Halazia

      Резкий хлорированный запах забивает ноздри. Сквозь шум помех слышатся мужские и женские голоса – отстранённые, сыпящие терминами. Бездушные. Юнхо дёргается.       Он сжимает кулаки, рвётся в разные стороны, но по рукам и ногам привязан к манипуляционному мягкому креслу. Ему четырнадцать. Он уворачивается от длинных металлических инструментов, жмурится, сжимает зубы. Задыхается. Наконец, срывается на крик.       – Где мои родители?!       Они врут. Его родители живы. Родители заберут его. Юнхо пытается ударить головой очередную протянутую руку, вхолостую клацает зубами в воздухе. В бесчисленных ремнях слишком тесно. Спокойствие врачей выводит из себя, а от бедственности собственного положения внутри поднимается паника. В конвульсиях Юнхо иступлённо бьётся, жмурясь и размахивая головой.       Он ненавидит эти путы. Он ненавидит быть беспомощным. В нос ударяет запах гари и дыма, слух глушит писк пожарной сигнализации. Шипение, вскрики прорываются через бешеный стук сердца. Яркий свет опаляет веки, и Юнхо спустя мгновение видит, как обитая войлоком комната пылает, как спичка. Ярко-оранжевое пламя вылизывает стены.       Юнхо хочет видеть этот огонь всё выше и выше. Огонь повинуется. Разгорается, стелится по потолку. Волны жара давят со всех сторон, но исчезают под контрастно холодным душем включившихся поливалок. Врачи склоняются над ним, пока вода наотмашь хлещет по лицу. На врачах огнеупорные костюмы. Cлышится механический голос:       – Статус объекта: непригоден.       Этот голос не может быть человеческим.       Крича во всё горло, Юнхо вертит головой и силится вырваться из нескольких пар рук, которые фиксируют затылок на спинке кресла. Длинная игла пронзает шею, а вода всё стекает по лицу, пока потолок плывёт.       Юнхо видит лицо матери уже сквозь медикаментозные видения.       «Я люблю тебя, сыночек, – шепчет она сквозь слёзы, – Мы тебя любим. Прости, что нас больше нет.»       Он болезненно дёргается, когда приходит понимание, что в голову забрался очередной кошмар. Перед глазами мелькает серый утренний свет, пробивающийся в оконный проём, но веки насильно закрываются обратно. На плечи и грудь давят чужие тела. В ушах нарастает скрежет и жуткий свист, что преследует Юнхо в кошмарах уже долгих пятнадцать лет.       Он вновь видит один и тот же сон. Ужасающий лязгающий звук во тьме – и ослепительная вспышка пришедших в действие огненных турбин. Вновь он лежит животом вверх на железной решётке, придавленный скинутыми поверх точно такими же «непригодными». Огонь мощными струями бьёт со всех сторон, заполоняя узкое пространство. Чужое дыхание щекочет щёку. Они спят. И он бы спал вместе с ними.       Силясь вырваться из цепких лап сна, Юнхо чувствует точно такое же дыхание на щеке в утренней почти морозной прохладе. Жёлтые вспышки не исчезают, пока его, по сути, уже родные люди мирно спят по бокам, облепив руками и ногами, чтоб не замёрзнуть. Воспалённое сознание же упорно напоминает, как под огнём гудят толстые железные стенки крематория. Как Юнхо на пределе сил упрашивает, умоляет пламя остановиться.       Как приказывает ему, и то отступает от сваленных мешками тел, метаясь над головой.       Всё же, он открывает глаза до конца. Голова побаливает от недосыпа, пока утренняя тишина нарушается лишь далёким лаем собак. Напарники, друзья, братья – сопят, устроившись на извечно тёплом теле. Огонь поселился в Юнхо навсегда с тех пор, как все они вышли из него невредимыми.       Он аккуратно выбирается, укладывая две сонные головы на нагретую подушку. Энигма морщится во сне, пытаясь свернуться калачиком под сползающим покрывалом. Его Юнхо первым вытащил из воды, когда пришёл в себя на берегу сточной канавы после стремительного пролёта по утилизационным тоннелям. Тогда Энигма ещё называл себя Чхве Чонхо.       – Это тебе такие гадости снятся, засранец? – сиплым ото сна голосом тянет Юнхо и проводит ладонью по чужой макушке.       Энигма – превосходный телепат, но всё же никак не мог запомнить тот день в красках. Лишь Юнхо тогда проснулся. Лишь каким-то грёбаным чудом. И ему хочется верить, что уже по каналу эмпатии Энигма не напитался его сновидениями. Всё же, это самый младший из них, и заботы получает поболее остальных.       