Sweet Katabasis

      — Братик, братик!       Брюле дёргает его за штанину и издаёт какой-то странный звук — полувздох-полуплач. Перосперо наклоняется к ней, гладит по голове. Кажется, на её личике только и остались, что доверчиво распахнутые глазёнки, остренький носик и ужасающий шрам. Остальное давно сожрал голод.       Голод пришёл, как волна, затопил маленький прибрежный городок, где они дожидались Маму из её очередного пиратского рейда. Голод стучался в двери, бряцал костяшками, радостно скалил зубы. Голод заглядывал в подворотни, и оттуда исчезали сначала бродячие кошки и собаки, затем крысы, а после даже мухи переставали роиться. Голод резвился напропалую — и моряки возвращались из моря с пустыми сетями, сокрушённо качая головами в ответ на разочарованные взгляды своих жён.       Дети Шарлотты Линлин не привыкли к голоду. Мама всегда кормила их как на убой и оставляла достаточно денег на провизию, когда уезжала. Но сейчас эти деньги были бесполезны — продуктовые лавки щерились выбитыми окнами, над голыми рыночными прилавками гулял ветер. Редкие прохожие, попадавшиеся на улицах, шатались и прижимались к стенам, провожая Перосперо запавшими лихорадочными глазами, но не решались напасть — он уже был выше обычного среднестатистического человека, и все знали, что он может за себя постоять. Пока что это сдерживало их. Пока что.

***

      — Мы не можем больше здесь оставаться! — наверное, Овену кажется, что он кричит, но на самом деле — почти шепчет. Он обводит их импровизированный «совет старших» отчаянным взглядом: — Мы должны выйти в море, хоть кто-то из нас! Привезти еды! Или найти Маму! Хоть что-нибудь!       — Овен, успокойся. — Перосперо морщится. — Ты же знаешь, что в таком состоянии мы и пары дней не продержимся в море. Мы можем наткнуться на дозорных. Или морских королей. Или других пиратов. Тебе так хочется стать рабом или заложником Правительства?       — Мне не хочется сдохнуть! — Овен смотрит на старшего брата с гневом и затаённой болью. — Нам может повезти! В море мы можем наловить рыбы! Ты всегда всё знаешь лучше всех, братец Перос! Но разве сидеть на месте и ждать смерти — это то, чему нас учила Мама?       Дайфуку согласно кивает. Катакури встаёт, возвышаясь над столом, и тяжело произносит:       — Перосперо прав. Никто из нас не выйдет в море. Мы ослаблены, мы лёгкая добыча. Смерть не запятнает чести семьи Шарлотта — в отличие от рабства или плена.       Овен хочет сказать что-то ещё, но Катакури смотрит на него очень прямо и внимательно, и тот захлопывает рот, поднимается и, ни на кого не глядя, выходит за дверь. Следом за ним, виновато сгорбившись, уходит Дайфуку. Они остаются втроём — мрачный Катакури, встревоженная Компот, не проронившая за весь вечер ни слова, и Перосперо.

***

      …Когда Мама, вернувшись из очередного рейда, подзывает Перосперо и заговорщически показывает ему шкатулку с дьявольским фруктом, он едва не прыгает от радости. Она всё-таки нашла, она исполнила своё обещание!       — Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы раздобыть его, моя карамелька. — Мама целует Перосперо в щёку и смеётся. — А теперь потрудиться придётся тебе, чтобы делать самые вкусные конфеты! И самые смертоносные тоже! Ты же справишься?       Перосперо важно кивает. Он не подведёт Маму! В конце концов, он должен показать пример младшим и хорошо овладеть силой дьявольского фрукта, раз уж получил его первым среди всех! Но он уверен в себе — теперь он сможет сделать так много замечательного! Он уже придумал, как приспособить карамель в бою, но больше всего ему хочется делать конфеты, много-много восхитительно вкусных леденцов!..

***

      Карамель еле-еле сочится из его рук, как иссякающий источник, как фонтаны вина и масла на исходе седьмого года в той дурацкой сказке, что рассказывала им Мама.       Перосперо делает то, что должен, — раздаёт конфеты. Одну, малиновую, — сестрёнке Брое. Другую, черничную, — её близняшке. Апельсиновую — для Баскарта. Сливочные — Мускату с его сестричками. Всем должно хватить, он сможет! Малышка Марнье ползает по полу, провожает своих братьев и сестёр мутноватым младенческим взглядом, потом засовывает в рот кулачок и начинает сосредоточенно жевать.       Последним к нему подходит Катакури, единственный из старших детей в этой маленькой пёстрой очереди, и кладёт руку ему на плечо:       — Не надо, брат. Я смогу перетерпеть сегодняшний день, обещаю. Ты и так на пределе.       — Не решай за меня, где мой предел! — Перосперо сбрасывает его руку с плеча. — Тебе нельзя голодать! Ты уже забыл, что тогда случилось на корабле?       Катакури низко опускает голову. Возможно, он хотел бы забыть о том, что произошло, но проклятые шрамы по обеим сторонам рта никогда не дадут ему это сделать.       В той поездке Катакури впервые попробовал пончики, самое вкусное, что ел до этого. Но бо́льшая их часть, как и всегда, досталась Маме, и пробудившийся в нём дикий голод нечем было утолить. Конечно, Мама с лёгкостью удержала его, и всё закончилось благополучно. Но Перосперо навсегда запомнил и безумный взгляд брата, так похожий на Мамин во время очередного припадка, и силу, с которой тот расшвыривал всё вокруг, и больше всего — бездонный провал его окровавленного рта, уже совсем непохожего на человеческий.       — Вот, держи. — Перосперо из последних сил напрягается и вкладывает Катакури в ладонь карамельку. Катакури берёт её, засовывает куда-то под шарф, причмокивает и вдруг порывисто обнимает старшего брата, прижимая к себе. Перосперо хочет оттолкнуть его или съязвить, но он так устал, что может только бессмысленно смотреть вниз, на малютку Марнье, которая так же бессмысленно таращится на него в ответ.

