Солдат и Инфанта

За весь час, что я провёл сидя на стуле, слушая свои мысли и ровное дыхание сопящего на кровати Мурева, тёмные пласты дрянного сна так и не пришли ко мне, но я успел пропотеть как после хорошего, яркого на образы кошмара. Как только я повернул голову, бесёнок синхронно повернулся спиной ко мне, кутаясь в одеяло и что-то тихо бормоча сквозь сон. Дыхание Мурева стало размеренным и глубоким, вслед за ним и моя грудная клетка наладила свой ритм, сбросив с себя невидимый каменный курган. Потянувшись с хрустом, я встал со стула с влажным треском прилипшей одежды, сбросил на сиденье клейкую от пота рубашку и вышел в зал, кажущийся порождением неспокойных грёз - ещё вчера здесь можно было сойти с ума от жара, влажности и шума, а теперь здесь было  холодно и сыро, как внутри только что выловленного утопленника - от проведённых параллелей с недавними видениями, мне снова стало привычно плохо. Прежде чем чёрные стервятники плохого настроения снова начали кружить над трупом моей самооценки, я понял, что действительно начинаю привязываться к Муреву - к лучшему или к худшему. «Твоё место - в саморазрушении. Без ответов, без надежд, без помощи.» Зловеще рассмеявшись над привычным утренним поединком, я помчался вперёд стремительной кошачьей тенью, повторяя свою вчерашнюю погоню за образом счастливой прошлой жизни, привязанной к моему же собственному хвосту, но на этот раз меня подстёгивало только собственное эгоистичное желание почувствовать себя вновь живым, пощекотав нервы воздушным поцелуем от безносой леди в чёрном балахоне. Запрыгнув на подоконник и ловко вдавив копыта в успевшие высохнуть отпечатки собственных следов ночных пируэтов, я подпрыгнул вверх, ухватился руками за гардину и всем телом поднялся к алеющему адскому небу - вот я разжал пальцы, пытаясь обмануть и себя, и законы физики, и где-то снизу подо мной, на мощёной камнем узкой дорожке-змее заголосила страшная чёрная птица, раскрыв свой неровный щербатый клюв и охваченные жаром времени гнилые крылья, готовясь в очередной раз поверить в чудо и утолить свой аппетит. Но когда сверхъестественное присутствие начало припекать мою открытую ветрам спину, а все мои проблемы сосредоточились в одной-единственной, связанной с собственным неумением летать и аллергией на резкие остановки во время падения со второго этажа, я развернулся через левое плечо, интуитивно ухватился кончиками пальцев за ту же самую тонкую дворянскую кость оголённого карниза и нырнул всем телом обратно в самое сердце моего рабочего места, с кривой ухмылкой оставив Смерть и Судьбу вновь голодными, лишь раздразнив их ожидания и аппетиты. «Я постоянно срываюсь. Мне плохо. Всё плохо. Всем будет плохо. Всем и всё будет только хуже и хуже. Из-за меня.» «Ты всё ещё скучаешь по Табуке.» «Конечно, скучаю. Всё время. Особенно утром и ночью.» Колотя невидимые шепчущие тени до изнеможения собственного тела, трясущихся рук и свиста в горящей груди, я натягивал на лицо детской мечты чёрную латексную маску утешения и яростно, жестоко мучил и себя, и свою вечную любовницу-тоску. В эти моменты я особенно ненавидел себя, потому что сквозь мраморные таблички с предписаниями и требованиями от чувства долга показывались детские рисунки утрат и потерь, чувствуясь особенно остро. Бессмысленность звонков с длинными гудками. Чувство фантомной боли на другой стороне кровати. Тот самый миг после пробуждения, когда твоя рука первой понимает, что рядом с тобой совсем никого нет, а потом ночной кошмар сменяется дневной морокой вечного одиночества. Нет, я знал, что весь этот бег вниз по бесконечной винтовой лестнице вдоль по огромным ступенькам, каждая из которых ранит по-своему, но в общем всё равно ведут вниз, в чёрную бездну помешательства под звёздный смех бредовых фантазий и расшатанного воображения. Всё, что со мной происходит и все мои нехорошие мысли - последствия пережитого нервного потрясения. Чтобы справиться с этим, нужно было укрепить разум. Укрепление разума - это крепость духа. А крепкий дух может быть только в крепком теле. Гретта научила меня замедлять ход сердца, копя спокойствие и терпение и постепенно снижая температуру собственного тела. Хиоси - концентрации, гибкости и паре особо мудрёных способов управлять нужными мышцами. А Диаманда, надеясь подготовить меня к нужному ритуалу, поведала, как усиливать действия собственными яркими эмоциями, помножив данное мне от природы качество. И поэтому я продолжал обходить собственную тень по кругу, делая выпады, парируя, отступая, переводя из одной стойки в другую позицию тела и принуждая мышцы вбивать непривычные положения тела в их протеиново-скоромную память. Кулаки и копыта всё так же отбивают непроницаемые однородные лучи собственной тени с невообразимой скоростью и резкостью. Но главное качество настоящего бойца и солдата - это пересечённый предел болевого порога, потому что почти всегда победа достигается не скоростью и силой, а умением терпеть боль и продолжать сражаться даже когда у тебя сломана кость, утрачена конечность или весь твой богатый внутренний мир вывалился из распоротого живота на всеобщее обозрение. Я никогда не считал полученные ранения, а если бы и заимел такую привычку, то быстро бы сбился за счёта, как неопытный бармен, что неспособен уследить за пивными кружками в руке пропойцы. Но я точно знал, что если бы судьба была хоть немного неравнодушна ко мне, то я успел бы умереть как минимум сотню раз - из милосердия или же в насмешку. Каждый шрам на моём теле - это медаль. Лишь своим телом я могу закрывать других как щитом, и этот щит спасает мою собственную душу от неминуемой смерти, которой я перестал бояться, обменяв здоровую танатофобию на нездоровые ночные бдения. Да, я не боялся смерти - в Аду я был постоянно готов умереть от любой неожиданности, а военная служба отшлифовала эту готовность до совершенства, забрав взамен умение просто жить. Я боялся другого: стыда провала, позора неудачи, порицания собственной совести, но больше всего - страданий и смерти тех, кто верил моим силам и доверял моим словам. Остановившись и отдышавшись, я понял, что слушаю тишину - навязчивые мысли замолчали, саван призрака прекрасного прошлого истлел и развеялся по ветру изменений, нежная тень растоптанной мечты сгнила и рассыпалась пепельным дождём в мои дрожащие от усталости руки. Мотор нового дня только-только начал приводить поршни в движение, а мои мысли уже были чисты и текли родниковым ключом, усталость ушла. Завтрашним утром все они вернутся снова. Снова бороться с невидимыми глазу источниками смеха и плача, вновь игнорировать разгорающиеся крики прожитых эпизодов, и больше всего мне будет хотеться хотя бы немного поспать и забыть о напряжении, которое обязательно будет питать корни проросшей внутри меня ядовитой беладонны, пробившейся сквозь рассечённую почву покаяния. Словно отсчитав за меня, когда я уже приступил к ритуалу утренней первой сигариллы, в момент высекания столбика огня, ласкающий уши перезвон кремешка совпал с нежным голосом чистой любви: - Лурам... Лурам... что ты делаешь? Это уже было что-то новенькое, но я не удивлялся - скорбь входит без стука, но я не обижался на незваную гостью. Порой, бессонные ночи приятно разнообразили кошмары, и даже торнадо собственных свободно парящих мыслей-образов иногда умело баловать чувством ностальгии от случая к случаю, чтобы моё сердце не утратило память окончательно, а разум знал, что все эти пережитые моменты действительно были, но их больше никогда не будет. -Лурам, что ты делаешь? - всё ещё дымя сигариллой, я развернулся из мира полудрёмы в мир реальный, и воркование покойной невесты сменилось всё таким же тихим и юным, но вполне себе мужским голосом жмурящегося ото сна Мурева. Бесёнок поёжился, переминаясь с ноги на ногу, и потирал глаза, как заспанный птенец. - Стою. Курю. У меня есть обязательства. У меня есть гордость. У меня есть честь. У меня есть преданность. У меня есть сила. Да, мне будет больно снова и снова, но сильный мужчина должен уметь скрывать свою боль от окружающих, а сильный разум умеет подавлять страх, превращая бегство в удар. Когда-нибудь, я смогу снова спать по ночам, научившись этому заново. А пока что, надо продолжать справляться со всем, что происходит вокруг меня - может быть, война и жизнь сумели меня ожесточить, но не смогли отобрать у меня сострадание и слух. И прямо сейчас я слышу, что живот Мурева разревелся от голода. - Умывайся, сделай зарядку и приходи обратно, Мурев. Я тебе что-нибудь приготовлю поесть. - Но леди Стелла просила посчитать... - Сначала поешь. А потом уже будешь скрипеть мозгами и пером. Давай-давай, дружище, приводи себя в порядок. Как оказалось, даже в условиях бара можно приготовить что-то похитрее, чем солёный арахис, если обладать достаточной фантазией на рецепты и думать о том, что от тебя ждёт обещанного чуда маленький голодный