Призраки прошлого.

      Аояги уверенно вдавливает педаль газа старенького «Кадиллака» в пол, со всей серьёзностью наблюдая за дорогой. Иногда Камиширо казалось, что он попросту модифицировал себе концентрацию внимания. И, хоть Аояги и отрицал вмешательства в свой организм, он безустанно убеждал себя в чужой лжи, потому что верить в то, что так умеют настоящие, не искусственные люди, он напрочь отказывался. Живые люди, чей организм ещё не тронут передовыми технологиями, умеют только умирать. Вот так: спонтанно, без предупреждения и инструкции, что делать дальше, без возможности сказать им самые важные слова, и хотя бы напоследок услышать их звонкий смех. Все. Все до одного мертвы. Акито, Ан, Кохане, Эму, Нене… Камиширо расчёсывает горло, в надежде на то, что это поможет дышать чуть легче, и завершает список в своей голове: Тсукаса. Тоже, чёрт подери, мертвее мёртвых. Утилизирован, как ненужная больше вещь, сожжён, как мешок бесполезного хлама, и развеян по ветру.       — Тойя, успокоительные, — даже не просит, а попросту требует.       — Опять? — Аояги прекрасно знает, в чём дело, и ловко достаёт блистер из дверцы, кидая его на чужие колени. — Прости, воды нет.       — Мне без разницы.       Камиширо насухую глотает сразу две таблетки: если встанут поперёк горла — он будет только рад задохнуться. Порой, перспектива присоединиться к своим друзьям и Тсукасе льстит чересчур уж сильно. Он всегда выделял Тсукасу — что при жизни, что в своих мрачных воспоминаниях, — но по сей день не смог понять, за что и почему. Аояги частенько говорит, что это называется «любовь», но Камиширо не знает такого чувства. Всё, что он знает — это страх, вина и бесконечная боль; всё, выходящее за рамки этих чувств — не существует и образует собой чёрную дыру. Чёрную, грязную, полную ненависти и истошных криков дыру. Тсукаса и сам регулярно говорил это тошнотворное «я люблю тебя», целовал и крепко прижимался к нему, и Камиширо научился за ним повторять то ли от нежелания быть в долгу, то ли от каких-то неприятных покалываний в области сердца. И пусть он никогда не понимал своих мотивов, ему было достаточно одного: Тсукаса в безопасности и, кажется, счастлив. Если его счастьем было получить три заветных слова от эмоционального калеки и прикосновение губ к щеке, то для Камиширо не составляло никакого труда сделать это. По сравнению с тем, чем они занимались на работе, подобное — простейший алгоритм, не требующий многолетней практики для исполнения. Таблетки проскальзывают по горлу вниз и растворяются в желудке, не принося ни толики спокойствия. Когда-то всё было по-другому, когда-то он сам был другим. Задорно смеялся, получая по шее за очередную выходку, отправлял маленькие посылочки своей команде при помощи причудливого дрона и верил в счастливое будущее. Он сотни раз пытался выяснить, из-за какого просчёта оказался в совсем иной вариации их вселенной, но так и не смог найти эту ошибку. Потому что, видимо, ошибки и не было: жизнь — чёртова русская рулетка, вот и всё. Жаль, что для него самого в барабане так и не хватило пуль. Машину потряхивает от ямы на дороге, и хлипкий бардачок открывается. Камиширо устремляет туда взгляд, надеясь увидеть хоть что-то поинтереснее приевшегося лесного массива: водительское удостоверение, страховка, отвёртка…       — Закрой, пожалуйста, — Аояги ловко крутит руль, объезжая другие дорожные неровности, и всё ещё не сводит глаз трассы.       — Да, сейчас.       