Маэрорус

Предисловие

      Идея данного произведения появилась, когда я осознал, что ни в англоязычном, ни в русскоязычном интернете я так и не нашёл достойного кроссовера Prototype, который одновременно обладает достаточно драйвовым, нетягомотным сюжетом, и в то же время, где персонажи действуют достаточно адекватно ситуации.       Один из моих любимых фанфиков по Вархаммеру — «Звездный скульптор» под авторством Иклари, хоть никак и не связан с Prototype, но, в купе с изящным эльдарским стилем, содержит потрясающий сюжет, идеально балансируя между мэрисьюшностью и реализмом. Такая досада, что автор давно бросил произведение.       Некоторые знают меня как переводчика англоязычного кроссовера «Эффект Биомассы». Превосходная идея, автор в меру сил старается описывать неглупых персонажей. Однако некоторые отмечают, что сюжет временами провисает. В целом, весьма недурственно. Но… Чего-то не хватает.       Поэтому я решил рискнуть сделать что-нибудь эдакое самостоятельно. Моя первая проба пера.       Несмотря на то, что данный фанфик обозначен как кроссовер Warhammer40k и Prototype, главный герой сюжетно никоим образом не связан со вселенной видеоигровой дилогии. От Прототипа взяты только генномодифицирующие суперспособности. Планируется, что ГГ будет обладать приблизительно аналогичными способностями, что и Мерсер/Хеллер, плюс какие-то дополнительные плюшки, не встречавшиеся в оригинале. А где-то, может быть, ГГ даже будет понерфлен.       P.S. Да, я в курсе, что на ваховской вики название храма ассассинов «Maerorus» транслитерировано как «Мэрорус», но, ИМХО, «Маэрорус» звучит лучше.

***

      Кому: Штаб Инквизиции, Ордо Еретикус, Сегментум Обскурус       От: Командование Арбитров, мир-улей Офелис Прайм       Начало сообщения:       «На Офелисе нарастает мятеж. По предварительным данным, губернатор планеты уличён в связях с нечистыми силами и ведении еретической деятельности. Командование Адептус Арбитрес в регионе уничтожено. Ситуация на нижних уровнях ульев вышла из-под контроля, отмечены проявления сверхъестественной активности. Необходимо немедленное вмешательство Инквизиции. Да пребудет Император с нами».       Сообщение завершено.       Печать подтверждена: Маршал Адептус Арбитес Картузиан.

***

      Арки инквизиторской твердыни устремлялись ввысь, растворяясь в мраке, где мерцали далёкие светильники. Холодные металлические поверхности стен покрывала древняя, угловатая резьба, каждая линия которой словно воплощала вопль бдительности, застывший в веках. Они были одновременно предупреждением и оберегом.       Машины гудели ровно, как неусыпные стражи. Вдалеке слышались ритмичные песнопения жрецов Экклезиархии, их эхом подхватывали своды зала, превращая каждую ноту в бесконечное молитвенное эхо. Сервочерепа, похожие на призраков, скользили мимо по заранее выверенным траекториям, их тусклая оптика мерцала красным светом, как крошечные звезды в безмолвной тьме.       Трубопроводы, извиваясь вдоль стен, изредка вспыхивали искрами, словно подчёркивая гнетущую механическую тишину краткими электрическими возгласами. Атмосфера была пропитана густым запахом горящих благовоний, смешанных с острым ароматом прометия и тяжёлой, затхлой сыростью древних фолиантов. Каждый вдох казался борьбой: воздух цеплялся за горло металлической токсичностью, а освящённое масло, обильно покрывающее механизмы, оставляло едкий привкус на грани реальности и сознания.       Холод стен был ощутим даже на расстоянии. На их поверхностях, вгрызаясь в металл, извивались глубокие молитвы – тексты, которые, казалось, не просто читали, а шептали в пространство вокруг. Пол, иссечённый следами тысяч ног и тяжёлых протекторов, рассказывал молчаливую историю нескончаемого движения и неусыпной вахты.       Сотрудники в чёрных и серебряных мундирах двигались подобно механизмам, их шаги были расчётливы, а движения – точны. Опущенные головы, взгляды, устремлённые строго вперёд, несли в себе пугающую одержимость. Это были не люди – винтики в гигантской имперской машине, движимой верой, долгом и страхом.       