бесёнок, по-ребячьи верящий каждому твоему слову. В холодильнике лежали крошечные,  не больше напёрстка, конопатые яйца горластой шушелицы, на основе которых я изредка готовил коктейли-сауэры, а прямо за ними нашлась смиренно ждущая своего часа пачка сливочного масла для традиционного праздничного коктейля на основе рома, который ежегодно готовят на день Антихриста - недолго думая, я эту традицию нарушил, причём без всяких душевных колебаний. Поставив на коптящую спиртовую горелку изящную чеканную сковородку для фламбирования, я растопил на ней почти треть куска масла, с рекордной скоростью расколол туда всю ячейку яиц, а потом, с тем же нездоровым для бармена спокойствием, отправил на огонь полный набор для коктейлей-реаниматоров: мелко покрошенные огурцы и томаты, тонкие кружки пряных колбасок, густые комки разных соусов и смесь соли с разными специями. Подоспевший к завтраку румяный от физических нагрузок и пушистого полотенца Мурев с каким-то ужасом посмотрел сначала на получившейся кулинарный кошмар, который язык просто бы не повернулся назвать как-то иначе чем «месиво», а потом уже взглянул на меня, ожидая приглашения. - На вкус должно быть лучше, чем на вид. Колбаски всё ещё свежие, и специй хватает. - Может быть, я даже попрошу добавки, Лурам. - Может быть, Мурев. От неловкого короткого диалога и наглядного примера отказа от предубеждений по отношению к еде сомнительного вида, я вполне реально почувствовал, что начинаю оттаивать во время взаимодействий с Муревом, причём даже мои скулы и щёки начали болеть от искренних улыбок. Когда мы уселись рядом друг с другом, я отметил про себя, что лицо бесёнка было совсем недетским: да, всё ещё оставалась присущая детям красивая пухлость щёк, но при этом остро торчащие скулы и бледность обескровленного лица придавали Муреву какой-то осунувшийся, тревожный вид. Почувствовав на себе мой взгляд, Мурев точно так же тревожно улыбнулся и попытался взять в руки вилку, но совсем неожиданно зажмурился и громко хлюпнул носом, а в сковородку упало несколько тяжёлых капель слёз. Я хотел бы поверить в то, что парнишке просто не понравились мои попытки приготовить что-то съедобное, но я прекрасно знал, чем вызвана такая реакция - наверняка, точно такую же кривую и косую уродливую яичницу, больше похожую на удавленного похмельем шогготта, мог готовить родной отец Мурева. Я понимал, что моё желание помогать окружающим было небескорыстным, хотя и получаемая выгода была сомнительной, потому что я сам нуждался в помощи, даже если бы я никогда этого не признал. Я хотел помогать окружающим и не хотел оглядываться на собственную жизнь: врачи не болеют, охотники не оглядываются через плечо, бармены не нуждаются в слушающем ухе. Но действительно ли это так - я не знал наверняка, зато точно знал, что сейчас нужно сделать.  - Будет тебе, Мурев, яичница не настолько страшная, - шутливо проворчал я, обняв вздрагивающего от плача бесёнка за плечи. - Но могу плеснуть тебе вина для храбрости. Только самую капельку. Мурев сквозь слёзы посмотрел сначала в сковородку, потом на меня и криво улыбнулся, а причина дрожи сменилась с горя на смех - ему действительно нужно было что-то глупое и простодушное, чтобы восстановиться и настроиться на позитивную волну. - Ничего, Лурам. Просто вспомнил, что родители всегда готовили мне яичницу на завтрак. Мама на сливочном масле, а папа - на кусочке сала. - Как звали твоего отца? - я уже пожалел, что открыл рот, но я должен был знать. Знать, что он погиб героем. Сказать, что он не мучился. Хранить, что он умер из-за моего приказа. - Айленд. Нет, не знаю такого... Ну, мне хотя бы не придётся врать. - Лурам, ты ведь тоже воевал, и ничего мне не сказал об этом, - голос Мурева стал обвиняющим, высоким. - Я ночью слышал, как вы говорили. И как ты показывал фотографию. Лучше бы уж мне пришлось соврать. Повернув голову и посмотрев в заплаканные глаза Мурева, я увидел, что слёзы в глазах паренька высохли, и теперь я как будто смотрюсь в зеркало и вижу знакомый взгляд: хмурый, упрямый и даже озлобленный. Только глаза чуть меньше. - Ты должен научить меня. - Научить? Научить чему? - я опешил от неожиданности таких перемен в характере молодого беса. Мурев не просил, он буквально требовал или даже отдавал мне приказ. - Как бороться. Как водить машину. Как ломать врагу кости. Как владеть ножом. Как стрелять без промаха. Как делать взрывчатку. Как терпеть боль и голод. Как перестать бояться смерти и не испытывать жалости. - Почему ты хочешь этого? - Потому что солдаты умирают, - эту простую истину Мурев буквально процедил сквозь сжатые зубы, чтобы не заплакать уже во второй раз. - И я хочу научиться всему этому прежде, чем умрёшь и ты. Я всё выдержу и ни разу не пожалуюсь. Я даже не знал - пугаться ли мне сейчас или гордиться. Безусловно, я бы очень хотел, чтобы Мурев вырос кем-то достойным, храбрым, способным защитить себя и свою будущую семью, но слова об отказе от жалости и страха смерти не должны исходить из детских уст, кому бы они не принадлежали: демону, ангелу, человеку. Отвечу Муреву отказом, и он просто найдёт другого наставника, не столь отягощённого греховными ценностями, а все мои последующие слова сделаются сплошным белым шумом, в котором смысла чуть больше, чем в хлопках трепещущих на ветру рукавов смирительной рубашки. А если я соглашусь? В голове зубастой кометой пролетел вязкий, похожий на горящий смолистый факел клубок порочных воспоминаний моего ни разу не славного послевоенного прошлого. От свечения этого трижды проклятого метеора, тщательно сотканного из выпивки, крови, пота, хрипов и стонов, поднял голову мой внутренний зверь - от его рывка, поводок принципов в покрытых свежей сукровицей и лопнувшими мозолями руках самоконтроля  опасно затрещал, но всё же выдержал. Дети не должны так рано знакомиться со смертью. Я не за это воевал. - Хорошо, Мурев, - я как будто танцевал на тонкой струне над пропастью, способный рухнуть в любой момент в последнем неловком движении. - Я научу тебя всему, что знаю сам, но я не хочу, чтобы ты платил больше, чем можешь себе позволить. - Лурам, я не понимаю, - взгляд бесёнка цеплялся за каждую мимическую мышцу моего лица с такой же безнадёжностью, с какой отчаявшийся скалолаз ломает ногти об совершенно гладкую скалу. А следующей репликой я наступил этому альпинисту на пальцы. Готов биться об заклад, что сейчас каждый неумелый психолог и доморощенный психотерапевт подавился моей показной безжалостностью и прямолинейностью и уже начал строчить гневное эссе с доскональным описанием того, как нужно правильно ответить потерявшемуся в жизни ребёнку и какие антидепрессанты нужно прописать, но при этом сами никогда не оказываясь на моём месте. - Думаешь, что спустишь курок или свернёшь чью-то шею, и жить станет легче? Убить кого-то нетрудно, но не забывай, что могут убить и тебя - особенно, если убьёшь кого-то, за кого будут мстить. И тебе придётся жать на крючок и махать ножом как заводная мартышка, строя вокруг себя стену из кровавых трупов. Некоторые так и делают, и ещё утешают себя - мол, чем выше стена, тем спокойнее на душе. И жмут дальше как дураки, даже не понимая, что убийства всегда ведут лишь к одной вещи - одиночеству. Мои советы обжигали, мутили разум, но потом сами вручали ключ к действию, и точно такими же были преимущества всех крепких спиртных напитков, которые я разливал в стаканы вниз по скрипучим льдинкам. Обычно, взрослый мужчина испытывает естественную потребность обучать кого-то младше себя любым вещам, которые умеет делать самостоятельно - сейчас же я мог научить Мурева, как не стать таким как я: это весь потолок моих навыков к четверти века прожитой жизни. Я очень часто, а возможно, что чаще большинства жителей Преисподней, вставал обеими копытами на предпоследнюю границу между жизнью, смертью, помешательством и забвением, но каждый раз ветры памяти о друзьях и родных поворачивали паруса моего здравомыслия на верный курс. А у Мурева не будет ни попутного ветра, ни путеводной звезды, ни карты, ни компаса и даже бутылка будет разбита не об нос его утлого судёнышка, а об капитанскую забубённую голову. - Да, я действительно воевал и убивал. Но я не хочу убивать сейчас. Я хочу давать советы, слушать, помогать. Я могу помочь друзьям, принцессе Октавии, леди Стелле, тебе, Мурев. И я не думаю, что ожесточение тебе поможет, - я снова положил руку на плечо бесёнку. - От сердечной недостаточности умирают очень быстро. Но от недостатка сердечности тоже можно загнуться в два счёта. Впрочем, есть кое-что и пострашнее... - Например? - Мурев взметнул брови кверху. - Месть повара, когда его блюду позволяют остыть, - я шутливо толкнул пальцем бесёнка в лоб, чем заставил его наконец-то улыбнуться и позабыть хотя бы на какое-то время о своём нездоровом желании превратиться в военную машину с доктриной вместо мозга, чтобы защититься