Последний человек Города

      Как и многие граждане Британской империи, Джон Хейвс был низкого происхождения и не имел даже намёка на благородную связь с домами аристократов. Однако следует отметить, что в юном возрасте ему не мешало рассказывать истории о своих вымышленных родителях каждому прохожему, который подал пенни беспризорнику.       В те времена Англии нужны были товары для военной промышленности, а для заводов — всевозможная рабочая сила любого толка. Джон, благодаря своей удаче, избежал возможности умереть через пару лет из-за аварии на предприятии, удостоившись лишь побираться на улицах в поисках денег, одежды и еды. Это ли не было счастьем для ребенка, стремившегося к свободе с полным желудком? Оказалось, что нет. Впрочем, он часто заходил в архив и побирался на том, что давали, благодаря чему смог пережить ненастные детские годы без каких-либо серьезных проблем. Неизвестно, почему он не уходил сразу после получения еды.       В юношестве подобная жизнь больше не могла его прокормить. Именно поэтому Хейвс поступил на службу в качестве рядового. Проблемы с голодом и одеждой тут же решились, но вскоре Джон узнал, что его служба омрачена лишь скукой выполнения однотипных приказов. Однако счастливый случай вновь спас юношу: за замалчивание непотребного случая с сыном неизвестного адмирала, Хейвс был назначен капитаном небольшого корабля. Опыта в плавании у него не было, и по пути к точке назначения он вынужден был учиться по учебнику, не до конца понимая морские опасности. Это и послужило причиной потопления корабля и гибели всего экипажа спустя пару недель после назначения Хейвса, а тем более — после того как он взял на себя управление.       Несмотря на такую неудачу, карьера Хейвса не завершилась, и вскоре он был назначен управленцем одного форта в Африке, используя свои ограниченные связи. Потерять возможность улучшить свою жизнь он не желал. Пока он добирался до форта, он читал различные труды об эффективном управлении подобными объектами. Изначально, опираясь на такие знания, не стоило ожидать каких-либо значительных улучшений в работе поселения, особенно с учетом вскоре начавшейся Англо-бурской войны. Можно было лишь гадать, сколько месяцев он продержится, учитывая отсутствие налаженной системы поставок, недостаток военного опыта у Хейвса, бедность и многое другое. Сам Джон это понимал, что погружало его в отчаяние. Если он выживет, его точно отдадут под трибунал за многочисленные растраты, которые местные чиновники повесили бы на него с целью спасти свое благородное имя. А если умрет — так и дело с концом.       Очередной удачей для Джона стала поездка лорда Крейвена в отдаленные территории, а затем и его случайное пленение бурами. Офицер понимал, что спасение столь уважаемого лица может стать его единственным шансом, ведь он не желал оставаться в этом форте надолго — в мертвом форте. Воспользовавшись местной пехотой, он сумел сначала перехватить, а затем и спасти лорда, который даже своей нелюбимой жене не признался бы в страхе перед смертью. А дальше оставалось лишь одно — эвакуировать высокопоставленных лиц форта и доставить их в Лондон.       Джон Хейвс много слышал о Крейвене до своей службы и желал укрепить с ним связь, чтобы не только расположить к себе столь влиятельную личность, но и в будущем получить от него различные блага. Однако, зная предпочтения лорда в общении с голубокровными, ему пришлось притвориться выходцем из падшей дворянской семьи, что сработало.       Крейвен, не имея досуга и не находя никого, кто смог бы сыграть с ним в «Вист», сначала скупился на несколько слов спустя неделю после начала плавания, а затем снизошёл до короткого разговора. Бойкость и умение находить интересные темы обычно не подводили Хейвса, но с самим лордом это искусство явно работало на пределе возможностей. Обыденные темы, которые могли заинтересовать солдат, откровенно утомляли английского джентльмена. Поэтому Джону пришлось перейти к более глобальным вопросам, далеким от его мира, но знакомым Крейвену.       Скрывая свои скромные познания и виртуозно владея красноречием, Джон сумел завлечь лорда в свои размышления и удержать его внимание, что вызывало у последнего неподдельный и явно неопытный смех, которого лорду явно не хватало в жизни. Главное в этом коротком, но увлекательном для них обоих путешествии заключалось в том, что они не вспоминали о тех, кого оставили на верную и мучительную смерть от рук врага. Никто не хотел даже думать о том, как их побег повлиял на чужие судьбы.       По прибытию в Лондон Джон Хейвс, как выживший капитан павшего форта, собирался предстоять перед военным трибуналом, который обещал быть особенно жестоким. Прошлые благодетели уже поставили крест на своей ставке и с интересом наблюдали, как Джона приговаривают к заслуженной смертной казни. Чиновники, которых спас офицер, выступили против него, как и планировалось, утверждая, что он заставил их под угрозой смерти плыть с ним. В такое обвинение мало кто верил, но и опровергнуть его никто не мог.       