Между работниками тянулись тихие, отрывистые разговоры. Их слова, резкие и терпкие, мгновенно растворялись в непрерывном гуле когитаторов, пожирающих бесконечные потоки данных. Тусклый дымчатый свет люминесцентных шаров с трудом пробивался сквозь мерцание голографических дисплеев. На этих призрачных экранах с безжалостной чёткостью сменялись образы: целые миры, обращённые в прах; суды, где еретики предстают перед холодным взором неумолимых судей; войны, охваченные пламенем, развязанные во имя Императора, чей взор, казалось, проникал в самое сердце хаоса.       Отражения голограмм и света, словно предвестники судеб, вспыхивали на полированных поверхностях терминалов. Адепты, облачённые в утилитарные мундиры, с холодной деловитостью выводили пальцами священные руны на экранах. Их движения, точные и автоматические, лишённые эмоций, будто отрабатывались годами. Закодированные тексты мерцали перед ними, обнажая тайны, которые понимали лишь избранные.       Атмосфера станции была тяжёлой, как свинец, насыщенной невысказанными обвинениями и подавляемыми эмоциями. Каждая поверхность, каждый коридор, каждый механизм пропитывались чувством неумолимого надзора. Пространства зала уходили глубоко в сердце астероида, образуя холодный лабиринт, где скрежет шестерёнок и щелчки запорных механизмов напоминали о беспощадной точности Имперского порядка.       За массивными дверями звучали шепотки – клятвы, приносимые во мраке. В этих звуках витали истины, слишком опасные для открытого обсуждения. Сама станция, казалось, жила своей жизнью – глухой, напряжённой, почти бунтующей. В её стенах, в каждой вибрации, скрывалось подавленное сопротивление, бурлящее под поверхностью.       В одном из удалённых залов, раздался крик – пронзительный, человеческий, полный боли. Его звук, словно вспышка света в темноте, мгновенно поглотил бездушный лабиринт станции.

***

      Подрик Талон сжимал пергамент так крепко, что его пальцы побелели. Эхо шагов его сапог разносилось по холодному металлическому полу коридора, наполняя пространство гулким ритмом. Под мерцающим светом люминесцентных ламп на стенах плясали неустойчивые тени, создавая иллюзию живых образов.       Массивные резные рельефы святых и мучеников взирали с высоты каменных постаментов. Их бесстрастные лица с пустыми глазами словно пытались проникнуть в душу каждого, кто проходил мимо. Над головами величественно скользили сервочерепа: их металлические конечности дёргались, цепляясь за воздух, в то время как они уносили кипы данных в недосягаемые глубины цитадели.       Писцы-администраторы, сгорбленные под тяжестью своих забот, проносились с сухими, измождёнными лицами. Шёпот их торопливых переговоров сливался с ритмичным гулом машин. Пара штурмовиков в чёрных доспехах, словно ожившие статуи, маршировала в противоположном направлении. За светоотражающими забралами их шлемов скрывались лица, безо всякого выражения. Черно-серебристая форма Подрика выдавала в нём дознавателя Инквизиции, но это звание по-прежнему ощущалось для него чуждым. Он был молод, слишком зелен для тех, кто служил под знаменем Императора десятилетиями. Старшие коллеги едва удостаивали его вниманием, словно его присутствие было лишь шумом на периферии их восприятия.       Группа аколитов с интересом сгрудилась у терминала когитатора. Их бормотание представляло странную смесь молитвенных интонаций и аналитических выкладок. Среди них выделялась хрупкая женщина с аугметическими глазами, чьё лицо на миг обернулось в его сторону. Её взгляд, холодный и деловитый, пронзил Подрика, прежде чем она вновь погрузилась в работу, будто его существование не заслуживало лишней секунды внимания.       