Несмотря на согласие с просьбой, Камиширо продолжает глазеть на содержимое бардачка, даже не удосуживаясь протянуть руку для его закрытия. Он мечтает вернуть время назад, остаться в тех беззаботных днях, когда его ещё не останавливали на каждом металлодетекторе из-за кучи железяк в теле, когда руки не были в крови по самый локоть, когда перед глазами круглые сутки надоедливой галлюцинацией не маячил труп Тсукасы. Прошло уже три с лишним года с того дня, но ничего не становится лучше. Куда бы и какими бы способами он не пытался сбежать, итог всегда один: калейдоскоп чужих изуродованных лиц и тел, от которого уже перестало тошнить. Видения и приступы воспринимаются как простейшая данность и тяжелейшее бремя, от которых не спасут ни таблетки, ни холодные руки Аояги, каждый вечер прижимающие к себе в попытке подарить очередную дозу фальшивой ласки. Камиширо шустро хватает отвёртку и закрывает бардачок, надеясь, что это действие ускользнуло от внимания Аояги, но его ловят с поличным:       — Зачем ты взял отвёртку? — спрашивает как всегда спокойно, даже не поведя бровью.       — Да так, просто задумался кое о чём, — он вновь рассматривает деревья за окном, крепче сжимая рукоятку.       — Руи, я прошу, не делай ничего глупого.       Камиширо плевать на эти слова. Глупо — это и дальше пытаться быть счастливым, когда с твоего счастья давным-давно содрали кожу и застрелили, как вшивую псину. Сейчас было бы в самый раз расплакаться, схватившись за голову, но новенький искусственный интеллект отказывался говорить пароль для разблокировки слёзных желез. Может, оно и к лучшему, что эта идиотская программа имеет свойство блокировать всё подряд, включая инстинкт самосохранения. «Камиширо, не смей», — ох, он посмеет, ещё как. Выдохнув, он отворачивается к окну, в последний раз глядя на алый закат, обжигающий верхушки деревьев. Больше нет сил терпеть это, больше не хочется эти самые силы искать. Если он не может умереть, то хочет хотя бы ничего не видеть и ничего не помнить. Хочет забыть, что у него был близкий человек, которого стёрли с лица Земли, как какую-то ошибку в коде. Резким движением он вгоняет отвёртку прямо под глаз, с отчаянным воплем поддевая его и выковыривая из глазницы. Всё тело будто прошибает высоковольтным током: ноги начинают беспорядочно трястись, лицо перекашивает гримасой ужаса и отчаяния, а голова становится тяжелее в тысячи раз. Аояги резко съезжает на обочину и останавливает машину, но Камиширо держится за отвёртку, как за свой последний шанс, не позволяя вырвать её из рук. Пытается избавиться и от второго глаза, но так филигранно, как в первый раз, не выходит. Впрочем, кровавая каша вместо утратившей прошлую яркость янтарной радужки тоже вполне его удовлетворяет. Срывая голос, он вновь видит Тсукасу где-то на задворках сознания. Тсукаса улыбается совсем измученно, с тенью горести, но всё равно лепечет нежное «я скучал» и протягивает руку, зовя за собой, в лучшую жизнь. Туда, где не будет никаких кошмаров по ночам, где не будет столь серьёзных утрат и бегства от самого себя. Камиширо скулит, скручивается пополам: это слишком выгодное предложение, чтобы от него можно было отказаться. Он приставляет отвёртку к своей глотке, желая последовать за чужим тёплым светом, но Аояги всё же находит в себе достаточно сил, чтобы побороть его сумасшествие. Голос Тсукасы затихает, вновь возвращая его в жестокую реальность. В реальность, где нет ценностей, красоты и ярких мечтаний; в цирк моральных и физический уродов, в котором все прожектора падали только на него, стоящего голышом посреди огромной арены.       — Больно, Тойя, больно! Как же ты, блять, не поймёшь?! — он орёт, ослабевшими от шока руками пытаясь вслепую ударить Аояги. — Мне больно! Прекрати это, убей, отключи! Ты же, сука, можешь!       — Всё будет хорошо, Руи, всё обязательно будет хорошо.       Аояги крепко обнимает и целует его в висок, шепча бессмысленное «я люблю тебя», и Камиширо коченеет в его руках, рыдая кровавыми слезами и планомерно теряя сознание. Они уже проходили подобное не один раз, и он знает, что такой финал значит только одно: завтра его воскресят и заставят жить дальше.