Последний человек Города

      Вера является одним из краеугольных камней каждого общества. Ее формирование проводилось с незапамятных времен, с самого начала проявления разума человека. Сначала она имела характер религиозного тотемизма, причем никаких общих догматов хотя бы для небольшой территории, где проживали разные племена, не могло существовать. В те времена люди банально не стремились к этому, а лишь к собственному выживанию, из-за чего нередки были случаи, когда из-за разного поклонения одному и тому же символу люди могло перебить друг друга за считанные дни.       С развитием общества проявление Веры также менялось. Место жестоких обрядов уступало религиозным пирам или сжиганию чучел для хорошего урожая. Однако вера не только влияла на пропитание, но еще и на социальные нормы отдельных обществ. Часто получалось, что люди, живущие в одной долине, могли не понимать друг друга из-за обычаев, что также приводило к конфликтам.       Подобное поведение продлилось настолько долго, что даже в самых цивилизованных странах можно было проследить ее отпечаток. Однако к подобному умозаключению в середине 19 века могли прийти лишь единицы. Жестокая и бессмысленная вера только начала отрицаться как необходимая часть человека.       Первыми громкими и, что не есть важно, более-менее удачными попытками отрицать веру стала первая французская революция, в период правления Якобинского клуба, возглавляемого Робеспьером. Католическая церковь не одобряла свержение монарха, а затем и его казнь, из-за чего, стараясь ограничить власть революционеров, начала использовать своих священников, находящихся на территории Франции. Те же, в свою очередь, старались читать в своих проповедях о незаконности новой власти. Это пугало новую французскую элиту, из-за чего, используя не только массовые казни и преследование инакомыслящих, решили ввести “Культ Верховного Существа”, где восхвалялся разум человека.       Назвать эту попытку полностью удачной, ведь уже через несколько лет оно было упразднено. Английский народ в большинстве своем не особо интересовались новой религией бывших католиков, сколько изменением балансов сил в Европе. Так что и “Культ Верховного Существа” скоро был забыт.       Когда Германия и Австро-Венгрия объявили себя банкротами, то тут то там по Английской империи начали появляться религиозные культы, пропагандирующие о начале конца света. Правительство поначалу смогло подавлять их тихо, однако с увеличением Британского долга справляться с этим становилось сложнее, пока и вовсе стало непосильной задачей.       Во время эвакуации Лондона одной из групп, пытавшихся выжить, становились различного вида поклонения оккультисты, не пренебрегавшие практики каннибализма ввиду отсутствия пищи. С уходом последних дредноутов их количество сторонников только росло, как и отчаяние оставшихся выживших. Но когда пришли настоящие холода, то в бывших городах Англии их становилось все меньше и меньше, поскольку они умирали от холода и болезней.       Однако самым ужасным было не их заразительность идей о конце света и предложению оттянуть неизбежное, а то, что некоторые члены подобных самоорганизаций попадали к Генераторам. И было лишь несколько вариантов: попытаться уничтожить чудо инженерной мысли, создать новую веру среди выживших людей и возглавить ее или же отринуть старые идеи. Конечно же, последний вариант не был популярен.

За 10 дней до падения Города