***

      Он летит, летит высоко в пасмурном небе, судорожно взмахивая большими белыми крыльями. У шеи привычно что-то болтается, но он понимает, что это не язык. Зоб, вот что это! Огромный пеликаний зоб.       Ему нужно куда-то вернуться, вернуться как можно скорее. Он чувствует привычную сосущую пустоту в желудке, даже во сне она не оставляет его. Он шарит глазами по поверхности моря, но море штормит, и он напрасно пытается разглядеть хоть где-нибудь проблеск чешуи.       Он машет крыльями сильнее, из последних сил прибавляя скорости. Ему нужно, нужно… что? Гнездо. Его гнездо. Конечно же.       Когда он наконец его находит, кажется, что прошло уже много часов — много часов полёта в безрадостном небе над безрадостным морем. Начинается дождь.       В слабом сером свете он видит жалкие маленькие тельца на дне гнезда. Глазки птенцов уже подёрнуты дымкой умирания, клювики широко распахнуты, но из них не доносится ни звука.       Он зажмуривается от отчаяния и стыда. Он подвёл их! Они зря надеялись на него!       Внезапно его голову прошивает мысль: но ведь он может… Внутри него… Там полным-полно карамели! Но как же он добудет её без рук?       Один из птенчиков с трудом поднимает головку, глядя на него мутноватым бессмысленным взглядом. Взглядом малышки Марнье.       Он кричит и с силой бьёт себя клювом в грудь. Такой адской боли он ещё никогда не испытывал, но это неважно, ведь из его груди, поблёскивая, струится алый фонтан. Уже теряя сознание, он думает, что клубничную карамель, кажется, любят все…

***

      Перосперо просыпается, тяжело дыша, весь мокрый, как будто только что с кем-то дрался. За исключением языка — тот пересох, как пустыни Арабасты. Сердце колотится в груди как сумасшедшее. Он протягивает дрожащую руку, чтобы взять с тумбочки стакан воды, который всегда оставляет там на ночь.       В неверном свете занимающегося утра рука выглядит чужой. Он страшно похудел в последнее время, и кости буквально просвечивают у него сквозь кожу, не прикрытые даже тончайшим слоем мяса. Сама кожа кое-где отвисает уродливыми складками. Он смотрит на них и внезапно задумывается. Если аккуратно отрезать их, положить на сковородку и пожарить с луком, получится прекрасная закуска, правда?       Перосперо лихорадочно трясёт головой, отгоняя эти бредовые мысли, и вдруг слышит какой-то подозрительный шум снаружи. Он вскакивает и подбегает к окну. Под окнами кишит толпа людей… или тех, кто когда-то мог себя так называть. Истощённые, оборванные, грязные. Жалкий сброд. Даже в нынешнем состоянии Перосперо с братьями и сёстрами могут дать им достойный отпор.       Тем не менее он невольно вздрагивает, когда кто-то замечает его в окне и по толпе проносится дружный вздох:       — Это он! Карамельный колдун! Он может делать конфеты!       — Дай нам конфет! Мы умираем от голода! Накорми хотя бы детей!       — Я слышал, что он пиратский сын! Пираты грабили нас, сжигали урожай ради веселья! Пусть поплатятся за это!       — Еды! Еды! У них наверняка есть еда, награбленная!       Перосперо отшатывается от окна и бежит будить остальных.