Вскоре дело было сначала приостановлено, а затем завершено в пользу Хейвса. Он не только не понес наказания, но и не лишился звания благодаря своему спасению и тесной дружбе с лордом, который, скрывая свое влияние на судьбу дела, начал устраивать Джона в теплое место. Лорд также приглашал его на мелкие и средние балы Лондона, чтобы тот мог найти подходящую для своего статуса спутницу жизни.       Скоро Крейвен узнал об обмане с происхождением Джона, но на удивление это не изменило его намерений и планов. Он продолжал все больше сближаться с Хейвсом, даже называя его приятелем — словом, которое ни один простолюдин не мог услышать от него за всю жизнь. Несмотря на то что лорд Крейвен был жестоким и коррумпированным человеком, чувство благодарности, ощущавшееся им, было значительным.       На балах, как и подобает молодому светскому щеголю, Джон вращался в вальсе среди различных кругов аристократии. Где-то ему удавалось прельстить, где-то успешно рассмешить знатную даму, а иногда он даже участвовал в дуэлях, защищая кого угодно, только не себя. Пули в таких случаях чудом пролетали мимо его тела и головы, хотя соперники были далеко не из робкого десятка.       За такие незначительные подвиги, хотя он и не заслужил похвалы высшего света, Джон привлек внимание среднего и низшего слоев аристократии, которые активно пользовались его услугами. Они платили либо вполне приличными деньгами, либо обещаниями женить его на одной из своих кузин, хотя на практике никогда не исполняли своих обещаний. Впрочем, ставить свою жизнь на кон и выигрывать — это было вполне неплохим времяпровождением для беспокойного сердца.       Однако Хейвс недолго вращался среди аристократического общества. Активное наступление Великого холода в кратчайшие сроки изменило все его планы на жизнь. Услуги Джона и его попытки влиться в высшее сословие больше не вызывали интереса, а скорее стали обременительными. В таких условиях он мог надеяться лишь на своего благодетеля, который, несмотря на обострившиеся обстоятельства, не оставил его. В качестве последнего подарка Крейвен назначил Хейвса на должность капитана столицы нового мира — Винтерхоум.       Согласно донесениям Крейвена, за значительную сумму, военный аванпост был хорошо организован, и в делах управления можно было рассчитывать на местных специалистов, что значительно облегчало пребывание на такой ответственной должности в разрушающемся мире. Отправив письмо с назначением, Крейвен сосредоточился на своих делах, решив больше не вмешиваться в судьбу Хейвса.       Последний, в свою очередь, по слухам, перед прибытием на первый дредноут завернул в родной архив, рискуя жизнью из-за многочисленных каннибалов и нарастающего хаоса. По прибытии в лагерь, где возводились дредноуты, Джон Хейвс оказался не в своей тарелке. Ржавые рукава его бедного офицерского мундира не сочетались с бледным и испуганным лицом, несмотря на жуткий холод. Он говорил словно в горячке и вскоре слёг в лазарет. Его речи были более слаженными, но менее экспрессивными, чем прежде. Участники лагеря могли судить о нём лишь по слухам и тайно сожалеть о том, как сильно он переживает падение старого мира.       Говорить с пылом о необходимости отринуть человеческие надежды ради выживания всех воспринималось как горечь. Это раздражало старую Королеву, но с монаршей терпимостью она прощала немолодому щеголю такие выходки.       Удача отвернулась от Джона. Громадный дредноут, размером более чем с сотню домов Лондона, покинул порт, не захватив его на борт. Хейвс находился в горячке, и его состояние посчитали опасным для передвижения: все боялись, что он может заразить остальных на корабле. Крейвен, в свою очередь, ушел в погоне за угнанным чернорабочими вторым дредноутом, не попрощавшись с Джоном должным образом.       Таким образом, Джон Хейвс, неожиданно увлекся зернами кофе, оказался на третьем дредноуте. По своей ли воле или нет, ему уже не оставалось иного выбора.

За 10 дней до падения Города

      Дом затих. Не просто затих, а опустел, словно выдохнул последние крупицы тепла и жизни, оставив после себя лишь гулкую, морозную пустоту. Генри медленно подошел к маленькому окошку, осторожно ступая по промерзшим половицам. Скрип дерева под ногами казался слишком внезапным и лишним, разрывая мертвую тишину.       За окном царило безмолвие. Белый саван снега, падающего медленно и непрерывно, пытался скрыть мир под плотной, непроницаемой пеленой. Однако это было невозможно из-за работы Генератора, который успешно обогревал большие участки ограниченной земли. Сердце Города, его единственный источник тепла и жизни, казалось монументальным и слишком громоздким для юноши, словно стальной идол, воздвигнутый на костях его жертв.       Генри поежился от такой мысли, плотнее запахнув свои старые и потрепанные тряпки, смешивающиеся с грязным, неузнанным никем кафтаном. Мороз медленно, но верно пытался проникнуть в его душу, и каждый раз юноша находил в себе силы не сдаваться раньше времени. Каждое новое утро приносило крохотную надежду, что всё образуется и изменится к лучшему. Как не было при Крейвене, так и не будет при Капитане.       