Солдат и Инфанта

«На часах ровно 03:41:19. Расчёты не могут быть ошибочными - даже с учётом возможных пробок, они должны были прибыть сюда ровно без двадцати пяти четыре. Засада исключается, ровно как и подложная информация, и отпор со стороны цели захвата. Вывод - за рулём Кабруз, которому захочется придумать что-то от себя. Ненадёжный, требует замены... стоп. Неверное мышление. Такие распоряжение может отдавать только старший. Я - не старший».   Жилистый и крепко сложенный бес со страшным и гротескным силуэтом неправильного лица сидел в кабине столь же массивного, под стать водителю, «Чекер Марафона» и считал тихие щелчки секундной стрелки собственных наручных часов, обвивших язычком кожаного ремешка живую плоть левого запястья. Давняя привычка, привитая ещё с ранних лет собственным отцом - запоминай, сынок, у дисциплинированных и выдержанных каждая секунда на счету. Имя тоже подходило бесу, короткое и хлёсткое, как звук выстрела из снайперской винтовки - Глосс.   Привычка пригодилась по-настоящему гораздо позже, на восемнадцатом году жизни, когда бесёнок получил повестку на фронт, на тридцать вторую по счёту войну за Лимб.  Сам вызвался, был зачислен в батальон «Пророки судного дня», чью серую двубортную шинель бес всё ещё носил и после войны, пускай и перешил в что-то похожее на уродливый и порыжевший от носки бушлат со множеством мелких отверстий, как у изъеденного паразитами старого дерева - напоминание о том, как он заживо горел в танке, и как кабину танка вскрыли херувимы, прежде чем вытащить наружу ещё живого, контуженного наводчика и механика. На Глосса, чьё лицо больше походило на измазанный кровью и сажей сгоревший бифштекс, солдаты в белых шинелях не обратили никакого внимания, разве что кто-то из них с отвращением сплюнул на беса, сумевшего притвориться мёртвым.   Тогда молодому бесу пришлось двое суток пролежать без движения и без сна, в одной и той же позе, закусив язык, чтобы не стонать от боли, которая вцепилась клешнями в левую часть лица - Глосс и сейчас не спал, отказавшись навсегда от полноценного отдыха в постели. Бес просто отдыхал, считал удары сердца и думал о результатах последней миссии, потому что это была единственная радость в жизни изуродованного войной и собственными решениями жителя Ада - чувство нужности и выполненной задачи.   Воспоминания душили и обжигали, Глосс натурально чувствовал всё: зловоние трупов и собственных выделений, теплый и солёный привкус смеси из крови и солярки, острые края раскуроченного корпуса резали бока, обгорелая кожа то чувствовалась, то нет.   Зато теперь на душе спокойно, материала для постройки стен от окружающего мира и воспоминаний хватает с избытком - горы трупов, куча работы и литры особого стимулятора с автоподачей с неизменной машинной точностью ровно раз в час напрямую в центр удовольствия.   Глосс уже забыл, что такое сон, но этот факт уже давно не беспокоил беса - более того, бывший танкист вообще утратил способность к беспокойству, волнению, радости, голоду, любви и иным чувствам. Он стал солдатом, а не штатским, и в его обезображенной ожогами голове, утратившей волосы и рога, существовала только одна вещь - приказ. Последние четыре года жизни стали одним сплошным болотом бессонного существования, на котором время от времени взрывались пузыри каких-то цветных картинок прошлого - вроде как, это называлось воспоминаниями, и Глосс их не любил, они либо раздражали его, либо заставляли чувствовать себя нехорошо и неправильно своими попытками сложиться в настоящую, цельную память.   Лишь изредка, когда мозг Глосса уходил в ждущий режим чуткого забвения, какая-то часть рассудка, погребённая заживо под липкой жижей стимулятора и собственных прегрешений, вспоминала те времена, когда тело беса целиком состояло из плоти и костей, а где-то внутри живота колыхались приятные и не очень ощущения, отзываясь импульсами в каждой живой мышце. Порой, ощущения во снах были настолько реалистичными, что воспоминания резко всплывали над густой поверхностью наркотика, и ударной волной накатывали позабытые чувства: гордость, ярость, горечь, счастье.   Горе. Боль. Любовь.   На последнем ощущении, Глосс всегда просыпался, пересаженные синтетические органы начинали свою работу, превращая эмоции в болевой шок, а потом - подавляя его анальгетиками и поднимая количество эндорфинов в крови до состояния, вдвое превышающее эйфорию.   «Родители... семья... друзья...»   «Мои друзья мертвы. Я не помню своей семьи, батальон - моя семья. Я - последний выживший из «Пророков», все остальные были травлены испарениями освящённого ладана и погибли в последнем прорыве, проклиная своих убийц выжженными гортанями и сплёвывая на ходу куски своих обгорелых, почерневших лёгких»..   Глосс вовсе не сломался на войне, как ошибочно решили многие другие - напротив, серые песчаные бури закалили и обточили тело и дух беса, сделав его крепким и острым. Тело с сухой кожей небрежно поигрывало тренированными мускулами, ударом кулака Глосс с одинаковой лёгкостью мог сломать и кирпич, и бронированное забрало шлема солдата «Первой компании» вместе с костями ангельского черепа, но, безусловно, самым ценным приобретением стало воинское чутьё, о котором рассказывал ещё отец, прежде чем окончательно спиться и умереть где-то в сточных канавах нижних уровней Пентаграмм-сити.   «А умер ли он? Что с моим отцом? Я ведь не видел его тела. Помню лишь пьяный, но острый взгляд и запах алкоголя изо рта с редкими зубами... Не помню...»   Уже спустя каких-то десять-пятнадцать ожесточённых боёв и засад, рождённый из горького опыта, солдатский спинной мозг безошибочно помогал бесу предчувствовать засаду, обнаруживать растяжки и мины раньше прочих пяти основных чувств, а потом превзошёл демонические зоркие глаза самого Саргона де Веттерлие, с лёгкостью вычисляя солдат-херувимов даже в таких тёмных тенях скал, где не могли справиться самые лучшие тепловизоры и инфракрасные очки снайперов из «Цепей Иштар».   Поначалу, Глосс нисколько не винил своих недоумевающих и даже раздражённых однополчан, которые никак не видели то, что видели его собственные глаза - пускай ворчат, зато он спас их от верной смерти, разглядев в кромешной тьме крадущихся убийц с нимбами над головами: просто устали, просто не выспались, замылились глаза, и потому бдительный солдат в серой шинели всегда отказывался от любых предложений завернуться в протёртое и засаленное солдатское одеяло, и немного подремать - ведь «Первая компания» никогда не спала, и только и ждала момента, чтобы напасть на спящих бесов и перерезать их как свиней.   А спустя неделю, Глосс и вовсе утратил потребность во сне, но был только рад избавиться от подобного недостатка, ведь взамен он смог и дальше развить свой спинной мозг, который начал с ним разговаривать множеством разных голосов, каждый из которых предупреждал об опасности. И Глосс был спокоен и горд - в каком-то смысле, он стал сержантом собственного взвода.   Глосс был благодарен своему личному взводу, ведь именно их голоса первыми смогли распознать врага извне, когда Глосс с ужасом увидел предателей среди своих же - первым стал бес из «Детей Уробороса» со шрамом на лице, столь хладнокровно застреливший отличного солдата лишь за то, что тот отрезал уши у врагов. Такой страшный проступок, воспринятый окружающими с равнодушием или с облегчением, буквально выбил землю из-под копыт Глосса - среди них предатель и всем всё равно! И лишь только сам Глосс знал, что этот бес - предатель. Как и все те, кто поддержал его поступок, и с каждым днём вирус предателя распространялся по адскому легиону как чума.   Глосс почти поверил тому бесу со шрамом на лице, когда тот первый ворвался во вражеские траншеи и первым открыл огонь по остаткам сопротивления, безжалостно расстреляв раненых херувимов и обслуживающий персонал... почти поверил. Глосс не получал удовольствия от пыток и страданий пленников, но если заброшенные в стан врага отрубленные головы и украшения из отрезанных кистей рук и ушей подрывают боевой дух противника, то почему этого нельзя делать? Вопрос остался безответным, а голоса в голове стали лишь громче и замолчали лишь в ту секунду, когда в башню их лёгкого «Ворона» ударил 76-миллиметровый осколочно-фугасный снаряд.   Иногда, бес чувствовал, как языки жирного, коптящего пламени пожирает его кожу, облизывает копыта и хвост, а когда боль достигла своей высшей точки, то нервы перестали вообще что-либо ощущать, лишь только под побелевшей от огня кожей кишели невидимые паразиты, щекоча мясо лапками, прежде чем сожрать его. Глоссу было холодно, несмотря на огонь. Очень холодно. Как и сейчас.   Холодный. Пустой. Лишний. Всегда и везде лишний.   Глосс везде ощущал себя лишним в прошлой, обычной жизни, и даже «Военное братство», объединившее под одной крышей как молодых участников последней войны за Лимб, так и стариков из прошлых компаний, вызывало у беса только злость и презрение, а не обещанное чувство локтя. Больше всего ему хотелось продолжать сражаться, а вместо этого приходилось слушать пламенные речи ни о чём и протягивать руку помощи штатским крысам, которые не знали тягот военной жизни и страха смерти.   