      Оставляя женщину в неприметном для большинства углу дома, попутно провожая ее утешающими словами, Эдвард неторопливым шагом направился прочь. Он не должен был задержаться здесь ни на минуту больше, ведь времени с каждым днем становилось все меньше и меньше. Да и к тому же, не всем он был по нраву в центре Города, что сильно может помешать в будущем.       Склонив голову немного вниз, Эдвард крепко держал руки в напряжении, быстро бегая глазами по сторонам. Шаги были размеренными и тихими, не смотря на неаккуратно сколоченные доски под ногами. Юноша давно их выучил, как и многие дороги.       Его верные подчиненные, почти готовые к любому поручению, должны были сделать видимость выполнения своих обязанностей, распространяя слухи в обход молчаливого Капитана. Краткие обрывки, части нужных строк, нелепая ложь… В конце концов, как и хотели его люди, они не переступали свою совесть, как это делали сотни раз до этого.       Эдвард лишь усмехнулся. Видеть свет надежды во мраке всегда будет казаться волшебным или спасительным, особенно когда старые воспоминания почти забыты. И главное ведь носящему фонарь нельзя убеждать человека в собственной важности, сколько дать время на размышления отчаявшемуся лишь для того, чтобы медленно начать уходить. Стремление к электрическому, неестественному фонарю… И все это ради себя. Ведь только собственное “Я”, в конце концов, и является важным.       Снег больше не слепил Эдварда, идущего к одному из домов, практически прислоняясь к стенам домов. Привычно и как родно. Нужный дом к нужному человеку должен быть рядом. В конце концов, после подавления восстания он смог, как и всей своей личностью, добиться своего места около прохладного места в Городе, по мнению юноши.       Как говорил Хафт по слухам, дошедших до него, “Собаке собачья будка”.  И уже рядом она виднелась, однако спешить было нельзя, пускай и окружающих людей было немного. Непроизвольно спрятанные в длинных рукавах кулаки сжались, стараясь нащупать что-нибудь острое, однако каждый раз, с того момента как он попал в этот обреченный Город, он не мог ничего нащупать.       Вдалеке нужный дом ничем не отличался от остальных. Такая же скудная крыша, монументальность и холодность. И даже подойдя ближе общий образ никак не менялся, за исключением того, что окна больше напоминали старые бойницы, чем обычно. Четвертый или пятый, по воспоминаниям Эдварда, построенный дом в Городе.       Пробежавшись глазами по сторонам еще раз, юноша осторожно и без шума открыл дверь дома. Света внутри дома не было. Да и зачем, если Генератор освещал дом ежедневно и в любую погоду, отчего приходилось толстыми одеялами закрывать источники света на ночь. Впрочем, для Эдварда это было неважно.       Внутреннее убранство и расположение комнат было в точности как и у Генри: рядом со входом в дом лестница на второй этаж, большая неухоженная от количества грязи и растаявшего снега прихожая, проходы по бокам в другие комнаты. Однако разительным отличием стало не убранство комнат, а запахи спиртного и пота, разившие из прохода справа. Эдвард знал куда повернуть.       Осторожными шагами, не вызывая громких скрипов половиц, грубо вырезанных или даже оторванных от старых сооружений, Эдвард знал к кому он пришел и понимал, что здесь ему нельзя задерживаться.       Жалкое подобие кухни встретило юношу не только резким и для многих неприятным запахом, но еще грязью сапог и пустых бутылок. Эдвард лишь мигом оглядел комнату и, не обнаружив никого, кроме виновника неожиданной для последнего же встречи.       Гарстиг не был душой приятной компании, даже не частью. Его бы могли величать великим пьяницей, лишь изредка кидая ему монетку-другую из жалости или проигранного спора. Однако глумление бы сразу закончилось, если бы он в Лондоне, или откуда он вылез, замахнулся кулаком. Быстро попал бы в тюрьму и был бы забыт. Но нет, подобного он не сделал и даже получил больше. Он обладает крохой власти и катается в ней, словно Королева на престоле. По мнению Эдварда, они ничем не отличались. Разве что один жив только внешне, когда другая хладный труп. Впрочем, не о ней дело.       