В такие моменты ему нужен был даже крошечный клочок исписанной бумаги, чтобы разжечь костер надежды в груди, позволяя напоминать себе и другим о давних мечтах о лучшей жизни. Однако сейчас, хотя в его груди все еще горел этот огонь, который он сберег и пронес через все опасности, Генри чувствовал, что его словам уже не верят, а наоборот — считают бессмысленными.       В голове Генри пронеслись слова Эстер, той самой женщины, которая поддержала его, пойдя против собственного мужа — человека, который не был даже достоин называться человеком. Великодушная женщина, как видел юноша, она поддалась на слова Капитана, не замечая, как тот всё больше поглощает Город своей непомерной и давящей фигурой. В чем может быть благополучие, если все материальные блага построены на страхе, покорности и насилии? Генри не понимал этого восхищения, а затем и принятия этого еще с детства. Как можно гордиться успехами в экономике, если общество с ног до головы погрязло в грязи интриг, обманов и подлости? И зачем Эстер нужно было это не только принять, но и стараться убедить в этом его самого? Он не мог на это ответить, сколько не пытался.       Бесконечные, нетерпеливые мысли бороздили разум Генри, словно в своих охотничьих угодьях. Мысль о том, что в борьбе за благо для всего оставшегося человечества он остался один тяготила его. Лишь мысль о том, что лживый во всей своей сущности Эдвард покинул его, дав время расслабиться. Все советы, подсказки и “безвозмездная” помощь были чересчур лицемерны в их использовании, что не должно было стать оружием против тирании Градоначальника. От одной мысли о том, что подобные методы приемлемы, старая желчь, появившаяся еще до Великого холода, угрожала разбушеваться с новой силой, гораздо большей, чем до падения Лондона. Чем-то лжесвященник мог быть приятен юноше, но все его недостатки с легкостью перевешивали немногие и мелкие по своей сути достоинства.       Во рту юноши появилась неприятная сухость, еще не достигшая стадии обезвоживания, но все же неприятно напоминала о себе. Стакана воды, как назло, не оказалось, но с такой мелочью можно было смириться, даже если это казалось лишним. Неостановимый поток мыслей, добравшийся до Генри с новой силой, заставил его размышлять о Капитане, о котором говорили Эстер и Эдвард. Первая признавала его заслуги перед Городом, в то время как второй постоянно указывал на юношескую несмышленость и неудачливость Генри в политических вопросах и тактике.       Каждый из них по-своему был прав, однако юноша не мог увидеть в их словах ничего, кроме обожествления бездушной машины, а не человека. Хотя его речи звучали успокаивающе с трибун, Город полнится слухами и конкретными доказательствами его жестокости, лживости и манипулятивности. Генри изо всех сил не понимал, почему все продолжают жить под его жестоким взором и не стремятся изменить эту ситуацию самостоятельно.       Как знал юноша, никто не ведал не только о прошлом Градоначальника, но даже о его имени. Невозможно было не быть узнанным среди множества людей, но даже само раскрытие имени казалось рискованным, словно он боялся, что его поймают. Юноша не мог понять обезличенное, жестокое и умное существо — его мотивы казались слишком альтруистичными, а крови на ладонях слишком много. Такие личности были мерзки Генри во всех их проявлениях, но, когда они добираются до власти, вывести их оттуда почти невозможно. Он запомнил этот факт с детства, но продолжал верить, что меньшей кровью можно все изменить.       Мысли Генри метались, словно загнанные звери, не находя выхода из лабиринта сомнений и противоречий. Усталость нахлынула на него волной, унося последние силы. Разум бушевал, надежды угасали. Однако вскоре кто-то должен был прийти к нему с новостями. Юноша понимал, что обманывать ее относительно праведности своего поступка было не лучшим вариантом, но всякий грех можно искупить искренним сожалением. К тому же Генри сделает всё возможное, чтобы она не винила себя, а лишь его.       В дверь тихо постучали, а затем осторожно попытались открыть. Генри сразу повернулся к двери и, опустив взгляд, наконец увидел свою маленькую спасительницу. Лилия Верлир, дочь боязливого и любящего ее Карла Верлира, была одета в потрепанную одежду, как и многие дети в Городе. Однако ее лицо было грязным, а вокруг рта располагалось смешение чего-то белого и деревянного, словно стружка. В маленьких ручках, на которых были надеты тусклые, вязанные варежки, она держала конверты с письмами. Сирота не могла достать их без чьей-либо помощи, что навевало подозрение о краже или намеренной передаче писем ей. — Я рад, что ты добралась сюда невредимой, Лили. Что-то случилось? — спросил Генри, решив сначала узнать о ее состоянии, а уже потом перейти к сути дела. Юноша понимал, что, поскольку она все еще ребенок, каждое потрясение будет даваться ей нелегко, особенно после того, как Карла больше нет в живых.       Девочка начала шмыгать носом и чутка опустила голову вниз, попутно сжимая письма в своих маленьких хрупких ручках, слегка сминая их. Глаза же наполнялись еле заметными слезами, что можно было заметить по блеску в них. Юноша также сумел заметить, что на лице и шее Лили были видны следы побоев, что только ужасало его.       