогда и появились первые шрамы — следы от ножей. Они не просто избивали его, но метили, как дикого зверя, безжалостно реза кожу. Не успел он опомниться, как оказался заперт в одиночной камере. Затем последовал почти год пыток и унижений. Его держали в тёмной камере, без света и окон, едва кормили, и каждую неделю приводили на допрос к командиру тюрьмы. Почти год прошёл с тех пор, и за этот год многие, кто был рядом с ним, кто сражался и верил, пали — кто на поле боя, кто в камере, сломленные пытками. Он вновь провёл рукой по лицу, ощутив шрамы — длинные и короткие, глубокие и едва заметные, словно сплетённые в сложный узор боли. Он помнил каждую пытку, каждый удар, каждый выжженный след на его теле. Один из ожогов на его плече имел чёткие, ровные очертания — след от раскалённого железа, которым его пытали, как зверя, клеймили, как товар. Большинство же ожогов были оставлены пожаром, когда он бросился в огонь ради спасения того, кто был для него дороже всего на свете. Перед глазами возник огонь — ревущий и неумолимый. В том пламени, спасая самого дорогого ему человека, он потерял многое и обрёл ещё больше — веру в сопротивление. Но тот пожар разлучил его с близким человеком, а теперь он даже не знал, жив ли он. Он был уверен, что спас его, но что случилось после не помнил. Кого-то схватил его, унес сквозь дым и огонь, и он не знал, что произошло после. Оказавшись в плену, он так и не узнал, что с ним стало. Жив ли тот, ради кого он рискнул всем? Жива ли его надежда? Сжав кулаки, парень со шрамами взглянул на стены вокруг себя. Здание, в котором их временно разместили, был тёмным и холодным. Высокие потолки создавали ощущение пустоты, замкнутой, но не защищённой от страха и боли. Стены, покрытые сажей и следами сырости, словно тонули в вечной тени, что становилась их вечным тюремщиком. Камень под ногами холодил, и даже слабый свет ламп, свисавших с потолка, не мог разогнать эту мрачную атмосферу. Казалось, это место само по себе пропиталось ужасом и отчаянием, хранит их, словно жаждет новых жертв. Парень со шрамами поднял взгляд и снова оглядел остальных. Он подмечал в каждом лице что-то знакомое, общие черты боли и утрат. Их лица были напряжёнными, но отчасти умиротворёнными; временное избавление от голода и возможность отдохнуть дали им силы. Он смотрел на своих товарищей по несчастью, наблюдал, как они ели свою скромную порцию пищи, словно это был дар богов, а не подачка от надзирателей. Эти люди, ожившие от тёплой еды, чувствовали облегчение, не подозревая, что их ждёт на железнодорожной стройке в Тэгу. Парень со шрамами знал — видел своими глазами и слышал о жестокости, с которой обращались с рабочими. Там смерть была обыденностью, падали даже самые сильные. Он смотрел на своих «товарищей» и замечал, как некоторые из них впервые за долгое время улыбались, пусть и еле заметно. Он чувствовал, как тоска и обреченность переплетаются с этим неожиданным облегчением, рождая в каждом из них надежду — крошечную и обманчивую. Они не знали, что их ждёт, и этот мимолётный покой был тем ужаснее, чем больше он длился. Глубокой ночью, когда в здании воцарилась тишина, парень со шрамами сидел у стены, устало откинув голову и смотря в потолок. Он вспоминал свои вылазки. Как однажды чуть не сорвался попав на допрос к майору Рики. Его тогда подозревали, но прямых доказательств не было. Но тем не менее парень запомнил эту «встречу» надолго. Несколько дней ужаса и боли. Рики. Это имя теперь гремело в его голове, как проклятие. Он не мог забыть ни лица этого человека, ни холодного, почти равнодушного взгляда, с которым тот с улыбкой наблюдал за его страданиями. Каждый раз, когда парень падал на колени, стонал от боли, майор будто наслаждался этим, словно это было частью его развлечения. Улыбка Рики, ровная, чуть поджатая, с глазами, острыми, как лезвие, глубоко отпечатались в его памяти. Он был