За столом восседал старого вида мужичок, одетый в растрепанную форму Стражи. Глаза его были сонными или даже пьяненькими, однако он все же заметил, что к нему пришли гости. Немного встрепенув головой, он посмотрел на Эдварда, секунду не узнавая его. — А ты что здесь делаешь, трусливый хер? — агрессивно спросил Гарстиг, попытавшись встать со стула, но не смог из-за слабости ног.       Вздохнув от разочарования и не показывая на своем лице всю комичность ситуации, Страж лишь поудобнее сел, чтобы сохранить свое лицо в своих глазах. — Тебя же Капитан засадил. Как мне сказал хрен Верлир, надолго. Как ты сбежал? — спросил с неприязнью Гарстиг.       Эдвард лишь благочестиво улыбнулся. — Наш Капитан освободил меня, потому что мои порочные во всех отношениях мысли исчезли. Да и к тому же, Верлир совершил ужасный грех – предательство. Поэтому не стоит верить его прошлым словам ни на йоту, — спокойным и располагающим голосом ответил Эдвард.       Страж, в свою очередь, обиженно отмахнулся, словно ребенок, потерявший интерес. — Словно опять я слушаю священника за драки в пабе… Ты же мне того Диккенса как герою Порядка не будешь читать, а? — раздраженно спросил старик, невзначай назначив себе несуществующее звание. — Гарстиг, я не читаю ничего людям. Я пришел ради того, чтобы вернуть тебе возможность стать наравне с Мортимером. А то и выше, если правильно разыграешь карты, — заманивающим и немного хитрым голосом сказал Эдвард, на что Страж посмотрел на него с детским удивлением. — Чего? — спросил брезжащим голосом Гарстиг, на что и рассчитывал юноша. Нужно было не затягивать с этим, иначе мужчина потерял бы нить разговора через минуту. — Виновник восстания был найден.       Эдвард усмехнулся, завидев удивление в глазах Гарстига. Он наслаждался эффектом неожиданности, ему нравилось видеть, как люди теряются в догадках. — Виновник восстания, Генри, все еще скрывается. Мортимер не справился, — сказал Эдвард с напускным сожалением, — Капитан разочарован. Он переворачивает весь Город ради его головы. Интересно, что будет, если Генри найдет не Мортимер, а другой Страж. Гарстиг, пьяно ухмыляясь, заявляет: — Ха! Мортимер — тряпка! Я бы эту сошку за пять минут нашел, если бы не устал сегодня.       Эдвард кивает, поддерживая его заблуждение: — Я знаю, Гарстиг. Ты человек дела. Именно тебе под силу навести Порядок в Городе, как ты умеешь. Капитан это должен оценить.       Страж лишь недоверчиво посмотрел на юношу, сплевывая на пол. — Ага, найди его еще. Он везде может быть. Даже у шлюх в комнате… Хе-хе, я бы точно там прятался… — мечтательно произнес Страж. — А кто нашел-то?       Эдвард немного подошел к сидящему и прошептал. Даже не в целях сохранить тайну, скорее для впечатления скучающего пьяницы. — Я нашел. — Так и знал. Награду получил и хвастается тут мне… Дожил я до такого унижения! — возмутился Гарстиг.       Эдвард добродушно, словно младший ребенок в семье после похвалы, улыбнулся. — Никто об этом не знает. Только ты узнаешь.       Загадочность ситуации напрягала старика, из-за чего он и не сразу осознал слов. — А ты чего не сказал? — поинтересовался пьяница, отрыгнув.       Эдвард напряг лицо в небольшом волнении и замешательстве. — Генри опасен, Гарстиг, — говорит Эдвард с тревогой. — Он может снова поднять восстание. Нам нужно действовать быстро, пока не поздно. И ты… ты — единственный, кто может его остановить. Мортимер не смог, Хафт и подавно… — Своим блядским языком то Джозефа не трогай. Он хоть и мой младший, но он прямой как палка.       Эдвард на секунду опешил. Было странно это слышать, но Джозеф ненавидел Гарстига и даже желал ему смерти в разговорах с подчиненными. Тем не менее, именно он спас этого старика.       Юноша лишь слегка опустил голову, как бы извиняясь за резкие слова. Однако это был хороший шанс. Видимо, восстание здорово встряхнуло Гарстига. — Конечно, понимаю. Я лишь скажу, что Генри находится в доме в первом районе. К дому прикреплен фонарь, что был тогда в Лондоне. Не перепутаешь, — разворачиваясь к выходу, сказал Генри, — ну а теперь мне пора уйти. Да благословит тебя Всевышний.       