Генри внимательно слушал ее рассказ о добром Капитане, который произошел еще вчера. Он понимал, что рано или поздно Лилия осознает, что ее мнение о Градоначальнике — это огромное заблуждение. Однако активно разоблачать это было бессмысленно: ребенок не сможет понять его аргументы, не говоря уже о том, чтобы воспринять их. Лилия поведала юноше о том, что происходило на встрече, и это удивило его. Капитан никогда ранее не проявлял отеческих чувств к остальным горожанам, но с дочерью Верлира он сделал исключение; он соизволил не только разделить с ней трапезу — чего никогда не делал и предпочитал есть в одиночестве в неизвестное никому время суток — но и говорить о насущных проблемах.       Генри, надеясь на лучший исход, в одно мгновение предположил, что Капитан ослабил хватку своего железного кулака и наконец начал смягчение внутренней политики Города. Однако теперь, видя, в каком состоянии пришла к нему девочка, подобная мысль казалась не глупостью, а настоящим бредом. Лили использовали как куклу, которой можно было манипулировать и ломать по желанию Капитана.       Вскоре из ее грязного рта послышались тихие всхлипы, а слезы и сопли начали струиться на пол. Лицо Лилии искривилось от сильнейшей печали, детское горе буквально разрывалось на части в замедленном времени. Ручки с письмами дрожали все сильнее, угрожая разорваться. Генри осторожно подошел к ней, намереваясь аккуратно забрать письма и прочитать их как можно скорее. Когда он приблизился, опуская голову на уровень ее взгляда и делая успокаивающие движения руками в воздухе, Лилия начала рыдать в унизительной для взрослых манере. Она пыталась что-то сказать, но ее слова походили на тихое бормотание и младенческое лепетание, что значительно усложняло понимание и успокоение девочки. — Уже все хорошо, Лили. Расскажи, что случилось, я хочу помочь тебе, — тихим и спокойным голосом произнес Генри, подошел к ней вплотную и аккуратно забрал конверты, словно стервятник, удерживающий свою последнюю добычу. Для закрепления эффекта он осторожно обнял ее, решив аккуратно развернуть бумаги для чтения. — Не стесняйся, все будет хорошо.       Лили тряслась и крепко обнимала юношу, погружаясь в свои попытки рассказать о том, что случилось несколько десятков минут назад, пока Генри вчитывался в содержание писем. — Дядя Капитан был плохим, — тихо начала девочка, запинаясь, — я сначала взяла бумажки ненадолго, как ты просил, дядя Генри, но без спроса. — Так, — многозадачно ответил юноша. Его взгляд впивался в бумагу, словно ястреб в добычу, не желая пропускать не только одинокие буквы, но и неаккуратные, а также написанные в спешке закорючки, словно пытаясь найти в них ответы на все свои вопросы. — Он был зол, но ничего мне не сказал. Я почувствовала облегчение, пока он не начал давить на меня. Я думала, что он одобрил это, поэтому ничего не сказала. Правильно ли я поступила? — спросила девочка, приподняв голову, ожидая увидеть голову Генри на её спине, мимолетом позабыв, что это невозможно из-за структуры тела. — Несомненно… Все было правильным, — сказал Генри, не в полной мере вдумываясь в слова. Второе письмо ухватило его внимание, что перерастало в нездоровую одержимость. — П-потом он принес странную кашу. Поначалу я не хотела её, она была странной… — Лили запнулась, абсолютно не желая об этом говорить, но на её мнение повлияло то, что её обнимал близкий человек, который помогал ей, пока её отец не пропал. — Она была невкусной, и там было много чего-то деревянного… — Продолжай… — пробормотал Генри, втягиваясь в размышления о только что прочитанном. Прошлое письмо было удивительным по содержанию. Знание о предполагаемой причине в виде затухающего солнца, которое никто не знал в Городе. Однако второе явно демонстрировало личность Капитана ещё до Великой зимы. Генри не мог не рассмеяться в душе. — А потом он… Он… — начала мямлить Лили, впиваясь в хрупкую спину юноши ещё крепче своими маленькими ручками. — Он хотел, чтобы я заснула навсегда, прижав к полу и давя на меня всем телом… — Это… Это прекрасно! Вот та самая возможность! — неожиданно воскликнул Генри, мимолетом оттолкнув от себя Лили не столько из ненависти, сколько из-за порыва эмоций. — Скоро режим Капитана падет! Хоть в эту ночь!       Лили же со стуком упала на пол, больно ударившись из-за неосторожности юноши, так сильно размахивающего письмом, словно нашёл в них спасение. Она смотрела на него непонимающим взглядом, стараясь понять, почему он радуется её рассказу, сделав ошибочный вывод. — Я не понимаю… — Всё очень просто! Ты молодец! Ты сделала всё, что нужно… — в спешке сказал Генри, направляясь к выходу и оставляя свою спасительницу на полу. — Сегодня всё должно измениться, я в этом уверен! Мне нужно только дойти до…       Но не успел договорить Генри и направиться к выходу из дома в порыве впечатлений, как дверь оказалась выбита силой незваных гостей, не церемонившимися с нормами приличия прошлого. Стража внезапно проникла в дом и, направив свои ружья на Генри, начали быстро осматривать дом с целью обнаружения других людей. Двое из стражей двинулись наверх, пока оставшиеся двое направили дуло на секунду испугавшегося Генри, а затем сделали вид, что просто удивлены. В конце концов, на пороге дома появился последний из стражей. — Сохраняйте спокойствие и не совершайте никаких действий, которые можно было расценить как угрозу безопасности, иначе смерть вас постигнет, лидер кровавого бунта Генри, — растянуто, четко и с заметной сталью в голосе и примесью неприязни и предвзятости, сказал Мортимер.       