от любых душевных колебаний и болевых ощущений. Зрители хохочут до колик, когда в очередной серии любимого мультфильма им показывают все затрещины и шишки, которыми сценарист щедро осыпает невнимательного папашу, героически защищающего своего беззаботного отпрыска, решившего поиграть на стройке или подёргать за уши живого медведя - сейчас мне было не до смеха, оттаскивая Мурева с края бездны, и даже фоновый гогот решил заткнуться. Но, как и всегда, хорошая встряска помогла перейти к общему и важному - пока бесёнок громко жевал, я взял в руки телефон и позволил пальцам самим набивать новое сообщение на мамин номер. «Дорогая мама, спасибо за новости о доме и родных. Последние дни я только и держусь на счастье от прочитанных сообщений. Я очень рад за Лори и Рактума, и всё так же искренне их люблю и буду счастлив когда-нибудь приехать погостить к нам домой. Я не забыл ни о ком из вас в стенах этого прекрасного поместья дворянской крови - прошло всего несколько дней, но, судя по объёмам работ, кажется, что минула уже добрая сотня лет. Очень всех вас люблю и очень скучаю по вам. Ваш сын, Лурам.» Посомневавшись с минуту, я стёр последнюю строчку, потом вбил её заново, после снова стёр, добавил эпитет «любящий» и только потом отправил сообщение. Когда значок конверта на экране телефона рассыпался чёрными пиксельными точками, я испытал холодящее до ожогов прельщение помолиться неведомым божествам мобильных сетей и попросить вернуть их мою смс-ку обратно, чтобы стереть прилагательное. Любящий... любовь... я уже не произносил это слово вне контекста работы и вредных привычек уже долгие годы, и, тем более, уже забыл когда употреблял его по отношению к женщинам. И сейчас это прекрасное и ужасное слово озорной птичкой уселось в моих мыслях и своим весёлым щебетом заставляло меня ощущать не только мучения, но и надежду. В моих глазах стало слишком мало места, а горячей влаги хватило бы на самую элитную парильню азиатских кварталов. Я каким-то образом сумел полной грудью втянуть этот обжигающий пар и столь же невероятно выдохнуть, выпуская его в пространство комнаты, замаскировав под табачный. - Лурам? Ты чего? - спросил Мурев, продолжая набивать рот моим кулинарным шедевром. - Я не хочу, чтобы ты столкнулся со смертью, Мурев. Убийства лучше предотвращать, чем совершать. Так что, если у нас с тобой не будет никаких дел, то можно скататься до Аменажа. «Звезда Альхазреда», помнишь? Закусим и поболтаем... а заодно, поможешь мне подобрать подарок для Столаса. - Угум? По-ва-рок? Фто-ла-фу? - Ага, ему самому, - я весело усмехнулся, расшифровывая слова сквозь фильтр из жареных яиц. - Я последнее время впал в немилость у князя, так что было бы неплохо преподнести его высочеству какой-нибудь подарок и слова искренних извинений с обещаниями больше так не поступать. До следующего раза, само собой. - Ко-ре-шки! - проглотив особо крупный кусок, бесёнок обрадовался. - Князь очень любит всевозможные редкие травы и растения, особенно лекарственные! И я точно знаю, какое растение Столас очень был бы рад получить! Саженцами торгуют в квартале кобольдов и пикси, в том числе особо редкими сортами гербария и грибов. Думаю, что там можно найти нечто подходящее для расстроенного князя - для начала этого будет достаточно, чтобы перейти из разряда «грубого бунтаря» в «чопорного душку». Уже неплохо, а заодно... - Заодно, докуплю патроны для оружия. Возьмём пустые бутылки и найдём симпатичный пустырь, где никто не будет нам мешать. Пока Мурев продолжал бороться с завтраком ножом и вилкой и уже мысленно представлять себе картину расправы над грозными стеклянными противниками, мои мысли-скакуны резко дали крен в сторону незаслуженно забытой стороны. Этим утром я не уделил внимание Стелле, и это большое упущение - может быть, помимо кофе и чего-то вкусного, мне стоит задержаться на Аменаже чуть дольше и купить что-нибудь для её высочества? Как давно леди Стелле вообще дарили что-нибудь, кроме новых бумаг и новых причин для головной боли? Я опёрся на локти, положил на ладони голову с сигариллой в зубах и стал неспешно погонять взбунтовавшиеся размышления, которые уже давно потеряли и дорогу, и ритм. - Парфюм? - вслух подумал я, и тут же сам отмёл этот вариант как неподходящий. Нет, я вообще не могу припомнить, чтобы принцесса пользовалась чем-то кроме ароматических масел для перьев. Точно так же отметается вариант с лаком для когтей и сухими духами. Цветы или сладости? Тоже больше подходят для заявки на что-то большее, чем просто дружеский жест, а кроме того, цветы уже подготовлены для Столаса. Украшения... нет-нет-нет-нет, ты ведь не собираешься набиваться к хозяйке в фавориты? Пойдут расспросы - я это смогу пережить, но вот сама Стелла намучается, особенно на это обратят внимание недоброжелатели, начнут копать под неё или же искать способ уязвить. И всё же, соблазн увидеть тот самый ореол блеска женских глаз при виде браслета или ожерелья, и, возможно, я буду первым свидетелем неподдельной радости её высочества. - Эй ты, говнюк! В дымчатые контуры моих приятных туманных размышлений бесцеремонным пароходным гудком ворвался резкий, мерзко-трескучий выкрик, заставивший меня резко выпрямиться и напрячь душу с телом. Этот грубый и наполненный ехидством голос, не стесняющийся смазывать каждый звук толстым слоем ерничества, принадлежал незнакомому бесу, который умудрился каким-то неведомым образом втиснуть в узкую щель дверного проёма и свою лысую рябую голову, и растущие из неё неприлично громадные и лихо закрученные назад рога.   На фронте я видел много бесовских лиц разной степени уродства и безобразия, но вот этот экземпляр, выставивший свою чугунную рожу напоказ мне и Муреву, как какой-то балаганный шут, из числа тех, что зарабатывают себе на жизнь постоянными увёртками от тухлых яиц и гнилых помидоров, умудрился переплюнуть всех. От крупных пятен белесых ожогов и шрамов костистое и узкое лицо ярко-рубинового цвета с чёрным пятном татуировки на лбу больше напоминало кое-как наспех заплатанные штаны, которые стыдно нацепить даже на самое захудалое огородное пугало. Жёлтые и налитые кровью огромные глаза весело и полу-безумно сверлили меня тяжёлым взглядом, лишь чудом держась на чуть менее красных складках нижних век под парой тонких и длинных сабель чёрных бровей. Словно убедившись, что я вдоволь налюбовался этой нелепой пародией на бесовскую голову, незнакомец столь же нагло толкнул дверь плечом и небрежно упёрся рогами в притолоку. Остро торчащие топоры плеч, длинный прямой плащ из дорогой кожи и ковбойские сапоги одинаково подчёркивали и худобу, и высокий рост беса. Чугунная рожа, с этого ракурса больше похожая на помесь размазанного машиной канюка и ушедшего в продолжительный глубокий запой ящера-варана, растянула тонкий порез зубастого рта в жёлтой ироничной ухмылке и насмешливо-издевательски высунуло кончик языка-хлыста. - Ещё раз услышу на тебя жалобы, и тебе не поздоровится, - хохотнул незнакомый бес, прежде чем его голова убралась обратно за дверь, как напружиненная, а я сидел как дурак, пытаясь понять, что только что произошло и что мне сейчас делать - смеяться или пугаться. Я не стал делать ни первого, ни второго - удила мыслей крепко схватили невидимые пальцы рук в беспалых кожаных перчатках рядового солдата штурмового отделения, а в голове, подхваченная ветром инстинктов, зашелестела картотека-фотографическая память, перебирая все лица, которые я успел увидеть за свою жизнь, размыто или отчётливо: результат оказался нулевым, но даже такой итог оказался положительным. «Чужак. Поместье. Стелла. Другие. Мурев рядом, в безопасности. Перехват! Двигаться!» Наверное, мне бы и следовало броситься в комнату и вытащить Наган - барабан был полон, а это семь свинцовых плевков, каждый из которых бегает быстрее даже самого шустрого беса с наскипидаренным хвостом, но сейчас я задействовал только спинной мозг, отдел решительных и быстрых действий с самым коротким, и оттого правильным, вариантом развития событий. Головной отдел лишь робко напомнил о себе, когда я вытер глянцевое от колбасного жира длинное лезвие финки полотенцем, прежде чем сунуть нож в рукав рубашки отработанным движением и почти что ткнуть Мурева, поражённого не меньше меня, указательным пальцем в нос. - Ном... Лурам...- промычал бесёнок, старательно работая челюстями. - Прожуй. Проглоти. Найди Стеллу. В доме вор или киллер. Я постараюсь его задержать или уничтожить. - Неф! Лурам, это же... От громкого цокота собственных копыт и стука сердца в ушах, я, уже несущийся со всех ног к двери, не понял, что сказал Мурев, не расслышал последнее слово - морковник, чиновник, полковник, садовник - но точно был уверен в том, что поимка нарушителя сможет в полной мере продемонстрировать чрезмерно обидчивому принцу всю чистоту моих помыслов и верность общему делу. «Столас должен оценить подобное, это уж точно.»