Гарстиг лишь скривился еще сильнее. Упоминание Бога или иного божественного всегда тяготило душу, что никогда ему не нравилось. Зачем нужно покаяние, если можно выпить больше обжигающего напитка, по мнению Гарстига. — Я Хафта упомяну, что нашли его. Проваливай отсюда, пока я не встал, — спокойно угрожал Гарстиг.       Эдвард на секунду остановился и, не поворачиваясь к Стражу, сказал: — Да будет твоя воля непоколебимой.       Старик лишь недоверчиво хмыкнул, прежде чем взяться за очередную бутылку трясущимися пальцами. Немного промахнувшись из-за своей слабой координации он все же схватился за самогон, прежде чем начать процесс распития с начала. Однако этого не увидел Эдвард, успевший выйти наружу из омерзительного для него дома.       Юноша заметил, что никого в доме не было, а сам Гарстиг, даже учитывая его неприязнь к только что вошедшей персоне, был в хорошем расположении духа, чем и объяснялась его сговорчивость.       По мнению Эдварда, такие люди как этот пьяница не любят поучений или высокой демагогии, но они способны к нему прислушиваться. Показ силы в данной обстановке не мог привести к быстрому расположению, скорее наоборот. Проявление робости в свою очередь также ничем хорошим не сулило. Можно было лишь корить себя за промедление, но ничего не поделаешь. Либо сейчас, либо правильные карты разыграет кто-то другой, забрав все старания юноши. Он знал, что подобного нельзя допустить ни в коем случае.       Еще с самого выхода из дома Эдвард услышал ропот толпы, уходящую на свои рабочие места. Рабочие, как предполагал юноша, будут самыми недовольными из всей толпы. Никому не нравится, когда у них не будет замены в виде их отпрысков. Или по крайней мере из-за другой новости они должны быть недовольны, если Швейгер не обманул Эдварда.       От мала до велика, всем нужны услуги Эдварда по панихиде и укреплению своей веры в будущее. Как бы не старался Капитан, но уничтожить духовный меч светским – это невыполнимая задача, особенно для такой личности как он.       Но думать об этом сейчас, когда Эдвард пересекал мост, было не совсем верным шагом. Нужно было дойти до здания тюрьмы. Скоро в Городе наступят тяжелые времена для Стражи, а значит нужно иметь верных Маршалцев. И пару кандидатов уже были на примете у Эдварда, готовые к сбору.       Грозные здания тюрем возвышались над каждым посетителем или прохожим. Холодные бетонные стены, отсутствие внешних окон для немногочисленных заключенных, стоящий на крыше прожектор, направленный на внутренний дворик здания. И, конечно же, безвкусные, по мнению юноши, флаги Нового Порядка.       Самым смешным было то, что цвета флага, красный и черный, часто использовался на стачках рабочих, как символ силы и жестокости пролетариата. Для тех времен борьба эксплуатируемых и эксплуататоров должна была стать вечностью, где по идеям Маркса победившая сторона - рабочие, должны были создать новый мир под своими порядками и устоями…       Эдвард внутренне усмехнулся. Как же иронично, что сейчас “Великий” рабочий класс не видит, как их с каждым днем загоняют в угол без возможности реабилитации, стравливая друг друга за лишнюю миску супа. Мечта бывших нанимателей юноши сбылась, правда со своими условиями.       Молодой священник знал, что новые тюремщики, появившиеся после бунта Верлира, более лояльно относятся к первому, нежели за неудавшимся последователем Генри. Рассказы о приятном месте после смерти располагает к себе, особенно если использовать физический контакт.       Снег в помещении тюрьмы перестал мешать. Лишь редкие стоны боли и медленные шаги могли разрушить хрупкую тишину. Новые тюремщики даже не обратили внимание на вошедших, не допуская мысли об освобождении заключенных посторонними людьми, потому что их нигде не было. Банальная концепция “взлома” была слишком далека, но их можно было понять. Вряд ли взломщики из-за рода деятельности смогли выжить.       