В тот вечер, Глосс выступил перед баром «только для военных», битком набитый участниками «Военного братства», надеясь в последний раз докричаться до братьев по оружию и напомнить им о том, что в первую очередь они - солдаты и всегда обязаны оставаться таковыми.   - Мы и так заплатили слишком высокую цену! И что в итоге? - пророкотал Глосс, пытаясь перекричать шумную толпу. - Ни денег, ни славы, ни уважения! Раненых калек не хотят брать на работу даже за еду, и раз за разом мы слышим одно и то же - мы вас туда не посылали!   Кто-то яростно поддакнул, другой ударил кружкой по столу в знак согласия, многие бесы в тихой злобе сжали пальцы в кулаки, но пока что толпа колебалась в нерешительности. Спинной мозг выполнял свою задачу на отлично.   - И вообще, с чего мы должны и дальше унижаться?! Так больше не должно продолжаться и не будет! Хватит прятаться по норам, ломать горб за гроши, кланяться дворянам и просить подаяния! Мы - солдаты, воины, а не проклятые лавочники!   Многие бесы ошеломленно переглянулись между собой, а негласный лидер общины - старый и неприлично толстый бес со смешным именем Пыхтош, недовольно зароптал, встопорщив свои длинные усы, разделённые кривой трубкой, но Глосс этого не слышал и не хотел слушать. Все ожоги на его лице яростно трепетали и налились кровью от возбуждения.   - Через два дня при дворе герцога Вассаго состоится крупный благотворительный аукцион, лучше возможности не представится!  Завтра же мы устроим налёт на лабораторию синдиката Кармайн, убьём охрану, возьмём груз освящённого металла, а это - пули и ножи, бомбы я и сам могу изготовить! Разбомбим вечеринку, ухлопаем побольше дворян, захватим телецентр, донесём свою волю и всколыхнём весь Ад за одну ночь! Все круги поднимутся за нами!   - Ерунда. Так мы погибнем все и сразу, а кроме того - это не то, ради чего общество и создавалось.   Рассудительный и уравновешенный голос заставил всех посетителей вздрогнуть и обернуться в удивлении, а Глосса - разозлиться ещё больше. Если кто-то и мог вывести танкиста из себя, так это был молодой Сальваторе - смуглый бесёнок с пронзительным взглядом и редкими торчащими волосками усов. Полгода назад, Сальваторе пришёл в «Военное братство» вместе с двумя десятками бесов-анархистов, которых должны были везти на казнь за подготовку мятежа против одного из дворян Гоэтии - Сальваторе застрелил обоих охранников конвоя, освободил заключённых, открыл дверь в арсенал, а потом сбежал вместе с приговорёнными.   - Да, мой отец и мой дед служили в «Чёрных трезубцах», и я от этого не отказываюсь! - не скрываясь, отвечал Сальваторе, на глазах у всех срывая со своего мундира погоны, медали за службу и знаки отличия в форме железных вил. - Но я не желаю иметь ничего общего с этими мерзавцами, а хочу и дальше служить государству, которому небезразлична судьба своих подданных. Если вы мне верите - поручите любое задание, самое опасное! А не верите - выведите на улицу и убейте, я не вооружён!   Пыхтош поверил Сальваторе - по мнению Глосса, зря. «Трезубец» не марал руки кровью, а предлагал договариваться, как последний трус!   - У каждого из нас есть родные, друзья и соседи! Каждый из нас, бесов, пострадал от произвола и вседозволенности! - воскликнул молодой бес, обводя зал руками. - Но нам не нужно лить кровь вот так, как предложил Глосс! Это будет лишь новая война, которая не принесёт нам ничего, кроме смертей и страданий, и не только нас, но и простых граждан! Мы должны сплотиться и помогать друг другу!   Беспорядочные крики и волнения в баре начали затихать, все внимательно ловили каждое слово беса в чёрном мундире, а Глосс всё сильнее и сильнее наливался ядом злобы.   - Убьём дворян, и нас точно уничтожат, тогда некому будет заступиться и помочь нуждающимся - нашу организацию и участников рассекретят в два счёта, мы не особо-то и скрываемся. У нас достаточно оружия и боеприпасов, чтобы защищать себя и совершать налёты на конвои, которые везут должников и заключённых на копи и прииски Маммона.   - Но их же будут искать!   - Можно заключить договор с чавелинщиками в обмен на защиту, их клан всегда не любили и притесняли, а те взамен помогут вывозить каторжников и беглецов тайными тропами. Потом - переправим их на круг Гнева к кадашникам или ахеканщикам, - при упоминании своего родного клана, Сальваторе сложил руки на груди перевёрнутым крестом. - Там легко потеряться и никто не будет прочёсывать болота и фавелы, псам Маммоны столько не платят.   Лицо Глосса, и без того испещрённое страшными ожогами, затрепетало от ярости и презрения. Договариваться с этими конокрадами? Прятаться в грязных гетто или на гиблых болотах как крысы и пиявки? Жить в вечном страхе?! Почему никто не заткнёт этого проклятого каброна?! Неужели и здесь просочилась эта чума...   - А те, кто уже машут кайлом и гремят кандалами? - громко спросил кто-то из зала. - Как мы поможем им, если будем так осторожничать?   - Глосс может и дальше совершать нападения на машины инкассаторов вместе со своей бригадой. Он хороший и опытный солдат, умеет воевать и руководить ударной группой, - не моргнув, ответил молодой бес. - На полученные деньги, мы сможем не только выкупать должников по их облигациям, но и оказывать помощь нуждающимся - устраивать обеды, лечить больных...   - Мы - солдаты, а не богадельня! - взревел Глосс, теряя всякое терпение. - Кого вы слушаете?! Этого молокососа, который ни разу в жизни не ходил в атаку и не нюхал пороха? Отпрыска этих кровопийц в чёрных мундирах, которые прятались за нашими спинами и жрали от пуза, пока мы голодали и ловили пули? Они уже почти уложили нас в гробы, а теперь их выродок хочет завершить начатое, и вы покорно позволите этому случится?!   - Тишина, - Пыхтош встал, сутулый и тучный, схватившись обеими руками за край деревянной барной стойки. Как по команде, синхронно, по обе руки от него встала личная гвардия - два десятка таких же бесов с усами разной длины и в нелепых мохнатых шапках разного цвета. Старослужащий одёрнул рукава своей расшитой золотом кожаной куртки, выбил трубку об собственный короткий рог, поправил белую с чёрными пятнами «матеушевскую» мурмолку и посмотрел исподлобья на Глосса.   От такого взгляда, губы и руки Глосса противно задрожали как у маленького ребёнка, но последний из «Пророков» не собирался так просто сдаваться. Он не хотел сдаваться, не хотел верить, что сдались остальные.   - Мы не можем прятаться как трусы! - Глосс перестал орать и перешёл на рык, как пьяный от крови волк. - Пыхтош, ты знаешь меня! Ты знаешь, что мой отряд принёс вам много пользы! Послушай меня, и всё изменится! Бесы заслуживают лучшего, и я готов вцепиться в глотку любому, кто станет возражать!   - Не держи меня и всех остальных за идиотов, Глосс, - ледяной тон Пыхтоша заставил танкиста задохнуться от гнева и ярости. - Даже если мы добудем небесную сталь, то твоя акция станет последней для нас всех. Ты никогда не хотел нам помочь, тебе всегда была безразлична судьба убитых, а у многих из них есть семьи, жёны, дети. Ты хочешь вернуться на войну или притащить её сюда.   - А как же воинская честь?! Неужели для вас всех это пустой звук?!   Обгоревший бес вдруг понял простую истину - предатели никуда не делись. Они всегда были рядом с ним, но хорошо умели притворяться.   Пыхтош заговорил тихо, словно говорил с неразумным ребёнком.   - Ты ничего не знаешь о чести и долге, Глосс. Для тебя это всего лишь способ воздействия на остальных, чтобы заставить их подчиняться твоей игре в героического сержанта. Да, ты добыл хорошие деньги для нашего общества, но ты всегда шёл громким путём, ты считал переговоры и убеждение словами чем-то недостойным. Ты хочешь оставаться в своём мире мясника и палача, который научился лишь убивать, и теперь не хочет признавать окончания войны, потому что тогда твои единственные навыки станут бесполезными. Ты просто сошёл с ума, Глосс.   Глосс знал, что обречён, но всё равно бросился на Пыхтоша с диким, безумным воем - танкист стерпел боль, когда его схватили и били, терпеть физические страдания Глосс умел как никто другой. Но вот когда его вышвырнули за порог заведения члены его же собственной бригады - Свен, Мейер, Брахт - и ни один из них даже не обернулся, то Глосс закусил язык до крови, чтобы не завыть от горечи внутри него самого.   А потом горечь стала яростью, когда мозг Глосса осознал  - вокруг него одни предатели. Он снова отрезан ото всех, заживо горящий в кабине подбитого «Ворона», а всполохи красной аварийной лампочки больше похожи на последние удары сердца умирающего хищного зверя.   Поиск работы «по специальности» тоже не принёс желаемого результата - Глосс безупречно справился с тестовым заданием, которое не вызвало у него никаких трудностей, но первая миссия с работой в группе стала для него последней. Босс Блиц буквально рвал и метал, переходя на крик бездумной ярости: Глосс прикинул в голове возможные варианты развития событий и выбрал верный с его военной точки зрения. И что с того, что этот вариант подверг опасности его коллегу? Солдаты ежедневно умирают на посту и в этом нет какой-то особой драмы или трагедии: просто машина вышла из строя и не может выполнять свои задачи далее.   