не просто оккупантом; он оказался воплощением самой смерти, чёрным вороном, который прилетел, чтобы уничтожить их мечты, надежды и жизни. Один раз, в порыве ужаса и ярости, парень бросил Рики в лицо всё, что думал о нем, о его армии, о его народе. Майор не проявил ни капли гнева — лишь усмехнулся, и холодный блеск в его глазах стал еще ярче. На следующий день его пытали раскалённым железом. Когда кусок стали коснулся его кожи, парень закричал так, что, казалось, даже стены содрогнулись. С тех пор на его плече и руках остались ожоги в форме железного лезвия, выжженные словно клеймо. Каждый раз, проводя пальцами по этим шрамам, он чувствовал ту невыносимую боль, помнил, как запах горелой кожи заполнил его камеру, как его самого чуть не стошнило от собственного крика. Майор не был человеком — он был чёрной тенью, сжимавшей жизнь, разрушавший всё на своём пути. Казалось, даже земля под ногами стыла, когда тот проходил мимо. Рики лично казнил сотни людей, превращая это в искусный ритуал жестокости, и парень со шрамами знал, что в один день его тоже не станет. Однако он мечтал дожить до того дня, когда майора схватят, бросят на землю, и отдадут на расправу публике. И он держался ради этого момента, когда увидит смерть майора Рики. Воспоминания о том, как Рики жестоко подавил восстание, как лично убивал тех, кто пытался вырваться на свободу, подстёгивали его. Он мечтал о том дне, когда кто-то, возможно даже из его же окружения, предаст Рики, вонзив в спину нож, расплатившись за всю кровь, пролитую этим человеком. Он видел этот образ в своём воображении — Рики, стоящий перед разъярённой толпой, Рики, видящий свою смерть в лице каждого, кого он унижал и уничтожал. Парень со шрамами жаждал этого зрелища, жаждал увидеть его падение, и знал, что если когда-нибудь ему доведется быть свидетелем этого события, тогда он умрёт с улыбкой. Парень провел пальцами по старым рубцам и ожогам, замер на мгновение, ощутив ожесточённую боль, что терзала его сердце, и вдруг подумал, что, может быть, он и не хотел бы увидеть конец этому аду.

***

На перроне было людно, утренний холод только начинал рассеиваться, и густой свет мягко ложился на серую мостовую. Время тянулось медленно, как бывает поздним утром, когда еще нет полдня, но солнечные лучи уже пробиваются сквозь окна. В воздухе стоял терпкий запах железа, дыма и разогретых рельсов. На платформе царил невнятный шум — разговоры, шаги, приглушенные возгласы, пока где-то вдалеке не раздался гудок поезда, готового уйти в Пусан. Рики появился на станции в своей идеально выглаженной форме. Утренний свет, пробиваясь через сводчатую крышу, цеплялся за его плечи, ложился на его чёрную форму холодным блеском. На идеально выглаженной ткани кителя отчетливо виднелись золотые пуговицы, плечи обтягивал китель с густо нашитыми знаками отличия, его высокий воротник плотно обрамлял шею. Тёмная лента ремня плотно облегала его талию, а из-под полей фуражки выглядывали немигающие глаза, как будто они были высечены из камня. На его лице не было и намёка на улыбку, только ледяное равнодушие. Взгляд его был сосредоточен, остр, будто тень смерти двигалась вместе с ним. Люди инстинктивно расступались, чувствуя его силу и внутреннюю ярость, хотя даже не догадывались, какой шторм рвётся изнутри. Рики шел к перрону, где его ждал Джей. На другой стороне платформы его уже ждал Джей. Его внешность была полной противоположностью Рики — костюм светло-серого оттенка, безупречно завязанный узел галстука, лёгкая улыбка на губах, которая не скрывала, но сглаживала беспокойство. Джей выглядел сдержанно, и в его облике, как и в позе — мягкой, но уверенной, — читалась надежда, что эта встреча, это прощание станут чем-то значимым. В руках он держал кожаный чемодан, такой же аккуратный и элегантный. Но его глаза, глубокие, чуть затенённые ресницами, следили за Рики с тревогой, прорывающейся