Он продолжал идти вперёд, чувствуя, как шероховатая поверхность пергамента царапает его ладонь. Края документа были потрёпаны от частого использования, словно его содержание перекатывали из рук в руки, осознавая всю его важность. Слова на бумаге были резкими, словно выбитыми молотом: «планетарный мятеж, предательство губернатора, убийство арбитров». Обычная, казалось бы, массовая вспышка неповиновения, обречённая быть подавленной непреклонной мощью Империума. Но в тоне донесения было нечто тревожное, неуловимо чуждое.       Подрик проходил мимо открытого проёма, за которым техножрец сосредоточенно бормотал бинарные молитвы над консольным пультом. Запах горящего ладана смешивался с едким ароматом прометия, поднимаясь в густой воздух коридора и усиливая его внутреннее напряжение. Из глубин комплекса доносился приглушённый металлический гул – механическое жужжание сервиторов, бесстрастных исполнителей воли Машинного Бога.       Неподалёку, у крошечного алтаря, стоял на коленях человек. Его губы шевелились в беззвучной молитве, а в руке он сжимал потрёпанный кулон в форме аквилы, как будто от него зависело спасение души.       Сообщение прибыло неожиданно, прервав монотонную рутину обработки данных. Подрик помнил, как курьер тенью возник в дверях, протянув запечатанное сообщение, покрытое специальными сигилами. В тот момент Подрик занимался рутинным пересмотром информационных планшетов, но печать на пергаменте привлекла его внимание. Курьер ничего не сказал, однако в его взгляде Подрик почувствовал странную напряжённость, слишком резкую для простого донесения. Эта молчаливая, невыразимая настойчивость будоражила разум, оставляя ощущение, что это задание не из тех, что можно выполнить, не став частью чего-то большего.       Восстание казалось типичным – хаос, беспорядок, предсказуемый конец под гусеницами имперской машины. Столь же привычным, как строки в тысячах отчётов, пролистываемых дознавателями Инквизиции. Полки гвардейцев обычно справлялись с подобными угрозами на раз-два. Однако одна фраза в донесении Арбитрес резанула взгляд: «Отмечены проявления сверхъестественной активности. Да пребудет Император с нами». Возможно, это был лишь бред умирающего, последний крик в гибнущей пустоте. Но инстинкты Подрика подсказывали иное. Тень чего-то более тёмного, извечного, как порок, витала за этими словами, не позволяя мыслить о восстании как о простой вспышке неповиновения.       Он крепче сжал пергамент, как будто его осязание могло подсказать недостающую разгадку. Взгляд помрачнел, мысли обратились к пути, который привёл его сюда, в этот бесконечно холодный коридор. Схола Прогениум выковала из него идеального служителя Империума – бесстрастного, дисциплинированного, скованного железной волей закона. Наставники восхищались его аналитическим умом, его стремительностью в постижении доктрин и законов. История Империума и каноны Экклезиархии отпечатались в его памяти, как молитвы на стенах храмов.       Он отличался от своих сверстников. Одни превосходили в боевых искусствах, другие оттачивали умение безошибочно повторять катехизисы. Подрик же обладал особым даром – он видел порядок там, где другие замечали только хаос. Фрагменты информации, разрозненные и бессмысленные для остальных, под его взглядом складывались в ясную картину. Эта способность возвысила его, сделала заметным. Высокопоставленные представители Империума обратили внимание на юношу. В конце концов, выбор пал на него – Инквизиция протянула руку, навсегда забрав его из прежней жизни.       Это был триумф. По крайней мере, так считали окружающие. Сверстники смотрели на него, словно на воплощение успеха Схолы, их улыбки были восхищёнными, но Подрик знал, что за ними скрывалась тень другого чувства. Жалость. Облегчение. Никто не завидовал его судьбе, он был уверен. Служба в Инквизиции не сулила славы или наград. Она несла с собой бремя, разрушающее души. Там, где другие видели восхождение, он ощущал пропасть. Он был избранным, но цена избранности казалась ему едва ли не проклятием.       