Грозный мужчина зашёл в место жительства со спокойствием, при этом сохраняя строгость в тяжёлом шаге. С огнестрельным оружием Стража в руках, с опущенным дулом и готовыми к действию руками, он был намерен сразу же взвести ружьё против нападающего. Броня защитника Порядка стала ещё более укреплённой, всё больше напоминая доспехи средневекового бедного рыцаря. Осанка была немного искривлена из-за веса кожаной брони спереди и недостатка сзади, однако было заметно, что Мортимер пытался держать спину прямо в любых ситуациях. Генри знал о Мортимире не понаслышке. Более того, из всех Стражей, включая Эдварда, именно этого человека юноша ненавидел больше всего. Подъём по должности без наказания сверху часто приводит к деспотичности и жестокости, постепенно разъедая его мораль. Концентрат всей жестокости и слепого подчинения тирану сосредоточен в одном человеке, который не стремился изменить ни систему, в которой он находился, ни себя. Приложить палец о палец для своего изменения, по мнению Генри, было слишком чуждым для этого человека. Генри не мог даже помыслить, сколько моральных преступлений совершил этот человек, даже не учитывая, что именно Мортимер убил Маргарет, обесчестив её достоинство, будучи женатым. — Должен быть письменный приказ об аресте, разве нет? — настороженно и слишком импульсивно спросил Генри, на что Мортимер, как и два других стража, лишь косо посмотрели. — По устному приказу Капитана вас, Генри, необходимо арестовать как незаконного общественного деятеля, подрывающего стабильность Порядка. Остальные вопросы вы можете задать, когда и где угодно, но не сейчас, — угрожающе ответил Мортимер, на что его подчинённые на секунду странно посмотрели на него, прежде чем внутренне отмахнуться от грубости начальника по отношению к безоружному человеку.       Кровь Генри бушевала. Мортимер, в свою очередь, лишь на секунду отвёл взгляд от преступника, посмотрев на Лили, сидящую на полу, прежде чем вернуть взор на Генри. Это стало отличной возможностью для Стража. Быстрым и отточенным движением Мортимер направил дуло огнестрельного оружия против юноши, тем самым обескуражив его.       Генри не ожидал столь резкого и неожиданного поворота событий и, увидев направленное на него ружьё, не сразу понял угрозу. Лишь через миллисекунды он осознал животный страх, который призывал его бежать или, на худой конец, отбиваться, однако ноги предательски не могли сдвинуться. Адреналин начал циркулировать в крови юноши с бешеной скоростью, пока его глаза не отрывались от дула смертельного оружия, которое держал профессионал. — Вы также обвиняетесь в попытке растлении детей, которую Стража смогла предотвратить. Это представляет угрозу обществу. В конце концов, лидер запрещенной организации не способен на человечные поступки. Любое ваше отклонение от нормы будет сочтено непослушанием, поэтому мы можем открыть по вам огонь, — с легкой неприязнью, скрытой под слоями морщин, объяснил Мортимер, держа палец на курке.       Генри продолжал дрожать, однако сумел почувствовать в голосе Стража фальш, из-за чего, пребывая в бурном смешении чувств и эмоций, осмелел, о чем говорили его трясущиеся глаза, полные идейной лихорадки. — Мортимер, ты хоть знаешь, кому ты служишь? Он жалкий червяк, помяни моё слово. Он никогда не был способен править, и ты это видишь. Прикрываться рациональностью для…       Не успел Генри договорить, как удар прикладом ружья по челюсти мгновенно остановил его, повалив легкого юношу. Мортимер угрожающе нацелил ружье на молодого революционера. В глазах Мортимера не было желания остановиться, лишь чувство скоро удовлетворенной ярости. — Вы находитесь на пути к смерти за непослушание. Никаких последних слов.       На звук падения остальные Стражи обратили внимание на действия Мортимера. Те, кто ушел вглубь дома, уже возвращались на первый этаж с целью отрапортовать, что в доме нет посторонних. Звук удара прикладом был слышен даже сверху, и это внутренне беспокоило их, однако они не показывали этого снаружи. Лишь быстрый топот ног выдал их присутствие в доме. Оставшиеся Стражи были удивлены происходящим и словами своего начальника. До этого серьезный и безэмоциональный в принятии решений Мортимер вдруг сорвался, когда Генри не представлял никакой угрозы.       Лили продолжала смотреть на присутствующих, в её взгляде переплетались непонимание, горечь и страх за будущее. Она дрожала от страха, боясь даже пискнуть и привлечь к себе внимание. Живот маленькой девочки начал сильно урчать, вызывая неприятные ощущения, однако, не желая в этот момент думать о боли в животе, Лили положила руки на болеющее место, слегка прижимая его, чтобы притупить неприятные ощущения. — Сэр, но Капитан приказал его взять живым, и по вашим словам, только в случае опасности… — промямлил позади Мортимера его подчиненный, не понимающий действий своего начальника. Однако Сержант перебил его угрожающим голосом, не терпящим компромиссов. — Сейчас здесь нет Капитана, и я определяю, что опасно, а что нет. Здесь могут появиться и два трупа по моему желанию. Всё понятно тебе?       