сквозь внешний покой. Он понимал: как бы он ни пытался помочь своему другу, эта миссия была провалена. Тьма, окутывающая Рики, была слишком глубока, и никакие слова, никакая поддержка не могли протянуть руку через нее. Он видел, как Рики, с несколькими подчиненными, приближается, и, несмотря на приветливую улыбку, в глубине Джей испытывал скрытое волнение, как будто в каждой встрече с ним ощущал нечто ускользающее и болезненное. Джей пытался выглядеть спокойно, но взгляд его беспокойно блуждал вокруг, словно он ожидал чего-то большего, чем просто прощания. Рики подошёл, и Джей коротко, чуть напряжённо улыбнулся, как будто надеялся, что его присутствие сможет хоть немного облегчить другу его тяжёлую ношу. Но Рики едва взглянул на него. Джей знал, что любые слова поддержки сейчас были бы бессмысленны. В глазах Рики отражалась такая ледяная отстранённость, что Джей мог бы поклясться, будто смотрел в пустоту. Он видел, что Рики был далеко, где-то в мире боли и потерь, куда он, Джей, не мог проникнуть. Рики не собирался слушать никаких слов ободрения, его взгляд был колючим и холодным. Для него это прощание была лишь формальностью — словно нужно было закончить ещё одну главу, прежде чем продолжить чтение трагедии, которая поглотила его душу. Рики прекрасно знал, что Джей хотел поддержать его, хотел разделить с ним боль. Но эти жалостливые взгляды только раздражали его, вызывали неукротимое желание сбежать. Сострадание, участие, утешение — все это казалось Рики пустыми словами. Поддержка — даже самая искренняя — казалась ему ненужной, почти оскорбительной. Для него весь мир был поглощен одной мыслью — найти убийцу, отомстить, а потом исчезнуть. Весь мир для него ограничивался этим, и любые попытки выхода из этого ада были ничем иным, как бессмысленной иллюзией. Их почти безмолвный ритуал прощания был прерван чужими шагами. Высокий офицер, которого Рики заметил краем глаза, остановился рядом с ними и, выпрямившись, отдал честь, как того требовал его долг. Его лицо было строгим, с резкими чертами, под которыми таилась едва заметная робость. Он выглядел измотанным и чуть нервным. — Господин майор, — голос его прозвучал тихо и вежливо, — Рад снова видеть вас. — Он говорил с уважением, но взгляд его бегал, и в нем читалась неуверенность. — Должен сказать, что скучаю по службе под вашим командованием. Рики не отреагировал, только молча смотрел на офицера, холодно и бесстрастно, будто наблюдал за пустым местом. Офицер говорил об уважении, о новой должности, о том, что скучает по прежним дням. Но все эти слова были лишь шумом в ушах Рики. Он не реагировал, лицо его оставалось равнодушным, а взгляд — неподвижным, как у статуи. Рики смотрел на него так, будто офицера вовсе не существовало. Впрочем, тот и сам чувствовал себя неловко, осознавая, что майор явно не разделяет его энтузиазма. Офицер, смутившись от этого равнодушия, порылся в кармане, словно пытаясь найти что-то, чтобы заполнить паузу. — Нашел это у одного заключенного, — пробормотал он, доставая кольцо, которое мерцало на солнце, будто кусочек закатного неба, запечатанный в металле. Кольцо было старым, потемневшим, но Рики узнал его сразу. На мгновение его лицо окаменело. В глазах Рики что-то дрогнуло. Это был едва заметный отклик, который Джей, стоящий рядом, уловил моментально. Рики смотрел на кольцо так, будто увидел призрак. Видел это кольцо, узнаваемое до боли, столь знакомое, что, казалось, само его сердце на мгновение сжалось, едва позволив себе почувствовать это. Кровь застыла в жилах. Это не могло быть правдой. В груди у него что-то сжалось, что-то столь глубокое и болезненное, что на секунду весь мир вокруг перестал существовать. Это кольцо — свидетельство прошлого, которого он отчаянно жаждал вернуть, хоть на миг. Это был символ, воспоминание, остаток прошлого, связанного с человеком, которого он любил. Это кольцо