Подтянув к груди затёкшие ноги, Юнхо резко поднимается и старательно переступает через заворочавшегося Рондо. На плече у того свежий бинт – последствия упорного латания главаря их банды, коим Юнхо и является. Когда-то давно Рондо звал себя Чхве Саном, но теперь лишь в недоумении приподнимает брови, если вспомнить имя из его прошлой жизни. Новую, подаренную, он всецело посвятил команде, используя свои целительские способности. Но, благо, за Рондо не стоит слишком переживать: тот перетаскивает часть раны на себя, но регенерирует слишком хорошо.       Юнхо по-быстрому залезает в ботинки, наскоро зашнуровывает и топает к окну, где выбиты и стёкла, и рама. Привычно опускается на колени и опирается локтями на содранный подоконник, скрещивая стёртые пальцы. Прижимается к ним лбом и закрывает глаза, проговаривая заученные слова отнюдь не машинально.       Мама научила его этому. Мама всегда говорила, что если во что-то поверить слишком сильно, то оно обязательно придёт в руки тем или иным образом.       Мама осталась в прошлой жизни. Но веру Юнхо проносит с собой из одного тяжёлого дня в другой.       Он шепчет стихи, вкладывая смысл в каждое слово, и ищет отклик у рассветающего неба над головой.       – ...будь моим светом, Халазия.       Опустив голову чуть ниже, Юнхо глубоко вдыхает, чувствуя, как понемногу теплеет не только тело, но и где-то в середине грудной клетки. Новый день настал, и в нём Юнхо предстоит в очередной раз выжить.       Он поднимается на ноги, протирая с глаз остатки сна, и перемахивает через подоконник. Пожарная лестница за окном лязгает ржавыми пластинами, но держится. Перебудить братьев Юнхо не боится – те свой положенный отбой спят так крепко, что хоть из пушки пали. Зато дозорный наверху точно услышит.       Ступеньки кончаются на крыше, и Юнхо взбирается на потрескавшееся покрытие, щурясь на рассветное солнце. Фейт оборачивается к нему через плечо и зевает в кулак, после чего устало потягивается. Вот кому обязательно стоит отдохнуть перед выездом, ведь на нём всегда лежит одна из важнейших тактических задач. Фейт умеет телепортироваться. Пусть и не на большие расстояния, но в любом налёте всегда важен эффект неожиданности. Что правда, собственную усталость Фейт игнорирует почти так же рьяно, как и прежнее имя – Чон Уён.       Тот суёт сигарету в зубы и молча протягивает открытую пачку в сторону главаря. Вытащив и для себя, Юнхо пару секунд сосредоточенно смотрит на бумажный край чужой сигареты, пока тот не начинает безмятежно дымиться.       – Благодарю, – с усмешкой тянет Фейт и вдыхает дым, рассматривая облака на розовеющем горизонте.       – Как ночь прошла? – дежурно спрашивает Юнхо, в свою очередь опуская взгляд вниз.       На улочке перед домом, где они разбили привал, стоят два массивных внедорожника с облупленной краской и массой модификаций корпуса для скорости и маневренности. Возле багажника одной из машин вертятся две исхудавших псины, что и послужили для Юнхо будильником.       – Вон с ними только и общался, – кивает Фейт на собак и медленно моргает в борьбе с накатывающим сном. – Может, покормить их, а?       – Самим пожрать бы... – с досадой подмечает Юнхо, поджигая и свою сигарету лёгким волевым импульсом.       Ситуация в пустыне уже неделю не даёт ему покоя. Если раньше караваны так или иначе курсировали между уцелевшими городами, то теперь и днём с огнём не сыщешь даже парочки залётных торговцев. Юнхо не представляет, как городские логисты проложили новый путь, но догадывается, что без спущенных на воду прибрежных катеров здесь не обошлось. И нужда толкает его к мысли, что пора перебираться на другое место. Возможно, ближе к Витрувия Сити, где и армейских побольше, и стреляют те более метко.       Он вздыхает и хмурится, стряхивая пепел под ноги. Учтивый Фейт, чья учтивость скорее всего заключается во сне стоя, вежливо молчит. Сегодня у них есть шанс разжиться неплохим наваром – Энигма перехватил пару дней назад информацию, что в Витрувию поедет партия лекарств. Такое полезно не только банде Чёрных Волков, которой управляет Юнхо, – за такое и щедро заплатят в каком-нибудь Храме Белых Врат.       Морщась на воспоминание о перевалочном пункте посреди пустыни, Юнхо старается вернуться в реальность и сосредоточиться на предстоящей операции.       – Иди спать, – бросает он в сторону дозорного. – И да, Фейт!       Тот останавливается, бросая то ли скучающий, то ли сонный взгляд на главаря.       – Можешь псинам свою пайку дать, – продолжает Юнхо, выдыхая густые клубы дыма в прохладный утренний воздух. – А сам мою съешь.       Фейт медленно моргает, оценивая информацию, и немного смягчается в чертах худого лица.       – Спасибо, Вортекс, – тихо, но радостно отвечает он.       До полудня их небольшой лагерь занимается приготовлениями к очередному налёту. Пока Фейт отсыпается, вточив в лучшем случае всего треть вяленого мяса из пайки Юнхо, Рондо начищает оружие и выкладывает детали на нагретом капоте своего автомобиля. Солнце в пустыне палит нещадно, но они научились не обращать на это внимания. Лишь Энигма не может перестать извиняться, прикладываясь к бутылке с водой чаще обычного, пока вместе с Юнхо относит их вещи обратно по багажникам.       В кочевом образе жизни есть своя романтика. И как только солнце проходит свой пик и перестаёт обрушивать с неба отвесные лучи, две машины одна за другой вылетают на песок бескрайних просторов. Чёрные Волки покидают очередные богом забытые руины какого-то многострадального городка, которому не посчастливилось попасть под боевые действия.       Юнхо плохо помнит эту войну. Знает только, что родители каждый раз хмурились от любых упоминаний о страшной ошибке, совершённой человечеством. Ядерная война должна была стать концом для всех людей. Но мир выстоял.       «И в нём появились такие замечательные детки, как ты», – любила добавлять мама.       Поначалу Юнхо не понимал, о чём она. Но чем больше странных возгораний проходило в их доме, тем яснее становилось, что он родился другим. Что он не похож на обычных детей.       И он не знал, что это может привлечь внимание окружающих. Не знал, что это может привлечь проблемы.       Юнхо давит на газ, поднимая клубы пыли и серо-жёлтого песка, пока Энигма на пассажирском сосредоточенно перебирает пальцами по затвору перекинутого через шею и плечо автомата. Его взгляд рассеянно блуждает, но главаря это мало беспокоит. Энигма бесперебойно служит переговорной антенной для всех четверых.       «Рондо, где вы?» – мысленно формулирует вопрос Юнхо.       «По правому борту!»– звучит весёлый голос прямо в голове.       Вскоре боковое зеркало выхватывает бампер нагоняющей машины. Та прибавляет скорости, пока до слуха не доносится долбящий на всю громкость микс электронщины, который Рондо уже заслушал до дыр. Но в их времена сильно не разживёшься носителями музыки, так что эта непритязательная мелодия давно стала общим негласным боевым маршем.       Юнхо бросает взгляд вбок, встречаясь глазами с неунывающим Рондо, что машет и улыбается в ответ. За его спиной Фейт настраивается по-своему – трясёт головой в такт музыке настолько агрессивно, что вот-вот ударится лбом о приборную панель.       «Вортекс, вижу цель, – проносится в голове спокойный голос Энигмы. – Скоро будет перед нами.»       Никаких приказов больше не нужно – Рондо сам выключает музыку и поддаёт газу, вырываясь вперёд. По отработанной схеме они с Фейтом мчатся наперерез замелькавшей впереди чёрной точке. Юнхо всматривается в цель. Почти что новенький внедорожник выглядит заманчиво. Возможно, забрать получится и его тоже.       «Почему всего одна машина, где конвой?» – звучит удивлённый голос Фейта.       Юнхо хмурится. Это и правда подозрительно. Или же крайне беспечно.       «Не отходим от плана», – командует он.       В следующую секунду по траектории движения их автомобиля от раскалённого песка начинает подниматься пламя. Оно послушно и стремительно бежит вперёд, разгораясь и описывая широкую дугу перед чёрной машиной.       – Иди-ка сюда... – шепчет Юнхо вслух, ускоряясь и не сдерживая довольную ухмылку.       Огонь поднимается плотной стеной в двадцати метрах от цели, отчего автомобиль едва успевает затормозить. На песке его заносит вбок, но вокруг уже мелькают на долю секунды знакомые чёрные тени. У Фейта получается телепортировать с собой и Рондо, отчего последний появляется у водительской двери с автоматом наготове, пока сам Фейт уже сидит на пассажирском в чёрной машине.       «Вылезай, милый!» – слышится его издевательский голос и в голове, а в следующий миг дверца автомобиля покорно открывается.       Юнхо тормозит машину, силясь не заржать в голос. Водитель настолько мелкий и щуплый, настолько нелепый в своём наглаженном плащике посреди пустыни и неделю не мывшихся парней, что это даже смешнее, чем факт, что он один. Энигма вылезает наружу, наставляя и свой автомат на цель.       Последним выходит главарь. Оружие ему не нужно, пока стена пламени продолжает полыхать неподалёку, потрескивая и заставляя рябить волнами жара просторы песков.       – Мы забираем твой груз и автомобиль, – беспощадно и издевательски говорит Юнхо, разглядывая растерянное лицо водителя. – Шансы выжить самому у тебя будут, если не станешь дёргаться.       «Рондо, багажник», – добавляет он мысленно.       – Господа... – нервно улыбается щуплый парень, пока Рондо вальяжным шагом обходит внедорожник, – давайте договоримся?       Его бегающий взгляд не упускает движение к багажнику из виду, а в руке мелькает странная штука, похожая на маленькую трость с набалдашником или жезл. Фейт незамедлительно и больно пихает его дулом автомата в спину, но в этот же миг странная трость в чужой руке рассыпается на несколько тонких и длинных игл.       «Телекинетик!» – молниеносно рявкает Юнхо, пока пригибается к земле вместе со всеми.       Игла просвистела над ухом. Размахнувшись, в то время как Фейт спешно пытается подняться, Юнхо швыряется сгустком пламени прямо в голову незнакомцу. И ничего не происходит. Его вытянутая рука сводится судорогой, пока слышна стрельба, и пули валятся на землю, не долетая до цели.       Юнхо не понимает. Юнхо нихрена не понимает. Водитель же хитро улыбается, поднимая свою руку вверх.       «Фейт!» – прожигает мозг крик Рондо, и голова вдруг раскалывается на части.       Мимо свистят иглы, собираясь обратно в странную трость. Водитель прячет её в рукав и спешно запрыгивает в свой автомобиль. Юнхо с ужасом понимает, что видел как минимум одну иглу полностью окровавленной. Чёрная машина двоится перед глазами, но Юнхо с яростью призывает всё больше пламени. Его огромные сгустки валятся на крышу, пинают автомобиль по бокам, но на глазах у ошалевшего Юнхо его собственная стена пламени утихает, пропуская газующий внедорожник.       Головная боль исчезает так же быстро, как и появилась. Юнхо машет головой и бьёт себя ладонью по щеке. Взгляд натыкается на Энигму, и сердце уходит в пятки. Тот бледнее снега и осел на песок, дезориентированно блуждая взглядом. Из его носа и глаз текут красные струйки крови, размазываясь по лицу.       – Твою мать... – рычит Юнхо и в один прыжок оказывается перед ним, хватая чужое лицо в ладони. – Энигма! – От попыток пользоваться ментальным каналом жжёт буквально мозг в черепной коробке. – Чонхо!       Тот не реагирует даже на старое имя, приоткрыв рот и болезненно втягивая воздух в лёгкие. Юнхо силится придумать хоть что-то, как вдруг слышит полный боли надрывный стон за спиной. Стоит ему обернуться, как дела становятся ещё хуже – Рондо сидит на песке, крепко прижимая к себе безвольно обмякшего Фейта. По шеям сразу двоих в одинаковых местах стекает бурая кровь.       – Ты ёбу дал, Рондо! – орёт Юнхо во весь голос и подскакивает к целителю, оттаскивая того от едва живого Фейта, чьи глаза пугающе закатываются к затылку.       Похоже, на обратном пути игла пробила насквозь его шею.       – Я не... – По щекам Рондо градом катятся слёзы, пока он аккуратно продолжает касаться тяжело вздымающейся чужой груди. – Мне насрать, я...       – Вы вдвоём помрёте, идиот! – Юнхо уже откровенно рычит, поднимаясь на ноги и буквально за шиворот оттаскивая друга прочь.       Тот и сам обессилен и машинально прижимает ладонь к открывшейся ране на собственной шее.       – Поехали в Белые Врата... – еле выдыхает он, не сводя глаз с Фейта, чья кровь, в прочем, тоже приостановилась. – Здесь недалеко, Вортекс, умоляю!       Из Юнхо же способны вылетать только грязные ругательства. Он не хочет. Не хочет ехать туда. Куда угодно, но не туда.       Однако как минимум двое из его команды нуждаются в помощи сразу нескольких врачей, а не одного полуживого целителя.       – Пиздец... – подытоживает Юнхо, усиленно собираясь с мыслями. – Ладно, поехали.

