Чёрный цвет солнца

Он уходит уже в ночи. Пробегается по комнатам, чтобы убедиться, что у всех всё хорошо. Пташки спят. Они у него такие славные во сне. Любуется немного. Потом идёт к себе. Натягивает толстовку, сверху — серую ветровку брата. Он вообще-то редко так делает. С тех пор, как умер Тень — всего три раза. Просто, иногда, боль становится слишком… осязаемой? Да. И он боится, что сделает что-нибудь — с ней или с собой. Лучше уйти. И он идёт. Выходит через дыру в заборе, заботливо присыпанную жухлой листвой. Вдыхает её гнилостный аромат полной грудью. С каждым шагом от становится всё больше не по себе. Он это знает. Сильнее кутается в ветровку, глубже уходит в тень капюшона. Думает: «Может, вернуться?..», — а сам продолжает идти, как ни в чём не бывало. Снаружи свежо. Прохладно, самую малость. В самый раз. Он бредёт, чувствуя, как потихонечку начинает заходиться колено. Ему-то всегда холодно, как покойнику. Мёртвая плоть. Впереди кажутся Расчёски. Острые зубцы, уходящие в небо. Кое-где янтарём пылают бессонные окна. Он глядит на них, запрокинув голову, глядит, обхватив плечи длинными пальцами, сжав их для надёжности. Словно боится, что кто-нибудь попробует его украсть. Расчёсочные цыгане… Вдалеке слышится звук блокировки, где-то мигают фары. Ветер дует в лицо. Дышит на него перегаром осени. Стервятник выбирает тот зубец, который ещё не до конца вылез из мягкой десны Наружности. Заходит в него беспрепятственно, минуя маленькие строительные вагончики (вот где в самом деле обитают цыгане). Плетётся вверх по лестнице, покуда хватает сил. Потом останавливается. Садится на стылый бетон, выставляя ноги прямо в несуществующее окно. Смотрит. Красиво всё же. Хоть и чуждо… Он стягивает капюшон, чтобы ветер мог запутаться у него в волосах. Ему нравится это чувство. И ветру тоже. Может, только поэтому он сюда и ходит — чтобы испытать его. Вдалеке стучит колёсами проезжающий мимо поезд, эхом разносится невнятный голос диспетчера. Стервятник провожает его завистливым взглядом. Поезда ему тоже нравятся. Возможно, даже больше, чем ветер. — Мяу, — слышится из-за спины. Стервятник вздрагивает, уже зная, что это всего лишь кошка. Оборачивается. Смотрит на неё с подозрением. — Уходи, — говорит. — Тебе со мной не понравится. Кошки меня не любят… после одного инцидента. Очень давнего, между прочим. Рассказывают друг другу, какой я плохой — и не любят… Расчёсочная кошка не впечатлена его исповедью. Она мерцает на него зеленью глаз — уже не котёнок, но ещё и не полноценный хищник, — и Стервятник вздыхает. Сдаётся. Подзывает её прозаичным «кис-кис-кис», а она подходит из вежливости. Прыгает к нему на колени, не страшась высоты. Топчется там, укладываясь. Потом начинает урчать. Он закуривает. Сначала просто рассматривает гостью у себя на коленях, потом храбреет. Запускает пальцы в мягкую шерсть. Она обдаёт продрогшую плоть тем теплом, на которое способны лишь кошачьи — каким-то урчащим. — Шерсть у тебя… — усмехается он. — Как пепел с сигареты Седого… Назову-ка тебя Пепелок. Кошечка согласно урчит. Стервятник принимается рассказывать ей сказку. Про двух мальчиков, которые поклялись никогда-никогда не расставаться — а потом один из них взял и умер. Нет, это, конечно, не его вина… но всё же так поступать нельзя. Потому что у того, кто останется, потом всю жизнь будет ныть дыра в груди — как у иных ноют запястья на непогоду… Вот только запястья можно помазать согревающей мазью, зашнуровать эластичным бинтом, а дыру уже ничем не заткнёшь. И никем, к сожалению. Он пытался. — Согласна?.. — спрашивает он сонно. Кошечка урчит в ответ, но из её урчания непонятно, каково же её истинное отношение к происходящему. Может, она просто не хочет его обижать, а, может, ей и вовсе всё равно… Когда на горизонте начинает теплиться рассвет, а Стервятник моргать особенно долго, он вдруг встряхивается. Аккуратно стягивает заспанную кошечку со своих колен, ставит её неподалёку. Потом поднимается сам. — Мяу, — говорит сонная кошечка. — Нет, — отвечает Стервятник неуверенно. — Тебе со мной нельзя. Кошечка, чувствуя слабину в его голосе, повторяет настойчивее, — Мяу!.. — Ладно, — сдаётся Стервятник. Вздыхает. — Только жить ты будешь… Он не заканчивает, потому что пока не знает, где Пепелок будет жить. Он стягивает серую ветровку. Заматывает кошечку в неё, так, что только сизые ушки торчат. Она, чувствуя важность момента, не сопротивляется. Только лупит на него свои зелёные глазища, и почему-то Стервятник под её взглядом решает, что, должно быть, он прощён всеми кошками мира. Ну, за тот инцидент. Когда он удаляется от Расчёсок, слышится уже знакомый сигнал разблокировки. На подходе к Дому его встречают собаки, а он крепче прижимает свёрток с Пепелком к груди, стараясь не задерживаться возле них. Стервятник усаживается на Перекрёсточном. Разворачивает ветровку, выпускает Пепелок резвиться прямо на диван. Наблюдает за ней со слабой улыбкой. Какая славная. — Это ты откуда такой?.. — спрашивает Р Первый. Шумно втягивает носом незнакомые запахи, которые редко встретишь в Доме — бензина, дорожной пыли, ветра… Стервятник оборачивается. Улыбается шире. — Да так… — он пожимает плечами. — Проветрился немного. Смотрит на Ральфа. Чуть заспанного, в мятой футболке, угрюмого, как всегда — но словно бы невсерьёз. По привычке. И, вдруг, чувствует, что дыра в груди становится немного меньше. Самую малость. Накопительный эффект нужен, — понимает Стервятник. — А у меня для вас подарок. — Подарок?.. — искренне удивляется Ральф. Стервятник кивает. — Да, подарок. Её зовут Пепелок — и она не боится мрачных типов, вроде меня или вас… А ещё любит сказки. Вот так.