когда-то принадлежало «ему», и оно не могло быть у заключенного. — Я подумал, что оно может быть вашим, майор, — продолжил офицер, не замечая реакции Рики. — Когда увидел это у заключенного, сразу вспомнил, что раньше вы носили такое. Офицер продолжал говорить, рассказывая, как он отобрал это кольцо у заключенного. Рики слышал слова офицера, словно издалека, но одно повторялось в его голове снова и снова: «у заключенного». Это кольцо, было у кого-то. Человек, у которого не должно было быть этого кольца, имел его. В его сердце вспыхнуло чувство, которому не было названия — смесь ярости, боли и невыносимого желания вернуть то, что было потеряно. Он схватил офицера за плечи, его хватка была жёсткой, требовательной. Рики начал трясти его, вбивая в него вопрос, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. — Опиши его, — прошипел он, — Опиши как выглядел этот заключенный. Офицер опешил, сжавшись от ярости, исходящей от майора, но все же ответил, заикаясь: — Худой... шрамы, ожоги на плечах... он... отправлен на стройку в Тэгу. Мы его посадили на поезд. Их всех сопровождает помощник инспектора. Рики вырвал кольцо из его руки и почувствовал, как его взгляд заволакивается мглой. Эти слова были как удар в сердце. Все его мысли слились в одну — нужно поймать этот поезд, вытащить его пассажиров, найти заключенного. Он резко отпустил офицера и, почти не думая, бросился вперёд. Теперь перед ним была цель, цель, которую он искал слишком долго. В его ушах стучало одно — найти этого человека. Все остальные мысли, все образы исчезли, лишь этот момент остался реальным, настоящим. Не было времени ни на размышления, ни на сомнения. Он должен был действовать, и мгновенно. Джей с ужасом наблюдал, как его друг, точно одержимый, рванул вперёд, выкрикивая приказы своим подчинённым. Рики не думая бросился к дальним рельсам, где нужный поезд почти тронулся с места. Поезд, который вот-вот должен был отправиться в путь, грохоча и громыхая. Он рванул, как дикий зверь, срываясь с места, глаза горели безумной решимостью. Подчиненные, стоявшие неподалеку, опешили, но затем бросились выполнять приказы. Один за другим они побежали к операторской, связаться машинистом, остановить поезд. Рики мчался вдоль перрона, и его силуэт, высокий и стройный в чёрном военном кителе, выглядел будто фантом, вырвавшийся из глубин ночных кошмаров. Толпа людей, сидевших в купе и стоявших на платформе, видела это сумасшедшее зрелище — мужчина, майор, бежит за поездом, выкрикивает приказы, как будто жизнь всего мира зависит от того, остановится ли он. Некоторые пассажиры в купе, заметив его, сначала вытягивались, чтобы рассмотреть, но, узнав в нём известного своим суровым и жестоким нравом майора, спешили спрятаться за занавески. В глазах каждого читался страх, который парализовал их, ведь если майор преследует кого-то, то этот кто-то явно не может быть невиновен. Джей, ошеломленный, наблюдал за ним, медленно отставая. Он не мог понять, что пробудило в его друге этот безумный, отчаянный порыв. Он видел, как Рики бежит по перрону и кричит на подчиненных, требуя остановить поезд. И люди, вытянувшиеся в окнах, прятались, стоило им узнать его лицо. Они боялись его — аура, что окружала Рики, была пугающей, как у человека, готового идти на край ради чего-то, что поглотило его полностью. В это время поезд медленно начинал набирать ход и ускорился, железные колеса ритмично скрипели, и рельсы под ними казались такими же непреклонными, как судьба, которая уводила того, кого Рики так отчаянно искал. Он не отрывая взгляда от уходящего поезда, продолжал бежать отчаянно выкрикивая команды и требуя, чтобы кто-то остановил это движение, этот стук колес, от которого зависело все его будущее. Целая жизнь. Сквозь звуки его глухих криков, стук каблуков о каменные плиты платформы, Джей уловил едва слышное слово, что сорвалось с губ Рики: «Нет».