***

      Корабль Линлин прибывает в порт засветло. В городе стоит мёртвая тишина, нетипичная для портовых поселений. Линлин проносится по улицам, как вихрь, выцепляя взглядом признаки упадка и разложения. За ней, смешно подпрыгивая, спешит Штрейзен. Новый ребёнок беспокойно ворочается у неё в утробе, как будто тоже чувствуя тревогу. Что здесь произошло?       Ещё в начале нужной улицы Линлин слышит крики, выстрелы и звон железа, чувствует запах гари. Ха, так вот в чём дело! Кто-то снова вступил в стычку с её детишками! Линлин прибавляет ходу. Будет интересно взглянуть на то, как они выросли в мастерстве! Перосперо показывал ей, чего хочет добиться при помощи фрукта, а Катакури всерьёз занялся тренировками после инцидента с Брюле, и она надеется наконец-то увидеть в нём отражение собственной силы. Как же она по ним скучала!       Линлин сворачивает за угол, прямо к нужному дому, и замирает, озадаченная. Здесь царит разрушение, но она совсем не чувствует вокруг привычного адреналина, столкновения сильных воль и задора. Наоборот, явственно сквозит лишь отчаяние и бессилие. Дом объят пламенем, из окон с воплями выскакивают горящие люди, катаются по земле или остаются лежать разбитыми куклами среди множества прочих тел. Горожане выглядят как призраки или зомби: рваная одежда, безумные глаза, кожа, туго натянутая на черепах. Повсюду висит густой аромат горящего мяса, смешанный с запахами крови, пота и экскрементов.       — Мама! — крик прошивает воздух, подобно выстрелу. Она оглядывается и наконец замечает их. Своих детей.

***

      Компот старается не упустить из виду никого из младших. Моцарт и Марнье пытаются вывернуться из её рук, Мэш, Корнстарч и Мускат крепко цепляются за её юбку. Нужно следить за Баскартом и Нуссторте, которые норовят влезть в самую гущу битвы… Или, скорее, бойни.       Братья и сёстры будто с цепи сорвались, выплёскивая всё, что накопилось в них за эти долгие недели. Лишь Катакури верен себе и убивает очень точно, почти мгновенно, но в этот раз даже за его мастерством ей почти физически неприятно наблюдать. Эти люди… Они и так еле-еле цепляются за жизнь. Ей кажется, что она различает в толпе пару знакомых лиц — кого-то из них она, возможно, встречала на рынке, когда ходила туда за продуктами… Сейчас это вспоминается так, будто было несколько жизней назад.       Сестрица Монде хлопочет над Перосперо. Конечно же, в итоге он перенапрягся и свалился в обморок от истощения. Компот качает головой, крепче прижимая к себе детишек. Однажды неумение вовремя останавливаться заведёт брата слишком далеко. Все эти ненужные жертвы…       В воздухе разносится звонкий крик Крекера «Мама!», и Компот чувствует, как ей становится легче дышать. Мама вернулась! И с ней Штрейзен! Теперь этот кошмар наконец-то закончится!

***

      Катакури стоит напротив пылающей яростью Мамы, крепко держа за руку Компот. Воля Мамы расползается вокруг, как потрескивающий электричеством плотный туман, и большинство горожан уже давно попадали на землю вперемешку с трупами, почти от них неотличимые, а остальные побросали своё жалкое оружие и закрыли головы руками. Братья и сёстры сгрудились чуть поодаль, рядом с неподвижным телом Перосперо, напряжённо наблюдая за происходящим.       — Эти ублюдки явились сюда по ваши головы, а вы предлагаете мне накормить их? Катакури! Компот! Разве я когда-нибудь учила вас испытывать жалость к врагам?       — Линлин, не будь к ним так строга! — внезапно вмешивается Штрейзен, взбудораженно приплясывая и подмигивая брату и сестре. — Посмотри на это шире! Детки мыслят верно: нашей будущей стране нужны граждане, а кто будет более предан тебе, чем люди, спасённые от голодной смерти?       Линлин смотрит на Штрейзена долгим и тяжёлым взглядом, но в итоге всё же нехотя кивает. Маленький повар широко ухмыляется, подбирает с мостовой какой-то обгорелый обрубок и превращает его в буханку хлеба.

***

      — Дядя колдун, дядя колдун!       Девочка дёргает его за штанину, и Перосперо закатывает глаза.       — Луиза, я же просил тебя! Называй меня «господин Перосперо»!       — Гспдин… Пе… Пера… Перасипера! — звонко и радостно выговаривает малявка и с надеждой смотрит на него. Перосперо сдаётся.       — Ладно, пусть будет «господин колдун»… И не смотри на меня так, ты не получишь никаких леденцов до ужина!       — Но это нечестно! Почему вредине Досмарчу можно, а мне нет? — глаза девочки наполняются слезами.       Перосперо вздыхает. Не может же он сказать ей: «Потому что Досмарч — мой брат, а ты — дочь человека, убитого нами за то, что он пытался навредить нашей семье!»       Он сотворяет для Луизы ананасовый леденец и долго отвечает на восторженные детские вопросы: «А это правда, что в новой стране будет столько конфет, сколько захочется? И реки из сока? И облака сахарной ваты?»       Он надеется, что Луиза никогда не узнает, что на самом деле случилось с её отцом. Надеется, что Маме и правда удастся построить эту чудесную страну вечного изобилия. Надеется, что она больше никогда не оставит их. И главное — отчаянно, изо всех сил, надеется, что всё впервые наконец-то будет хорошо.