Нет, Глосс понимал причины столь громкого недовольства Блица, поэтому он даже не стал оправдываться или как-то спорить, а просто выложил на стол белую пластиковую карточку пропуска и ушёл не оборачиваясь. При выполнении любого задания нельзя руководствоваться какими-либо личными чувствами, кроме желания выполнить работу правильно. Разве может генерал выиграть битву, если боязнь за жизнь солдата будет поставлена превыше долга?   Теперь же Глосс нашёл свою стезю. И в ней он преуспевал.   Пока что задания не были слишком трудными - выследить, похитить, убить, подслушать, запугать - причём, часто выслеживанием занимались посредники и помощники командира, пока самому Глоссу нужно было лишь приехать по нужному адресу и выполнить приказ, но бес не возражал - награда была щедрой и выплачивалась вовремя, а главное - он был сам по себе.   Нет. Он был со своим отрядом. Навсегда солдат. Навсегда нужный.   Глосс давно перестал бояться смерти - даже если вдруг случится непредвиденное, или враг окажется более сильным и подготовленным, то в этом не будет чего-то страшного или пугающего. Просто солдат погиб при исполнении, и дальше уже будет не его дело. Покинув свой тяжёлый, похожий на бронированного жука автомобиль, киллер ощутил низом спинного мозга какую-то слабую и ноющую боль, похожую на первые чувства тревоги перед боем или слабую дурноту. Это было странно, механика тела была отлажена ещё утром личным хирургом Бегемота. Глосс мотнул головой, и изображение в глазах потеряло пару кадров - неужели он опять испытывает эмоции? Ерунда. Он вернулся с задания, которое оказалось простым - сидеть в машине и записывать разговор бывшего босса с принцем Гоэтии на диктофон - и здесь не было место раздумью. Тем более, что микрофоны в беседке уже были поставлены предателем, служившего клану Сидиус.   Но почему-то имя Блицо отозвалось какой-то неопределённостью.   С точки зрения Глосса, самая скромная тайная ставка Бегемота являлась таковой лишь потому, что остальные квартиры и апартаменты его покровителя были ещё более кричащими и роскошными, не говоря уже о главной цитадели бывшего виночерпия короля Люцифера. Минуло много длинных и однообразных лет с тех пор, как бес склонил голову перед Бегемотом, который оказался вовсе не таким страшным, каким его представляли остальные: он понимал чувства Глосса, терпеливо растолковал бесполезность многих из них, а после росписи собственной кровью в клятве верности, последний из «Пророков судного дня» стал первым киллером Бегемота - лучше прослыть предателем среди предателей, чем другом всякого отребья.   Впрочем, слуги и фавориты бывшего виночерпия тоже не отличались изысканностью.   - Так-так, кто же это у нас? - частокол длинных и острых клыков, тускло сверкнувших сквозь зловонное облако пламенной дымящейся шевелюры вытянулся в кривой отвратительной улыбке, которая могла принадлежать лишь избранному любовнику Бегемота. - Наш маленький бесёнок пришёл с пустыми руками?   Глосс, подняв глаза от пола, испустил тяжёлый вздох сквозь сопло своего амплифаера, заменившему рот - в пище бес не нуждался, всё нужное поступало в кровь вместе с инъекциями. В дверном проёме, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, стоял грешник. По резким, хищным чертам постоянно искажающегося лица пробегали мелкие пляшущие огоньки, отражаясь в сияющих тёмных глазах, в которых всегда было место желанию разврату и насилию.   Дорогая и блестящая чёрная кожа костюма казалась блёклой по сравнению с плотью грешника, которая буквально поглощала окружающие источники света, вынужденные прыгать по немногочисленным золотым элементам чеканного пришитого доспеха. Несмотря на то, что любовник Бегемота стоял в проёме в самой простой позе, даже сейчас вся андрогинная фигура грешника не теряла грации и изящества, позируя невидимым поклонникам и художникам.   Глосс был слеп к такому зрелищу. Он выполнял приказ, и его задерживали.   - Мистер Басманов, уйдите с дороги.   Прекрасный грешник поднял взгляд и приблизил своё постоянное меняющееся лицо почти вплотную к безобразному профилю беса. Зубы-иглы беззвучно укусили воздух почти вплотную к глазам Глосса.   - Для тебя я господин Басманов, солдатик. А скажи, Глосси, тебе не противно бегать собачонкой по поручениям нашего хозяина и подтирать дерьмо за другими в обмен на дозу сладкой косточки с забвением?   - Не так противно, как целовать Бегемота под хвост с таким усердием, что губы стираются до дёсен, а зубы чернеют.   - Да как ты смеешь? - взревел грешник, яростно щёлкнув острыми клыками как зубьями капкана.   - Только подойди - угрожающе процедил Глосс, с тихим гудением сложив механические пальцы левой руки в кулак. Протезированные мышцы, коктейли из болеутоляющих и текущая по венам-проводам искусственно выведенная сенобитами чёрная лимфа нивелировали разницу между бесом и грешником, а опыт военного и боевые навыки делали Глосса опасным врагом даже для сильных грешников и искусственно выведенных мутантов-телохранителей.   Фёдор всё так же элегантно отстранился и издал заливистую трель ироничного смеха.   - Глосси, у тебя совершенно нет чувства юмора, - голос бывшего опричника звучал кошачьим мурлыканьем. - Подобные обмены любезностями и чередование верхов и низов должны объединять и сплотить, а не мешать нам выполнять общие хозяйские дела.   Глосс молча смотрел в бездонную тьму глаз Басманова, но безошибочно прочитал намёк в последних словах реплики любовника - его хотят потеснить, солдату не место среди куртизанок.   - У меня есть приказ. Пропусти меня, хозяйская подстилка.   На этот раз, Фёдор подчинился молча и на его нефтяном лице появилась новая эмоция - злость.   Удары железных протезов копыт и гудение моторов нижних конечностей звучали гулким рокотом в личных покоях чёрного демона, выложенных отполированным до зеркального блеска дубом. Всё окружающее великолепие могло легко закружить голову неподготовленному: висящие на стенах старинные пистолеты затейливой чеканки и украшенные самоцветами мечи-фальшионы, в углах безмолвными наблюдателями угадывались облики фарфоровых чаш и ваз, на подставках всевозможных форм и размеров застыли статуи обнажённых танцоров и танцовщиц, от орнамента мраморных и обсидиановых скульптур невольно рябило в глазах. Присмотревшись, можно было увидеть, что за первым рядом неподвижных фигур есть и второй, такой же недвижимый, но хотя бы имеющий пульс.   Первыми были дети худших ночных кошмаров и утончённейшей фантазии садиста - буквально вывернутые наизнанку гротескные существа, в чьих антропоморфных и покрытых шипастыми наростами обличиях лишь отдалённо можно было угадать, кем это несчастное существо было до трансформации, а порой обречённый был навеки заперт в единой клетке из плоти и кости вместе с другом, с врагом, с возлюбленным или даже со своей собственной семьёй, если палач, со всем присущим фальшивым милосердием, решил не быть бессердечным и не разрушать кровные узы. У этих уродливых карикатур на самих себя из прошлого отняли волю, речь, разум, но сохраняли жизнь и крошечную искру рассудка, чьи судорожные, агонизирующие вспышки воспоминаний и эмоций незамедлительно и ежесекундно вышибали из утроб несчастных чудовищ жалобные всхлипы и мольбы, больше походившие на мычание обречённых коров на скотобойне. Порой Глосс мог различить просьбы о помощи, бесполезные оправдания, молитвы о пощаде и самые частые - о смерти для себя и для своих мучителей.   Просьбы, которые никогда не будут услышаны.   Другая же половина, построившаяся в длинную шеренгу-барельеф, была рабами, больше похожими на одну большую партию манекенов для анатомического театра: одинаковые оголённые алые мышцы тела, одинаковый рисунок хрящей и костей, идентичный пульсирующий узор вен и артерий одних и тех же оттенков, лишённые бровей сияющие глазные яблоки полуприкрыты оголёнными веками, голову каждого раба венчает кремово-белая чалма, а чресла подпоясаны такой же белой юбкой-схенти, больше похожей на продолжение тазовой кости.   Хирурги Бегемота нашли простой и элегантный способ борьбы с разложением оголённой плоти, заставляя рабов ежедневно обтираться смесью химикатов и соли, из-за чего мышцы смотрелись ещё краснее обычного, а концентрация боли и страданий буквально пропитала стены конспиративной квартиры, вызывая ужас у посетителей и комфорт у владельцев помещения.   Глосс и сам был таким же рабом, но обрёл свободу уже через неделю, когда боль в освежёванных мышцах стала невыносимой: бесу ещё повезло, что рост и форма стопы оказались совпадающими с определенным для раба эталоном. Тех, кому не повезло уложиться в пределы «нормы», хозяйская дочь искажала и лепила как растаявший в жару пластилин, вытягивая и укорачивая до тех пор, пока не оставалась довольной проделанной работой - смерть была немыслимой мечтой.   