***

Поезд начал постепенно замедляться, будто сопротивляясь, будто чувствуя вес той ярости и отчаяния, который нес в себе Рики. Скрежет металла был пронзительным, резал слух, но для Рики это был звук надежды. Наконец поезд остановился. Люди в поезде напряглись, каждый затаил дыхание, будто чуткие струны, готовые лопнуть. Но только не Рики — он, наоборот, словно ожил, его сердце бешено колотилось, и дрожь охватила все тело, подгоняя вперёд. Он ворвался в вагон, не замечая, как глаза всех пассажиров устремились на него. Безумный взгляд Рики, полный гнева и обречённого нетерпения, заставлял людей отводить глаза, прижиматься к стенкам, стремясь стать невидимыми. Даже те, кто обычно не боялся военных, понимали — этот майор был чем-то кем-то совершенно иным. Они видели, как этот человек, в строгой военной форме с полосами и медалями, прорывался сквозь проход, не обращая внимания ни на крики, ни на шепот. Его тёмная форма выделялась на фоне светлых купе, как предвестник беды. Люди шарахались от него, будто боялись прикоснуться к этой тени, словно могли разделить ее невыразимую боль. Рики не обращал внимания на то, как перед ним раскрывалась толпа, как испуганные взгляды шарили по его лицу. Единственное, что волновало его — то, что этот поезд мог стать последним шансом, последней зацепкой, единственной дорогой к той цели, к которой он жаждал добраться. Жажда встретиться с прошлым прожигала его душу, как огненное клеймо. В эту минуту он был готов сжечь всё вокруг ради своей цели. Взгляд Рики наконец наткнулся на проводника — среднего возраста, нервного, с оплывшим от страха лицом и слегка трясущимися руками. В его глазах отражались недоумение и паника, и стоило Рики подойти ближе, как тот побледнел, будто в лице его не осталось и капли крови. Он судорожно начал бормотать, почти захлёбываясь словами. — П-пожалуйста... не... не убивайте меня! — выкрикнул он с хрипом, взгляд его был полон безысходного страха. — Я не сделал ничего плохого... я чист перед законом! Но Рики не хотел слышать этих пустых слов. Он рывком вытащил пистолет, и приставил его к виску проводника. От звука, стального щелчка, у проводника расширились зрачки, губы дрожали, а лицо его стало мертвенно-серым. Голос Рики, холодный и безжалостный, прорезал воздух: — Где заключенные, которых везут в Тэгу? Если хочешь жить — отвечай немедленно. Проводник начал закидывать голову, кивками давая понять, что все понял. Он всхлипнул и пролепетал: — Они... в предпоследнем вагоне... Рики, отпустив его, без промедления двинулся вперед. С каждым шагом он приближался к цели, с каждым толчком ближе к этому заветному вагону. Его сердце стучало так, что казалось, ещё немного — и он сам взорвется от ярости и боли. В голове пульсировала одна мысль: «Пусть это будешь ты. Пожалуйста, пусть это будешь ты». Каждый его шаг отдавался тяжёлым эхом в узких проходах, предупреждая об опасности. Люди сжались, будто камни, в которых не осталось дыхания, и, кажется, даже воздух в вагоне уплотнился от той яростной, кипящей энергии, которую источал майор. Он ворвался в предпоследний вагон и увидел перед собой знакомое лицо — Пак Сонхун, его давний противник, высокий, с хмурым взглядом и настороженными глазами. Он стоял на пути, в черном костюме, и напряжённо смотрел на Рики, сжимая руки за спиной. Лицо его было непроницаемым, но в глазах мелькала опаска, нервное напряжение, он понимал, что столкнулся с тем, для кого преграды и запреты теперь ничего не значат. — Что вам нужно, господин майор? — тихо, но хрипловато спросил Сонхун. Рики не ответил сразу. Его дыхание сбилось, пальцы сжались вокруг пистолета, и он сделал медленный, угрожающий шаг вперёд, направляя оружие прямо на Сонхуна. Внутри него было что-то большее, чем гнев, что-то более глубокое и разрушительное. Это была