Эдвард подошел к лестнице на второй этаж и начал подниматься. До сих пор к нему никто не пришел и не попытался задержать. Хоть он и смог бы откупиться или расположить к себе при любых обстоятельствах, однако было странно, что ее так бездарно охраняли. Юноша хотел было вспомнить более-менее устойчивый порядок Карла, но, заметив нужную стальную дверь, передумал.       Подойдя к ней, Эдвард решил прислушаться. Привычный тихий плач молодого инженера и звук постукивания камня о что-то мясное четко слышались, вновь напоминая кто здесь заключен.       Однако дверь, как и ожидалось, была закрыта. Иначе и быть не могло, но вот чего не должно было быть, так это связки ключей, находящихся рядом с древним простым стулом. Никаких тюремщиков, никакой охраны…       Эдвард переглянулся. Вдруг это ловушка или неожиданная проверка, но нет. Лишнего шума не слышалось. Тогда куда делись новые тюремщики? Ответ юноша не знал, но мог лишь в теории предположить, что они выполняют свои обязанности хуже Гарстига. Если продумать мысленный эксперимент, то Генри мог зайти в здание тюрьмы, открыть все двери и освободить заключенных, напав на силы Капитана в неожиданный момент. Поначалу это смешило, пока Эдварду не всплыла идея. В случае первых поражений, Капитан задействует резерв Стражников тюрем, а учитывая их некомпетентность… Они станут лишним балластом. Это было лишь на руку.       Осторожно взяв ключи, Эдвард начал рассматривать их повнимательнее. На них были выгравированы числа от 1 до 30. Если в здании тюрьмы всего три этажа, и расположение дверей одинаково, то на втором этаже должны быть камеры с номерами от 10 до 20. Взяв ключ с номером 17 Эдвард попытался вставить в замочную скважину и открыть ее, но ничего не получилось. Внутри камеры с узником стало тихо.       Взяв ключ с номером 12, Эдвард услышал желанный щелчок и наконец отворил дверь нараспашку. Юноша немного поморщил нос из-за неприятного запаха немытого тела и подгнивающих ран неприятного ему догматика, однако он оказался именно что в нужном состоянии.       Гарри Визент претерпевал множество изменений за всю жизнь, но ничего до этого не было столь радикальным и быстрым до этого момента. Запятнанные кровью тряпки, что скрывали верхнюю половину тела, были скинуты на пол. Хрупкая спина дрожала, поскольку было слишком много на ней неаккуратных и мелких, но глубоких ран. Колени ныне жалкого существа затекли из-за недостаточного количества крови. На полу лежало импровизированное сооружение кошачьих лапок, неведомо откуда и кем доставлено бывшему учителю.       Лицо же Визента было искривлено из-за печали и боли, пока дорожки из слез медленно высыхали. Неуверенность сменилась горем о совершенных грехах, мучая его изнутри.       Эдвард осторожно направился к вопрошающему лицу Гарри, пока тот лишь больше всхлипывал из-за образа священника, направляющегося к нему. Странное соединение радости и страха пронеслись в сознании страдающего из-за образа священника, медленно и в тиши подходящего к нему.       Каждый выверенный шаг и глубокое молчание не позволяли инженеру задаться вопросами о внезапном посетителе, пока Эдвард лишь больше показывал не отеческую строгость, а Божественную кару. Не было и шанса на попытку искупления перед единственным служителем Господа в этом замерзающем мире. — Дитя Божье, почему ты предал нашего Создателя?       Визент вздрогнул, словно от удара хлыста, и еще сильнее съёжился на полу, пытаясь спрятаться от пронизывающего взгляда Эдварда. Слова последнего прозвучали как приговор, как обвинение в самом страшном преступлении, за которое должно было быть наказание. — Я... я не хотел... — прошептал он, голос его дрожал, срываясь на всхлипы. — Я думал... что это единственный выход... — Выход? — Эдвард наклонился к нему, его лицо было близко, слишком близко, и Визент чувствовал на себе его горячее дыхание. — Ты называешь помощью сговор с Люцифером, кто уничтожает истину? Ты предал Веру, предал людей, предал самого себя.       