Холодные, бездушные залы казались чуждыми, отрезанными от того мира, из которого он пришёл. Структурированное, замкнутое прошлое, когда каждая истина находила своё место в безупречно организованной системе знаний, теперь казалось далёким сном. Его ум, натренированный как точное лезвие, легко прорезал завесу полуправд и искусно сплетённых лживых узоров. Но этот талант не приносил облегчения. Каждое новое испытание вызывало только растущую тревогу: что если однажды он ошибётся? Провал будет не просто личным поражением — он станет катастрофой.       Его шаги неуклонно приближали его к кабинету инквизитора Грима. Решимость гасила волны сомнений, разбивавшиеся о неё, но даже она не могла заглушить эхо воспоминаний. Лица наставников всплыли в памяти, их уверения в его талантах звучали, как далёкое эхо: «Твои навыки станут оружием Императора. Они сослужат Ему добрую службу». Но никто не предупреждал о том, что реальность будет столь суровой. О давлении, которое не ослабевало ни на мгновение. О ледяном равнодушии коллег, каждый из которых был слишком поглощён собственным бременем.       Все его знания, вся его уверенность в механизмах Империума оказывались ничтожны перед той реальностью, что открывалась ему. Он ощущал себя винтиком в необъятной машине, лишённым значения, готовым быть раздавленным под невыносимым грузом обязанностей. Подрик тяжело вздохнул, заставляя себя отогнать эти мысли. Какой бы ужас ни ожидал впереди, обратного пути не было.       Коридор резко свернул, открывая укреплённую дверь, на которой алел знак Ордо Еретикус. Подрик замедлил шаг, его дыхание стало тяжелее, а грудь словно сдавило невидимой тяжестью. Тревога сковала тело при одной лишь мысли о встрече с инквизитором Гримом. Эта фигура, облачённая в ужасающий авторитет, не терпела слабости. Подрик замер перед дверью, стараясь собраться с мыслями. Сердце громко билось в ушах, напоминая барабанный бой. В этот момент всё, чему он учился, всё, кем он стал, подвергалось испытанию.       Дверь отворилась с металлическим шипением, словно сама станция вздохнула, впуская Подрика в святилище инквизитора Грима. Комната была просторной по меркам станции, но уютом здесь не пахло. Вдоль стен возвышались массивные полки, уставленные древними томами, чьи потрескавшиеся корешки с выцветшими буквами высокого готического шрифта хранили тайны веков. На чёрном полированном столе лежали аккуратные стопки листов с данными, сияние рун на краю экрана когитатора мягко играло в полумраке.       Атмосфера комнаты была насыщена сложным букетом ароматов: пыль старого пергамента смешивалась с острым запахом машинного масла, а благовония, горящие в латунной кадильнице, подвешенной на цепочке в углу, добавляли густую, тяжеловесную ноту. Над столом, как судья и защитник, парила массивная аквила, выкованная из серебра. Её гнетущее присутствие не позволяло забыть, кто властвует здесь – Император и Его законы.       Инквизитор Аластор Грим сидел за столом, доминируя над любым вошедшим гостем одной своей аурой. Его лицо было изрезано глубокими морщинами. Левый глаз заменяло аугметическое устройство, которое тихо жужжало, фокусируясь на вошедшем. Его правый глаз, живой и острый, источал холодный расчёт. Это был взгляд человека, который без колебаний смотрел в бездну – и заставлял её отступать.       На нём была черно-малиновая мантия с высоким воротником, украшенная печатями чистоты и резными сигилами Ордо Еретикус. Его руки покоились на столе, каждая из них носила следы непростой жизни. Шрамы, мозоли, а на одной из них – грубый металлический протез, тускло поблёскивающий в свете рунических огней. В этом человеке воплощалась сама суть Инквизиции: суровая, неумолимая, готовая раздавить любую тень ереси во имя Императора.       Подрик остановился в нескольких шагах от стола, чувствуя, как напряжение комнаты сжимает его грудь. Даже воздух здесь казался тяжелее.       