***

Беседка Столаса была весьма скромной, но недостаток украшений компенсировался обилием жизни. Торжественно и шумно здесь текли временные реки изменений и перемен, оставив её в неподвижности и тишине, которую нарушал только концерт из ухающих и воркующих вариантов глубокого храпа и полусонных всхлипов. Утро встретило Блицо Баксо не самым лучшим образом - прохлада ощущалась особенно остро н неприятно на фоне всего выпитого и выслушанного за эту бессонную ночь: Столас пил с Блицом вместе, пил один, плакал, смеялся, снова пил, снова плакал, жаловался на всё подряд, а потом битый час безостановочно повторял мантру о том, что он просто ужасный отец, а Блиц его в этом разубеждал и гладил по голове до тех пор, пока не перестал чувствовать правую руку, а князь не захрапел с такой силой, что туча мошкары и ночных мотыльков поспешила убраться как можно дальше из сада и беседки. Некоторое время Блиц не решался убрать с коленей голову Столаса, надеясь, что он каким-то образом почувствует потребность в этом сквозь крепкий сон. Когда князь этого не сделал и продолжал пьяно храпеть, бес, со всей доступной для него величайшей осторожностью, принялся шевелить бёдрами до тех пор, пока косматая голова совиного демона на переползла на подушки оттоманки, и, немного подумав, всё же поцеловал принца в белые перья на лбу, как бы смягчая окончание затянувшегося свидания. Завернувшись в плащ, и, зябко ёжась, Блиц вышел к поместью, ухватился руками за водосточную трубу, которая шла аккуратно до самого открытого окна нужного бесу кабинета, и несколько раз потянул её на себя. Конечно, это была уже больше традиция, чем реальная проверка на устойчивость, но от некоторых привычек было непросто избавиться: когда-то Блицо сомневался и в крепости этой трубы, и в крепости чувств между ним и Столасом. Пока что, наёмнику удалось избавиться только от второго сомнения, а вот прочность и коррозия водостока всё ещё были под огромным вопросом. И вот, чтобы размяться, согреться, стряхнуть сонное оцепенение, выгнать хмель из головы порцией адреналина и получить нужный для работы гримуар, Блиц начал своё восхождение, подтягиваясь на руках, переставляя ногу за ногой и стараясь не беспокоить затёкший хвост без крайней необходимости. Труба опасно заскрипела и задрожала под пальцами Блица, но тот уже поставил обе ноги на подоконник, плотно уперев каблуки сапог в орнамент мраморных узоров, перегнул руку в беспалой перчатке через форточку, подцепил когтем тонкий крючок задвижки и с облегчением шагнул на твёрдый пол кабинета старого дворецкого, который, как и всегда, начал причитать. - Мастер Блиц, я ожидал вас намного раньше! - Ну, я же не виноват что ты вечный опозданец со своим ревматизмом, хе-хе! Салют, Барт, как жизнь? Барт дёрнул кончиком носа и обиженно фыркнул, не оценив чувства юмора своего раннего визитёра, а Блиц, как и всегда, лихо усмехнулся. - Вы пришли за гримуаром, мастер Блиц? - всё с той же обидчивостью поинтересовался Бартоломью, косясь на утреннего гостя. - Или... - И за ним тоже, - перебил бес, достав из кармана плаща пухлый от банкнот бумажник и, деловито облизав палец, отсчитал оговорённые пять купюр по сотне каждая. - Твоя доля, Барт. Всё по честному или пересчитаешь? Блиц не очень любил многие вещи в своей жизни, и старый бес-дворецкий не был исключением, но Столас очень просил быть снисходительнее к возрасту того, кто был единственной ниточкой к памяти о хороших и добрых временах, и поэтому бесу пришлось пойти на мировую, перешедшую во взаимовыгодное сотрудничество. Бартоломью, помимо выдачи княжеского гримуара под честное слово, часто выручал Блицо полезными сведениями и свежими наводками на всевозможные сторонние заработки, при этом прося взамен обо всяких пустяковых для самого Блица услугах: припугнуть какого-нибудь не в меру любопытного энтузиаста, подкинуть конверт в дипломат какому-то политикану или сделать ставку за самого Барта на скачках или бегах, прямо как сейчас. - Ох, ну что вы, мастер Блиц, уж вам-то я верю как родному, - голос Бартоломью нисколько не изменился и был всё так же наполнен хрюкающими вздохами, но вот в глазах мелькнул огонёк алчности и протянутые к купюрам руки мелко и суетливо дрогнули от жадности. Такие жесты вызывали у Блицо разве что презрение, деньги в чистом виде не очень-то интересовали беса , что было весьма странно для того, кто убивает людей и демонов за звонкую монету, а родной отец которого и по крови, и по характеру мог бы гордо представлять кольцо Алчности, будь предложена такая возможность и соответствующее вознаграждение. А вот возможности побаловать приёмную дочь беспричинным подарком или устроить небольшую пирушку для Милли и Мокси, ставших для Блица второй семьёй, буквально раздували душу беса от восторга и радости, как поток горячего гелия. - Ого, Барт, кто это тебя так разукрасил? - Блицо только сейчас заметил раздутый нос дворецкого, своими размерами больше напоминающий клоунский, разве что цвет уходил в желтизну. - Часом, не тот самый бармен, про которого мне Столас всю ночь заливал уши, пока не залил свои шары? - Ох, мастер Блиц, и не говорите! - дворецкий прискорбно воздел к потолку кулаки, больше похожие на сырые котлеты. - Молодёжь совсем отбилась от рук! - Хочешь, я его обломаю, а? Старость уважать надо, вколочу ему в головёшку урок хороших манер? - Ах, я не хочу быть обузой... - старый бес печально закатил глаза к потолку, но всё же оживился. - Может быть, только припугнуть? Ну, самую малость? Или нет, лучше не надо! Вдруг он вас тоже покалечит? - Покалечить? Меня?! БлицО?! - ощущение ножен с кинжалом внутри и количество выпитого за ночь добавило любовнику Столаса ещё больше уверенности, давно выйдя за все мыслимые пределы. - Да смешно подумать о чём-то подобном, а ты вслух такое ляпнул, старик! Ладно-ладно, буду паинькой! Скорчу ему рожу пострашнее, а будет лезть - отлаю так, что уши в трубочку свернутся! - На всякий случай, я лучше позвоню принцу в беседку, - проворчал Барт, взявшись за телефон. - На случай, если вдруг ваше воспитание пойдёт не по плану. Блиц только фыркнул - ох уж эта липкозадая осторожность! С другой стороны, можно будет и пропустить пару ударов от этого бармена, пусть Столасу будет приятно пощекотать себе нервишки в разумных пределах. Но при виде бармена, Блиц даже не стал задерживаться и обошёлся лишь страшной рожей да предупреждением, причём весьма вежливым по собственным меркам. На вид бармен показался мелкой рыбёшкой, не стоит даже возиться с таким франтом, наверняка тюфяк ещё похлеще Мокси, который всегда и во всём соглашается со своей ненаглядной! Оставшись довольным собственной работой по устрашению и воспитанию, Блиц гордо выпрямился и, звонко цокая каблуками сапог на радость всем спящим обитателям поместья, отправился в сторону главного входа - сейчас, с гримуаром под мышкой и неплохим настроением, бес никого не боялся, а мысль о несущемся вслед яростном крике жены Столаса вызывала только здоровый смех над собственной шалостью. Особенно отчётливо припоминалась самая первая встреча, когда Блиц буквально свалился ей на голову во время какой-то встречи с другими важными птицами, мягко приземлившись в двухэтажный заказной торт - весьма вкусный, к слову сказать. На беса снова нахлынули воспоминания о знакомстве со Столасом, первые разговоры и встречи, как они вместе смеялись над всякими глупостями, как вместе напивались до тех пор, пока едва могли стоять на ногах, а потом ввязывались во всевозможные споры или выкидывали очередные номера в мире людей, а потом чудом уносили ноги от полиции и секретных служб... И точно так же вспоминались множественные случаи, когда Блиц был на краю гибели, вцепившись руками в множественные пулевые раны или в перебитую артерию, но при этом всё равно пытался родить какую-нибудь несмешную шутку для перепуганного князя. Блицо никто не мог обвинить в трусости или чрезмерной осторожности - он никогда не прятался за спинами своих друзей, а выступал первым даже когда дела были совсем плохи, отшучиваясь и зубоскаля. Какое-то время так всё и было, пока его не разговорил этот чёртов василиск...