Каждое слово Эдварда било по Визенту, как удар молота, разбивая его и без того хрупкую душу на мелкие осколки. Слова оправданий должны были литься ручьем, но этого не происходило. Можно было лишь жалко открывать рот в попытках что-нибудь вымолвить.       Эдвард протянул руку и нежно, почти ласково прикоснулся к раненой спине Визента. Тот вздрогнул и всхлипнул, но не отстранился. Прикосновение было неожиданно приятным и одновременно обжигающим. — Я знаю, тебе больно, — прошептал Эдвард, его голос стал еще тише, проникая прямо в сердце. — Раны на теле — ничто по сравнению с ранами на душе. Но не отчаивайся, дитя моё. Есть путь к исцелению.       Визент жадно впился взглядом в лицо Эдварда, цепляясь за его слова, как утопающий за соломинку. Слепая вера словно вернула его в безмятежное детство. Дрожащие руки потянулись к скромным одеяниям священника. — Какой путь? — прошептал он, едва сдерживая слезы.       Эдвард улыбнулся, и на этот раз его улыбка была почти искренней. — Путь истинного покаяния, — проговорил он уверенно. — Путь искупления грехов через служение вере и Господу. Ты должен доказать свою преданность Богу, свою готовность бороться с силами тьмы. Но это долгий путь, Визент…       Эдвард встал, отошёл на шаг назад, и его голос снова стал твёрдым и властным. — Я дам тебе шанс, Гарри, — произнес он. — Шанс искупить свои грехи, вернуть себе доверие Господа через его послушника - меня. Но ты должен быть готов к испытаниям, готов пожертвовать всем ради Его Воли.       Он наклонился и поднял с пола "кошачьи лапки", тяжелые, холодные, пропитанные чужой болью. — Эти орудия наказания станут символом твоего покаяния, — сказал он, вкладывая их в дрожащие руки Визента, — используй их мудро, Гарри. Покажи Господу, что ты достоин его прощения.       Визент сжал "кошачьи лапки" в своих руках, ощущая их холодный и в то же время знакомый металл, и в его глазах вспыхнул огонек надежды, похожую на фанатичную решимость. Его страдания и проступки были ради этого момента, когда он наконец может опустить лишь часть. Гарри сильнее сжал металл в своих руках. Его неаккуратная самоделка впилась ему в пальцы, но он наконец был счастлив.       Удар, и спина вновь начала кровоточить, разливаясь приятным теплом. — Не пытайся забыть, Гарри, — прошептал Эдвард.       Второй удар. Ручеек начал превращаться в водопад. Руки немели от потерянной крови, боль не проходила. — Носи сожаления и горечь в своём сердце, как напоминание о том, что ты совершил. Пусть их страдания станут твоим крестом, твоей постоянной молитвой о прощении.          Третий замах. Ощущение прощающей боли скоро должно будет согреть тело и искупить душу. Однако неожиданно рука останавливает его. — Ты думал, что это всё испытание Божье? — укоризненно и громогласно сказал Эдвард, отобрав инструмент средневековых пыток из рук обезображенного.       Визент, словно преданный, жалобно потянулся к своеобразному хлысту, пока на него смотрели с колящим презрением. Лишь от этого взгляда инженер вопросительно смотрел на священника. — От-отдай… Прошу тебя…       Эдвард аккуратно присел на колени, чтобы быть на уровне с Гарри. Взгляд его был полон серьезности и учительской снисходительностью к нерадивому, но все же любимому ученику. — Господь даёт испытания, ввергая праведных сердцем во грех. Лишь пройдя свой темный путь до конца, можно лишь начать просить прощение. Твой путь к преображению не окончен, урожденный Визент, — размеренно и спокойно говорил Эдвард, — лишь твоя Воля и боль способны сотворить чудо.       