пёс и (не) его тень.

Они идут уже несколько дней — или, может, часов. В лесу время течёт странно, расплывается, как сон. Снег всё ещё падает, скрипит под ногами, но его слой становится глубже, шаги всё тяжелее. Локи идёт впереди, раздвигая ветви руками, инстинктивно выбирая направление, хотя они оба знают — пункта назначения нет. Охра следует рядом. Он почти не видим — лишь тень, скользящая вдоль деревьев, присутствие, которое Локи ощущает затылком, как лёгкое давление или электрический разряд в воздухе. Охра двигается тихо, ни разу не касаясь снега, не ломая веток. Он будто часть этого леса, часть теней, которые настигают сумерки. Но сегодня что-то меняется. Локи ощущает это сразу. Воздух вокруг него гуще, напряжённее. Он останавливается и оборачивается, чтобы посмотреть на Охру. Тот стоит чуть в стороне, и впервые его силуэт выглядит не просто пятном тьмы, а чем-то более плотным, чем-то, что борется с самой природой своего бытия. — Ты что-то задумал?— спрашивает Локи, голос срывается на шёпот. Он не понимает, почему говорит ещё тише, чем обычно. Охра не отвечает. Его форма колеблется, как дым, и вдруг сгущается. Медленно, болезненно, как будто он вытаскивает себя из другого измерения. Тьма стекает, собирается, принимает очертания рук, плеч, шеи. Его чернота становится плотнее, и в следующий миг перед Локи стоит не просто тень, а нечто физическое. Это всё ещё не человек — не Ваня, которого Локи пытался разглядеть в глубине Охры. Но очертания — плечи, угловатое лицо без черт, тёмное и блестящее, как смола — выглядят настоящими. — Ты… — Локи сглатывает. — Ты всегда так мог? — Нет, — отвечает Охра. Его голос звучит ближе и чище, словно сквозь него больше не проходят сотни пустых нот. Локи смотрит на него, не зная, что сказать. Страх где-то глубоко, но он притуплен усталостью и странной привычкой. Охра рядом — в любой форме — и это стало естественным. Но затем Охра делает шаг вперёд. Он поднимает руку — угловатую, тёмную, с пальцами, которые выглядят так, будто слеплены из смолы и тени. Локи замирает. Он должен отступить, должен отпрянуть, но почему-то стоит на месте, едва дыша. — Можно? — спрашивает Охра. Его голос звучит неожиданно мягко, как будто он не уверен, имеет ли на это право. Локи не знает, что тот имеет в виду, но кивает. И тогда Охра касается его плеча. Прикосновение Охры — это не просто холод. Оно глубже. Оно ощущается, как прикосновение чего-то нездешнего: чуждого, вечного, непохожего ни на что в этом мире. Это мороз, пробегающий по костям. Это лёгкая вибрация, отдающаяся в каждой клетке. Это тьма, которая шевелится под кожей, оставляя за собой след, как чернила на бумаге. Локи вздрагивает. Воздух вырывается из его лёгких с коротким, удивлённым звуком. — Чёрт… — шепчет он. — Ты… Настоящий. Охра отдёргивает руку. Его пальцы дрожат, будто эта форма даётся ему с трудом. Он делает шаг назад, снова затягиваясь тенью. — Извини, — произносит он. И врёт: — Я не хотел… — Нет, — Локи хватает воздух. Он чувствует, что сердце колотится так сильно, будто пытается выбраться наружу. — Всё нормально. Просто… Немного странно. Охра молчит. Его форма снова теряет чёткость, а затем исчезает в знакомом дымном облаке, растворяясь среди деревьев. Но Локи помнит. Помнит его прикосновение — холодное, чужое, но в то же время живое. И это пугает его больше, чем он готов признать.