Книги на Перекрестке

Маркиз передумает, убеждает себя Бард, возвращаясь со двора Рогатого Рыцаря. Лес оставил на нем запах травы и болота, запустил пальцы из мха в волосы, до крови поцеловал в щеку веткой. Вода с розовым маслом сотрет саму память о его прикосновениях, но Маркиз ревнует не к лесу. Бард всегда считал: ревность — как ветер, лишь раздувает пламя страсти, но Маркиз глядел холодно и отвернул голову, избегая поцелуя. Пожалуй, был раздосадован тем, как далеко в чащу их завела эта нелепая интрижка: в конце концов, та девушка, с которой Бард выехал порезвиться, была не первой из тех, чью юбку он задрал после того, как Маркиз взял его в постель. В их первую ночь он был неопытен и смущен; почти человек — думал Бард, гладя дрожащую грудь и острые ключицы. Маркиз не славится переменчивостью, и все же... Он передумает, убеждает себя Бард, до крови царапая кожу скребком. Маркиз остается холоден и на следующий день, и тремя днями после. Аббатиса знает, думает Бард раздосадованно, глядя, как она приседает перед креслом Владыки Дорог и Полей в изящном поклоне. В Зал Тысячи Окон льется разноцветный свет. Серо славится своими стекольными мастерскими за тонкость работы и яркость красок. Когда-то это было все, что Бард знал о ней — наивный мальчишка в Вал Руайо. Когда-то ему сказали: Серо — это прибежище для нежеланных, непонятых, и просто — других. Боль осиным жалом впивается в язык. Бард ахает от неожиданности — и выплевывает в бокал острый осколок стекла. Тот тонет в амарантайнском красном и тихо ложится на дно. Бард сглатывает кровь. Его бокал цел и невредим. Серо, помимо прочего, славится своими ужасами и чудесами. Над Башней Цапли парят вороны, и стаи их сливаются в знакомые силуэты. В лесу повисает напряженная тишина, и листья дрожат, хотя ветер тих, как висельник. Исчезает бесследно на границе с Тирашаном караван торговцев, и все говорят, что они были нечисты на руку. Бард думает, что, быть может, ему стоит вернуться к Рогатому Рыцарю — и петь ему, пока рот на зарастет мхом, а сквозь глазницы не пробьются цветы. Молчаливый Охотник, наткнувшись на него будто случайно, делает жест рукой: следуй за мной. Бард слышал от других, что он умеет говорить, что он был наемным убийцей, что однажды он поцеловал лесного духа и лишился языка. Они проходят мимо пруда с кабаньими головами, над которым застыла Андрасте-в-Маске, и углубляются в лес. Ветви костлявыми пальцами цепляются за одежду, влажная земля жадным ртом хватает за сапоги. Вынужденный бороться за каждый шаг, Бард не сразу понимает, почему Молчаливый Охотник останавливается вдруг — пока не замечает ее в зарослях брусники. Он не помнит ни имени, ни лица своей случайной любовницы, но знает, что это может быть только она — наполовину утопленная во мху, бледная, с цветами в волосах, растущими из черепа. — Жест солидарности Владыки Леса, я полагаю? — спрашивает Бард, и его голос звучит чудовищно громко среди притихшей листвы. Молчаливый Охотник хмыкает, кажется — согласно. Похоже, при дворе Рогатого Рыцаря Своевольному Барду тоже будут не очень-то рады. По ночам дождь так колотит в его окно, будто просит впустить. Бард распахивает ставни и стоит, радушный хозяин, ожидая чего-то, пока ледяная вода пропитывает рубашку. Никто не приходит. На торговой площади шумно — какой-то дурень взобрался на помост и кричит над головами о несправедливости. Бард наблюдает издалека, ожидая, когда явится Маркиз — и неожиданно замечает фигуру в алом и белом. Элегантная Аббатиса сама подходит к нему, берет под руку и предлагает пройтись. — Мне кажется, вам стоит уехать, — говорить она мягко. Небо над ними — бронзового цвета. Если подумать, уже неделю они не видели над головой лазури. Бард улыбается. — Неужели вы хотите поручить мне что-то? Боюсь, я давно не принимаю близко к сердцу частных просьб. Аббатиса качает головой. — Вы не поняли меня, мой дорогой. Вы должны уехать навсегда. Он останавливается и не пытается больше казаться веселым. — Вы не знаете, о чем говорите. — Я знаю не все, — соглашается она. — Но пусть наша Церковь не такая, как на востоке — я должна оберегать души людей. Отводить от них опасность, если возможно. Серо стала опасна для вас. — Я люблю Серо, — говорит Бард, и это, возможно, единственная обнаженная правда, которую он позволял себе произнести за долгие годы. Бронзовое небо прорезают первые вспышки молний. Одновременно с грохотом грома на площадь въезжает кавалькада всадников. Барду хотелось бы посмотреть, чтобы узнать, что станет делать Маркиз — вступит ли он в полемику с инакомыслящим оборванцем? Это всегда достойное зрелище. Однако Аббатиса крепко держит за локоть. — Любовь подобна пламени, — говорит Аббатиса. — Она освещает путь во тьме, она греет. Но неосторожных она может спалить дотла. Бард вырывает у нее руку. Сказать бы ей что-нибудь остроумное или что-нибудь возвышенное, ответить строкой из песни, но в небе снова вспыхивает молния, и мгновением после на их головы обрушивается дождь. Они стоят, Своевольный Бард и Элегантная Аббатиса, давно забывшие своим имена, и молча смотрят друг на друга, но Бард вдруг понимает — ему жарко. Ему горячо. — Поговори со мной, — требует Бард. Улыбающаяся Гильдмистресс улыбается и укоризненно качает головой, но Маркиз медлит мгновение, и Бард повторяет, вложив в слова всю надежду, которая у него осталась за сорок лет: — Поговори со мной. Маркиз приподнимает руку. — Госпожа советница, оставьте нас, пожалуйста, ненадолго. Улыбающаяся Гильдмистресс кланяется. — Конечно, мой лорд. Дверь закрывается за ней почти неслышно. Маркиз не спрашивает, как Бард уговорил впустить себя, и смотрит молча, но — слава Андрасте-в-Маске — совсем не равнодушно. Золотые глаза, золотые волосы — и что-то совершенно нечеловеческое в каждой черте, словно некая сила нацепила одежду из смертного мужчины. Имена в Серо имеют особую власть; может, его возлюбленный был бы иным, не зовись он Маркизом, но Бард не хочет никого другого. Ревность маркиза оказалась ветром, способным раздуть пожар. Но любовь — это тоже игра, а в любой игре нет выигрыша без риска, и Бард желает всего. Слова теряют силу — все, кроме самых древних. — Я люблю тебя, — говорит Влюбленный Бард.