жажда, боль, отчаяние, смешанные в единый поток, который грозил снести всё на своём пути. — Отойди в сторону, — произнес Рики. — Я здесь не по твою душу. Сонхун не двинулся с места, лицо его оставалось таким же застывшим, но глаза выдавали страх, беспокойство, словно перед ним была не просто угроза — а обречённость. И, все же, он не собирался уступать, несмотря на то, как на него смотрел Рики — как на препятствие, которое должно быть устранено. Рики медленно приблизился к Сонхуну, пистолет был у самого его виска, но Сонхун все еще не шевелился, только приподнял подбородок, как бы пытаясь сохранить остатки собственного достоинства, но в его глазах мелькнуло проблеск страха. Легкая дрожь прошла по его губам. — У вас нет прав... У меня разрешение с личной подписью инспектора, а я его доверенное лицо. — сказал он, слова прозвучали натянуто, как хрупкая нить, готовая вот-вот порваться. Где-то позади подоспели подчинённые Рики, Джей и несколько прохожих. Все наблюдали за этой сценой с напряжением, затаив дыхание. Джей шагнул вперёд, намереваясь вмешаться, но его удержали — один из солдат предостерегающе качнул головой. Сонхун, кажется, почувствовал в этот момент, что сопротивление бесполезно. Но он всё равно остался на месте, стоял упрямо, как камень, казалось, готовый принять удар, если потребуется. Рики не убирая пистолет, процедил: — Ты ошибаешься, если думаешь, что меня остановит фальшивый авторитет твоего инспектора. Никто меня не остановит. Сонхун снова открыл рот, будто хотел что-то сказать, но Рики не дал ему времени. Он ударил его рукояткой пистолета по виску, и Сонхун пошатнулся, обмяк, отступив в сторону. Рики шагнул вперёд, войдя в вагон с заключёнными. Тяжёлый запах пота и усталости ударил ему в нос, но он не обратил на это внимания. Внутри вагона было тускло и мрачно, слабый свет из окон еле освещал измученные лица заключённых. Казалось, это был мир теней, где каждый заключённый представлял собой бесплотную фигуру, призрак, оставшийся в прошлом. Но Рики не видел их страданий. Его взгляд выискивал ту единственную фигуру, то лицо, которое бы вернуло ему смысл. Он всматривался в каждого заключенного, словно выжигая взглядом все те сомнения, что копились в его сердце. На миг его охватил безумный страх, что он ошибся, что этого человека здесь не будет. Однако в глубине вагона, полу-прикрытое тенями, он увидел лицо — измождённое, покрытое шрамами и ожогами. Его сердце, казалось, остановилось, чтобы в следующую секунду разорваться бешеным пульсом — ярости и ненависти. Этот человек, с безобразными шрамами, которые запечатлели на его лице истории боли и страданий, сидел на скамье среди других заключенных. Рики замер, сердце его забилось в бешеном ритме. Этот человек — не тот, кого он искал, не тот, кому принадлежал кольцо, но он был здесь, и это было хуже всего. Рики ненавидел его. Ненавидел до глубины души. Это был тот человек, кого он винил в смерти своего возлюбленного. Этот человек стал для Рики символом предательства. Предательства, которое стоило ему любви, счастья и жизни. — Ли Хисын, — произнес Рики, сжимая пистолет так сильно, что костяшки пальцев побелели. В глазах Хисына читалась усталость, смешанное с ненавистью. Он не прятался, как многие другие заключенные, которые отступили назад, испуганно смотря на майора. Вместо этого он встретил взгляд Рики. — Какая неприятная встреча, майор, — произнес он хрипло, словно эти слова были ему в тягость. Рики шагнул ближе, разрываемый волной эмоций. Его голос стал хриплым от гнева: — Ты убил его! Рики не мог сдержать всплеск ярости. Он шагнул вперед, его сердце пылало от ненависти. — Ты. Ты виноват в его смерти! — закричал он, его слова звучали как смертный приговор. — Ты был рядом, когда ему нужна была защита, но вместо того, чтобы защитить, ты оставил его на произвол