Священник резко встал и пошел к выходу, оставляя растерянного и во всех смыслах грязного Гарри на полу. — Скоро ты будешь освобожден. И как только ты выйдешь, я навещу тебя. Твой путь, Гарри Визент, еще не окончен. Бог даёт испытание лишь тем, кто способен выдержать. Жди моего лика и да воздадутся твои муки на небесах.       Эдвард незаметно посмотрел на инженера, чтобы рассмотреть его реакцию подробнее. Растерянное и заплаканное лицо Визента смотрело на него с благоговением, видя в нем последний свой шанс на искупление. Священник резко захлопнул дверь и закрыл ее на ключ, чтобы уже наверняка оставить нерадивого догматика под впечатлением, необходимое ему в будущих делах. Всё прошло именно так, как и нужно было.       Юноша не особо хотел задаваться вопросами о том, что сделали в этом месте с Гарри. Его судьба, впрочем, не интригующа и не важна. Главное, чтобы он исполнил порученья ради его эго, а дальше и дело с концом.       Однако, не только к нему нужно было зайти. Эдвард уже знал, где находится следующий собеседник. Нужно лишь только подняться наверх и благополучно уйти из этого места. В ближайшие дни станет только сложнее, но если грамотно подыграть нужным людям, то непременно это окупится в десятки, если не сотни раз.       Эдвард направился к лестнице. Ключи же было бы лучше взять с собой, ведь иначе уже другую камеру невозможно было открыть.       Третий этаж, по словам выпившего медика из Паба, что был столь любезным сначала рассказать о вопиющей несправедливости  в виде давления на умы инженеров, а также на их научные изыскания, которые можно было реализовать с помощью простого тоненького ледокола и киянки, и лишь затем о третьем этаже тюрьмы. В ней содержались заключенные особого положения, ведь именно они становились подопытными в испытании новых лекарств и методов хирургии. Времена Финеаса в полевых условиях изобретения эффективного лечения тяжелобольных прошли, настало время теорий и немного бессмысленных опытов. Никакого точного результата, лишь проверка своей фантазии, подкрепляемой долей действительности. Подопытные, в свою очередь, были бывшими революционерами, попавшими в опалу. Их реабилитация в обществе достигалась через лишение их жизни или разума. Справедливая цена для Капитана, но никак не для них.       Однако сейчас третий этаж почти не использовался. Идеи ученых, как и их энтузиазм, быстро прекратились из-за неудач, которые очень сильно расстраивали Капитана. Предлагать что-то новое стало опасным и менее целесообразным, ведь противники Порядка начали подходить к концу. Слишком много их умирало и слишком мало находили новых. Сейчас немногочисленные ученые либо дорабатывают своих подопытных, либо и вовсе не желают более посещать это место, предпочитая прорабатывать свои теории и ставить легкие эксперименты на больных в лазаретах, чтобы никто не видел, заочно проверив результаты.       Припомнить нужную камеру оказалось несложно, однако встали некоторые трудности. Дверь в нужное помещение была открыта и там слышались звуки посторонних. Расслышать с лестницы было невозможно, поэтому Эдвард медленным шагом подходил к двери, с каждым неожиданным возгласом или шумом останавливаясь. Ситуация казалась необычной, а значит ожидать можно было чего угодно.       Запах сильных лекарств, так неприятно щипающие нос, соединялся с ужасной вонью пота и других телесных или внутренних жидкостей человека. Эдвард знал, что такой запах был естественен в таком месте, но даже ему лишь на секунду захотелось развернуться и уйти из этого зловонного места. Однако ему нужно было работать с этим отбросом, ведь завербовать его было гораздо легче, чем Визента. В конце концов, кто не обратится к священнику после пыток и потери семьи? Но шум из камеры был слишком странным. Или точнее, монолог: — Я ведь помню ее лицо, когда только меня взяли на работу в Арктике, а она осталась в Лондоне с моими родителями. Я должен был сразу вернуться к ним, но корабли больше не шли ко мне. Я лишь надеюсь, что она еще жива и движется сюда… — Ну все, дай ему отдохнуть. Видишь, он и так не реагирует. — Или делает вид. Его лечение не завершено.       