«Док, бесы и демоны никак не должны друг другу подходить! Будет лучше для всех, если Столас и я будем держаться друг от друга подальше! » «Лучше, monsieur Blitzo? Скажите на милость, как это может быть лучше? Взгляните на себя, потому что сейчас вы и есть настоящий - раненый, ослабевший, вытащенный sous le nez de la mort бес, у которого за душой только трусость, неудачный опыт и враньё. Да-да, именно враньё! Особенно ваши слова про защиту Столаса и ваших...» «Милли и Мокси.» «C'est vrai, merci. Перестаньте молоть чушь о том, что своим отгораживанием вы защищаете ваших близких от себя самого. Вам просто хочется держать своё сердце за семью печатями, чтобы вам снова не было больно по одной и той же причине. Et osez vous y opposer!» Блиц как-то механически нашарил свободной рукой в кармане мятую пачку сигарет, на ходу стукнул ей по колену, подхватил смоченным в вине языком и втянул в губы бледно-оранжевый цилиндр фильтра, но не стал закуривать. Шторы высоких окон коридора трепетали на сквозняке, словно высунутые огромные языки хохочущих демонов, потешавшиеся над неудавшимся циркачом в момент первого в жизни добровольного признания в собственной слабости и неправоте. «Док, пожалуйста, хватит лопотать на своём лягушачьем! Но... да, ты прав. Я это сказал, хорошо?» «Хорошо, monsieur, уже какой-то прогресс. И не казните себя - у каждого не лишённого сердца есть такой страх, но лучше довериться своей судьбе и поверить в крошечный шанс увидеть рассвет даже ценой неловкого положения и душевных страданий, чем всегда пребывать во тьме, damné et oublié. И потом, признайте, что неправильно обвинять князя в том, что случилось у вас в прошлом ещё до знакомства со Столасом?» Мало кто мог пробиться к настоящему Блицу сквозь ледяную броню отчуждённости и безучастности, но те, кто сумел это сделать, получали преданного до гроба друга, который, однако, требовал точно того же. До встречи с доктором Скриипом, только трое адорождённых имели редкое право называть себя друзьями Блицо, но один из них - Глосс - позже сделался заклятым врагом. «Чего вы ждёте от меня, доктор?» Он ведь правда любит Столаса, да? Конечно же да. Блицо чувствовал это уже спустя первые две недели их знакомства, а к концу месяца этот вопрос стал утверждением. Любит так сильно, как только может мелкий бес, прячущийся за арлекинской маской сарказма и буффонады. Сначала любовь была мучительной, бес не мог признаться, не мог подобрать правильные слова, не мог набраться смелости, и не знал, чего ему бояться больше - отказа или взаимности? «Будьте смелым, Блиц. Хотя бы раз в жизни. Я знаю, что вы сильный, что вы не прячетесь от пуль за чужими спинами, и что вы любите вашу приёмную Луни как родную кровь. Но будьте достаточно смелыми, чтобы снова кому-то доверить своё сердце - даже если что-то пойдёт не так, то мы все будем рядом. Идите же к Столасу и ничего не бойтесь.» Если что Блиц и не любил, так это чувствовать себя должником, и даже отсутствие меркантильности в подарках Столаса не очень помогало: одежда, оплата счетов на квартиру и аренду офиса, даже эти самые сигареты и прочие карманные расходы, всё это было дарами любовника из высшего общества. И это без учёта того, что Столас помог откупиться от повесток и самому Блицу, и Моксу, и пообещал помочь Луне получить любое высшее образование, какое та только пожелает. «А после сегодняшнего дня, придётся искать другую работу. Даже не вериться, что когда-то настанет последнее задание, и кто-то с моим родом деятельности уйдёт на пенсию не в деревянном пиджаке.» Нет, Блиц тогда сделал всё правильно, просто такие вещи случаются - побежал прикрывать Милли огнём, покинул укрытие и схлопотал несколько пуль. Повторил бы он это, даже если бы не дожил до конца дня? Без проблем, М&М точно бы позаботились о его Луне, да и как бы он мог смотреть в глаза Мокси, если бы оказался трусом? Просто одно обстоятельство привело к другому, череда событий едва не остановила бесовское сердце от переизбытка свинца в организме, но что-то внутри Блица изменилось: однодневная жизнь перестала приходиться по нутру. Иногда, бес ощущал, что такая жизнь стала неправильной намного раньше, просто пережитый три месяца назад предсмертный опыт ускорил процесс мышления. Да и просто непривычно ощущать перемены, это тоже был страх, в котором Блиц не хотел признаваться самому себе очень долгое время. Бес так долго собирал вокруг себя какой-то суррогат семьи - НАСТОЯЩЕЙ семьи - а теперь оказывается, что Милли и Мокси планируют сами завести ребёнка и найти работу безопаснее, чем текущая, а Луна уже не маленький щенок, а уже взрослая адская гончая, способная сама принимать решения и желающая строить жизнь собственными лапами. И всё вроде как правильно и верно, но... «Сэр, вас вовсе никто не бросает! Мы с Милли вовсе не отказываемся от вас! Вы всегда будете нашим другом и другом семьи!» «Эт точно, Блиц! Крестником будешь для первенца, помяни моё слово!» «Пап... да, ты не ослышался, я действительно так тебя назвала. Я очень тебя люблю, и очень тебе благодарна за всё. Я хочу попробовать жизнь на свои собственные зубы. Но я знаю, что на тебя можно положиться, если дела будут плохи.» «Блици, я очень тебя люблю, но я не могу развестись со своей женой, я не могу оставить свои обязанности и свою Вию, потому что она для меня точно так же важна, как для тебя - твоя Луна.» Остановившись на секунду перед висящим в коридоре зеркалом в массивной раме, Блиц осмотрел себя - не считая красных от бессонной ночи глаз и кругов под глазами, выглядел он, по собственному мнению, на все одиннадцать баллов из десяти возможных, которые станут железобетонной двадцаткой, когда бес вернётся домой, отмоется под горячим душем, выпьет целый термос горячего кофе и закусит чем-то плотным и жирным. Но и в текущем состоянии, он сам просто бес-подобен: высокий, тощий, подтянутый, с выделенными на руках венами, очерченными скулами и глубоко впавшими щеками, от которых Столас был просто без ума. А если Блиц решит проспаться после душа, а уже потом позавтракает, то из его огромных жёлтых глаз уйдёт краснота, а ей на смену вернутся пронзительные зелёные пятна, превратив и без того жгучего беса, каким Блиц себя считал, в настоящее хищное животное, перед привлекательностью и обаянием которого никто не сможет устоять, будь то Люцифер или Все-Отец. Но сначала - домой. Душ, сон, завтрак. Ночь без сна, с выслушиванием нескончаемого потока слёз и обильным поглощением алкоголя, далась бесу тяжело - изо рта неприятно несло выпивкой и сигаретным дымом. Облизав десна пересохшим языком, Блицо пришёл к выводу, что, может быть, тот бармен не такой уж и плохой - коктейль бы очень недурен на вкус, такое надо пить медленно и неторопливо, а не как глава I.M.P. привык напиваться в «порожние» дни, когда никто не приходил: начинал утро с кружки кофе с долитой рюмкой коньяка, а к закату в пожелтевшей керамике плескался уже чистый алкоголь. «Как знать, может быть, тот бармен и не такой уж и говнюк, как я его назвал? Просто с характером, оно и к лучшему - раз может дерзить и не падать в ноги дворянам, то с душком! Ладно, выполню задание, занесу гримуар и поговорю с ним уже лицом к лицу, а там и выпить нальют. Всё равно, от задания смердит чем-то нехорошим... пугают последствиями, так заказчики себя не ведут! Но заплатили хорошо и вперёд.» Блиц всё ещё не мог примириться с тем упрямым фактом, что наутро, покидая беседку Столаса после долгих разговоров, внутри бесовской души царила не