Горький дым.

Свинцовая тяжесть сдавливала виски Даби, словно кто-то методично, с неумолимой жестокостью, бил по его черепу изнутри тяжелым кузнечным молотом. Боль не просто пульсировала, как прежде, она взрывалась внутри него огненными вспышками, пронзая каждую клетку тела раскаленными иглами. Он лежал на холодном, пыльном полу заброшенного склада, свернувшись в клубок, словно эмбрион, пытаясь спрятаться от невыносимых мучений. Каждое движение отзывалось мучительной агонией. Лоб покрылся липким, холодным потом, темные пряди волос прилипли к коже, словно смоченные чернилами. Его тело била мелкая, неукротимая дрожь, озноб пронизывал до самых костей, словно он оказался посреди ледяной бури, обнаженный и беззащитный. Зубы стучали, выбивая дробь, а челюсти сводило от напряжения. Он обхватил себя руками, пытаясь хоть немного согреться, но это не помогало. Ногти, острые, как когти, царапали и без того израненную кожу, цепляясь за грубые шрамы, словно это могло хоть как-то приглушить адскую боль, терзающую его изнутри.  — Чёрт… чёрт… чёрт… — шипел он сквозь стиснутые зубы, каждое слово вырывалось с трудом, словно через силу. Кулаки сжимались в кровь, впиваясь в холодный, бетонный пол, оставляя на нем багровые следы. Его дыхание сбилось, стало прерывистым, хриплым, грудь судорожно дергалась, словно у загнанного в капкан дикого зверя, отчаянно пытающегося вырваться на свободу. Из глаз, обожженных до рубцов, вместо слез сочилась кровь, тонкие красные струйки стекали по щекам, смешиваясь с потом и грязью на лице. Он чувствовал себя раздавленным, сломленным, выброшенным на обочину жизни, как ненужная вещь. Внезапно на него легла чья-то тень, заслонив собой тусклый свет, проникающий сквозь грязные окна склада. Даби почувствовал, как рядом с ним кто-то опустился на корточки.  — Смотри на меня, Даби, — потребовал знакомый, низкий и хриплый голос. В нем слышались стальные нотки, не терпящие возражений.  — Отвали… — прохрипел Даби, пытаясь отвернуться, спрятаться от чужого взгляда, но сильная рука Шигараки грубо схватила его за подбородок, с силой развернув его голову к себе. Его пальцы, холодные и костлявые, впились в кожу, причиняя дополнительную боль.  — СМОТРИ. НА. МЕНЯ, — каждое слово Томуры звучало, как удар тяжелого молота по наковальне, четко и отрывисто, словно высеченное из камня. В его голосе не было ни капли сочувствия, только холодная, неумолимая решимость. С огромным трудом, преодолевая навалившуюся слабость, Даби медленно приоткрыл глаза. Кровь, жгучая и липкая, застилала взгляд. Перед ним, склонившись над ним, словно хищная птица над поверженной добычей, стоял Шигараки. Его лицо было совсем близко, слишком близко, его черты искажены гримасой, которую трудно было определить – то ли это было отвращение, то ли беспокойство. Глаза его были прищурены, взгляд колючий и пронзительный, словно рентгеновский луч, просвечивающий насквозь. В них читалось нескрываемое напряжение.  — Вот так. Смотри на меня. Ты не сдохнешь здесь, понял меня? — Шигараки с силой, но в то же время осторожно, прижал мокрый от пота лоб Даби к своему собственному, холодному и сухому. Этот неожиданный жест, полный одновременно грубости и странной заботы, на мгновение выбил Даби из состояния оцепенения. — Я не позволю тебе умереть. Я этого не допущу. Даже если мне придется держать тебя здесь силой, силой заставлять тебя жить.  — Ты же… ты же не герой… — прошептал Даби, его голос дрожал, захлебываясь в судорожном, прерывистом вздохе. Слова вырывались из горла с трудом, словно их приходилось вытаскивать клещами. Он чувствовал себя абсолютно разбитым, опустошенным.  — Ты тоже, — последовал холодный, бесстрастный ответ Шигараки. Он не стал отрицать или подтверждать слова Даби, просто констатировал факт, как нечто само собой разумеющееся. Затем он грубо, но в то же время с какой-то странной нежностью, стер рукавом своего плаща кровь и пот с его лица. Томура сел рядом с Даби на холодный пол, поджав колени к груди. Его рука осталась лежать на голове Даби, удерживая его, словно не давая ему провалиться в бездну. Он не говорил больше ни слова, просто сидел рядом, молча и неподвижно, как каменный истукан. Каждый раз, когда Даби начинал биться в конвульсиях или скрести себя ногтями, пытаясь унять невыносимую боль, Шигараки накрывал его дрожащие руки своими собственными, удерживая их в железной, неумолимой хватке. Он не позволял ему причинять себе еще больше вреда. Внезапно Даби начал бредить, его губы зашевелились, произнося бессвязные, обрывочные фразы: — …огонь… слишком много… жжет… не могу… — шептал он, его глаза были полуоткрыты и смотрели в никуда. — Отец… Шигараки нахмурился, услышав это. Он никогда не слышал, чтобы Даби говорил о своей семье. Эта тема всегда была для него табу.  — Ненавижу… — снова прошептал Даби, задыхаясь в собственных словах, словно захлебываясь в море отчаяния. — Ненавижу… ненавижу… эту боль… эту зависимость… ненавижу… Шигараки молчал несколько мгновений, его взгляд метался по лицу Даби, искаженному болью и страданием. Затем, словно поддавшись внезапному порыву, он наклонился и коснулся губами губ Даби. Поцелуй был коротким, но глубоким, полным отчаяния и… неожиданно, нежности. Шигараки отстранился, его взгляд был полон какой-то странной решимости.  — Знаю, — тихо, почти шепотом, ответил Томура, не убирая своей руки с его головы. В его голосе впервые прозвучало что-то похожее на сочувствие, хотя он тут же постарался скрыть это за маской безразличия. — Я тоже это ненавижу. В этот момент Шигараки осознал всю глубину отчаяния Даби. Он увидел не просто зависимого от наркотиков человека, а сломанную, измученную душу, отчаянно нуждающуюся в помощи. И, несмотря на все свои противоречия и внутреннюю борьбу, Шигараки понял, что не оставит его. Он будет рядом, будет держать его руку, будет бороться вместе с ним, даже если это будет самой тяжелой битвой в его жизни. Он будет его опорой в этом темном, болезненном мире, пока Даби не сможет снова стоять на ногах.