судьбы! Как ты смеешь жить после этого? Хисын тихо усмехнулся, это была горькая усмешка, полная боли. — Я любил его, — сказал он, но его голос дрожал, как будто он сам не верил в свои слова. — Я не смог его остановить. — Ты его предал! — процедил Рики, голос был полон отчаяния и ненависти. Он почувствовал, как горячие слезы подступают к глазам. — Ты был с ним в тот день, ты знал, что он собирается делать, и не остановил его! На лице Хисына отразилась тень боли, он закрыл глаза, и в воздухе повисло молчание. Но затем он открыл их снова, и в них Рики увидел не только ненависть, но и глубокую скорбь. — Он был упрям, — произнес Хисын с горечью. — Я не мог его остановить. Он хотел помочь своим соратникам. Хотел спасти их. Я любил его и защитил бы, если бы мог. — Ты смеешь говорить о любви? — прошипел Рики, голос его звучал как нож, вонзающийся в сердце. — Я потерял его, а ты остался жив. В который раз. Все мертвы, только ты один жив. Ты мог бы спасти его. Если бы сдался властям, он бы не умер. Но вместо этого ты прятался за спиной своих соратников. За его спиной! Хисын стиснул зубы, на его лице проступила тень гнева. — Я ни разу не прятался, майор. Сражался, как мог! Это ты не понимаешь. Ты не знаешь, что такое потерять того, кого любишь, и что это значит — видеть, как они все умирают. — Не знаю? — Рики наклонился ближе, его голос стал холодным. — Он был моим миром. Единственный, кого я любил. Кого я люблю до сих пор! И я потерял его. Я потерял его из-за тебя! Хисын закрыл глаза, его губы задрожали. Он ощущал, как в груди у него разрывается что-то. Возможно, последние остатки раненого сердца. — Он был слишком упрям, слишком идеалистичен. И ты знаешь это не хуже меня. Я не мог его остановить, как и ты. В этот момент Рики почувствовал, как из его груди вырывается крик, полный ненависти и отчаяния. — Ты предал его! Признай, что ты предал не только его, но и всех, кого поклялся защитить. Это ты оставил его одного среди врагов! — Я его любил! — закричал Хисын, его голос был полон отчаяния. — Ты не понимаешь, как мне было тяжело. Ты не знаешь, каково это — смотреть, как твой любимый человек уходит на верную смерть. Уходит на эту смерть, чтобы спасти врага! Ты ублюдок! На мгновение Рики замер, его сердце разрывалось от боли и гнева. Он смотрел в глаза Хисына и видел там тот ужас и отчаяние, который когда-то видел в глазах своего возлюбленного. И вдруг, в этот момент, он понял — они оба потеряли. Каждый из них по-своему, но потеряли. — Я дал обещание, — произнес он, его голос стал более тихим, но в нём все ещё звучала угроза. — И я исполню его. — Ты думаешь, что убив меня, ты что-то изменишь? — Хисын закрыл глаза, но на его щеках заблестели слёзы. — Ты не сможешь вернуть его. К сожалению, не сможешь. Но в Рики не было сомнений. Он продолжал смотреть в глаза Хисына, и в них он увидел отражение своего собственного гнева, своего собственного горя. — Я поклялся убить тебя, — произнес он, голос стал спокойным. — И пришел выполнить свое обещание. Хисын наклонил голову, и на его лице была тень сожаления. — Увидимся в аду, Рики, — произнес он тихо, как будто знал, что его время истекает. Рики нажал на курок, и звук выстрела раздался в воздухе, как крик умирающей мечты. Пуля попала точно в цель, и мир вокруг него разлетелся на осколки, оставив лишь пустоту. Хисын упал на пол, а кровь, красная и горячая, разбрызгалась по вагону, заливая пол. Рики стоял, наблюдая за тем, как жизнь покидает Хисына. Он не чувствовал удовлетворения, не ощущал облегчения. Вместо этого он чувствовал лишь тяжесть утраты, как будто потерял еще одну часть себя. Он выполнил свое обещание, но теперь перед ним стояла лишь бездна отчаяния, и ничего не могло вернуть того, кого он так любил. Теперь он был сам по себе, оставшийся один наедине со своим горем.