холодная отрешённость и понятное избавление от дискомфорта, а непонятное и порой не особо приятное чувство морального удовлетворения от простого разговора о пустякам. Блиц давно ни с кем не дрался, впереди предстояло важное задание, и у киллера нарастало желание почесать кулаки об чьё-то лицо, чтобы размяться и привести внутренний мир в порядок. - Стоять! «На ловца и зверь бежит» подумал Блиц, поворачиваясь всем телом на резкий выкрик, прозвучавший как выстрел. Навстречу киллеру решительным шагом приближался незнакомый досель слуга поместья, и Блицо оценивающе осмотрел новенького беса, признав в нём бармена. Первое впечатление было посредственным: одежда и выражение лица излишне строги для простого слуги, но одновременно обоим этим пунктам ощутимо недоставало лоска для элитного круга адского общества. Для сытой должности под древним дворянским крылом бес в жилете имел чрезмерно изнурённый вид и отчётливо видимый недовес, но при этом тело было крепко сбитым, без единой жиринки, а неподвижное кривоватое лицо, больше напоминающее посмертную маску из красного гипса, обладало острыми и зоркими глазами вурдалака - сходство с монстром-трупоедом лишь усиливалось из-за неравномерного солнечного света, который освещал тёплой желтизной только половину коридора, где стоял сам Блиц, а вот вторая часть оставалась наполненной холодной и зеленоватой серостью, больше напоминая поросшие мхом кирпичи склепа. От неподвижного взгляда по спине прошёлся неприятный холод нехороших предчувствий, но Блиц улыбнулся так, как всегда улыбался перед дракой: льстиво, беззлобно, почти что ласково, вот только глаза всё так же неприязненно сверлили беса в рубашке и жилете. - Спасибо, Бэрримор, но я дорогу знаю, - оскалился Блиц. Незнакомый бес остановился почти что вплотную к киллеру и принялся рассматривать его сквозь полуприщуренные, почти что роботизированные глаза. Ледяные пальцы на позвоночнике ощутились ещё сильнее, но шутить Блицо не перестал. - В чем дело, Дживс? У тебя нет чувства юмора? - Когда-то было, но я его давно прикопал где-то в сырой земле. Выворачивай карманы и получишь шанс уйти отсюда живым. «Ещё и картавый! Тьма Великая, и вот этого придурка я должен бояться?!» - Ого, какой ты грозный! - Блицо гоготал в непроницаемое лицо бармена, стараясь не смотреть на полоску шрама вдоль щеки. Да наверняка татуированная, чтобы отпугивать шпану и привлекать дамочек. - Мама с папой не научили как принято говорить с такими как я? - Я учусь быстро, мистер. - Быстро этому не научишься. Ты хоть знаешь, с кем говоришь? - С сукиным сыном, который влез на священную территорию. Огромный насмешливый оскал ушёл с лица любовника Столаса так же быстро, как и пришёл. Блицо мог огрызнуться на многие оскорбления, но не на те, которые бы затронули семью и родную мать. - Как ты меня только что назвал? Ну-ка, повтори? - С глухим сукиным сыном, который влез на священную территорию. Скорее всего, ещё и с умственно отсталым.  - Слушай, ты, Альфред хренов, – Блиц бесцеремонно ткнул начинающего действовать ему на нервы беса пальцем в грудь. Внутри клокотала буря ярости. – Ещё раз тебе повторяю, если ты сейчас не свалишь прочь с дороги, то я тебя в бараний рог… Блиц не успел договорить – его оппонент даже не шелохнулся, а в следующую секунду коротко и резко дважды ударил. Правой рукой - в челюсть, а левой – прямо в белое пятно на лице, опрокидывая высокие стены перед глазами беса куда-то в сторону. - Ах ты, выродок, - прошипел Блицо, ощупав пальцами разбитую губу и сплюнув сгусток крови на дорогой ковёр. Расплывающееся пятно боли под левым глазом обещало превратиться в синяк. – Ну, ты мне за это ответишь. Киллер резко вскочил на копыта, выхватывая из-под полы плаща свой любимый кинжал, уже от одного вида которого жертвы кричали в ужасе. «Лезвие из цельного куска нефрита с повышенным содержанием никеля,  лезвие идеально сбалансировано за счёт боковых проточных полос для стока крови, пилка – из обсидиана с позолотой. С годовщиной, мой Блици».  - Ты не бойся, я тебя насмерть не зарежу, – загоготал бес, провернув кинжал между пальцев. – Так, пару царапин на память оставлю, чтобы лучше помнилось. Что на месте-то застыл, уже в штаны наложил? Или решил избавить меня от хлопот гнаться за тобой, да? Очень любезно с твоей стороны. Оппонент Блица даже и бровью не повёл на колкости и угрозы – лишь выставил левую ногу вперёд и развернул корпус боком, словно дуэлянт. Движения вовсе не были спонтанными – каждое движение было выверено до совершенства, стойка – надёжна как скала. - Так и будешь стоять и смотреть? - насмешливо спросил Блиц, хищно клацнув зубами. – Сейчас посмотрю что у тебя внутри. Блиц приближался медленно, похожий на приготовившегося к броску волка, резко выбросил руку с ножом ложным движением и громко гаркнул, желая взять оппонента на испуг, а тот даже не моргнул. Глава I.M.P. чуть не закипел от бешенства – какой-то ублюдок строит из себя крутого! Ну, посмотрим, как он запоёт, когда прольётся чья-то кровь. Блицо сделал ещё шаг вперёд, перехватив свой кинжал и целясь куда-то в район нетронутой левой щеки, вспомнив о слове «симметрия». «Попорчу ему лицо, изрежу одежду. А потом заставлю его нарезать пару кружков по поместью с распоротым ремнём - посмотрим, насколько он ловок при забеге в мешках, ха-ха!». Весь весёлый настрой и злорадные мысли разом упорхнули, когда бармен сам сделал первый шаг. Бес вынырнул как игрушка из табакерки, выбросив вперёд левую руку – Блиц инстинктивно попытался её перехватить, и тут же снизу вверх вылетела правая рука, сжимающая рукоять финского ножа, несущегося прямо под челюсть. Киллер, проявляя немыслимую гибкость и ловкость, едва успел отпустить безоружную левую руку и отскочить назад. Будь он чуть помедленнее или рука с финкой чуть быстрее, то сам Блиц уже бы валялся на коврах, захлёбываясь кровью в предсмертной агонии. Сейчас же он отделался неглубоким, но длинным порезом через грудь и распоротым дорогим пальто. Ассассин, не веря глазам, осмотрел рану на груди и перевёл взгляд на врага, а тот уже снова присел на широко расставленные ноги, выставив вперёд напряжённую левую руку и отведя назад расслабленную правую с зажатым клинком. Ещё мгновение – и бес в форме бармена молнией бросился вперёд в стремительном броске, мгновенным движением перевернув нож обратным хватом и очертив дугу в воздухе с воющим свистом клинка. Этот удар должен был рассечь горло Блица до самого позвоночника, но киллер снова увернулся, проскользнув по коврам на всех четырёх конечностях. Блицо уже не острил и не пытался подколоть – это уже была не попытка покуражиться над беззащитным дурачком. Перед ним стоял такой же убийца как он сам.   - Знаешь ножевой бой? Где-то успел послужить? Неплохо, но тебе со мной не тягаться! – гаркнул Блиц, лихорадочно прокручивая в голове способы отступления. – Меня, БлицО с тихой О, обучал сам Абаддон, Великий Полководец и Первый Рыцарь Ада! Я убил больше народу, чем ты съел бургеров за свою жизнь! А чем ты можешь похвастать? Конечно же, это был очередной вздор и очередная бравада, которыми Блиц пользовался чаще всего, чтобы запугать или заставить понервничать очередного противника, а заодно придать уверенности самому себе этим нелепым блефом. Весь арсенал трюков и приёмов киллера почти полностью состоял из всевозможных цирковых движений, которые Блиц успел освоить ещё в детстве, учась у канатоходцев, жонглёров, акробатов, метателей ножей и пожирателей огня.  - А где я служил – тебя там не было, падаль, - голос был тихим, но это была страшная тишина, похожая на шёпот глушителя. И уже через секунду, началась новая атака, и бес не жалел ни врага, ни себя, будто вновь оказался где-то, где можно рассчитывать только на свои силы и на остроту своего ножа. Может быть, Блицо бы и мог драться на равных, если бы не пил всю ночь, хотя бы немного поспал и что-нибудь съел, но сейчас было уже поздно что-то менять - даже неуклюжие движения сжирали запасы сил, киллеру пришлось уйти в глухую оборону и лишь иногда стараться достать выпадами, или хотя бы отпугнуть и показать, что просто так он не даст себя зарезать! Лурам остался слеп к этим попыткам, он не потешался над заведомо слабым противником и не занимался самолюбованием, демонстрируя владение ножом - любой другой бес в таком положении, по опыту Блица, исполнил бы множество ненужных пируэтов, каждый из которых бы заканчивался новой несмертельной и унизительной раной на теле оппонента. А бармен просто обрушивал целые серии ударов, чтобы выбить из врага все жалкие запасы выносливости, сбить с копыт, обезоружить и пленить. Безусловно, самым разумным вариантом было бы просто отбросить кинжал как можно дальше, сложить руки на затылке и уткнуться носом в пол, изучая узоры на ковре, но для Блица это было бы равносильно попаданию на финский нож всем телом, и неравный бой продолжался. Ножи столкнулись друг об друга ещё раз, выбивая сноп искр. И ещё раз, и ещё. Блиц вспотел не на шутку, пустив в ход весь арсенал трюков, приёмов и хитростей, но каждый раз его противник уклонялся или парировал удары зеленоватого лезвия, при этом не подставляясь сам. Лурам осторожничал, отказавшись от широких размашистых ударов и работая исключительно короткими выпадами, ни разу не открывшись для удара, но ему это и не было нужно - бармен знал, что противник выдохнется раньше него самого. Блицо опять попался на уловку и напал на пустую левую руку в белом рукаве рубашки, но та словно втянулась обратно в тело, перехватила переброшенный нож и решительно атаковала в ответ: четыре выпада, снова переброс ножа, короткий порез, удар ладонью, новый выпад, удар копытом по бедру в попытке поразить колено. Удары сыпались бесконечной очередью, без перерывов и остановок, глава «Immediate Murder Professionals» уже и не мыслил об контратаках - равновесие хотя бы удержать! Работать ногами! Держать ритм! Уклоняться! Давай, вспомни, как Милли владеет ножом! Как она двигается! Ну же, Блиц, вспоминай! Следующий удар, и никакая реакция тебя не спасёт! Пятясь назад, Блиц задел своим телом один из несколько пьедесталов, молча наблюдавшими за развязавшейся в утренних коридорах кровавой потасовкой, и едва не упал, зацепив хвостом вазу. И когда бес со шрамом на щеке начал своё стремительное и мягкое приближение, выбрасывая вперёд руку с зажатой в ней финкой, киллеру ничего не осталось, кроме как успеть развернуться всем боком и выставить свой кинжал навстречу, защищая внутренности. Это отчаянное движение спасло Блицу жизнь, но удар выбил оружие из руки, распоров перчатку и тыльную сторону ладони - нефритовый кинжал отлетел куда-то за спину, беззвучно приземлившись на покрытый ковром пол. Боль в порезанной руке и утрата оружия, вопреки всему, заставили Блица ощутить не страх, не чувство превосходства. Как там говорил Мокси? «Враг должен сам оказаться именно там, где бы вы хотели видеть его сами... нет, сэр, я не про гроб.» - Всё, всё, я сдаюсь... - бармен чуть поколебался, острие финки чуть ушло в сторону, и этого было достаточно. Блиц, вопреки всем инстинктам, резко поднырнул вперёд, практически под самый нож, проплывший сверкающей тонкой торпедой почти у самого бока, а затем киллер перенёс весь свой вес с одной ноги на другую и вложил все свои красивые шестьдесят девять кило веса в удар локтем, приложившись острой костью к пересечённой шрамом щеке бармена. Радость тут же сменилась страхом, когда Лурам выронил нож, схватился рукой за голову и взорвался таким леденящим душу воем, что Блицу стало не по себе. Конечно, переход от запугивания к драке и серьёзной поножовщине - это не то, что можно просто спустить на тормозах, но ведь и сам Блиц не планировал убивать этого полудурка! Он бы наставил этому бесу синяков, немного припугнул ножом, в крайнем случае оставил бы зарубку на память, а теперь, глядя на то, как Лурам крутится на месте и визжит как ошпаренная собака в попытке поймать собственный хвост, любовник Столаса некстати вспомнил про недавний заказ: человеческий мужчина, больше похожий на гору мышц, умер безо всякого вмешательства группы I.M.P. просто неудачно поставив ногу и ударившись об угол тумбочки виском. - Эй, парень, ты, это, - пробормотал Блиц, пытаясь скрыть собственный страх. Всё же найдя в себе какую-то жалость, бес пересилил желание сбежать и поспешно схватил полуопавшего Лурама за плечо, пытаясь поднять его на ноги. - Всё хорошо, просто пощёчина! Подумаешь, чепуха какая! Сейчас, я тебе помогу... Внезапно, рука Блица словно попала в железный капкан, от которого люстра над головой загорелась особенно ярко, а лёгкие наполнились кипящим водородом, который взорвался в следующую секунду от страшного удара кулаком точно под рёбра. Именно сейчас, ощутив во рту привкус собственной крови, Блицо понял, что сейчас он совершил нечто непоправимое. Боль от удара локтем послужила ключом, отворившим замки на теле бешеной ярости, и та пробудила нечто большее. Не было больше хладнокровия, не было спокойствия и собранности: пролитый на пепел бензин дотёк до тлеющего уголька и возродил целое кострище. Блиц не мог собраться и успокоиться, сердце билось попавшим в силки кроликом и мешало даже просто дышать и соображать - драться или бежать! Первый выбор оказался ошибочным: от последующего удара кулаком, бармен даже не попытался уклониться, а просто нагнул голову, подставив самую толстую часть черепа - судя по ощущениям, Блицо со всей своей силы  стукнул по двери сейфа, громко хрустнули фаланги. Попытка к бегству тоже оказалась безрезультатной. Блиц отступил назад, попытался выдернуть руку из захвата, но та не поддавалась, плотно увязнув в стальных пальцах, сейчас больше похожими на клешню гидравлического пресса. Второй удар барменской руки даже не просто приложился в ту же боль под рёбра, а буквально вонзился как нож, вклиниваясь под самую грудину - пульс остановился на какую-то долю секунды, и захромал заново какими-то рывками, больше похожими на судорожные движения обезглавленной курицы. А бармен продолжал наносить удар за ударом, как сваебойная машина, не выпуская руки из захвата и не позволяя полумертвому телу упасть на пол, пока Блицу оставалось лишь поднимать голову, как будто это движение только и поддерживало удары сердца во всём его теле, ставшим каким-то чужим и тяжёлым. Боль была невыносимой, но ещё омерзительнее были звуки, похожие на что-то среднее между хрустом капустной кочерыжки, хлюпаньем упавшего со стола желе и треском фарфоровой вазы. Спустя половину вечности, Блиц уже даже не пытался поднять голову, получалось только вжимать её в плечи, вцепиться в безжалостную руку-захват как в спасательный круг и молиться о том, чтобы Бартоломью всё же дозвонился до Столаса: удары и звуки ощущались всё слабее, став какими-то тихими толчками, собственный голос сделался чужим и дрожащим. - Луни... Столас... Помогите... Не хочу... умирать... Непонятно, разозлили ли эти слова бармена или же всё было частью какого-то зверского плана, но в следующий миг Лурам выпустил онемевшую