Между Гримом и Подриком повисло напряжённое молчание. Одинокий глаз инквизитора мерцал, а аугметическая линза с тонким жужжанием навелась на дознавателя, просканировав его с механической точностью. Вскоре к этой немой проверке присоединился сервочереп, который плавно подплыл ближе, словно хищник, обдумывающий следующую атаку. Его оптика вспыхнула, внимательно изучая Подрика, прежде чем конструкция вернулась к своему месту у стены.       Талон ощутил тяжесть взгляда Грима, пропитанного опытом, словно сама мудрость лет давила на его плечи. В этом взгляде не было явной неприязни или угрозы, но он не оставлял места для слабости или оправданий. Это был взгляд человека, привыкшего к правде – жестокой, безжалостной и окончательной.       Подрик заставил себя сделать шаг вперёд. Гулкий звук его сапог разорвал гробовую тишину комнаты. Каждый шаг отдавался эхом в его сознании, увеличивая напряжение. Руки вспотели, прохладный воздух казался почти ледяным на коже. Он протянул пергамент, движения его были скованными, словно он боялся, что его нервы вот-вот его выдадут.       Грим, не говоря ни слова, принял документ и с методичной неторопливостью развернул его. Его настоящий глаз, холодный и сосредоточенный, скользил по строчкам текста, а аугметическая линза то и дело издавала мягкие механические звуки при движении. Он не поднял взгляда ни на мгновение, но это и не требовалось. Даже его молчание внушало уважение и страх. Оно говорило больше, чем могли бы любые слова.       Подрик стоял, сцепив руки за спиной, как будто пытаясь удержать себя в жёстких рамках. Сказать что-либо без приглашения казалось непростительным нарушением, но молчание становилось невыносимо тяжёлым. В голове молодого дознавателя мысли хаотично сменяли друг друга. Он понимал: каждое его действие в этот момент будет оценено, каждое слово может стать решающим.       Горьковатый привкус благовоний густо висел в горле Подрика, добавляя тягостности и без того удушливой тишине комнаты. Дым, ленивыми спиралями струящийся вверх, словно искал убежища под массивной аквилой, цеплялся за её контуры. Цепочки латунной кадильницы мягко покачивались, издеваясь над неподвижностью времени. Шорох едва уловимых движений усиливал напряжение, пока внезапный скрип кресла под инквизитором не прорезал тишину, возвращая к реальности.       – Ещё одно восстание, – резко, с лёгким раздражением бросил Грим. – Ещё один губернатор, у которого оказалось слишком много гордости и недостаточно мозгов.       С этими словами он положил пергамент на стол, словно кладя на плаху не просто отчёт, а саму судьбу целой планеты.       – Недовольствующие жители. Арбитры перегружены. Нарушение торговых путей. Всё тот же избитый сценарий.       Подрик сглотнул, чувствуя, как горло сжимается. Он не знал, стоит ли подтверждать слова начальника, опасаясь, что его согласие будет воспринято как слабость, а молчание – как дерзость. Грим тем временем откинулся на спинку кресла, его движения были расслабленными, но в них угадывалась скрытая угроза. Его покрытая шрамами рука медленно постукивала по краю стола, словно отсчитывая время.       – Слабые губернаторы порождают слабые системы, – продолжал он. – Всё начинается с упущенных квот. Затем низшие ульи бунтуют. Арбитрес пытаются подавить восстание, но терпят неудачу. И тогда Инквизиции приходится вмешиваться. К тому времени, как дело доходит до нас, вся система безнадёжно прогнила.       Слова Грима звучали как приговор. Плечи Подрика невольно напряглись, мышцы сжались под весом бескомпромиссного осуждения, прозвучавшего в этих фразах. Казалось, каждая буква донесения от арбитров оживала в тоне инквизитора, превращаясь в клеймо, обжигающее разум.       Но, несмотря на напряжение, одна деталь из отчёта не давала Подрику покоя. Она грызла его изнутри, выталкивая навязчивую мысль вперёд, требуя сказать что-то, чтобы доказать свою ценность. Он чувствовал, что должен высказаться.       — Арбитрес упомянули нечто необычное в своей последней передаче, — наконец сказал Подрик, его голос разорвал напряжённую тишину, прозвучав, как ему показалось, слишком громко. — Они описали силы, выходящие за рамки их понимания. Что-то... сверхъестественное.       Он замолчал, чувствуя, как слова, уже вырвавшиеся наружу, повисли в воздухе. Возможно, он сказал слишком много. Возможно, слишком рано.       Грим медленно поднял взгляд, наклоняя голову, словно тщательно взвешивая слова Подрика.       — «Сверхъестественные силы», — повторил он, его голос не выдавал ни удивления, ни осуждения. — Такое люди произносят, когда терпят поражение и ищут оправдания. Или когда сталкиваются с тем, к чему оказались не готовы.       Подрик хотел было уточнить, что считает, будто в этом восстании кроется нечто большее, чем просто человеческая слабость или политическая коррупция. Он хотел показать, что не просто повторяет пустые догадки.       Но Грим опередил его, пресёк возможность продолжения.       — Держи своё воображение в узде, Подрик, — сухо сказал он. Его голос был твёрдым, как камень, но лишённым злобы. — Инстинкт — полезный инструмент, но между острой интуицией и беспочвенной паранойей лежит тонкая грань. Ты должен относиться к этому как к любому другому восстанию, пока не получишь доказательства обратного.       Несмотря на хаос в мыслях, Талон кивнул. Его инстинкты вопили, что в этом деле скрывается нечто большее, чем кажется, но страх – быть отвергнутым, осмеянным, а может, даже униженным – удерживал его от дальнейших попыток заговорить. Острый, изучающий взгляд инквизитора задержался на Подрике ещё на мгновение.       — Ты присоединишься ко мне для выполнения этой миссии, — сказал он. Его голос звучал спокойно, но в нём угадывалась железная решимость, не допускающая возражений. — Считай, что это твоё первое полевое задание.       Подрик моргнул, будто не сразу осознав смысл сказанного.       — Вы хотите, чтобы я... — его голос предательски дрогнул, оставив предложение незавершённым.       — Да, ты, — коротко перебил Грим, откидываясь на спинку кресла. Скрип опор, казалось, прорезал тишину как выстрел. — Ты здесь не просто так. Ты быстро соображаешь, да и знаешь предостаточно. Но всё это не имеет значения, пока ты не научишься применять свои знания под огнём. Теория — это всего лишь костыль, пока ты не вступишь в настоящий бой.       Слова инквизитора звучали сурово, но в них не было явного осуждения. Это был вызов, не оставляющий пространства для страха. Подрик почувствовал, как горло сжимается. Сердце забилось быстрее, заставляя кровь стучать в висках, но он собрал все свои силы, чтобы ответить.       — Я... я понимаю, инквизитор, — произнёс он, его голос едва прорвался сквозь гнетущую тишину. Слова звучали тонко, будто извинялись за своё существование.       — Ты боишься, — голос Грима стал чуть мягче, но его пристальный взгляд остался прежним. — И это хорошо. Страх придаёт твоему разуму остроты. Только не позволяй ему остановить тебя.       Он сделал паузу, затем добавил с непререкаемой твёрдостью:       — Брифинг через четыре часа. Не теряй времени.       Подрик коротко кивнул. Он повернулся к двери, его ботинки зазвучали по полу неровным эхом, отражая беспорядок в его мыслях. Дверь за ним захлопнулась с коротким шипением, отсекая гнетущий воздух кабинета и оставляя его в прохладном коридоре.       Там он остановился и глубоко сглотнул, с трудом подавляя комок в горле. Страх продолжал грызть его изнутри, но под этой волной тревоги пробивалось другое чувство. Оно было неясным, зыбким, как тень в дымке, но его невозможно было игнорировать. Что-то тёплое, неожиданно живое шевельнулось в его груди, напоминая о надежде или вызове. Он не мог назвать это чувство, не знал, что оно значит, но оно оставалось с ним.       Подрик поднял голову. Ему казалось, что где-то впереди, в темноте, его ждёт что-то. То, на что в отчёте лишь мельком намекали. То, чего не знал ни он, ни Грим. Но оба они шли к этому неизбежному открытию.