Стражник тут же замолчал, побаиваясь за свою жизнь. Тем временем Генри всё так же смотрел на дуло ружья, из которого скоро вылетит пуля прямо в его лоб. Юноша не мог собраться с мыслями; даже действовать стало опасно. Любое резкое движение, и смерть придет быстрее. Разливающееся разочарование от того, что он узнал слабое место Капитана и мог завершить его тираническое правление в мгновение ока, постепенно нарастало, но, увы, воспользоваться этой информацией он не мог. И всё это — из-за Мортимера, о котором у Генри было однозначное мнение: не как о презренном человеке, а как о животном, что не только отправляет людей на убой, но и само туда движется. Возможность осознания такого положения даже не могла предполагаться.       Мортимер приставил палец к курку, пока Генри пытался найти в глазах остальных Стражей малейшее сочувствие, к которому он мог воззвать. Однако вместо этого он лишь встретил непонимание действий и агрессию их начальника, а также полное отсутствие заинтересованности в судьбе молодого человека. Для них он был мертв, и ничего не могло изменить этот факт, а значит, и переживать о своей смерти не нужно. Нужно лишь будет потом позаботиться об уборщике всей грязи; решение проблемы быстро нашлось, как только они взглянули на дочь Верлира. Именно сироты убирали тела и носили их врачам на стол. Молить Капитана о прощении за проступок было куда более сложной задачей.       Лили вдруг скорчилась от резкой боли в животе, что не осталось незамеченным для Стражников, которые видели в ней лишь грязнушку. Ужасный запах предшествовал действиям девочки: ее утренний завтрак вырвался наружу, пока она корчилась от боли. Однако это было только началом, и становилось только хуже, пока ее тело сгибалось в три погибели и разгибалось в бесконечных циклах, по мнению Лилии.       Мортимер уже второй раз остановил исполнение своего приговора, посмотрев на девочку вопросительным взглядом, в котором сквозила небольшая нотка беспокойства из-за старого обещания о заботе. — Мне… Мне плохо… Помогите… — сумела вымолвить девочка, пока очередной приступ тошноты не сломил ее попытку сообщить о своем присутствии.       Подоспевшие Стражники, что ушли вглубь, были дезорганизованы происходящим и ждали, немного расслабившись, приказа своего Командира. Оставшийся так же не понимал что делать, безуспешно стараясь оценить ситуацию. Исполнение своей воли или экстренная медицинская помощь дочери Верлира? Тем временем Генри не желал более медлить и отдавать в руки случайности и других людей свою жизнь. — Это воспалившийся аппендицит у нее, она в опасности! Если как можно скорее не провести операцию, то она умрет ужасной смертью, Мортимер! Переносить ее в другое место, особенно с таким атмосферным давлением рискованно. Я могу ей помочь, здесь и сейчас, мне нужны лишь инструменты, время и чистая комната. Вы же не настолько бездушный, чтобы убить человека перед ребенком? — лепетал Генри, смотря в туманные глаза Мортимера.       Это была соломинка для спасения жизни, хоть и не совсем желанная — ведь Генри собирался вымаливать жизнь у существа, которое до этого не проявляло ни капли сострадания к своим жертвам. Он сглотнул, смотря с ожиданием и готовностью помочь Лили, несмотря на то что ей становилось всё хуже. Мортимер же смотрел на девочку, а не на юношу, взвешивая варианты. Молчание давило на Генри и Лили, не оставляя шанса на уверенность в завтрашнем дне. — Вот что я решил… — произнес размеренно и задумчиво Мортимер, не отводя дуло от тела юноши, но по-прежнему смотря на Лили. — Девочку доставить Финеасу, пусть посмотрит, что с ней, а предателя — Капитану. Всю ситуацию я ему разъясню. Джек и Оливер, берите Лили, а остальные — держите его руки. Если он пискнет, не жалейте сил на него.       Стражи на втором этаже кивнули, спускаясь вниз и осторожно, даже заботливо, подняли девочку на коленки. Лицо Лили расслабилось, но в ту же секунду ее вновь стошнило, на сей раз на ботинки хранителей Порядка. Генри было удивительно видеть, как всего через секунду с выражения полного равнодушия на лицах Стражей сменилось легкое беспокойство, сохранившее серьезность.       На неконтролируемые действия девочки Оливер и Джек ничего не сказали, лишь аккуратно начали вести ее к выходу. Теперь Мортимер, больше не обращая внимания на ушедшую девочку, вновь сосредоточился на сидящем на коленях Генри. — Тебе хоть кто-то дорог, кусок коньего дерьма. Правда, и она к тебе привязалась. Видно было, как она на тебя смотрит, — сказал Мортимер с обвиняющим тоном, в котором слышались нотки глубокой неприязни, не убирая ружье. — Здесь каждый знает о тебе всё, даже то, что ты говорил. Ты не сможешь убедить здесь кого-то в своей невиновности. Вставай и без глупостей. Люди давно привыкли к смертям от дубинок на улице.       