* * *

      Множество рук, множество цепких пальцев, они везде, они касаются всюду, они сдавливают горло, выбивая из него жалобный крик.       — Прошу, остановитесь, мне больно!       Собственный голос тонет в пучине ядовитого смеха, в шуме чужих перешёптываний. И он, на грани сознания, может выловить лишь отдельные обрывки фраз.       — Не годится...       — Но мордашка симпатичная...       — Сначала эксперимент, потом остальное...       Лицо болит от ссадин, и шевелиться больно. Но изрезанная ладонь тянется к свету, что едва заметно пробивается из узкой щели. Проблеск солнечного света мутный, его тяжело разглядеть одним глазом, но очень хочется. Чужие пальцы грубо хватают за лицо, и слабый свет перекрывается тёмным силуэтом. В нос бьёт тошнотворный запах.       — Мне больно. Пожалуйста, остановитесь!       Собственный голос царапает саднящее горло. Грубые пальцы цепляются за веко, заставляя разомкнуть левый глаз. Густая жидкость капает сверху, и тусклый свет меркнет.       В глазницу будто впиваются сотни игл, но Сонхва не может кричать — на его горле цепко сжимаются ледяные пальцы, снова, ещё сильнее предыдущих. Он слишком поспешно теряет сознание, за которое цепляться нет никакого желания.       И в бездонной тьме он ощущает нескончаемую боль, он чувствует, как грубые руки срывают с тела остатки одежды. Но, балансируя на грани, мозг всё же не отключается. Сонхва молится об обратном.       Режущая боль в глазницах мешает — сознание раскалывается под ней, но никуда не исчезает. Сонхва чувствует раскалённое железо, жмущееся к рёбрам. Он чувствует чужие руки, тянущие за волосы. Он чувствует десяток рук, и все они приносят боль. Боль, у которой нет начала, и нет конца.       — Я ничего не вижу. Ничего. Я не вижу...       Собственный панический шёпот, больше подходящий на скрежет, так и не переходит в рвущийся наружу крик. Ему затыкают рот.       Он чувствует боль везде, и всё остальное перестаёт существовать. Нет ничего больше, кроме неё и всепоглощающей обволакивающей тьмы.       Он не теряет сознание, как бы не старался. Он запоминает каждую деталь. Каждое прикосновение.       Грудь сдавливает хрипом, и Сонхва судорожно хватает воздух губами, резко принимая сидячее положение. Он чувствует, как по виску стекает капля пота. И как всё нутро сжимается, пока кожа покрывается мурашками. Ему требуется несколько секунд, прежде чем он с трудом восстанавливает дыхание.       Он видит это каждую ночь. И знает, что это с ним навсегда. Кожа под бинтами начинает гореть. Но только вздыхая, он бросает в воздух:       — Я знаю, что ты здесь.       Со стороны раздаётся тихий смешок, и через пару мгновений чужие тёплые пальцы касаются плеча Сонхва.       — Я всегда буду поражаться тому, как ты умудряешься это делать...       Сонхва поворачивает голову в сторону знакомого голоса, и выдавливает из себя улыбку.       — Твой дар способен обмануть зрячих, но скажи мне, как слепца может обмануть невидимка?       До слуха доносится чужой вздох, и Сонхва слышит, как возле него садятся, совсем близко. Авель, видимо, решает не продолжать тему касаемо своей чудной способности. Сонхва это всегда забавляет — спустя столько лет Авель пытается подкрасться незаметно, абсолютно, видимо, не понимая, что незрячие слышат лучше прочих.       — Ты превосходный разведчик, но тебе стоит поработать над шумом своих шагов, — усмехается Сонхва, и тут же шипит, когда чужие пальцы резко дёргают бинт с его предплечья.       — Ещё раз усомнишься в моём навыке, и я позову Каина менять твои бинты, Деневаль. А ты сам знаешь, какой он неуклюжий. Не дай Бог перестарается, сломает тебя пополам.       