руку Блица, приподнял его над полом как маленького ребёнка и с размаху опустил голову с огромными рогами на тот самый пьедестал. Ассасин резко и отчётливо услышал чавкающий шлепок удара и хруст разбившейся вдребезги вазы, но не почувствовал никакой боли. - Блици!!! Крик Столаса прозвучал колоссальным церковным колоколом во тьме, окружившей сознание Блица - мир снова обрёл яркость и чёткость, тело стало огромным мешком боли, звуки ворвались в обе перепонки сверхзвуковой ракетой. Чёрная нога адского князя попала Лураму точно в бок, отшвырнув того на пол, как щенка: к страшному удивлению, бес тут же перекатился куда-то в сторону, вскочил на четвереньки и уже начал отрывать руки от пола, позволяя боли и инерции поднять его самостоятельно, но Столас тут же нанёс второй удар ладонью снизу вверх, подбросив бармена в воздух на целый метр. Тело, безвольно раскинув все конечности и хвост в воздухе, пролетело над полом, словно игнорируя гравитацию, а потом ударилось головой об картину на стене и осело на пол. - Блици! Блици, хороший мой, миленький мой, сейчас-сейчас! Только не умирай, пожалуйста! - лицо князя исказилось от страха и отчаяния, из всех его четырёх красных глаз текли огромные слёзы, и Блиц старался не закрывать свои глаза, продолжая не только идти на это свечение, но и попытаться улыбнуться. - Вот так, улыбайся! Всё будет хорошо, сейчас Скриип и я тебя починим! Уже через час встанешь на ноги! Только не закрывай глаза и улыбайся, хорошо?! Ты понял? Блиц хотел ответить, что он и сам не очень горит желанием отдавать душу Абаре в такое замечательное утро, но потом внимание главы I.M.P. привлекло что-то ещё более значительное - тело бармена снова зашевелилось и открыло глаза. А потом Лурам поднял голову и улыбнулся. Мечтательной, задумчивой и оттого вдвое страшной улыбкой. Почувствовав или услышав это движение губ, Столас, крепко прижимая к своей груди полуживого любовника, развернулся к Лураму и закричал так, словно хотел поставить весь Ад в известность о своём решении: - Ты псих, Лурам! Ты ненормальный, больной псих! Тебя в клетке держать надо! Если у тебя есть хотя бы капля мозгов, то ты не станешь вставать! Но Лурам оторвал своё тело от стены, встал, проигнорировал лежащий на полу собственный нож, и подошёл к Столасу лишь затем, чтобы получить новый удар и отлететь обратно на старт. Но снова и снова, как одержимая злыми духами неваляшка, как бессмертный маньяк в хоккейной маске, Лурам вставал с пола и вновь шёл вперёд на Столаса и Блица, надеясь непонятно на что, вновь и вновь получая толчок или оплеуху царственной руки. Десятый подъём бармен смог проделать исключительно на силе воли, в то время как сила мышечная уже давно покинула бесовское тело, оставив в напоминание о себе красные полосы, текущие из-под тонких губ Лурама. Сходство с персонажем ужастика лишь усилилось, когда Столас заново повторил простой приказ-команду: - Не! Смей! Вставать! - такая интонация идеально бы подошла для молодого красавца-полицейского, который всё же смог повергнуть маньяка метко выпущенной пулей и который нелепо погибнет ровно в тот момент, когда повернётся лицом к зрителям или решит убедиться в смерти маньяка самым небезопасным для этого способом - дотронуться. Лишь на одиннадцатый раз Блиц понял, ради чего этот чокнутый бармен продолжает свой заведомо проигранный, но, отнюдь не бессмысленный бой. Лурам всё же победил, даже оказавшись неспособным подняться выше молящейся Абаре старой бесовки, которая с бешенством лунатика бьётся лбом об пол базилики во время воскресной чёрной мессы. Лурам хотел, чтобы Столас впервые за долгое время испугался его собственных убеждений. И у Лурама это получилось. Князь вздрагивает всем телом и едва не выронил из рук свою драгоценную красную ношу, когда уже собирается уходить, но тут же в его лодыжку скорпионьей клешнёй сначала впивается рука бармена, а потом уже поднимается рогатая всклокоченная голова, больше похожая на вздыбленный волчий загривок. Рвутся множественные цепочки кровавой слюны, тянущиеся от ворса дорогого ковра к разбитым губам, которые начинают шевелиться, складываясь в издевательскую усмешку и столь же издевательские речи: - Что, ваше высочество? Вас только так это заводит, да? Блицо, переборов свой страх, посмотрел в глаза Лураму, боясь увидеть нечто отвратительное, чудовищное, похожее на бешеную собаку, утратившую всякое достоинство и рассудок. Но там не было страха, не было ненависти, не было злобы или дикости, как не было и бездушной машины, способной только выполнять приказы, не испытывая ровным счётом ничего. Прямо сейчас на полу лежал спокойный, рассудительный и напрочь лишённый кровожадности бармен, из последних своих сил держа в руках не столько чёрную чешуйчатую голень Столаса, но собственную стойкость, готовность быть избитым сотню раз, чтобы встать на сто первый, как последний самурай, потерявший всё, кроме несломленного духа. Столас остановился в страшном замешательстве и огляделся по сторонам - на шум драки сбежались все слуги поместья, и теперь представленная их сонным глазам картина была действительно ужасной: избитый бес столь бес-помощно валяется у ног всесильного демона Гоэтии, который так ловко притворялся все эти годы столь добродетельным и милосердным к низкому происхождению. Более того, самому Блицу, всё ещё неотрывно смотрящему в закатывающиеся глаза Лурама, захотелось, чтобы Столас пощадил бармена, хотя и сам верил в эти мысли с большим трудом. Да, они подрались. Да, Лурам его оскорбил. Да, дело перешло на ножи. Да, его чуть не убили! Но он не хочет, чтобы Столас сейчас добивал Лурама, тот и так уже достаточно получил, и если не от самого князя, то от самой жизни. Но получил он за то, что считал правильным сам - Блиц и сам часто был битым за то, что полез не в своё дело и не рассчитывал силы. - Слушай, Столас, - прохрипел Блиц. Больше всего ему сейчас хотелось сказать, что это всё неважно и вообще весь этот конфликт не стоит и выеденного яйца, завязанный на глупом недоразумении, а лучший способ узнать другого беса - это подраться с ним на кулаках, и знакомство немного подзатянулось, но не успел. - Лурам! - крик маленького бесёнка, племянника Бартоломью, едва поспел за самим пареньком, который брошенным дротиком вклинился между неподвижно лежащим барменом и Столасом, пытаясь поддерживать седую голову с чёрной прядью волос на собственных коленях, как какую-то зверушку. - Лурам, пожалуйста! А вслед за бесёнком, на сцене воплотился настоящий демон, укутанный в белый саван из собственных перьев. От одного лишь появления, померк свет и за окном, и в коридоре, люстра буквально потускнела и затихла, боясь навлечь на себя разгорающийся гнев, ревущий пламенем в адски-красных глазах жены Столаса, тени под которыми стали непроницаемой тьмой и больше походили на чёрные провалы в страшную пропасть Тартара. Один взгляд на избитого Лурама, и эта совершенная тьма бросилась вдоль по полу и стенам страшными руками с острыми, алмазными когтями, подавляя свет до полного его затухания. - Стоооооооооооолааааааааас!  Блиц попытался позвать Столаса по имени, но тот не слышал, и что-то кричал в ответ своей разъярённой жене сквозь множественные слои тьмы. Точно так же не слышал его и Лурам, хотя и, наверное, смог прочитать по губам самое простое для обычного беса желание - чтобы просто всё это можно было объяснить одной глупой ошибкой и прекратить. Но этого не произошло, и оба беса сделали единственное, на что хватило сил - закрыли глаза.