Голос первого, немного спившегося и растроганного мужчины, был необычен, однако голоса последних двух докторов напоминали Эдварду, что он у нужной камеры.       Опасаться было некого, можно было с широкой ноги заходить.  — Неисполнение рабочего регламента и нарушение прямых приказов Капитана, что я здесь вижу, а? — нахальным голосом говорил Эдвард. — А также и потеря драгоценных ключей от всех камер…       Эдвард увидел следующую картину. Два доктора, что сидели на стуле и тумбочке в сероватых халатах. Пара теплой одежды лежала на полу в другом углу и гораздо приятнее пахла ввиду ее малого использования. Один из тюремщиков, как догадался Эдвард за секунду до входа в помещение, был немного не скоординирован и поначалу даже не понял потенциальную опасность от заявления юноши. Сидел же он напротив виновника всего торжества – Томаса.       Вид последнего сильно отличался хотя бы неделю назад. Вместо хоть сильно потрепанного и заросшего инженера, но в первую очередь живодышащего человека, на месте последнего из четы Гудрингса сидело худое, обезображенное от ран и синяков существо, завернутого в почти ничего не скрывающие тряпки, в которых завертывают покойников. Его обросшая и неухоженная борода, а также не выражающие ничего глаза, словно ставшими фарфоровыми, показывало крайнюю человеческую убогость бывшего врача. Однако как только смотрящий должен был посмотреть на тело, то последнее сравнение становилось неактуальным и даже неверным. Кости не столько выпирали из-под жира, сколько торчали из тела почти в хаотичном порядке, если не рассматривать Томаса как представителя человеческого вида. Ногти на указательном, среднем и большом пальце отсутствовали и из них при нажатии выходило нечто прозрачное и дурнопахнующее. Стопы будто бы атрофировались и своей худобой напоминали аккуратные ножки, в первую очередь из-за нервной анорексии, дам из бедлама.       Сам же инженер был закреплен ремнями на стуле настолько туго, чтобы он не мог пошевелиться и тем более опрокинуть стул в любую из сторон. Да и если судить по неподвижности, он и не пытался. Тряпочная одежда была загрязнена рвотой, причем была она около плеч, что явно указывало на то, кто точно был виновником столь убогого одеяния. — Немедленно возвращайся на свой пост, пока Капитан не пришел. И вот твои ключи. Еще раз такое будет и я получу твой паек за твою безвременную кончину или того похуже, — грозно сказал Эдвард, немного смутив тюремщика, кинув ему связку ключей. — А-а-а, э-э-э. — Пошел вон, быстро, — скрипящим и жёстким голосом, с презрительной улыбкой сказал Эдвард.       Мужчина поспешно начал собираться и, поглядывая на зашедшего с удивлением и страхом, быстро вышел из камеры. — Вы тоже. Если язык будет у вас длинным, то шеи ваши я укорочу. Все ясно? — риторически спросил Эдвард врачей. — Всей непременностью ясно, Эд. — Мы сейчас же уйдем.       Врачи поспешно начали собираться и вышли из камеры, оставив свою теплую одежду.  Они должны будут скоро вернуться ради пациента, у которого скоро должны будут начаться процедуры.       Положение тела и головы Томаса никак не изменилось, он продолжал смотреть в одну точку, лишь изредка моргая. Апатичность взяла вверх над ним.       Эдвард еще раз осмотрел комнату. Ощущение чужого присутствия в помещении никуда не исчезло, что было странно для него, будто бы кто-то в одном из четырех углов. Однако юноша списал все на паранойю, в последний раз посмотрев на закрытую дверь и усевшись на стул, напротив Томаса, не проронившего ни слова. — Как в старые добрые времена, Томас, мы остались одни.