Голоса в голове пробудились и подсказали, что нужно делать - Бегемот приказал своей дочери вернуть Глоссу кожу и прежнее обличие, когда тот попросту убил всех прочих рабов из своей партии, после чего с отвращением оттолкнул котёл с баландой и принялся съедать лишь самые вкусные части ещё некогда живых прислужников.    Проходя мимо длинного, занимающего всю стену зеркала в затейливой золотой раме с платиновыми вставками в углах, Глосс поспешно отвёл взгляд к полу. Нет, киллер прекрасно знал, что он увидит в отражении лишь самого себя и слуг, стоящих поодаль на отведённых для них позициях, но у беса были свои причины избегать зеркал.   Всякий раз, когда Глосс смотрелся в зеркало, он видел там боевую машину, предназначенную для выполнения поставленной задачи и приспособленная к вечному совершенствованию: бледно-серые чешуйки синтетической кожи на местах старых ожогов, похожая на люк танка титановая крышка безрогого черепа, чёрный сетчатый круг пришитого ко рту голосового усилителя и тянущиеся сонными змеями вдоль шеи жилы протезированных связок, и всё это разглядывает пара ярко-зелёных тупоугольных имплантата глазных яблок с разделением на «свой-чужой» и восьмикратным зумом.   Глосс отказался лишь от замены основной правой руки - безусловно, протез в несколько раз превосходил мясо по множеству параметров, но при этом был лишён главных достоинств бесовской природы: чувствительности и гибкости, работа со взрывчаткой не давалась боевому протезированию и могла привести к несчастному случаю и преждевременной смерти.   Лицо беса не всегда было похоже на личину сумасшедшего, больше напоминая пришитую к черепу маску из собственной кожи, которую сначала срезали, выдержали в солевом растворе, а потом прилепили обратно позолоченными скобками, больше похожими на застывших опарышей. Когда-то на голом хромированном черепе колосились густые и взъерошенные белые волосы, большие жёлтые глаза прикрывали ряды по-женски длинных ресниц, мягкий овал лица был лишён синтетики и шрамов.   Всё это боевое великолепие, которое можно было обновлять и совершенствовать в любом направлении, вызывало какую-то ноющую, неприятную боль где-то за грудиной и часто сопровождалось образами старого лица Глосса из той, иной жизни, до которой так хотелось дотянуться рукой сквозь зеркало. Когда были родители, были друзья, была девушка…   Бес провёл пальцами живой, собственной руки по имитирующим шерсть завиткам, ловко высеченным по краю деревянного столика с напитками, и снова вспомнил о прошлой работе в IMP и босса - бесшабашного, порой нахального, но бесконечно добродушного и преданного друзьям Блицо. Маленький и юркий Мокси, который всегда заваривал отличный кофе и мог поддержать добрым словом или мудрым советом. Широко улыбающаяся Милли, всегда говорящая только правду: Глосс и сейчас помнил её звонкий голос с этим смешным акцентом с круга Гнева.   И Луна...   Глосс с неохотой вспомнил запах её шёрстки. Хрупкие кости руки, которую она ему протянула. Запах табака и кофе из её пасти, когда она раскурила сразу две сигареты и протянула Глоссу вторую.   Боль. Дефекты. Изъяны.   Она ведь не оттолкнула уродливого беса. Глосс вспомнил, как ощущалось полностью собственное тело. Как приятно щипало в груди от чувства бега, от возможности прыгнуть, от желания смеяться, от чувства гнева и собственной слабости. Как его рот открылся в крике, полным ненависти к очередным предателям.   «Ты псих, Глосс! Ты больной псих! Мокси чуть не погиб! Из-за тебя!»   Образ адской гончей в такие моменты неумолимо стоял за механическим плечом и осуждающе прожигал затылок Глосса алыми глазами.   - Луна...   - Шшшшыыыыыырх! - громко фыркнула гидравлика, прежде чем впрыснуть очередную порцию медово-жёлтого зелья прямо в спинной мозг, скрывая картины прошлого и возвращая показатели эндорфинов и серотонина до правильных, нужных значений.   «Не босс, а шут. Не бригада, а клоунская труппа. Не операция, а балаган. Нет никакой Луны, есть только приказ»   Да, есть только приказ, и он привык… Привык…   Единственным напоминанием о сделке с подлинным Дьяволом осталось продолговатое пятно кирпичного цвета, чуть темнее оттенка кожи левой ладони Глосса, которую не успел тронуть огонь подбитой машины. Иногда, в моменты, когда действие доз препаратов временно ослабевало, бес неосознанно и внимательно рассматривал это пятно с дотошностью опытного следователя, словно в этом свидетельстве контракта крылся ответ на все вопросы, которые и хотелось бы забыть насовсем, но при этом забывать было страшно. Что же тогда потребовал Бегемот? Что-то важное или сущий пустяк?   «Принеси мне то, что ты... что ты... что ты...»   «Ложь. Ошибка. Солдат, вернись в строй. Не думай. Выполняй.»   Боль никогда не исчезнет, Глосс это знал, но боль можно сделать чем-то угасающим, чем-то далёким и давно забытым, как ребёнок забывает ночной кошмар уже к раннему утру. Бес вновь окунул природные чувства в трясину наркотических препаратов, узнавал их размытые силуэты, но не ощущал - было только одно, самое главное, чувство важности. Рассудок вновь работал как мотор боевого танка, выстраивая правильные и верные алгоритмы, рассчитывая вероятность выживания на следующем задании и даже не думая о провале операции, потому как провал невозможен.   - Подойди, - приказал клокочущий и удавленный гнойной мокротой голос, и тело Глосса подчинилось прежде, чем разум успел это обработать. Даже несмотря на все усилия мастеров-химиков, которые придумали авторский состав для стимуляторов в теле Глосса, всякий раз от одного лишь присутствия господина у беса скручивало живот. Каждое мгновение, проведённое рядом с Бегемотом, казалось ужасным до неправдоподобности, но каждый последующий раз был хуже предыдущего - рассудок Глосса напомнил своему обладателю, что нужно просто потерпеть и позволить организму перенастроиться.   - Подними глаза. Я вижу, что ты вновь преуспел, Глосс.   У самой стены, освещённой плавающими светофонарями, источающими красный цвет всех оттенков - киноварный, багряный, винный, пунцовый, рубиновый, гранатовый, алый - зловещим серпом поблескивала высокая спинка вместительного трона, выполненная в форме полумесяца из розового опала.   Восседавший на троне Кот-Бегемот, буквально растёкшийся на множестве подушек персидско-синего цвета был обнажён, не считая легчайшей и невесомой тоги из дорогого шёлка пурпурных оттенков, но малочисленность одежды с лихвой компенсировалась изобилием украшений: короткую толстую шею обвивали множественные золотые цепи и медальоны диковинных форм, плечи, кисти, запястья и лодыжки огрузили браслеты тончайшей чеканки с множеством крупных драгоценных камней, уши кренились к куполообразной голове Бегемота под весом серёжек и шипов, а от обилия колец и перстней не был виден мех на толстых пальцах-личинках.   Всё, что Бегемот обустраивал на свой собственный вкус, в первую очередь отдавало крайностью, чрезмерностью и излишеством, и сколько великолепно и богато была украшена комната, насколько вкусны были блюда и закуски, которые рабы буквально сбрасывали в ненасытную пасть Бегемота как в печь, столь же была черна душа демонического кота и таким же невообразимым было его безобразие.   Вся необъятная туша Бегемота могла бы служить натуральной контурной картой с горами пустул, сетями рек-растяжек, океанами жировых отложений и залежами пролежней, прячущихся в подмышках и паховых складках. Могло показаться, что кожа тела скрипела и трещала с тихими стонами, словно миллиарды рабов ежесекундно трудились удерживать плоть Бегемота в едином состоянии на собственных истощавших и иссечённых спинах.   Ложь, похоть, обжорство - всё нашло воплощение в разнообразии уродств болезней, поразивших тело кошачьего демона. Короткие и поражённые последствиями рахита кривые ноги, безобразные от природы, были поражены лимфедемой и раздулись парой чумных бубонов. Морда Бегемота проваливалась внутрь себя от последствий сифилиса и проказы и больше походило на разрушенный храм множеством сморщенных сквозных провалов, свистящих при каждом вдохе и выдохе. Язвы, фурункулы, нарывы, пятна, оспины,  струпья, бородавки, проплешины и полости затронули каждую частичку тела порочного существа, чья шелушащаяся кожа была местами натянута до немыслимых пределов, став блестящей и мраморно-гладкой, а с других сторон висела мерзкими складками. И лишь колонии блох и клещей неведомой венерической болезни целыми табунами скакали по необъятным просторам чёрной шерсти с тем восторгом и трепетом, который может испытывать лишь неизлечимо больной в моменты предсмертной горячки.   Не считая освежёванных рабов, из последних сил держащих над головой золотые блюда с самыми разнообразными кушаньями, но при этом получавших порцию белковой массы раз в сутки, у трона Бегемота неустанно вертелось двое лизоблюдов, своей беспорядочной суетой больше напоминая паразитов - Глосс так и не запомнил их имена и даже не потрудился внести их силуэты в собственную систему наведения.   