Книги на Перекрестке

Лавеллан не достает Каллену даже до плеча, неудобно запрокидывает голову, когда хочет посмотреть в лицо, делает на каждый его шаг три своих. Каллен может поднять его одной рукой — Инквизитор весит, как щенок мабари — и одной же рукой свернуть ему шею. Лавеллан неплох с луком — но в одном только Скайхолде найдутся стрелки искусней его; он младше Каллена вдвое, дурно читает, пишет печатными буквами. Каллен боится его до смерти. У Лавеллана длинные тощие пальцы, цепкие, как у зверька, и глаза (зеленые, как метка, зеленые, как разрывы) — зоркие, словно у ночной птицы. Лавеллан умудряется углядеть слабость в каждом, кого видит, кого разглядывает достаточно долго, достаточно глубоко — а потом запускает в душу свои хваткие пальчики и крепко сжимает. Каллен уверен: в нем есть, за что ухватиться. Жозефина называет Лавеллана странным мальчиком, Лелиана — талантливым юношей, Каллен (про себя) именует его чудовищем, но леди Тайный Канцлер часто повторяет: «нам не нужно его любить, нам нужно на него работать», и Каллен работает — как умеет, как может, как должен. У него неплохо получается, но однажды шпионы Инквизиции отыскивают лагерь Самсона, и Каллен знает, что не должен идти туда, и он идет туда (чтобы найти только мертвых и красную пыль). — Мне очень жаль, — тихо говорит Лавеллан, пока солдаты с равнодушными лицами уносят тело Мэддокса. — Не знаю, хочешь ты слышать это от меня или нет... я знаю, я тебе не нравлюсь. Но мне жаль, что все так получилось. Если сочувствие — тот крючок, на который Каллена можно поймать, он с жадностью набрасывается на приманку. Лавеллан начинает заходить к нему в кабинет, иногда — по серьезным поводам, иногда — по надуманным. Он говорит Каллену то, что он хочет слышать (а порой — то, что совсем не хочет), обсуждает действия Инквизиции, пересказывает новости, просит заплести косу, умело разминает шею тонкими сильными пальцами (Каллен втайне млеет от удовольствия). На балу в Халамширале, среди интриганов и высокородных проституток, Каллен вдруг видит Лавеллана в новом свете — мальчишкой, оказавшимся во главе огромной организации, но не умеющим даже толком зашнуровать сапоги. Каллен думает, как ему должно быть страшно в их огромном и чужом шемленском мире, и понимает — от Лавеллана не нужно защищаться, его нужно защищать. После бала Каллен находит его на балконе, чтобы извиниться — Лавеллан пьян, похоже, впервые в жизни; Каллену приходится наклониться, чтобы дать ему ухватиться за свои плечи. — Так-то лучше, — бормочет Лавеллан и целует его. Каллен сам себе напоминает оголодавшего пса, только вместо кости — возможность близости, и он может рискнуть, и он рискует. Лавеллан начинает проводить ночи в постели Каллена, когда дела не уводят его из Скайхолда — они просто спят вместе, и Каллен не решается сказать, что чужое присутствие прогоняет кошмары, а потом оно перестает помогать, и он каждую ночь просыпается от собственных криков, а Лавеллан (бесконечно понимающ и добр) твердит: «он тебе не нужен, ты же знаешь, он тебе не нужен», и однажды Каллен соглашается: «мне нужен ты». Со временем кошмары терзают его все реже, виски перестает ломить, и Каллен понимает — они почти победили. Поцелуи и объятья становятся все жарче, и Каллен не знает, как так получается, что однажды они подталкивают его к краю. Ужасно стыдно, еще не отдышавшись и бормоча извинения, искать чистое исподнее, но Лавеллан не кажется ни разочарованным, ни оскорбленным. — Бык мне кое-что дал, — бормочет он Каллену в грудь, когда тот возвращается в постель. — Но я пока... боюсь, наверное. Торопиться не будем, ладно? Каллен поспешно заверяет, что торопиться нет нужды, однако уже следующей ночью он стягивает с Лавеллана просторную рубаху, оглаживает его бока и бедра ладонями, прослеживает темные узоры валласлина языком, любопытно прихватывает маленькие соски губами. Лавеллан извивается, поверхностно и тяжело дышит, а когда Каллен решается взять его член в ладонь — вздрагивает и улыбается. От доверия и нежности Каллену трудно дышать. Той же ночью Лавеллан настаивает на том, что хочет научиться ласкать его ртом, и это совершенно необязательно, но кто Каллен такой, чтобы отказываться. Он кончает от пары прикосновений языка к обнаженной головке, и — Создатель! — как же он благодарен и счастлив, когда целует Лавеллана, не в силах приказать своему телу перестать дрожать. Когда Лавеллан засыпает (он доверяет ему безмерно), Каллен целует его в висок и думает: если любовь — это ошейник, он не против его носить.