Генри осторожно встал, намеренно делая это медленно, чтобы ни у кого из Стражей не возникло повода застрелить его на месте. Ноги уже не дрожали и были готовы к бегству, но юноша справедливо рассудил, что сейчас никто не позволит ему сделать это живым. Если остальные Стражи не выглядели атлетично, то Мортимер уже не раз доказывал свою силу и безжалостность, из-за чего не допустит побега ни при каких обстоятельствах. Это было слишком опасно, и, что еще более важно, не нужно. Встретиться с Капитаном — вот была его цель. Переубедить Мортимера было бесполезно и рискованно.       Два других Стража, сохранявших молчание, подошли сзади и схватили Генри за руки, неприятно сгибая их и не позволяя без боли пошевелить. Юношу это больше не волновало — он смотрел на открывающего дверь Сержанта, который своим лицом выдавал сдержанную ненависть и нескрываемую неприязнь. Не самое лучшее сочетание, особенно для людей с железными скулами и каменным носом, создающих эффект устрашения. Генри, идя медленно, направился к выходу из дома, который мог стать для него убежищем.       Не успев одеться потеплее, он в тот же момент начал ощущать холодок на кончиках пальцев. Слабый холодный ветер попытался встряхнуть волосы юноши, но сильный и теплый поддув Генератора опередил и вытеснил этот непрошенный гость природы. Инженеры Города разработали систему обогрева для Центра, и рабочие, не жалея сил, обеспечивали её функционирование. Однако любой намёк на привилегированность первых и уязвимость вторых заканчивался при первом упоминании о хронических недосыпаниях, возросшем алкоголизме и так далее как для одной, так и для другой группы, а также на вседозволенности Стражи вместе с Капитаном. Именно последний и уничтожил надежду в глазах юноши. Послушание, истинное исполнение которого присуще лишь слепым собакам, стало новым идеалом и объединителем людей, заменив веру в светлое будущее. Вскоре и это слово исчезнет из лексикона, и даже немощные старики не вспомнят о нем и его значении. Но юноша думал лишь об одном. Он может все изменить.       А пока, следуя за Мортимером и стараясь идти ровным шагом, чтобы рукам не стало больнее от того, как их выкручивают. Скрип досок под ногами, скрывающие горячие трубы от ожогов было на удивление приятно ощущать, вызывая чувство удовлетворения из-за дней страха и вынужденных пряток от Капитана. Все уже ушли работать, лишь несколько зевак проходили мимо группы Стражей. Среди них Генри смог узнать некоторых инженеров, что он встречал утром на собрании. Среди них как один был взгляд напускного равнодушия, однако их глаза показывали страх за свои жизни. Они знали, что если Генри ведут Стражи в сторону тюрьмы, то значит он не вернется.       Юноша считал иначе. Он желал попасть в тюрьму, ведь именно там будет находиться Капитан, а значит всё будет так, как нужно. Безкровопролитный переворот, сумеющий восстановить достоинство прошлого в глазах людей, зажигая в них неукротимое пламя на перемены. Это ли не счастье видеть, как люди в эти времена борются вместе против ухудшающихся условий труда и жилья? Это ли не счастье видеть, что старые принципы и желание перемен вновь забьют ключом? Проходя по мосту, юноша уже спорил с самим собой как нужно будет поступить с Капитаном, однако решил перестать об этом думать. Его судьбу решат люди, коих он эксплуатировал ради удержания власти. — Скажи, Мортимер, после всего, что натворила Стража под твоим руководством, каким образом каждого из их членов покарают за преступления? — нагло и самоуверенно спросил Генри, на мгновение забыв о собственной угрозе. Адреналин и безрассудство вновь взяли верх в отсутствие реальных последствий.       Стражи позади недовольно хмыкнули на комментарий инженера, в то время как Мортимер повернулся к Генри ровно на 180 градусов, совершаючи этот поворот без лишних движений. Группа уже находилась около входа в тюрьму. — Генри, никто не будет наказан. Новый Порядок сломит твой бунтарский дух и направит его на благое дело. Стража не способна на ложь или на беззаконие, осуществляемое против добросовестных граждан. Караются лишь предатели, враги общества и слабые. Ты — вторая категория.       Генри лишь усмехнулся, впервые почувствовав самодовольство и желание ответить. Руки Стражников сильнее надавили на него, предупреждая об опасном гневе их начальника, но юноша не понял намека. Наоборот, он воспринимал это как слепое раболепие перед справедливым словом. — Я не...       Внезапный удар Мортимера в челюсть заставил Генри остановиться. Юноша почувствовал, словно его только что лишили способности говорить стальной кувалдой. Челюсть ощущалась зажатой и ограниченной. Он не упал, его продолжали держать, но зрение все равно затуманивалось, смешивая нечеткий свет с абсолютной темнотой. Ноги уже не слушались, и Стражи принялись вести его вперед. В ушах продолжал звучать неприятный звон, но Генри все же смог расслышать кое-что. — Несите его к аппарату Халсова, да побыстрее. Иначе я ему голову здесь откручу, — нетерпеливым и злобным голосом приказал Мортимер.       