Хриплый смех Сонхва эхом отскакивает от стен, и он поворачивает голову к младшему, протягивая свободную ладонь в воздух, к месту, где по идее должна находиться его макушка. Он касается чужих волос, мягко треплет и позволяет себе вновь улыбнуться.       — Спасибо.       Он не знает, смотрит ли на него Авель, но судя по тому, как чужие пальцы замирают, а после, в полной тишине поспешно принимаются менять бинты, он понимает, что младший смутился.       Кан Ёсан всегда был таким — добрым, отзывчивым, хоть и кажущимся порой ядовитым. Порой несносным. Но он всегда оказывался рядом в нужный момент. Он с самого начала и по сей день приносит Сонхва сведения с разных концов, доносит любую информацию, он служит для Сонхва глазами. И Сонхва знает, что может положиться на него.       Они оба пережили боль, и они оба вынуждены нести её бремя теперь.       — Достаточно.       Сонхва отодвигается, чувствуя, как пальцы стараются проскользнуть под нагрудные бинты.       — Но...       — Не нужно. Я сам справлюсь, — повторяет Сонхва, но уже с мягким нажимом.       В ответ он слышит лишь вздох.       — Пойду будить Каина. Он как обычно... — голос Авеля сквозит раздражением. — Мне на разведку пора, а он отлёживается, хотя должен быть рядом с тобой.       Теперь в его голосе сквозит неприкрытая тревога. И Сонхва лишь плавно качает головой, медленно поднимаясь на ноги.       — Оставь его. В последнее время всё спокойно. Нам всем нужен отдых.       — И что... Ты... — Авель мнётся, и, судя по шуму, поднимается следом, прошагивая за Сонхва. — Вообще не видел ничего?       — Давно нет. Думаю, это хороший знак...       Сонхва, подходя к широкому окну, из которого веет сухим ветром, приносящим запах песков, плавно опускается на колени. За спиной слышится недовольное фырканье.       — Снова будешь молиться? Деневаль, ты знаешь, ты и без того авторитет для жителей Белых Врат, как и для меня, но...       — Тише, Авель.       Сонхва складывает ладони в молитвенном жесте, и прикрывает глаза. Сонхва не верит в Бога, просто не в силах, после всего, что он пережил. Но он верит в общее спасение. Он знает, что большего сделать не в состоянии — он молится о новом знаке, о новом видении.       — ...да-да, Халазия однажды обязательно...       Сонхва шикает, и Авель, наконец, прекращает своё бормотанье, позволяя тихо начать:       — Будь моим светом...       — Чёрт, вот те на, Авель, чего ты не разбудил меня?       Громкий голос, ворвавшийся подобно грому в помещение, заставляет Сонхва прерваться и вымученно вздохнуть, поворачиваясь к источнику голоса.       — Деневаль, как самочувствие? Как сегодня твои ра...       — Я уже всё сделал, пока ты дрых.       — Ну какой же ты молодец, Авель. А ничего, что я просил тебя...       Сонхва отворачивается, предпочитая не слушать дальнейшую перепалку. Он знает, что это не надолго. Потому абстрагируется, и с губ его срывается молитвенный шёпот.       Но внезапный звон в ушах заставляет схватиться за голову, и дыхание моментально спирает. В непроглядной тьме перед глазами выжигаются очертания силуэтов, лиц и пейзажей.       Сонхва слышит обеспокоенные голоса друзей, чувствует, как те пытаются его поднять, но лишь отмахивается, и упирается ладонями в пол, судорожно ловя ртом дыхание.       — Чёрные Волки. Они скоро будут здесь.       — ...Что? — опешившим голосом выдаёт Авель, отнимая от Сонхва руки. — Ты увидел? Но что им нужно на этот раз...       — Если они посмеют навредить храму и жителям, я...       Голос Каина отдаёт почти нечеловеческим рычанием, и Сонхва готов поклясться, что слышит, как тот разминает мышцы.       — Тише. — Он стремительно поднимает ладонь, цепляясь за тлеющие очертания перед глазами. — Они сами беспомощны. Не причинят нам вреда.       За спиной слышится недовольное сопение. Сонхва знает, что Каин с его нечеловеческой силой сам может сеять невиданные разрушения, и он считает своим долгом эту силу приструнить. Особенно в ситуациях, подобной этой.       — Если они тебя тронут, я...       — Не тронут, — мягко улыбается Сонхва, и, разворачивается, наконец, к товарищам.       С облегчением выдыхает, чувствуя, как давление в висках отступает, и мутные проблески перед глазами заменяются привычной чернотой.       — Займитесь своими привычными делами. А я займусь своими.       Сонхва вновь отворачивается, складывая руки и склоняя голову. Он слышит только растерянные вздохи, почти сразу сменившиеся неуверенными шагами в сторону выхода. До слуха доносятся чужие перешёптывания, отдающие тревожными нотками. Но Сонхва знает — пока что беспокоиться не о чем.       Хоть и смутное тревожное предчувствие всё же поселяется под рёбрами.       Грубые пальцы вонзаются в от природы молочную кожу, от неё же столь чувствительную, и Сонхва надломленно кричит, пока другая ладонь, откровенно пахнущая химикатами и гарью, не зажимает его рот. В него грубо вбиваются, и истерзанное тело дёргается, не в силах более сопротивляться. Сильнее того лишь болят глаза. Будто неосязаемые иглы стараются проникнуть ещё глубже, вколоться в черепную коробку. Он готов задохнуться — но ему не дают. Ослабляют хватку на шее, убирают руки с лица, словно понимая, что у Сонхва нет более сил кричать. И впрямь так — он лишь рефлекторно ловит искусанными окровавленными губами воздух, и чувствует как спину царапает металлическая столешница, по которой он проезжается каждый раз от дёрганого грубого движения. Он всё ещё не может потерять сознание.       Деневаль шумно вдыхает, впиваясь пальцами в пол. Он чувствует, как горячая влага стекает по щеке, но лишь смиренным привычным движением пальца её стирает. Кошмары не оставляют его даже при свете дня, вонзаясь в память яркими флешбеками, заменяя реальность, иногда стремясь спародировать пророческие видения.       Но Деневаль прекрасно различает прошлое и будущее, разве что неизменно морщится каждый раз, когда от кошмаров из прошлого тело цепенеет от фантомной боли. Выдыхая сквозь сжатые зубы, он оборачивается, словно надеется на присутствие кого-то ещё в комнате. Например, неизменного Авеля, которого сам же сослал по делам; тот всегда услужливо приносит обезболивающее.       Но в комнате пусто, пусто и тихо, и лишь в голове остаточным звоном проносятся собственные крики из далёких воспоминаний. Сонхва вновь отворачивается к окну, и напрочь абстрагируется от боли, волнами расходящейся по всему телу от очагов, спрятанных под бинтами, лишь ладони его вновь складываются в молитве.       — Халазия, стань светом. Принеси мир, принеси спасение всем нам. Принеси спасение мне.       Он замолкает, чувствуя, как ноющая боль отступает, словно стремится забиться в тёмные углы подсознания, обжигаясь светом искренней веры.       Наконец, он мягко поднимается на ноги, привычно тянется к плащу, висящему на стене, и мысленно прикидывает сколько сейчас времени. До вечерней молитвы его пока что предостаточно, а других дел на сегодня запланировано не было.       Тем более, что судя по сегодняшнему видению, планы дня и так сменились бы. Неизменна всегда лишь каждодневная вечерняя храмовая молитва — она помогает людям держаться, очищать свои души от гнёта событий, от тягостных дум.       И Деневаль не предаст народ, что некогда ему доверился.