Первым было высокое и тощее существо неопределённого пола и происхождения, туго затянутое в сплошную мантию-корсет из множества цепочек, чёрного латекса и проводов. Все десять пар безжизненных чёрных глаз, кое-как вместившихся на вытянутом и длинном плоском лице, своей формой напоминающей мокрицу, неустанно моргали, пока девять неповторимых и непохожих друг на друга рук лекаря пребывали в вечной борьбе с нарывами и гнойниками, выскребая их содержимое с рвением сумасшедшей маникюрщицы при помощи тонкого шпателя.   - Мой повелитель, - угодливо лепетал доктор, пока единственная пара его одинаковых рук, растущих прямо из ключиц и больше похожих на клешни богомола, крепко сжимали зеркало в квадратной раме, демонстрируя Бегемоту весь рабочий процесс под разными углами. - Ваш презренный раб безмерно благодарен вам за счастье и честь работать с вашей божественной кожей!   Вторым же прихвостнем был вечно шаркающий ногами уродливый горбун, чья одежда состояла лишь из смехотворно маленькой набедренной повязки-власяницы и бронированной маски с ярко-зелёными линзами; роль горба же выполняла огромная бесформенная мерзкая тварь, похожая на что-то среднее между медузой и кальмаром. Время от времени этот паразит, ведомый мозговым импульсом носителя, покорно вытягивал одно из множества своих щупалец и терпел, пока горбун запечатлевал очередной монолог Бегемота при помощи тонкой и острой иглы, чтобы ни одна мысль хозяина не пропала бесследно, а ведь он никогда не повторял одну и ту же вещь дважды.   Чуть поодаль от трона, который неизвестно каким образом мог удерживать на себе набитую всевозможными грехами тушу адского баловня судьбы, за странной арфой сидела вторая по важности фигура - молодая дочь хозяина, извлекая из этого инструмента всевозможные крещендо, которые могли родиться лишь в этой чрезмерно хаотичной какофонии звуков.   «Кориза», - прошептал голос где-то в глубинах живого сознания Глосса.   Для самого Глосса, кошечка примерила маску робкой и застенчивой дочери безжалостного отца-тирана, а для Фёдора она оставалась восхищённой затворницей в золотой клетке. Именно из-под нежных рук Коризы вышли эти несчастные гротески, эти измученные рабы, и сам Глосс прошёл не только через два десятка операций по установке новых деталей своего механического тела, но и через два «очищения», когда каждый мельчайший нейрон его тела был мучительно уничтожен с целью быть пересобранным заново. Лишь полностью утратив сердечность, Глосс узрел её истинное лицо, и в тот же момент Кориза потеряла к нему всяческий интерес.   Сочетание самой изысканной красоты и величавости облика, сверхъестественные стройность и грация, чувственный и зовущий к поцелуям разрез кошачьего рта с лёгкими припухлостями из-за чрезмерно выросших клыков, царская осанка, безупречный дымчатый серый мех с намёком на металлический оттенок, голодные и искрящиеся зелёные глаза, нежное упругое тело, скрытое под многослойным одеянием жрицы церкви Абары, перекроенное по желанию самой Коризы с целью избавления от любой скромности и целомудренности и подчёркиванием её адской привлекательности - видит Тьма, и самый истовый отшельник небесного все-Отца бы бросился с поцелуями к этим мягким лапкам, но Глосс знал, что в её грудной клетке скрывается самое чёрное сердце, бесповоротно отравленное ядом распутства и излишества ещё с самых ранних когтей, ничуть не уступая отцовскому сердцу.   Когда очередной раб взошёл на ступеньки, чтобы влить в распахнутый зев Бегемота целое ведро вина, Кориза подарила своему отцу лукавую и кокетливую улыбку - чёрный демон-кот тут же остановил освежёванного лакея, принюхался к поданному вину, зачерпнул полную горсть тёмно-красного напитка и без всяких сожалений швырнул жидкость в лицо слуге. Несчастный с диким воем рухнул вниз со ступенек, опрокинув на себя всё содержимое ведра, чем только ускорил свою участь - алая кожа покрылась пузырями и почернела, а потом просто стекла густой пастой, обнажив сверкающие белые кости.   - Папочка, это была всего лишь настойка карегии зубастой, - всё с той же лукавой скромностью промурлыкала Кориза, продолжая перебирать струны своей диковинной арфы, скрытой полумраком. С очередным движением её рук, по сторонам разошлись края её просторной мантии с малиновой подкладкой, демонстрируя длинные белые чулки, короткую юбку из чёрной кожи и стальной корсет, больше похожий на паучьи лапы. - Какой же ты всё-таки трусишка!   - Да, я трус и нисколько не стыжусь этого, - спокойно согласился Бегемот. - Сохранение своей жизни - это исключительно важная и необходимая для любого сознательного существа наука или, даже, искусство. Только глупцы и тупицы бравируют опасностью и жертвуют собой во имя каких-то абстрактных ценностей. Ты, червь, запиши это.   И пока горбун с покорной исполнительностью наносил новый узор букв на перекрученное щупальце монстра, Глосс смог рассмотреть музыкальный инструмент, на котором играла Кориза, и бес не смог не содрогнуться от ужаса, когда качнувшийся левитирующий фонарь пролил свет на природу исходящих странных и пугающих звуков.   Основой арфы служил поставленный на колени самец адской гончей с заведёнными за спину руками под каким-то невообразимым, суставодробительным углом: кисти были как будто взорваны изнутри и теперь из деформированных мышц росли колонна и боковая планка, в то время как роль дуги арфы исполнял позвоночник пса, а внутренние органы, превращённые в тонкие ленты мяса, связанные между собой мокрыми от крови сухожилиями и сосудами и протянутые между лопаток гончей, оказали честь выполнить должность струн.   Глосс отчётливо видел, как вращаются истекающие кровавыми слезами глазные яблоки безымянной игрушки, как поднимается алый пар с каждым щипком импровизированной струны, и как кошачья нога поочерёдно наступает на хвост и гениталии гончей в своём желании извлечь из губ страдальца новую ноту измученной души, которая всё ещё была жива и всё ещё оставалась в сознании.   А когда из гортани демона-пса родился преисполненный страдания стон, со стороны Бегемота был услышан ответ похожей тональности, разве что чуть выше и тоньше, полный мольбы и беспомощной боли. Глосс перевёл взгляд на хозяина - лицо Бегемота выражало отвращение ко всем окружающим, а кровожадный блеск его ухмылки говорил о намерении причинять бесконечную боль. Сам же Кот всё так же сидел на своём троне и небрежно водил когтистыми пальцами внутри рассечённого живота другой адской гончей - самки, лежащей на небольшом столике по левую руку от чёрного демона. Та тоже всё ещё была жива, а доза введённых ей препаратов была точно рассчитана лишь на то, чтобы та не пыталась сопротивляться и бежать, но нервные окончания продолжали работать, зафиксированные конечности вздрагивали с каждым движением, а зубастая пасть раз за разом открывалась в тщетной попытке закричать от боли - хирург рассёк голосовые связки жертвы, чтобы Бегемот мог дирижировать для своей любимой дочери и не отвлекаться на посторонние звуки, но всё так же вкушать столь необходимый концентрат мучений.   -Ах, это великолепный нектар, сок самой жизни! - громко шептал Бегемот, продолжая руководить чудовищным концертом одной живой арфы и продлевая свою пятикратно проклятую жизнь чужими страданиями. С каждым днём демон всё сильнее болел, поэтому тем более ужасающие живодёрства требовались. - Страдающие одновременно брат и сестра-близнецы, причём последняя оплодотворена собственным братом по принуждению! Страх за брата, страх унижения, страх и стыд за плод, за свою слабость и беспомощность! Такой изысканный коктейль! Совершенство, само совершенство!   Аугментированные треугольники зелёных глаз и обострённое имплантатами чутьё Глосса безошибочно разобрало составные компоненты тошнотворного коктейля в массивном кубке своего повелителя: кровь, фекалии, желчь, желудочный сок, грудное молоко. Но весь этот список, способный вызвать у любого здравомыслящего существа приступ страшной рвоты сам по себе, не говоря уже о добровольном употреблении в пищу и нездоровом умении смаковать оттенки подобно коньяку, не вызывал у полу-киборга никаких чувств. Прочитав мысли своего подчинённого, Бегемот вновь обратился к писцу:   - Отвращение к продуктам жизнедеятельности - следствие ограниченного ума и прямое указание на низость воспитания.   Независимо от того, сколько раз Глосс посещал своего хозяина и какие бы из апартаментов не были бы выбраны в качестве места новой встречи, к встрече нельзя было подготовиться без ощущения животного страха, и даже стены были пропитаны колдовством, безнравственностью и страданиями жертв. Бес-киборг вновь и вновь окунался в ночной кошмар из прошлого, переступая порог и ощущая каждый мышцей тела - живой и неживой - отпечаток порока.   