Его подчиненные были слишком удивлены, чтобы вставить слово в защиту бедолаги, оказавшегося в неразумной ситуации. Правая рука Капитана, ранее проявлявший лишь стойкость и тихую решимость в исполнении приказов и наведении Порядка на улицах Города, внезапно показал, насколько он может быть страшен в гневе. Соратники и подчиненные увидели в нем не бездушную машину, а человека с собственными интересами и желаниями. Например, желание уничтожить этого инженера любыми средствами. Не самое лучшее проявление личности, но всё же это было лучше, чем ничего.       Нести полуотключившегося юношу в белую комнату тюрьмы было просто. Стражники закрепили тело Генри ремнями и, под наблюдающим взглядом Капитана, сидящего в комнате с папками допросов и характеристик других людей, немедленно удалились. Градоначальник смотрел на Мортимера осуждающим взглядом, однако прежде чем сказать далеко не лестные слова за исполнение приказов, Мортимер коротко сказал. — Я прошу прощения за задержку. Возникли неопределённые обстоятельства. Генри критиковал идею Порядка и пытался использовать нездоровье Лилии Верлир как оправдание для помилования. Это и задержало нас, а также была попытка… — Я услышал достаточно. Что с Лилией? — отрезал Капитан, заметно заинтересовавшись состоянием девочки и не оставив без внимания Мортимера. — Как заявил революционер, у неё проблемы с аппендицитом, её постоянно тошнит. Я приказал моим людям отвести её к Финеасу; он осмотрит её и начнёт лечение. — Верно поступил, Мортимер. А теперь можете… — Мортимер, ты даже не знаешь имени того, кому служишь. Насколько же он на самом деле гнилой человек, если не верит даже тебе! — прервал Капитана очнувшийся Генри, обращаясь непосредственно к Стражу, стоявшему в узком проходе и собирающемуся уйти.       Температура в комнате упала на несколько градусов. Капитан с интересом посмотрел на юношу, коего никогда лично не видел. Закрепленный ремнями на груди, руках и ногах, пока над его головой закреплялся специфичная стальная конструкция. Полураскрывшиеся глаза выражали уверенность, когда как тело не имело признаков недоедания, что казалось удивительным в таких условиях, когда как кисти рук казались слишком утонченными для рук рабочих, но слишком несобранными для рук инженера, что вводило Капитана в ступор, словно видя в нем инородное от человека существо. Однако жирные растрепанные волосы возвращали Градоначальника в степень размышлений о Генри как о человеке.       Мортимер, скрывая перед Градоначальником свой гнев, смотрел на Генри укоризненно и с интересом. Слишком импульсивный и неограниченный в эмоциях не мог вновь сдержать свой язык. Но сосредоточенное лицо Капитана намекало мужчине о том, что затыкать его с помощью рычага, находящийся по праву руку от первого, лучше не стоит. — Изволь, Генри, сказать свои последние неправильные слова благодарной аудитории и мы начнем нашу работу с тобой, — спокойным и четким голосом сказал Капитан.       Генри лишь улыбнулся. — Великая игрушка, что покорила сердца многих аристократок и кошельков их отцов.       Капитан нахмурил брови, пока Мортимер краем глаза наблюдал за лицом своего начальника. — Безуспешный интриган и развлеченьец высшего общества Англии. Другие называли вас бездарностью и кричали вам о вашей быстрой кончине, другие старались с вами подружиться из-за вашего покровителя, самого ненавистного человека империи. Я не ожидал вас увидеть на таком важном для всего человечества посту, офицер Джон Хейвс, — театрально сказал Генри, четко смотря на Капитана и поглядывая на Мортимера.       Страж тихо усмехнулся, услышав эти имя и фамилию. До него доходили истории о похождениях офицера в Лондоне, одни краше и абсурднее других. Подобное было смешным и даже неубедительным. Капитан, несмотря на все свои заслуги, не мог быть этим человеком. В нем не было храбрости сражения, в нем не были отвага и смекалка, о которых рассказывали слухи. Да и в конце концов, характер и принятие решений не совпадало с общенародной характеристикой Хейвса.       Мортимер ожидал, что Капитан воспримет эти доводы как несмешную шутку и заставит замолчать инженера раз и навсегда. Страж ожидал звука щелчка пальцев, томного вздоха или немного скрипучий поворот рычага. Однако когда он не услышал ничего из перечисленного, Мортимер посмотрел на Капитана, ожидая увидеть немой приказ. Но и этого на нем было, было что-то намного хуже, непривычное, неестественное.       Капитан, с трудом сдерживая дрожь в лице, скрывал бушующий гнев под маской строгости. Его зрачки расширялись, как у диких животных, готовящихся к нападению. — Мортимер, немедленно убирайся и молчи всю оставшуюся жизнь, — произнёс он быстро и чётко, с лёгким запинанием, но в его голосе сквозила неистовая ярость. — Сэр, это… — Я СКАЗАЛ, ПОШЕЛ ВОН! — раздался гневный крик Капитана, его голос резонировал в замкнутом пространстве, словно удар грома. Мортимер, ослеплённый неожиданной яростью начальника, быстро захлопнул дверь, стараясь скрыть охвативший его ужас.       Градоначальник тяжело дышал, восстанавливая дыхание. Гроза Города, способный отправить любого человека на верную смерть, был нестабилен, однако его гнев сдерживался страхом, коего он не чувствовал по-настоящему слишком долго, отчего и был застигнут врасплох.       Генри продолжал улыбаться. — Что ты хочешь? — нервно спросил Капитан.