Любой, кто не до конца утратил рассудок или базовые представления о добре и зле, утратил бы оба показателя разом после пятиминутной лекции Бегемота - для Глосса эти речи были таким же привычным сторонним звуком, как писк часов. За время работы на виночерпия, бес в совершенстве освоил науку слушать, но не слышать и не ощущать ничего, кроме равнодушной скуки, даже когда монологи Бегемота или его беседы с последователями затрагивали совершенно чудовищные и немыслимые темы. В глубине души, Глосс ненавидел и презирал своего покровителя, но это лишь умиляло и забавляло Бегемота, прекрасно знающего все тайные закоулки души обгорелого беса, в том числе и главный страх Глосса: страх остаться наедине со своими мыслями. И Бегемот вдоволь снабжал Глосса чудесным наркотиком, способного и подавить боль, и заткнуть воспоминания, и пока такой расклад устраивал обе стороны, бес продолжал работать.   Лишь когда тело гончей вздрогнуло в последний раз, полуприкрытые глаза демона распахнулись, явив миру мутные жёлтые белки, испещрённые узорами красных прожилок: полные недюжинного ума, хитрости, подлости, опасности, но при этом грани глазных яблок были обхвачены коррозией паранойи и невоздержанности. Сквозь мучения, жертвы подпитали жизненную энергию Бегемота, затянув несколько небольших ран на необъятном теле. С каждым днём, Бегемоту требовалось всё больше и больше чужих мучений, чтобы хотя бы успевать возобновлять утраченные силы и возрождать крупицы души, но чем старательнее демон утолял свои множественные чувства разнообразного голода, тем сильнее разгорался каждый из аппетитов.   - Это было приятно, но игрушка сломана и исчерпала свою полезность. Избавьтесь от трупа, а плод отдайте повару, - поморщился Бегемот, и один из Гротесков послушно захромал исполнять приказание своего повелителя. - Пусть запечёт под сметанным соусом... Кстати, как его зовут? Всё время забываю.   - Ястин, - угодливо прошептал слуга-хирург. - Это я порекомендовал господину взять столь компетентного повара, способного угодить вашим вкусам. Но он порой бывает столь капризен и излишне жалобен к мясу...   - Всыпьте ему плетей или отрежьте не слишком нужный палец. Думаю, что свою шкуру он ценит выше, чем участь моей пищи, - лениво кивнул Бегемот, по-кошачьи обсосав мокрую от крови пухлую руку. - И пусть не мешкает, я уже успел проголодаться. Прикажите поставить шампанского, у меня нет настроения к красным винам. А пока что обсудим наши дела.   Бегемот с превеликим трудом повернулся на другой бок, чтобы полностью уделять своё внимание Глоссу - тот вновь склонил голову, громко зажужжав суставами позвоночника, и протянул извлечённую из диктофона карту памяти протезом: достаточно близко, чтобы Бегемот мог сам её взять, но удерживая лишь ногтями, потому как хозяин ненавидел касаться плоти кого-то ниже себя, если только этот некто не является желанной жертвой в должном состоянии.   - Немедленно подайте моего любимого Гришеньку, - сюсюканье, издаваемое жирной тушей, наполнило рот Глосса отвратительной, приторной плёнкой. - Я сгораю от нетерпения узнать, какие сочные секреты случились за эту ночь!   «Одиннадцатирукий» прекратил свои манипуляции с нарывами и ловко выхватил хрустальный прозрачный куб откуда-то из недр многочисленных складок своих чёрных одеяний. Оттуда на Бегемота, с плохо скрываемой ненавистью, смотрела всё ещё живая человеческая голова: Глосс отчётливо различил запаянные вены и артерии, хитроумную конструкцию трубок и небольших баллонов, небольшой вентиль для подачи воздуха в голосовые связки, закреплённый на позвоночном столбе отсек для проигрывания звукозаписей и ряд других приборов, назначение которых было неизвестным для беса.   Голова, несмотря на своё беспомощное положение, гордо и непокорно смотрела на своих поработителей. Когда взгляд попал на линзы Глосса, то тот малодушно отвернулся, не сумев выдержать этот бешеный, пронзительный взор налитых кровью глаз из-под кустистых бровей, и тут же, ощутив слабость, сквозь густую бороду показалась серозубая улыбка полоумного грешника, который был одинаково отвергнут и Раем, и Адом, и теперь служил жалкой игрушкой в руках сибарита с извращённым донельзя умом - на праздники, грешному старцу возвращали тело и заковывали в цепи, давая призрачную иллюзию надежды на победу в извечных спорах с Бегемотом.   - Знаешь, Глосс, ты - единственный, с кем я могу говорить открыто, - сказал Бегемот, сделав неспешный глоток отравленного наркотиками вина. - Мои поклонники и последователи есть лишь скучные подражатели или узурпаторы. Они не понимают меня, не боготворят меня, а лишь хотят стать мной. Я - лучший в своём ремесле.    После установки кассеты с тихим щелчком, «Гришенька»  принялся нараспев зачитывать содержимое своим хрипящим громким голосом, словно читал проповедь, а не пересказывал подслушанный любовный разговор. В некоторые моменты, и без того дикий взгляд становился ещё безумнее и отрешённее, а голос изменялся от торжественно певучего до сладострастно низменного, чем смешил Бегемота до слёз единственного зрячего глаза.   - Скажи-ка мне, Глосс, - закончив прослушивание кассеты, удушливый бас Бегемота вновь заполонил собой всю комнату временного пристанища. - Что определяет хорошего солдата?   Снова вопросы. Бесполезные, непонятные, отдалённые и имеющие какую-то непонятную логику и закономерность. Глосс знал о предметах речи, но он утратил способность их понимать вместе с эмоциональной привязанностью, и бес не знал ничего кроме службы, так что ответ не заставил себя ждать.   - Умение выполнять приказы и быть полезным.   - Отличный ответ. А что является определением моего хорошего слуги?   - Умение быть хорошим солдатом.   - Прекрасно, просто прекрасно! А что же тогда является маркером любого разумного создания? Может быть, умение принимать самостоятельные решения?   Глосс не знал почему, но этот вопрос причинил ему самую настоящую физическую боль где-то в районе диафрагмы, причём настолько сильную, что даже сработала внутренняя система боевого стимулятора. Впрыснутый в кровь состав из соединения переработанной секреции гланд адских арахнидов и опиатного коктейля смог лишь притупить боль - очередная странность для мозга специалиста по грязной работе.   - Не утруждай себя, это был риторический вопрос, - почти что любяще просюсюкал адский кот, шумно вдохнув феромоны страдающего беса своим провалившимся дырявым носом. - Не мог отказать себе в удовольствии ощутить миазмы твоих душевных терзаний. Ты ведь никому не расскажешь о нашем маленьком секрете, а, Глосс?   - Нет, господин, - коротко ответил Глосс.   Бегемот ещё пару секунд посмотрел на стоящего навытяжку беса с каким-то скучающим равнодушием, а потом снова принялся вылизывать лапу, который не так давно руководил оркестром одной арфистки.   - Ты и так никому не расскажешь, Глосси, - адский кот громко рыгнул, после глубокого вдоха. - Тебе просто некому об этом рассказать. Не-ко-му... А вообще, Глосс, ты понимаешь, что тебе оказана великая честь говорить со мной стоя?   - Нет, господин. Не понимаю.   - Видишь ли, Глосс, - Бегемот с нетерпением выхватил с подноса копчёный окорок и со столь же великим презрением оттолкнул раба. - Меня называют высокомерным и тщеславным, но почему это должно быть чем-то плохим? У меня знатный титул, великое происхождение, меня чтят больше чем королевскую чету, и это ещё я не упомянул мои богатства! При таком положении, невозможно не быть самовлюблённым, и я считаю естественным, чтобы окружающие говорили со мной лишь стоя на коленях, а ещё лучше - уперевшись лбом в пол, чтобы не смотреть мне в глаза. Презирать всех, кто ниже меня, и заискивать перед вышестоящими, чтобы получить их милости - это мудрость. Приблизить к себе плебеев - унизить себя, утратить престиж и репутацию.   Убедившись, что очередная мудрая мысль была неукоснительно занесена на кожаный пергамент, Бегемот изобразил скуку на своём изуродованном адским сифилисом лице.   - Впрочем, наши богатства пошатнулись, уже месяц вместо двухсот блюд я вынужден довольствоваться лишь половиной, а ведь невоздержанность в еде служит ступенью к разврату и жестокости. Мы теряем ресурсы, причём я говорю о самых базовых вещах: еда, алкоголь, наркотики и рабы. Какая жалость, что мне приходится отчислять деньги не на смертную плоть и авторские наркотики, с помощью которых можно было бы устроить незабываемые оргии, которые бы могли привлечь новых последователей...   - Но папа! - подала голос Кориза. - К чему тогда весь этот шум с проектом,  для продвижения которого ты потратил целое состояние? Разве не ты сам говорил, что победа на выборах - это второстепенная цель и лишь средство? Или ты захотел отказаться от сиюмитных прихотей ради будущего, которое может никогда не наступить?!   - Да, я всегда готов потакать любому своему ежесекундному желанию и капризу, брать то, что мне хочется и не думать о последствиях и расплате, - кивнул демон. - Но я не хочу ежедневно уставать от скучного однообразия адского мира, от вечной мелочной грызни дворян и нуворишей, и мой разум ржавеет в обществе этих скучных мучных червей. А раз ты заговорила, то тебе есть что сказать, верно?  Что же насчёт будущего заседания и моего плана «Кабал»?   Кошка едва заметно поджала губы на слове «моего» - больно кольнули нереализованные амбиции, и это тоже не ускользнуло от внимания Бегемота.   - Шарлотта однозначно проиграет, её план наивен и смехотворен до безумства. С большой долей вероятности, после поражения, она отправится в летнюю усадьбу своего отца лишь в компании своей лучшей подруги и телохранителя.   - Эта проклятая серокожая сволочь слишком дорого мне обходилась, защищая эту люциферскую сучку! Пятьдесят два отражённых покушения! Столько денег и рабов псу под хвост! - взвился Бегемот.   - Можно будет предусмотреть ряд несчастных случаев... - осторожно предложила Кориза, но это лишь привело Бегемота в ещё большую ярость.   - Нет, нет и ещё тысячу раз нет! Просто убить Шарлотту всё равно что разбить бутылку изысканного вина! Её по-детски наивные взгляды, её омерзительная чистота и вера в ложные идеалы, и это не беря в расчёт её нежное девичье тело! - Бегемот с ожесточением принялся чесаться, вскрыв когтями и заточенными перстнями ряд гнойников, скрывавшихся под чёрной шерстью жирного брюха.   - А после того, как Шарлотта Магне потерпит неминуемое поражение на собрании, мне не останется иного выбора, кроме как предложить ей утешение, - певуче произнесла Кориза, словно репетировала эту лицемерную речь ещё задолго до своего рождения. - Я сообщу ей заведомо подложные сведения о возможности начать строительство её дурацкого отеля в обмен на сущий пустяк - проход в заветный город Бурунек-Карак.   - Эфритский султанат, - задумчиво произнёс отец кошки. - Чарли не сможет не купиться на такую уловку. Навыки и скорость джиннов в сфере зодчества дошли до Ада даже несмотря на сегрегацию, а ты захочешь предложить посредничество.   - Особенно с наивностью Чарли и её очаровательной привычкой подписывать не читая, - торжествующе подвела итог Кориза, вновь дёрнув очередную алую струну. - Только подумай, папа - принцесса Шарлотта Морнингстар, кумир страждущих и обездоленных, амбициозный филантроп становится рабой, которую учила и воспитывала дочь самого Бегемота? Подумай о её слезах, мольбы о пощаде, о всех её страданиях, которые Чарли испытает, проходя сквозь унижения, постигая все тонкости науки сладострастия? Все её положительные качества: красота, доброта, непорочность, сострадания - лишь сильнее подогреют желание унизить и растоптать её невинную душу!   - Прекрасное кощунство, Кориза, - довольно кивнул Бегемот. - Принести в жертву своим желаниям прекраснейшее из существ и публично втоптать его в грязь. У тебя достаёт коварства, и я очень рад обнаружить в тебе это качество... Ну так, мы отвлеклись. Что же придаёт тебе такую уверенность в победе?   - Компромат имеется на каждого из участников заседания и оформлен в бумажном виде - никаких серверных копий, а ложные сведения заставят шпионов искать иглу в стоге сена. Дворяне не сумеют сплотиться вместе, а вместо этого будут гоняться за собственными хвостами, бояться разоблачения своих мелких тайн и копать друг под друга, терзаясь миражами догадок и домыслов. Всего лишь имена, названия, даты и время. Безусловно, дворяне Гоэтии не забывают поздравлять Шарлотту с днём рождения, слать ей открытки с признаниями в вечной дружбе, потому что слова ничего не стоят. Обрюзгшие, жалкие слизняки, которым нужна хорошая встряска, и либо они присоединятся к нам, либо станут пищей.   Бегемот просто кивнул, внимательно слушая, пока хирург разогрел угли в кальяне и вложил позолоченный чубук в шелушащиеся губы адского кота.   - План пришёл в движение, папа. Любовник Столаса завладеет книгой, Глосси захватит дочь любовника и вынудит Блица пойти на обмен, завладев всем и сразу. Утрата книги вызовет скандал в семье Сидиус, Столас сразу же сбежит прочь в обиженных чувствах, так что Стелла сама упадёт к нам в руки, лишившись всего в одночасье. Ей никто не поможет. Ловушка захлопнется в любом случае. Самое главное правило - жертва не должна увидеть крысоловки, потому что это уже первый шаг по её избеганию.   - Прекрасно, - оживился Бегемот. - Но запомни, Кориза, нам эти слизняки нужны ручными, их надо подчинить, а не уничтожить - зачем зря тратить силы и ресурсы? С уничтожением они прекрасно справятся и без нас: играем на их слабостях, внушаем чувство важности собственного превосходства, склонным к мистификациям внушим таинство наших идей, но ни в коем случае нельзя дать им объединяться между собой.   - Однако, - продолжила Кориза, выдавая крупицы неприятной информации по одной за раз. - Чарли сделала себе репутацию - положительную или отрицательную - и это нельзя отрицать. Кроме того, Люцифер не жалеет средств на прихоти своей дочери...   - Пусть родители этой малолетней идиотки и дальше потакают её глупым желаниям, а примкнувшие к ней дома Гоэтии пытаются играть в чистоплюйство. Страх и железный кулак - вот настоящие инструменты реальной власти, и они всегда останутся таковыми. Запомни, дочь моя, Кориза. Адское общество не нуждается в благодеянии, но обожает обсасывать новости о них. Притворяться, но не действовать, потому как лицемерие - это эссенциально необходимое качество характера, за счёт которого можно добиться всего, чего только пожелает твоя душа. Шарлотта - точно такое же тщеславное существо как и я, но она не хочет принимать этого упрямого факта.   - Папа, почему тебе так нравится причинять боль окружающим? - кошка оправила свой монашеский капюшон и томно улыбнулась с видом ребёнка, желающего услышать любимую сказку в тысячный раз, и Бегемот не стал отказывать ей в этом удовольствии.   - Потому что любовь к себе - это основа здравого смысла, в то время как любовь к окружающим - пустой и ничего не значащий звук, - важно заявил чёрный кот. - Если то или иное деяние доставит мне удовольствие, то почему я должен отказываться от его совершения? Почему я должен задумываться о последствиях для окружающих, если совершённый поступок доставит мне ни с чем не сравнимое наслаждение? Отняв у кого-то деньги, семью, друзей, жизнь, я, безусловно, поступлю с ним жестоко, но, не совершив подобное злодеяние, я поступлю жестоко по отношению к себе самому. Свой интерес должен быть всегда превыше интересов окружающих, и никогда не забывай об этом... Ах, если бы Стелла Роктаррион могла бы постичь эту мудрость в своё время!   - Чем же она так опасна? - скучающим тоном поинтересовалась Кориза. - Она всего лишь одинокая истеричка, которая отказывает себе во всевозможных удовольствиях, ровно как и её дочь...   - Запомни, Кориза. Провал невозможен, а Стелла - не тот демон, которого можно списать со счетов, - Бегемот помрачнел, и последнее слово кровного родства прозвучало отрыжкой. - У неё целая агентурная сеть среди этих нечистокровных носферату и жрецов этой полумертвой рыбины, поэтому Стеллу нельзя недооценивать, но, к счастью, у неё множество слабых мест, одним из которых является её семья. Мы побеждаем не потому, что заведомо сильнее, а потому что мы меняем правила игра так, чтобы наши противники не могли бы нас победить.   Бегемот жестом потребовал ещё один кубок отравленного вина, что и было незамедлительно исполнено. Утолив жажду, кот продолжил свои рассуждения.   - Ад обрюзг, стал дряблым и ленивым, механизм заржавел и покрылся пылью, и это не может не огорчать. Ад должен быть зловонной клоакой, где каждый, кто не имеет влияния или пытается цепляться за остатки бесполезной человечности, быстро бы тонул и попадал в мои когти. Я желаю видеть бесконечную кровавую игру всевозможных кланов, кабалов, племён и ковенов - идеально отлаженный тончайший часовой механизм, который мог придумать только восхитительно порочный ум и исключительно для восхитительно порочных целей и зрелищ... А кстати, Кориза, до меня дошли любопытные слухи. Говорят, что ты отправилась в нижние районы города и занималась тем, что отдавалась каждому желающему за один-единственный адский доллар в обмен на возможность проделать с тобой любые извращения... Зачем?   - Чтобы заразить их тем же, чем и ты заразил меня в последний раз, папочка. По-моему, это достаточно забавно и иронично, ты не находишь? Даже способ заражения точно такой же.   - Ты совершила прекрасно ужасный поступок, но с такими ограниченными и примитивными желаниями. Я ещё не скоро доверю тебе свои дела. Ты все ещё лишь жадная до ощущений тупая шлюха. Нет, я вовсе не ругаю тебя за выбранный путь распутницы, ведь именно я тебя взрастил такой... Кориза в гневе порвала пару "струн", заставив свой инструмент всхлипнуть от боли, а кого-то из рабов - обмочиться от страха. Уже через мгновение, ярость сменилась змеиной улыбкой.   - А ты меня недооценил, папуля. Я ведь заразила их сифилисом и проказой не только, чтобы насладиться их страданиями, когда буду посещать этих дурачков в больнице - одинокие, никому не нужные, гниющие заживо снаружи и изнутри, - Кориза зажмурилась от удовольствия, живо представляя себе эту картину. - Я приду с репортёрами, для которых я примерю маску сострадательной и добродетельной заботливой дурочки, которая будет вздыхать, говорить бесполезные слова поддержки и кормить с ложечки подслащенной водой под видом чудодейственной микстуры.   - Добрая слава, высшая точка лицедейства, голоса поддержки черни и чудесные миазмы терзаний! Ты ведь не забудешь взять с собой фиал-ловушку для эмоций?! - увидев кивок своей дочери, Бегемот захлопал в ладоши как довольное дитя, зазвенев кольцами и браслетами. - Милая, ты просто чудо! Я с радостью разделю эту трапезу!   - Я лишь жалею, что моя маленькая проказа оказалась заразительно заметной, - Кориза захихикала над собственным каламбуром и тут же порвала остатки струн от неожиданности, когда внезапно ожила заключённая в хрустальный куб бородатая голова.   - Вы всего лишь моральные уроды, слизняки и черви! - трубки, удерживающие голову натянулись и заскрипели от напряжения. У безумного грешника наступил момент прояснения в голове. - Вы есть отравители и развратители душ! Уродливые нарывы, распространяющие миазмы греховности!   Бегемот изобразил клекочущий, удушливый смешок, пока Кориза звонко хохотала над подобным заявлением. Глосс молчал - он знал, что Григорий прав.   - Думаешь, мне есть дело до того, что обо мне подумают, господин Распутин? - Бегемот продолжал хохотать, наслаждаясь подобным десертом и возможностью поупражняться в остроте ума. - Я не пытаюсь казаться кем-то другим, мне не нужна хорошая слава, и мне безумно приятно, что меня нарекли больным дегенератом и порочным садистом. Что толку в хороших поступках, если их может перекрыть одна-единственная промашка или осечка? Постоянные неприятные муки душевного выбора, страх неправильного выбора и последующего за ним наказания? Я живу в гармонии с самим собой.   - Но дети! - голова Распутина в бессильной ярости пыталась выпрыгнуть из своей клетки. - Неужели в твоём чёрном сердце нет места раскаянью, Бегемот?!   - Чушь, - незамедлительно ответил кот. - Зачем я должен раскаиваться в чём-то, что принесло мне удовольствие и не повлекло никакого наказания или негативных последствия? Жалеть того, кто пострадал от моего желания, значит любить жертву больше себя самого - это глупость, фарс и слабость. А даже если наказание и наступит, то я стану сожалеть не о причинённой боли, но о собственной неосторожности - чего, к счастью, никогда со мной не случалось.   Распутин хотел сказать что-то ещё, но не успел - хирург повернул воздушный вентиль, и Григорий мог лишь беззвучно хлопать губами в своих проклятьях, пока Бегемот вдоволь упивался беспомощностью своей жертвы.   - Ни за что и никогда нельзя лишать себя удовольствий и радостей, не принимать вредное чувство сожаления и отвергать муки совести! Самое правильное решение - целиком и полностью прыгнуть навстречу порочности, познавать все его грани и проявления, а трусость и подлость лишь усилят наслаждение, потому как вседозволенность и неприкосновенность есть лучший катализатор для разнузданности - лучшего из качеств!   Эта чудовищная по своему содержанию речь, произнесённая с затаённым дыханием, была встречена хором стенаний гротесков, столь остро ощутивших очередной массовый приступ переживаний, но громче их истерзанных глоток звучали аплодисменты и хриплый смех восторженной дочери.   - Однако,  чего я не могу терпеть, так это узости мышления, и своей критикой я лишь указал на несовершенство твоего плана и неправильность выбранной стратегии, - Бегемот вновь помрачнел. - Почему ты до сих пор не взяла фамилию Веттерлие? Почему дочь Стеллы всё ещё дышит? Неужели твои чары не смогли околдовать молодого голубя, и твои хвалёные маски оказались жалкой посредственностью?   Кориза скривилась от омерзения.   - Я ненавижу Саргона, он мне просто отвратителен, и я едва сдерживаюсь, чтобы не запустить когти в его единственный уцелевший глаз или не подлить ему какой-нибудь особо страшный яд и вдоволь насладиться его предсмертной агонией. Его любовь к ухаживаниям, трепет перед женским вниманием, полная неопытность в плотских утехах и добровольное раболепное желание примерить на себя кандалы данного слова и брачного обета... Это просто невыносимо! Он хочет венчаться в храме и мне он предпочёл эту пернатую идиотку! В храме!   - И что же ты будешь делать, моя дражайшая Кориза? - Бегемот уже предвидел ответ, но желал услышать его напрямую.   - Мой храм - это моё тело, и оно требует поклонников и должной мессы. Я заставлю Саргона выбрать меня, воспользуюсь его бесполезным чувством справедливости и желанием верить, а заодно - надавлю на его отца или же соблазню старого Халфаса, причём второй вариант мне даже нравится больше. Что же касается Октавии, то она едва ли умеет защищаться самостоятельно или уметь оправдываться, а потому будет весьма сподручно подбросить ей что-нибудь ценное в карман, и я буду готова засвидетельствовать факт кражи из поместья великого де Веттерлие, положив руку на чёрную Библию. Октавия незамедлительно окажется в моём подземелье, Саргону ничего не останется кроме как подчиниться воле своего отца, а спустя неделю отец и сын будут похоронены на кладбище, где им самое место. И смерть их будет долгой и мучительной.   - Клянусь своими нарывами, это великолепная речь, моя любимая доченька! - Бегемот восхищённо прищёлкнул языком. - Если тебе удастся завладеть имуществом клана старого Халфаса, то ты превзойдёшь даже мою выходку с переводом часов на день Уничтожения!   - Это были прекрасные поминки по Гидеону, папа, - Кориза сделала вид, что смахивает слезу. - Но я не очень-то и скорблю по его утрате, ведь так мне не приходится делиться твоим вниманием и лаской во всех её проявлениях.   - Прекрасно, просто прекрасно! - воскликнул Бегемот, прежде чем обратить внимание на Глосса, который всё ещё стоял и ждал приказаний. - Итак, последний пункт на сегодня... ты ведь позаботился о том, чтобы Асмодей отказался от своих обещаний достаточно долго, чтобы ни одна мелочь не испортила предстоящее мероприятие?   Часы на запястье беса тихо пискнули - сообщение пришло ровно в 4:01. Кабруз заслужил наказание. Плохая дисциплина, очень плохая. Глоссу нужны солдаты, настоящие солдаты. Как скоро эта троица бывших «бригадиров» предаст и его самого?   - Так точно, - коротко ответил роботизированный бес. - Задание выполнено. Разрешите идти?   Кот-Бегемот лишь коротко отмахнулся, пока его мутные от выпитого глаза пожирали фигуру дочери - настало время приватных часов, но Глосс уже не думал об этом. Он молча и равнодушно развернулся на стальных копытах, покинул конспиративную квартиру и вышел на улицу, где его уже ждала троица бесов.   - Вы опоздали, - Глосс произнёс эти слова настолько чётко, как только позволял амплифаер, и по-военному завёл руки за спину. Факир и Кинкер, уже знавшие, что подобное утверждение не сулит ничего хорошего, сами отступили назад, а вот Кабруз-Харя с громким звуком отпил газировки сквозь соломинку из большого стакана.   - Да ладно тебе, Глосс, - отмахнулся бес в спортивном костюме. - Подумаешь, заскочили подкрепиться...   Больше Харя ничего сказать не успел, когда бывший танкист, не меняя положения рук, коротко взмахнул копытом, вонзив зазубренную подошву сверкающего протеза точно в надменную ухмылку, свернув и без того кривой нос набок.   - Для тебя я «сэр», отродье, - всё так же тихо и спокойно ответил Глосс. С его точки зрения, это было наказание за нарушение дисциплины и субординации. - В следующий раз, я просто оторву тебе твою тупую голову.   - Виноваты, сэр, - торопливо произнёс толстый Кинкер. - Больше этого не повторится. Но мы выполнили задание.   - Проблем не возникло? - спросил Глосс, не обращая внимания на трясущегося Кабруза, пытающегося встать с земли и править сломанный нос.   - Никаких, сэр, - с той же готовностью отозвался толстый бес, открыв багажник машины. - Дождались, выключили свет, убили охранника, мешок на голову и... вот.   Внутри багажника неприметного «Цивика» лежал связанный и бледный от страха бес с кляпом во рту. Одежда арлекина, прилипшая к мокрому от пота телу, местами была подрана, а сквозь съехавший набок колпак с двумя хвостами виднелся свежий кровоподтёк.   - Здравствуйте, мистер Физзаролли, - услышав искажённый динамиком голос, партнёр Асмодея приоткрыл глаз и, увидев собственное перепуганное отражение в ядовито-зелёных линзах Глосса, тут же закрыл его обратно, замерев в ожидании смерти. - Вы нам пока ещё нужны живым, так что не советую делать глупостей.   Убедившись в том, что клоун поверил в ложь, скрытую за ширмой полуправды, Глосс повернулся к своей команде и бросил им ключи от своего автомобиля - Факир поймал их на лету и отдал командиру свои. Да, Физзаролли будет жить до тех пор, пока Кориза не выполнит свой план, и Асмодей будет вынужден играть на их условиях, если не хочет получить своего любовника по кускам.   - Вы знаете, что делать дальше. Адрес здания и ключи-карты в бардачке, запас продуктов и питья на десять дней - этого будет достаточно. Приступайте.   Глосс уже собирался идти, но когда поршень внутренней системы отправил очередную порцию нейро-стимулятора в кровь беса, киллер на секунду остановился - вспышка боли и утрата памяти оказали своё пагубное влияние на конечное решение.   «Раскаянье - это бесполезный атавизм. И это может починить только смерть.»   - Но сперва - выдерните все протезы из этого шута и не церемоньтесь с ним. Пусть страдает как я.